От начала до начала

ОТ    НАЧАЛА  ДО  НАЧАЛА



СТИХИ   ОТ   1975   ГОДА   ДО…



КРАТКОЕ  ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ



На  этой  странице  представлено  избранное  начиная  с  первых  записанных  и  сохранившихся  стихотворений  1975 года.  Вплоть  до  дней  сегодняшних.  Раньше  я не  хотел  этого делать,  полагая,  что  велики  временные,   смысловые  и  чисто  выразительные  разрывы.  Оказалось  -  нет,  все  достаточно  цельно  «срастается».
Посему  счел  возможным  сложить все  это  вместе  (разумеется, не полностью, но…), а  это уже открывает  и внутреннюю  возможность  чего-то  более …

Прошу  строго не  судить,  особенно  ранние вещи.

Если  для  кого-то  раннее  слабо ( а  это так,  согласен), может начать  с  середины,  или откуда  захочет. Но  оно  важно  -  именно  потому, что  из него  -  как я  недавно понял  -  выросло  и все  остальное.





+   +   +

Мои поезда  уходят.
Уходят  -  спеши,  не  спеши…
Мои  поезда  уходят
Исчезнуть  где-  то  в  глуши.
Уходят  от  всех  вокзалов,
Где  окрики,  грязь,  суета,
Уходят  вдаль  от  залов,
Где  музыка вся  не  та.
Пройдут  безцельные  годы,
И,  через  много  лет
В  далеком  городе  кто-то
Купит  обратный  билет.
Ему  я ни  в  чем  не  верю,
Но  все  же  отвечу «Да».
Отсчитывая  безвременье,
Уходят  мои  поезда.

1975




+     +     +

Пес  из  лужи пьет звезды,  кружащиеся,  как  листья,
Листья  падают,  как глаза усталые  пса,
Красит осень леса  за рекою  багряной  оранжевой  кистью,
Лужи в  осень  глядятся, словно песьи глаза…

Жадно  к  луже  припал  вислоухий  окра ин  бродяга,
Словно  ищет  судьбу собачью,  запивая  ее  водой…
Пей  холодную  воду,  звезды  пей,  бедолага,
Пей,  не бойся,мы вместе  повоюем  с бедой.

1975












ПРОХОЖИЙ

Очерчен  круг,  и  из него не  выйти.
Качаются  больные  фонари.
Траву  людей  кося, как  косари,
Дома  сосут  безмолвно  улиц  вымя.

В  дыму  толпы  тебе  не  продохнуть,
Тебе не  выйти  из  нее,  прохожий:
Ты  часть ее,  ты  тень ее,  быть  может,
Но  ты не слился  с  ней,  теряя  путь.

Глотая 
От  света  фонарей  осатанев,
Ты  мечешься,  как  ошалелый  нерв
Между  толпой,  тропой  и их подобьем.


Каких  ты  хочешь,,  призрак  сам ,  открытий ?
Траву  людей  кося,  как  косари,
Качаются больные  фонари.
Очерчен  круг,  и из  него  не  выйти.

1975




НОЧЬ

                И

Где  ты  теперь  ?   
C  кем
Сплетена,
Пронзительно-босая,
Зачем  ты  с ним  вот  в  этот  самый  час,
Когда  я  ночь  на  части разрываю ?
Мне холодно.
Меня  знобит  тобой,
Хоть  я  порой  того  не  понимаю.
Тебя,  пропахшую  березовой  листвой,
Я  всю  прощу,  как в первый  вечер  мая.
Здесь,  подо  мною -  выжженный  Алжир,
Там  у  тебя -  в  полете  колоколья…
Верни  мне  одуревший  целый мир,
Вернись сама  -  мне  этого  довольно.
С кем  ты  сейчас,  тебя  я  не  спрошу,
Я  все прощу, как  в  первый  вечер  мая,
Лишь  об  одном,  немыслмом  прошу
Будь  как  ты  есть  -  всемирная.
                Земная.

1975



ДНИ


Уходят  дни  как  будто  сны  сквозь  стены,
Уходят  с электричкой  в  темноту.
Прощаемся  с  мечтаньями  на  темы,
В   который  раз  ступая  за  черту.

Промозглый  ветер,  проницая  спины,
Копьем холодным падает  в  траву,
Срывая  покрасневшую рябину,
Срывая  пожелтелую листву.

Уходят дни, не завещав  остаться,
Уходят,  как  последние  друзья,
Которые  уходят,  чтоб подняться
Все  выше, выше…  «Нет,  сейчас  нельзя…

Вот, епсли  завтра…   Впрочем,  завтра тоже.
Прости, старик,  что делать,  такова…»
А  дни  уходят, день  на день похожий,
Как тень  на тень,  как  вещи  на слова.

И те,  с  кем  я  до  исступленья  спорил
И клялся,  запивая  темноту,
Уедут,  не  шагнув,  увы,  в  сторию
В  своих  машинах  за  свою  черту.

Их больше  нет.  Их  больше  нре  тревожат
Судьба  России  и  судьба друзей.
А  дни уходят,  день  на день похожий,
Как  люди,  потерявшие людей.

1975




ПЯТОЕ  ИЗМЕРЕНИЕ               


Я  на  черте  рисую молча  круг
И,  оставляя  за  чертой  пространство-время,
Сутулясь,  обнаруживаю  вдруг,
Что  в  пятом  предываю  измеренье.

В  нем  серые  и желтые  дома,
Огромный  круг  без  верха  и  без  низа,
И  серо-желтая полуденная  тьма,
И  чья-то  кругом  замкнутая  жизнь

Оранжевой  зарей  взлохмачен,
Уродец  машет  длинною  клюкой
И,  маленький,  измученный,  прозрачный,
Старик  стоит  с протянутой  рукой.

Уродец,  вспышкой  света озаренный,
Ломает  линии  мечтой  о красоте,
А  маленький старик  стоит, склоненный,
И молча  круг рисует  на  черте.

Толпа  течет,  как сточная  вода,
И у  черты  встает  в  нредоуменье,
Не видя  и не  слыша  -  где,  когда
Взломать, как  сейф, гтран цы  измерепний.

Здесь  снег  весной  под  синим  солнцем  такт,
И  в  круг  вода  стекает из  глубин,
А  там  -  себе жилище  согревают,
Бросая  книги лучшии  в  камин.

