Маргулис

Попал в больницу я случайно:
Шел по дороге и упал.
Встать попытался, застонал
И понял — влип я капитально.
И не ошибся. Вскоре мне
Гипс наложили на колено,
Подвесив ногу как полено,
Крючком к ободранной стене.
«Лежать ты будешь три недели,—
Сказал мне старый санитар —
Спешат все будто на пожар,
Хотя бы под ноги смотрели».
«Так я бежал голосовать.
Мы выбирали депутата —
Свою надежду, демократа,—
Я по привычке начал врать.—
Он за врачей душой болеет,
За бедных — волосы дерёт,
А водку словно воду пьёт.
И как напьётся — так умнеет».
Но старикан махнул рукой:
Мол, недосуг мне сказки слушать.
Подумал бы что будешь кушать,
Раз к нам приехал на постой.
В палате нас лежало трое:
Я и Маргулис — одессит.
Он кем-то крепко был избит,
Не мог лежать и плакал стоя.
Когда ж ложился ночью спать,
То волком выл от страшной боли,
И я такой ужасной доли
Мог лишь соседу пожелать.
А третий был у нас „ходячий“.
Он не лежил и не стоял,
А больше к сестрам приставал
И им твердил, что он „незрячий“.
Но чаще развлекался тем,
Что, превратив кровать в эстраду,
Он пел палате серенаду
И деньги требовал затем.
«Не вой, Маргулис, ты не волк,
Скорей похож на обезьяну.
Наверно ты, Маргулис, спьяну
Жену чужую уволок» —
Пел третий, встав на стул ногами.
И так Маргулиса допёк,
Что тот и выть уже не мог,
А лишь стонал, скрипя зубами.
«А ты, Маргулис, не тяни, —
Пропел тогда певец палатный, —
Не отравляй нам наши дни,
Да и концерт мой не бесплатный.
Давай уж лучше расскажи,
Кто смог тебя так изувечить,
Кому, дурак, ты стал перечить,
И он поймал тебя на лжи,
За что тебя он и погладил,
Скажу тебе я — мастерски:
Ты словно угодил в тиски,
Смотри, как нос тебе поправил.
Нет, друг, тебе не повезло.
Тебя, дружок, убить хотели,
Да почему-то пожалели
Супруге, видимо, назло.
Но всё же видно, что старались.
Ладонью били сверху вниз:
Хотели утолить каприз —
Над человеком издевались.
А под глазами фонари,
От них глаза как у китайца
И уши стали как у зайца.
Их, что, тянули до земли?
Ну что молчишь? Пой, говори!
Мы все свои тут, все — больные.
И, между прочим, очень злые,
Так что молчаньем не мори.
Ты бит и, видимо, за дело.
Такого надо заслужить.
У нас в Одессе могут бить,
Но не доводят до предела».
Маргулис встал, но не завыл,
А лишь поморщился немного.
Я ожидал совсем другого,
А он, чудак, заговорил.
«А, вы хотите всё узнать?
Вы, что, уже почти святые?
Я думаю, что вы плохие,
Раз собрались в меня плевать.
Я здесь от смерти умираю,
А вы смеётесь надо мной,
Как-будто я и не больной,
Со смертью в прядки не играю.
Меня избил мерзавец-сын,
Чтоб умереть ему два раза —
Такая сволочь и зараза,
Бродяга грязный и кретин.
Откуда он пришёл и взялся,
Понять хочу и не могу.
Зачем мне врать? Я вам не лгу.
Всю жизнь он где-то ошивался.
Теперь пришёл и говорит,
Что я ему чего-то должен.
Что худ он, бледен, неухожен,
Что у него живот болит.
Всё от того, что он мясного
Не видел с ранних детских лет,
Что ел лягушек на обед,
Что хуже нет отца родного.
Он говорит, что я — подлец,
Что бросил мать его и сына —
Его, несчастного кретина, —
И говорил всем, что вдовец.
Что жил с соседкой, „тётей Шурой“
А им ничем не помогал,
Что всё из дома потаскал
И развлекался с этой дурой.
Что мать его была больна —
Чтоб этой гадине подохнуть,—
И он от страха начал глохнуть.
И это всё — из-за меня.
При этом он меня винит,
Что жадным был я и остался,
И из-за этого скрывался,
Чтоб алименты не платить.
И он кричал и Богом клялся,
Что будет мне за это мстить,
Что каждый месяц будет бить
И надо мною издеваться.
Он говорил: „Таких папаш
За член крючками надо вешать,
Чтобы в Москве могли услышать,
Какой открылся вернисаж.
Что даже звери не бросают
Своих мохнатых малышей,
Их защищают от людей,
Хоть иногда и погибают“.
Ему сказал я: „Ты — дурак.
Ты хочешь жить — хочу я тоже.
Ты сын родной мне, ну и что же?
А я отец твой как-никак.
Так кто же бьёт отца родного?“
Но он сказал, что сволочь я,
Что сволочь вся моя родня,
Что в мире нет, как я, второго.
Так я ж сказал, что он кретин:
Таких, как я, в Одессе много.
А он не смог найти другого
И думает, что я один.
Теперь он в первый понедельник
Раз в месяц будет приходить,
Чтобы отца родного бить,
Мой сын — бродяга и бездельник.
И я сказал ему: „Постой,
Раз в месяц — это очень много.
Давай уж лучше понемногу,
Пусть каждый день перед едой.
Придёшь, ударишь по лицу —
И чтоб потом тебе споткнуться,
Упасть и больше не вернуться,
Такому сыну — наглецу.
Так он сказал мне, что согласен,
Что я такого заслужил...
Конечно, я б его простил:
Ведь он дурак и неопасен».
            август 2001 г.