Бродскому

Мне в падлу спать,
когда сигналит солнцу
с блатными номерами ночь.
Я побегу за нею марафонцем
и вырублюсь на финише  –  точь-
в-точь.

Меня муравушка задавит
своей тележкой поутру,
меня, горбатого, исправит,
когда я глазоньки натру.

Дождусь подушки лебединой:
–  Пора в отлёт! Пора в отлёт!
А простыня,
которая невинна,
поможет труп мой выбросить за борт.

...Ход чёрных придаёт томленье.
Я сплю, как шахматный король.
Но, чувствуя свирепой пешки жженье,
я бегаю по полю вдохновенья...
И выхожу к своим под дружный вопль.

Мне темнота  –
под интеллект мой.
Я даже получал деньгу,
бродя по сказочным объектам
с повязкой красной «стерегу!».

Другой и слышать не желает,
другой храпит уже давно.
Он видит сон, во сне летает.
Бесплатно крутится кино.

Он не выдерживает давки:
луна, как бюст, плывёт в окно.
И звёздочки, как обручалки,
летят на цинковое дно.

Прилежно спит:
ему не важен образ,
он на свиданья не ходок
с той дивой, чью красу недобро
увозит чёрный воронок.

Я во Христе.
Я помню, кто мой крёстный.
Могу и пальцем показать
на этот пулемёт несносный
из певчих глоток под закат.

Но кто расстреливает ночью
Сердца поэтов, как солдат?!
Ведь можно и попасть неточно  –
вдруг выплывет на свет
               ваш гениальный гад!

Избыток звёзд... и недолётов.
Но обязательно присутствие Звезды.
Ведь ночь  –  наплыв
тяжёлых бегемотов,
асфальт,
чтоб оставлять следы.

Дымятся туфельки надежды.
Выравнивается благодать.
И даже тёмные одежды
нам могут ясности придать.

Я видел день.
Его лохматость.
Все зубы сосчитал во рту.
Чирикала и кукарекала крылатость,
горели вишни,
бил кнутом пастух.

Но почему
выглядываешь кошку,
как будто в космос запускал?
И гладишь новую гармошку,
как будто девок не ласкал?

Мне интересна ночь.
Её часы-заточки,
срывающие глаз.
Мои острейшие глоточки
ворует чёрный скалолаз.

И скоро солнце
щёлкнет выключателем.
Точней, развесит
майки облаков.

А ночь,
её часы-старатели,
пойдут в кабак
с крупинками стихов.