В  молчании  и  этот  мир,  и  тот
Я  измеряю геометрией  сомненья.
Нет  времени  -  есть  долгий,  вечный  год.
Я  в  пятом пребываю измеренье

1975





+  +  +




Поудобнее  выбрали  горку,
Чтоб  виднее  было  окрест.
На дощатых  гнилых  подпорках
Деревянный  поставили  крест.

А  потом  привезли  Человека
Под  глумливый крик  и  галдеж,
Изможденного  мощью  века,
Фарисеев  презревшего  ложь.

Под  крестом  подпорки  скрипели
И  тянулись минуты,  как  дни, 
А  толпа  ожидала  зрелищ
И, ликуя,  орала  «Распни!»

А  наутро  заря  взыграла
И  сияние  шло  от креста.
Каждый  век, 
от  величия  шалый,
Своего  распинает  Христа.

1975





ВЕЩИ

Не    слушают.  Мимо проходят.
Смеются.  Машут рукой.
Приходят  и  снова уходят.
Ог  зависти  слепнут  слепой.

Болтают  в  величии праздном.
От  зависти  руки  потны.
Им  кажется  -  благообразны,
Им  кажется  -  холодны

Проходят  без  тьмы сожаленья,
Проходят,  грядущим  грозя.
В  себе  лишь  самих нет сомненья,
В  себе сомневаться -  нельзя.

А  вещи  сиянием  блещут,
И всплеском  свястят  холода.
Не вижу  -  где люди,  где вещи,
Рабы  где,  где  -  господа.

1975

+   +   +

Все решено,  и судьба  решена.
Мерно  свой  путь  совершает луна.
Но  почему  в  эту  гулкую ночт
Тянет,  и манит,  и  просится  прочь,
Слепо стучится  наружу,  спеша,
Нищая, вольная,  злая  душа ?

1975


СТАРЫЕ  КНИГИ


Я  в  старые  книги,  как  в  реки, гляжу.
По  полкам  брожу, словно  по  этажу
Пустому,  куда  не  прискачут гонцы –
Лишь старые  книги  -  немые  жильцы
Живут  на  заброшенных этажах
Как  старцы  седые  в забытых  скитах

Я  в  старые книги,  как  в  память,  гляжу,
И  снова  по полкам забытым брожу,
А  сумрачный  том  расчертил  мне межу,
И я,  будто пахарь,  иду  по  меже
На  темном покинутом этаже.


Над  ними  смеются  в  обложках  цветных
Изданья  последние -  правнуки  их,
И  старый,  заброшенный,  сумрачный  том
Стремятся  снести, как заброшенный  дом,
Откуда  прогнали ненужных  жильцов,
Как  гонят  из сада  назойливых сов.

А  старый, заброшенный сумрачный  том
Стоит, как  заброшенный  сумрачный  дом,
Заброшенной  улицы сторож  седой,
Глядящий   в  себя  над  студеной  водой.

Он  смотрит  в  зеркальные стекла  шкафов
И  ловит, как  тени  от  облаков,
Узорчатых  букв  золотую резьбу,
Старинную строчек и  слов  городьбу.

Я  в  старые  книги,  как  в  память,  гляжу
И строю  по смутному  их  чертежу
Плывущий  над  сумрачным  городом  дом
С  огромным  распахнутым  настежь  окном.


1975


+    +    +


ЗАГАДКА


Что  значит  этот  круг,  что  в  пятом измеренье
мне  маленький  старик  когда-то начертил,
а, начертив  его,  безмолвно  уходил
куда-то  в безконечность безсознанья,
в  галактики  с галактикой  сцепленья,
в  безумие  толпы иль  в  тишь  уединенья,
иль  в  область скрытую  молекулярных  сил ?…
Что  значит этот  круг,  что над  моей  постелью
невидимый чертил  в  болезненном  угаре,
и  растворялся  в  скачущем  кошмаре,
и   приходил,  и  уходил   с  метелью
и  стуком  был?

Тук-тук.  Тук-тук
Тук-тук.  Тук-тук.

Что  значит  этот  стук, не  слышный  летним  пухом,
который  я  ловлю не ведомым  мне ухом ?
Он  всюду  и  нигде,  пронзителен  и  тих…
Его  я  по ночам  преображаю  в стих,
который  слышали  до  моего  рожденья  мухи
в  подвале памяти.
Ах, мухи, мухи…
Быть  может,  и  сейчас,  как спутник по орбите,
он летит
в  подвале  памяти,
и,  сам с  собою  говорит,  рисуя  круг,
ни  на  бхилаи, и ни  на санскрите,
ги  на  дагурском,  и ни на  иврите,
а  на  приснобезпримесно-безвестном,
всеприсноиповсюдунеуместном
далеком  языке  тук-тук ?

Быть  может,  этот  круг -  ворота  Круга,
куда  пребольшего, и лишь  путем  испуга
вселенной  всей войдет  в  тот  круг  тук-тук,
всенепременнонеискоренимый  звук  ?

А,  может,  это путь туда,  где  только  нары
стоят  за заколоченною  дверью,
где  ночью  тихо бродят  санитары,
где  заправляют  камфорой  отвары, 
где  скажет  врач:  “Да, да,  конечно,  верю»

Что  значит этот  круг ?

1975




+   +   +

Не  ты  приходила  той ночью ко мне,
Не  ты, словно  тень, проплыла по  стене,
Не  ты  промелькнула  за  рамой в  окне,
Не ты растворилась  в  рассветной  волне..

И  я  был не мной,  а  подобьем моим.
От счастья  с  тобой  не  тобою храним,
И  мукой  не я  не  твоею томим,
Не  знал,  что  придут  не за мной, а  за  ним.

Не  я  говорил  в полутьме  не с тобой,
Не  ты  серебрилась  былою бедой,
Не  мы  были вместе  той  ночью немой…
Ни слова,  прошу я, о  смерти  самой.

1976


+     +     +


Над  спящим  полем  падала звезда.
Но  было медленно  ея стремленье,
Как  будто, исчезая в никуда
Так  медлила  она в  исчезновенье.
А,  может  быть,  среди  небесных  тел
Все  ж  кто-то  смел  что  Фауст  не  сумел,
Удерживая  павшее  мгновенье…

1976


+   +   +


Мгновенье  Бытия  неуловимо
В  безмерном  Сверхнебытии времен.
Что  до  и  после?  Нет  ответа.  Мимо
И  до,   и  после  пролетает он. 

Но что  тогда Небытия мгновенье ?
Ничто. Нигде.
Минутное  оно
Есть  только  явь  и  всходов  пробужденье,
В  которые  оно  погружено.

И  то,  и то  -    перед  Одним  едины
Неузнаниого  равные края
И  смерть  пред  жизнью –тающая  льдина,
И жизнь  пред смертью  -  явь  Небытия.

1976





АПРЕЛЬ


Как  много  лет  ушло  с  весны  той  странной,
А  все  -  апрель,  Нескучный  сад,  пруды,
Подернутые  дымкою  туманной
В  преддвенрье  вакханалии  воды.

Все  тот  же  мост,  небес  набухший  ворот,
Хоть  столько  перекинуто  мостов
За  эти годы  в синеватый  город
И  в  сизоватый пепел  облаков.

Но  женщина с  иною родословной,
С  иным пршедшим  и  с   иной  судьбой
Цитирует собой  почти  дословно
Все  тот  же  парк весенний  вековой.

Пройдет  еще  весна,  за  ней  другая,
Быть  может,  нас и  не  убьет  распад,
И  ты  уйдешь,  на  память  наступая,
Кораблики  пускать  в  Нескучный  сад…

Но  ты  не  та,  и  та  не  ты,  и время
Утратило  свой  непереходимый  цвет
И  только  кто-то,  словно  на  арене
Кричит о  том,  чего  не будет,  нет.


1976





КОНЦЕРТ


Был  тот  концерт  прикрытьем третьей  встречи,
И   время  шло,  казалось,  лишь  с тех пор,
Когда  на  сцену,  чуть  сгибая  плечи,
Шел  старый  черный  ворон-дирижер.

Еще   казалось  -  вместе  мы  взлетали,
И  плыли вместе,  рядом,  звук  о  звук,
Но  чуть  внизу  друг друга  не  искали
Пустые  пальцы  двух  разжатых  рук.

И  были  два часа, как  два  полета
Двух  душ,  так  и  не     выросших  в  одну ,
В  полете  их  настырно  дергал  кто-то
В  беззвучную  обратно  в тишину.

И  стерегли  от  страха и от  страсти
По  всем рядам  партера,  кресел,  лож,
Твоих  друзей  житейские  пристрастья,
Моя  рядами  встроенная  ложь.

Когда  же  смолкла  звука  песня  волчья,
Я  вдруг припомнил слово  «термидор»
И  вышли  мы,  м  вновь   спустились  молча
В  пустой, как  время,  белый  коридор.

1975



НА  ТЕМЫ  РИЛЬКЕ

Как  серый  дождь  оплакивает землю,
Сводя  зарю и  пасмурье  на  нет,
И городу усталому не  внемлет,
Так  одиночество.
Предела  нет
Его  унылым  сдавленным  рыданьям.
Оно  переполняет  города,
Однообразно  моросит  на  зданья
И  вниз  бежит,
Как  сточная  вода.
И  нет  исхода.
Двое  на постели
Сливаются  в  объятьях  тишины,
И  нет  их  одиноче,
И  на деле
Минуты наслаждения  страшны.
И  утоленья нет их смертной  жажде,
И поцелуев  счет  неисчислим,
Но  каждый  из  двоих  отдельно  страждет,
И  нет  им утешкния, двоим.
И  в  этот  миг  уже не дождь, а  реки
Срываются  с заплаканных небес,
И  город затопляется  навеки,
Как древним  морем мезозойский  лес.

1975-1976




БЕЗСОННИЦА


Ночью  душа  не пустилась в скитанье –
Ей  улететь  было  ночью  невмочь.
Сдавленно  было  вещей  бомотанье,
Белой  была  южно-черная  ночь.

Только  казалось,  что сон  неизбежен,
Только казалось  -  жару  разнесет.
Лето  стояло,  а  мстилось  -  оснежен
Синий  Тифлис  под  кругами  высот.

Вещи  в  гостинице  белым  белели,
Столик,  и  стулик, и  дверь  заодно.
Места  найти  невозможно,  ни  цели
Что-то  помыслить  нерасчленено…

Шорох  на щорох.  Какая-то птица…
Здесь  по  ночам  их  так  много.  Оне…
Или  «они»… 
Как  там  правильно ? 
Мнится,
Правил  не будет  в  такой  белизне.

Только  бы… 
Только  б  совсем  не решиться…
Рано  еще.  Не до  края  горчит.
Утром  все,  может  быть,  так  разрешится,
Если  мацонщик  внизу  закричит.

Было   тогда  еще  все  всевозможно.
Он  закричал. 
Расступились  края.
Ныне  бы… 
Нет,  не  скажу  непреложно.
Ныне,  быть  может,  не  выжил  бы  я.

1976  -  2015







+    +    +      

Но  ты  была  везде,  везде –
В  солено-зыбком  изможденье,
В  бегах  и  в  похоронном  пенье,
В  наследственности  и  беде.

Но  ты  была  везде, царя,
Когда  в  верхах,  под облаками,
Приветствуема  петухами,
Шла большеглазая  заря.

Но  ты  была  везде,  паря,
Будила  сонные  моря.

Но  и на  следующий  день
Твоя  везде  царила  тень.

Она качалось  и  плыла
Над  городом,  как  луч  тепла
И постепенно  умерла.

Но  ты  везде,  везде  была…


1976,  Тбилиси.




МЕДУЗЫ


Еще  дневные  эти  очи
Глядят  на  промельки вовне.
Но все яснее  звуки  ночи
Вблизи, вокруг,  а не  во  сне.

В  ея  пучинах,  мглою  полных,
Смолкает  здешняя  хула,
И светятся  в бегущих  волнах
Медуз  сияющих тела.

В  нерукотворном  океане
Сквозь  вязкий  приворотный  ил
Оне плывут,  плывут  в  тумане,
Как  хоры  стройные  светил,

А  здесь,  во тьме, в пределы оны
От света прячутся в траву
Прельстительные скорпионы,
Оставшиеся  наяву.

И  замирают  под  камнями
Властители телесных  уз,
Туда гонимые  огнями
Всеозаряющих  медуз.

Так  вот  она,  Река ночная,
Живородящая  Руда,
И Эти, что  плывут, сияя
Никак,  нигде и  никогда…

1976





+     +     +


Ни  в  рыданья, ни   в преданья,
Ни  в  беду, ни  в  чох,  ни  в  ляд,
Ни  в  зеркальные  гаданья
Нынче  верить  не  велят.

Но, как  в  песне,  словно  мухи,
По  Москве летают слухи,
Что  нам  всем  едва-едва
Жить  осталось года  два.

А в  заречных переулках
Свежий  снег  укрыл  дворы,
В  старых  арках кругло-гулких
Смолкло  эхо  до поры.

Только  шепот  отдаленный,
Словно  зов  неутоленный,
Переносят  времена:
Есть  порядок  безысходный - 
Год  холодный, год голодный,
А  за ним  идет война.

Ты зачем,  Москва-столица,
Веришь  слухам, словно  птицам,
Счастья птицам-рукавицам
Или  в  слухах  правда есть,
Иль  на  Дальнем  на  Востоке,
Иль  на  Ближнем  на  Востоке,
Подгоняя  давни  сроки,
Весть  разносяь,  словно лесть.

А,  быть может,  это  сказки,
И, как  сказки,  безх  указки,
Их  разносят  на  крылах
Воры-вороги  обычны - 
Бес  полуденный  столичный,
Да  ночной  столичный  страх.

И,  как  в  печне,  словно  музи,
По  Москве  гуляют  слухи,
Что  нам всем  едва-едва
Жить  осталось года два.


1976





НОЧНОЙ


Всю  городскую  бездну
Скрывая за спиной,
Стоял возле  подъезда 
Распахнутый  ночной

Под  снегом без  пальто  был,
Что  слово  -  х..  да  б….,
С  одним  усильем -  чтобы
Хоть  как-то  устоять.

Над  бездной  снег  кружился,
Как  гиблых  лет  балет,
Ночной  кричал-божился
Швырнуть  им  партбилет.

Грозя, грозил  угрозе,
Кричал,  что Русь  жива…
Горели  на  морозе
Крамольные  слова.

И  страх,  и  свет  живые 
Он  в  ругань  расточал.
Он в  эту  ночь  впервые
Быть может,  закричал.

Один  в  ночи  и  в  мире,
Да  зимние  ветра…
В  нетопленой  квартире
Проспится  до  утра.


1976










+   +   +

Городок  от мира  вдалеке.
Рынок.  Монастырская  стена.
Поздний  лед  на вздувшейся  реке,
Лес,  да  грязь, да  ранняя  весна.

Вывеска  «Продукты»  у  реки,
И  кинотеатр,  и  сеновал…
Я  любил  такие  городки,
Даже  если  в них и  не  бывал.

Я  стоял.  Земля  была  легка.
Плыл  из  точки  радио  гобой.
И  в глазах кривого  старика
Видел  весь  я  мир  через  века –
Земно-бурый,  белый, голубой.

1976




СНЕГ


Он, медленно  крутясь, кружился,
В  летучем  белом  полусне,
На  землю тихую  ложился
И  растворялся  в белизне.

Он  был незамутненно-белым,
Паря  в безветрии  пустом,
Над  тишиной,  над  миром  целым,
Впервые  тихом  и  простом.

Впервые  он  летел  неспшно,
Безтрепетно  и  не  боясь,
Что  почернеет  бепзутешно
И  примет  глину,  гарь  и  грязь.

Не вспоминая  об обиле,
Летел  он, легче  тишины.
Он  плыл.
Его  никто не  видел  -
Снег  после  атомной  войны.

1977


+    +   +


Все  ближе  час  второго  взрыва,
Прорвут  подобья  гнойники,
И  в  гуде  мирового  сплыва
За  миг  исчезнут  двойники.

Тогда  померкнет  тьма  дневная,
Покров  раздвинется  живой,
И  упадет  рука  иная
На выключатель  мировой.

И  землю,  словно  тучей  дачи,
Покроет  синее  крыло,
И  тень  всемирной  неудачи
Падет  на  Божие  чело.

И  будет  все  опять как  было:
Сойдет в  звезду  ея  звезда,
И  я  сойду в свою  могилу
Из  глины,  пламени  и льда,

И будут  прежней  чередою
Волной  волну  топить моря,
И  Дух  носиться  над  водою,
Оплакивая, не  творя.

1977










БЕЛЫЙ

               
                Святославу К.


За  мною  по  следу  невидимый  ходит,
И  ходит,  и  бродит  всю  жизнь  напролет,
И  песню заводит,  и  в  поле  уводит,
Где  тропка  любая  к  погосту ведет.

Стекло  зазвенит  ли,  шумят ли березы,
Скрипит  ли  сова в августовском саду,
Весной  ли рифмуются  грезы  да  грозы  -
Да все не о  том,  не  про  эту  беду.

Он  в  полночь бывает,  меж снами  и  снами,
Двумя  зеркалами  глядит  из угла,
И  к  двери  уходит  босыми  ступнями,
А  утром весенними плачет  ручьями,
Стекающими  из ночного  стекла.

Став  небом  в  больнице,  крещеный  слезами
(  отец,  роя яму,  назад  не  огля…),
Он  на  землю  смотрит  моими глазами
В  мои  меж  землею  и  небом  поля.

Ступени и  ямы,  плющи  и ступени…
Он первым  был -  землю  я  вниз   не  бросал…
Но  знаю,  что   эти  стихи  только  тени
Поэмы,  которую он  написал.

Земная  судьба  -  только  отблески были.
Брат  брату  лишь  дарует  пламя  свое.
Кого я  любил  -  те  меня  не  любили  - 
Любили  его,  но  об этом  забыли.
Ведь  тень  это тени  иной  бытие.

Земля  ему  пухом.  Звезда ему  рядом.
У  неба.  У озера.
Под  Ленинградом.

1976  (1988 )


ВОРОНИЙ  КРИК


Вороний  крик  по  сути  смена года,
Последний  путь  и дедов,  и отцов,
Свидетель  смерти,  угасанья рода,
Сопровожденье  в  ямы  мертвецов.

Он  кружится  по  соснам  вместе с  ветром,
Он с  ветром вместе  затихает  вдруг.
Качается  по веткам  ровным  метром,
И  с кладбищем, и  с вечностью  сам-друг.

Он  был,  он есть,  он реет  над крестами,
Такой  же  угловатый  и  седой,
Он падает с осенними  листами,
Взвиваясь  над  озерною  водой.

Он  память,  он  безпамятство,  он  шорох
Из  детства  возвращенного  стыда,
Он  оторопь,  он  сорванные  шторы,
Трамвайные  литые  провода.

Он – ледяных  небес  косноязычье,
Рыдающий  осенний  полубред,
Кленовых  листьев  бурое обличье
И  скрып  екатерининских  карет.

Он -  юродивый  Яшка  или  Гришка,
Костляво-сер,  летуч,  скрипуче-дик,
Он  - служка,  с  похорон  звативший лишку –
Вороний,  неуемный,  страшный  крик.

Неряшен  всюду,  яко вси  калеци,
И сладкогласен,  яко  царь  Давыд,
У  верениц  колес  и околесиц
Он  спальником  в  прислуге  состоит.


1976









Я   СЛЫШУ…

Молчанье  дороги,  молчанье травы,
Молчанье-журчанье,  коряги  в  овраге,
В  овраге  коряги,  но там  головы
Не  сносишь,  поскольку  там  топкие  браги…

Там  черные браги,  там  выцветших  пней
Орлы  по окрестностям бродят  и  решки
Там  девка  лесная живет,  но  у ней
Нет  белых  в  подоле,  одни  сыроежки.

Да  ладно  ее!..  Девка  красная, но
Она  к  городским  не  поедет  на дачу…
Большое  лесное  на  трассе  г….,
А,  значит,  со  свадьбой  опять незадача.

1977 (2015)







+     +    +             

Переулок  уснул.
Фонари  разбросали
По  асфальту  незримые  струи  дождя.
Окна  в  окна  глядятся  ночным  угасаньем,
По  прошедшему  дню  и  по  ночи  пройдя.
Водосточные  трубы  сплетены,  как косицы
У  задумчивой  девочки  сказочных  снов.
Спит  холодная  темь.
Только полночь  косится
На  дома  и  на  улицы  глазом  часов.
Спать  улегся  Арбат.
Хоронясь  в  переулках,
Прячет  дом  во дворы  свой  замерзший  гранит.
Над  фонарной  притихшею полночью гулкой
Ночь  задумчивой  сказочной  левочкой  спит.

1977










НОЯБРЬ


Все  дождь и дождь   Просветы  редки.
Лишь  одному  дождю  пора…
И  он все  льет,  летит  на  ветки,
За день  всю  глубь  залив двора…

Стынь  облаков,  чертеж  природы,
Безцветные, в  карандаше,
Отчетливы,  как  дни  и  годы,
Так  мало  давшие  душе…

А,  может,  попросту  тревожно
Лишь  от  того,  что  ходит дверь…
Из-за  нее  и  невозможно
Все  невозможное  теперь…?

И, может,  просто  не  живется
Лишь  из-за  сосен  за  рекой,
И никакая не  плетется
Старуха с  черною  клюкой…

А,  может,  это  все  лишь  малость –
Все  по весне,  все  о весне… ?
Так  до  весны  ведь  и  осталась
Ветвей безлистых  сеть  в  окне.

1976



+    +    +


Близ  метро,  в  подземном  переходе,
Где стоит  невыразимый  гул,
Вроде  бы  за  милостыней, вроде
Однорукий  руку  протянул.

Он  стоит:  ни  кожи да  ни  рожи
Видно,  что  под  курткой  -  ничего…
Должен,  должен кто-нибудь прохожий
Взять  и  сдать  в милицию его.

Но  спешат-торопятся  по делу
Чемоданы, шляпы  и  зонты,
И  стоит обрубленное тело
Близ   метро  до  самой  темноты.

1976


+    +    +

Полуразрушеннве своды,
Замоскворецкие  дворы,
Снежинок  тихая  свобола,
И  снега тайные  пиры.

Рука  в  руке,   и на  ресницы
Ложится  снег  и  свект  окна,
И  белизна  белей  больницы,
И  тише  снега тишина.

И  мы  готовы  на любое,
Что  переулок  насинил…
В  снесенной  церкви  нас  с  тобою
Убитый Бог соединил.

1976



+    +    +

К  чему  дышать  и жить,  к  чему  и  тверль  и  воды,
К  чему  и  всё  и  вся?  -
И в  этот  долгий  час
Я  слышу  только  ночь,  сову  и  шум свободы
И  медленных светил неумолимый  глас.

1977




+    +    +      


Земля  и  время,  ветер  и  песок,
И  белый  мох,  и  беглый  блеск  залива..
Я  вниз бегу,  и  всеп  это -   в  висок
И   тут  же  - 
вправо,  в лет,  коль  ввысь  свернешь  за  лево…

И  полдень  белкой  скачет  по  сосне,
И это смерть,  и  это  страшно  мне…

А  ночью  будет  ночь,  и там  в окне,
Мелькнет  все  то  же  веткой  или  тенью.
И  оборвутся  звездные  сплетенья,
Нечаянно  возникшие  во сне.

Что  будет ?  Где я ? –
Мама  далеко.
Была  гроза,  проксло  молоко…
Лишь  запах керосина,  и дорога –
Направо,  влет  -
И  белка  в  вышине,
И  это  смерть,
И это  страшно  мне,
И  так  немного лет,
И  так  немного…


1976  (2015)




+    +     +

…   и  было все  бело,  как  при  болезни,
когда  вот-вот  обрушится  стена,
и  потолок,  и стол, и  стул, и лампа,
и  голову сжимает  жар  под сорок,
и  снится  смерть,  и  все же  ты живешь…

Так  душен  был тогда  июльский  день
(  он,  впрочем,  был ли,  нет ли,  поздно   помнить),
что  мостовая  зеркалом казалась,
и  не  шумели  листья ( шум  всегда
хоть что-то  выражает).
                Из  окна
открытого  на третьем  этаже
лишь  песня  «Хоп-хей-хоп»  текла  во  двор,
Но  слушать  -  даже  слышать -  ее было
здесь   некому.

Часу  в  шестом  ( а это 
особенно  бывает жаркий  час )
я  шел  домой и, за  угол свернув,
увидел  эту девочку в  зеленом,
кудрявую,  нескладную,  в штанишках,
зеленых  тоже,  и  с безрукой  куклой
пластмассовой,  которую она
руками прижимала  прямо  к  тельцу
и  всхлипывала -  горько,  долго…
                Вдруг 
из-за  угла  к  ней    женщина с  корзиной -
пустой -  внезапно  сходу  подскочила
и  слезы  утирать ей  начала,
и что-то говорила  торопливо,
и  на  руки  взяла.

И  вдруг  округа  словно  ожила:
деревья  то светлели,  то темнели,
трава  как  будто  выросла, и  свет
лиловый  вдруг откуда-то  возник,
и  эхо  вдруг  завторило мотиву,
пустому, нагловатому,  но вдруг
ожившему  какой-то  странной… 
как  бы… ,
и  три  фигуры -  матери  с  ребенком,
и  куклы  у  ребенка  на  руках -
предстали сразу  завязью  и  связью
сокрытой  в  них  основы родовой.
многовековой,  разновековой…

И  я  глаза  отвел,  смущенный  чем-то.
чем  -  сам  не  понял
и в  переулок повернул  кривой.

Мне  снова  стало  нестерпимо душно,
и  липы  побелели  перед  взором.
                Предстали  завязью ?
Я  сам  не знал.
                Ведь   кукла
мертва.
                И  девочка  тогда  в  роду  -
в  ряду  -  последняя.
Но  почему ?
Ведь  кукла
                -  только  кукла.               
Постепенно
Затягивало  небо облаками,
а  в  десять  стало  ну  совсем  уж  зябко,
жильцы  в  домах  позакрывали  окна,
и  ветер  бил по деревянной  раме,
и я всю ночь  никак  не  мог уснуть,
и  свет  горел.
                Где  он  горел ?
Была  ли 
моя  без  крышки  с  позволенья  лампа
его  истоком ?   
                Он  сиял  повсюду.
Не  знал я, из  каких  он дыр  сиял…
Но  знал…
А   кукла… ?
                В  комнате  посуду
ей  расставляла  девочка.
                Но  чудо
возможно  ли ?


Наутро  хлынул  дождь.

Но  помню   точно:
была  в  тот  вечер девочка  в  зеленом.

Но  почему  она  была  в  зеленом ?


1976 (2015)



+   +   +

В  редеющий  туман  окутаны  строенья,
Их  очертания  над  пустырем  темны.
Там тень  моя  плывет  на грани  дуновенья,
Подвижней облаков и легче  тишины.

Она отделена  от тела  ледяного,
Что  в  комнате  моей  недвижно  до утра.
А  тень плывет,  и  в  ней   так  зыбка  подоснова
Того,  чему  нигде  и  всюду  всё  пора.

А  тело  -  да,  почти  мертвец,  подобье,  слепок.
А  за  окном    фонарь,   и  свет  его  извне
На  плоти  ледяной всю ночь  мелькает  слепо
По  складкам на руке,  по  трещинам в  стене.

А  тень  в  тени  миров  с  иною  оной  тенью
Невидимо стоит  на  темном  пустыре…
Потом  плывут  оне  на  грани дуновенья
Пока  не  прибыл час подъема  на заре,

Пока  повсюду  всем  повсюлусущей  вестью
Что  шесть  ноль- ноль  пришли,   не  зазвучит  страна,
Не  передаст  Москва  последние  известья,
И  тихо-тихо  в  плоть вновь  не  вплывет  она.

1976



+     +     +
 
Пустой  стакан  переполняю  я,
И льется  маслянистая  струя.

Река блестит  сквозь  ветви  и  окно.
Какое  «Варна»  горькое  вино!

Оно  от  снов,  от  запаха  коры,
Лесного  лёта  летней   мошкары,

Косноязычья  дерева  в  бреду,
Обид деревьев,  срубленных  в саду…

Но  я  хочу  не  пить,  а  разливать,
И  двойникам  по  кругу  подавать.

Приду в  себя  -  в  тетради  ни  строки
Напившись,  разбрелися  двойники.

Струится  запах  торфа  и  земли.
В  реке плотва  столпилась на мели,

И  все  же  вдруг  рождается  строка
В  жужжании июньского  жука.

1977



+    +    +
               
Есть  некий  дом, где все  и  вся наоборот
Сквозь стены  видеть сад  там  стены  не мешают
И,  гостю  от  ворот  давая поворот,
Хозяева  его  к застолью  приглашают.

Я  в этот  странный  дом  без  обуви войду
С  журавою  в руках,  с  башкою под  синицей
И  за  веселый  стол  клевать  свою еду
Слетят с  небес   вдвоем  зегзица  и  орлица.

И  будет всем  и  все  безпечно и  легко,
Безсмысленно  легко,  безпочвенно  отчасти –
С  земли  на  потолок  пролитое «Клико»
И  зеркало  в  углу,  разбитое  на  счастье.

1977




+    +     +


Сколько  мальчиков  красных  набежало  вокруг…
Умирать  на  ветру  удивительно, друг…
Удивительно вдруг, 
Удивительно  в  драк
                у  ввязаться,  спускаясь в  кровавый  овраг…
А  беда-то шумит,  словно  сосны  в бору,
А  весна-то  красна-то-уже  поутру…
И  качаются  ангелы  на  фонарях,
И кресты  на  дверях,  и  подлодки в  морях…
Тучей  черною  вьются  с  такого  ранья…
Воронья-то  сегодня  в  садах,  воронья…


1977  ( 2015)



+     +     +      


Учись  не  замечать  ни осени  приметы,
Ни  вскрытых  вен  весны, ни  судорог  зимы,
Учись не  замечать  перемещений  света,
Который  здесь, во тьме,  лишь  продолжентье  тьмы.

Учись не  замеча ть  ни  красоту  земную,
Ни  залетейских снов  таинственный  пустырь,
Учись не  зпмечать  речную  быстрину и
Прибрежного  песка  недвижимую ширь.

Учись  не  замечать  ни  тишины, ни  грома,
Ни на  челе  -  Числа  печальную  печать,\
Учись  не  щамечать  ни  двма,  и  ни  дома,
Бездомности  -  и  той =  учись  не  замечать.

Учись  у  тростника,  сухого  и  пустого,
Над  вымершей  волой  поющего в  ночи.
У  глузонемоты  и  у  глухонемого
Молчанию  учись  и  мепдленно  влачи

Свое  небытие, как  темный  дух долины,
Как  облака  в  реке,  как  первенец  грудной,
Пукою  гончара  не  тронутая глина,
Струящийся  песок,  смываемый  волной.


1977


+    +    +

В  чем  смысл  прощанья -  не  прощенья,  нет,
а  именно прощания ? 
                Зачем
уносит нас  не  внятное  нам  время - 
как  таковое  время, не  часы…
Не  только нас,  оно уносит  все,
чем,  с  чем  и  с кем  шла  жизнь  и  та,  и  эта.
Вот  жепнщина,  с которой  прожил год,
безсмысленно  снесенная  судьбою,
как  деревце, снесенное  рекой
в  разлив,  когда  занерестится  щука.

-  Да  все  бы  можно  вынести,  но  время…
Зачем уносит  все,  что  было нами ?...
-  Оно само  еще  …   Знать  ничего
не знает

1977


+     +     +


Когда-нибудь,  как  прежде,   пойдет  святая  треть
По  этажам в  надежде  грядущего  греметь.

И  будет полвторого.
Зима,  зима, зима…
И сам  перед  глазами, а  за  стеной  сама.

И постучится  в  двери  солдат  ли,  не  солдат,
Зачем-то  не  в шинели,  зачем-то  бородат.

А  утром  на  газоне  найдут  мое  пальто –
Один  рукав  на  это,  другой  рукав  на  то.

1977 ( 2015)



+     +     +

Дрожа  в  белизне  оголенной,
С  трудом  выносимой  для  глаз,
За  берегом  желто-зеленым
Вставал  синеватый  Кавказ.

За  лодкой  моторной волною,
Похожею  на  велотрек,
Шел  след,  а  пообок  со  мною
Сидели  абхазец  и  грек.

И  лодка,  пронзавшая  море,
Взрезала  и  волны,  и  ил,
И,  взгляд  отводя  от  предгорья,
Я  как  бы  до  дна доводил.

Рябилися  блики  и  тени,
И  пенное  пиво  волны…
Но  там были  руки  растений,
Которые  зверовидны.

Там  были  и  грады-химеры,
Со  змеями вместо  людей
И  домезозойские  эры
Платоновских  вечных  идей.

Когда  их  ласкалися  глыбы,
Стерегшие  души  в  тени,
Медузы,  и крабы,  и рыбы
Отпрядывали,  как  огни…

Но  черных  лучей  мановенье
Пронзало  из  неба  жару,
И я  понимал  на  мгновенье
Его  ледяную  игру.

1977







+   +   +


В  ночи  полуденного  зноя,
когда  темнеющих  древес
молчанье  знойно-ледяное
небесный  обрамляет лес,
сиянием  безвестным  полу-
озарено,
которое  горе  ли,  долу
ли -  все  равно, 
и  сна -  пока еще  лесного,
но…  вот  уже… -
дрожат  листы,
и   ты  еще лишь  слух,
и  снова
поэтому  не слышишь  ты.

1977  (2015)




ДВЕ  ТЕМЫ  ДВУХ


Писать  в  стихах  о  музыкальных  темах
банальнее, чем  спорить  о  системах
обществополитических – оно
как  бы  глядеть  весь  век  в  одно  окно.
А  то,   о  чем  я  здесь,  прошло давно.
О  ком  все  это ?
Да  не  все ль  равно.
Так  есть и  будет -  с  ним, с  тобой,  со  мною,
конечно, с нею,  и никто  виною,
что  крутят  всем  единое  кино.

И  все  же,  все  же…
Нет,  не  надо…

Но…

«Но все,  что было мною,  в  ней  казалось
моей  изнанкой,  всякий  миг,  вся  малость…» -
он  понял  это  только  через  год.
Сказать  «она не  та,  и  я  не  тот»  -
такая  ж  ложь,  как  и  сказать  иное,
такое  же,  без  смысла,  ледяное.
А  суть  вся в том, что  эту, или  ту,
или  все вместе  -  всякую  черту
внутри  и  вне  обратно  истицало
овалом  обрамленное  зерцало,
в  котором некто,  стоя  на  посту
изнанки  выдавал  за  отраженья.

Платить  за все ценою отверженья
Всего  себя  -
Вот  был  его удел.
Он прежде  полагал,  что всех-то  дел –
кровать  и  стол,  и  более  не надо
вещей  для  дома, дыма  и  тепла.

Но было  все не так:
гнездо  для  женщин
не  более,  чем  сноп, коль  не увенчан
искусственным  позлатием крыла –
ведь  лишь  тогда  жена  и весела.

Ему  все  мелочь…  Пыль,  а  не  окрада…
А  для  нее  и  цвет носков  преграда, 
которая  была,  казалось  рада
их  разделить и  бросить в два  угла
квадратной  комнаты,  когда  тела
тянулись  в  темноте,  ища  друг  друга
по  кругу  рук, по  замкнутому  кругу…
Вот  потому  и  содроганья  тел
в ночи,  под лампой  им  напоминали
о  теме  отражения  в  финале.

Он   помнил,  как  тяжелый  жук  летел
под  крышу их,  как бы  на  голос  тел,
туда,  как он  писал  чрез  время,  «где  мы,
как  два  листа  тетради,  спали…».
Тема
Слиянья  рук,  варьируясь,  звала
туда, где  ночь, безлика  и  бела.
Не  странницей  бродила  за  порогом.
но  стремницей  в  унынии  нестрогом,
весьма  имевшей  странные  дела
помимо  этих  двух,  двоих…
Причина
премены  лика  страсти  на личину
страстей  по  поводу  всегда  одна.
хоть  и неуловимая она.

Он     помнил:  все  давным- давно  казалось
умершим деревом, на  коем  жалость
вьет  гнезда  новые…
Он  понимал
и  то,  что  не  имеет  права  боле
ее  морочить  выдуманной  болью,
и  то,  что  каждый безконечно  мал
пред  волею  несущего  неволю
не  сущего,  сверхмножества,  тьмы  тем…
Оно-то  вот и  мнет начала  тем
всей безымянной  хотью волн, и это
посмертьем  подуяви-полусвета
казалось  -  лишь казалось -  но  тому,
тому  Оно  вверяло  ону  тьму
явь тем  и  тел.

Вставая  спозаранку,
они  касались  ветра,  как  подранка,
и  думали :   “Как  счастливы  же  мы…»
И  окна  нараспашку  открывали,
и  старый  стол  неспешно  накрывали,
и  ничего  вокруг  не  понимали.

Он  долго  помнил:
Сад,  весна,  холмы.
А  в  теме  света длилась  тема тьмы.
Как  с  ними  быть, не  научились  мы.


2015( 1978)



+     +     +

Второй  концерт  Рахманинова на
пустынном  побережье.
У  окна
стоит  ребенок. Ранняя  весна.
Все  чаще солнце,  и  дожди  все  реже.
В  окне темно -  заклеено  окно.
Ребенок  теребит   герани  почки,
А  музыка  течет с  радиоточки.
Все  в  доме слышно, хоть,  возможно,  не
так  громко,  как  на пляже,  дома  вне.
Ребенок  в  недовымытом  окне
глядит  на  волны,  слушая  и  слыша,
как  волны  подымаются  чуть  выше
и  разбиваются  о  пляж.
Оне,
Прибившись, перешли предел  свободы
Ребенок  же,  глядя, как гибнут   воды,
прощается  с  грядущей  пустотой.
Забыв  навеки  о  свободе  той.


1978  (2015)
 


+     +    +


Водитель  без  руки..  Автобус переполнен.
Колеса  месят грязь.  На улице  темно.
Такая  темнота  бывапет   только  в  полдень,
Когда  слепящий  луч  стекает  вниз  в  окно.

Автобус  мчится  сквозь  квадратные  кварталы,
Толпятся  тени  вдоль зеркадьного  стекла.
Под  шинами  вода  коричнева  и тала,
Поскольку   под лучом   по мостовой стекла

Автобус мчит во тьму, пересекая город,
Где  остановеи все заранее сочтены
И  каждой  из  теней уже  течет  за  ворот
Ползучая  струя   грядущей  тишины

Водитель  тормозит. Стремительно  качнулся
И выдохнул  Звезду  многоязыкий  зверь,
И  кто-то у  дверей  прощально  обернулся,
Игновение одно  -  и  отворится  дверь,

И  каждому страшна    мгновенье  отделенья…
Вот эта  тень  сейчас,  перешагнув  чертув,
Очнется  на  столе в родильном отделенье,
И  закричит  дитя, увидя  темноту.

1978






+    +    +

Я  забыл  этот  сад  ночной,
Где  в жасмине  кузнечик  пел,
И  ему отвечал  иной,
Становясь  понемногу  смел.

Я  забыл  и верхи  верей
Средь рядов   столетних берез,
Гдк  забыл остричь  брадобрей
В  той  ночи   колючки  у  звезл.

Только тени  старых  стволов
Между  снами  мельенут порой.
Две  строки  звучат,  но  без слов
Над зияющею  дырой.

1978





НАЧАЛО  НЕНАПИСАННОЙ  ПОЭМЫ…


В  тот  год горел  в Шатуре  торф.
Вокруг  Москвы леса дымились,
Жара,  нежданная  немилость,
Томила  небо,  небо  билось
Как  бы  в  припадке.
Над  землей
Распаханного Подмосковья
Висела  гарь.
Текли  присловья.
Текли  солдаты  вдоль дорог,
И  толкаи   с  каждым днем  по  мере
Жары  в  любом  церковном  сквере
Одни и  то  же:  «Близок  срок».

 В  последний  год учебный  «Га-
млет» был  нам по-английски  задан.
Он  был  как  пятая нога
Выпускникам,  но мной угалдан,
Мне  близок 
Я  легко читал…
И,  час  за  часом,  миг за  мигом,
Предпочитая  прочим  книгам,
Обозревал в  нем  Божий  свет.
Ну да,  все  так,  семнадцать  лет…

А  люди  жили  не  тужили,
Копили,  пили  и  служили
Да  рвали  кучу  сухожилий
Как  в  чернорыночной божбе,
Так  и  в  партийной  ворожбе.

Я  знал:  им  твердо было  по  бок
Все  то  мое,  о  чем  я,  робок,
Стеснялся  с  ними  говорить
Предпочитая  сам  парить.
А  тут  еще  партийна  хунта,
И я  стал  очень  близок  к  бунту.

Конечно,  то  была  мотня
Вопль  обезпеченного  класса,
Которому  всегда  не  в  кассу…
Но…
Было  так,  как  было.
Мня
Себя  значительными  как-то
Мы  в  позе  прерванного  акта
Стоим,  не  понимая,  что
Над  всеми  властен  дед Пихто.

А  Гамлет ?  Да,  сюжет  был  моден,
Но  к  жизни  полностью не годен,
Ведь  ежику  понятно:  шут
Был  датский  принц,  и  точка  тут.
Но  самым  главным  было  то,  что,
Чем  более  пенять  на  почту,
Тем  сам  не  годен  ты  ни  во  что.

В  тот  год  горел в  Шатуре торф,
А Гамлет,  словно  Бенкендорф,
Рвал  и  метал  в  пустой  кратритн,
Ища  виновныз.
                Но  не знал
Наследник  Эльсинорских зал,
Герой  бряцания  на лире,
Что  сам виновен  человек
( и  нечего валить на век)
Во  всем, что  есть  и  будет  в  мире.

А  между  тем земля  ждала,
Что  будет  дальше…
«Ну,  дела» -
Говаривали  старожилы –
«Да,  все  же  вот, последний  век…
Недаром слезы  из-под век…»
А  дым  висел.  Стонали жилы
Дерев,  трескучих  от жары..
О  приближении  поры
Антихриста  востолковали…
Гудела  сизая  оса…
И  даже  те,  кто  в  чудеса
Не  верил  прежде, в полчаса
Всяк  раз  на  Библию  кивали.

Я  постепенно  рос  в  тот год,
Но,  сквозь  ненастье  непогод
Со  мной  росла  моя  негодность
И  стихотворство  -  вредный  дар,
Что  за  ударом  шлет  удар
Еженедельно,  ежегодно…
Ныряя  в  смыслы  бытия,
Лишь  главного  не видел  я  -
Как  мало  нужно  человеку:
Всего лишь  хлеб,  вода  и  квас,
И  правда,  правда  без  прикрас,
И переправа  через  реку.

И это  все.
Я  жил  в  тот  год,
Еще  не ведая  невзгод,
А  лишь  предчувсткуя  невзгоды
А  из  сосновой  стороны
Кукушка,  слетлая  с  весны,
До  истребительной войны
Не  мне,  а  нам  считала  годы.

Деревья  ныли под  Москвой.
Собак  неумолимый  вой
Со  станции  тянулся  к ветру.
Я  шел  по  рельсам,  шел  туда,
Где  знаком  Страшного  Суда
Горела  желтая звезда
Сорок  второго километра.


1978










+    +    +       


…  И  все  же  там не  тьма,  и я  уйду туда,
Где  бьет  о голый  мол  голодная  вода,
И  сам …  Харон,  бросая  сигарету,
Кладет  в  пустой  карман потертую  монету,
И под  веслом  шипит  падучая  звезда.

Нас  много  на  борту, и тлена  ни  следа.
Послевоенный  год, и  мама  молода,
И  дед глядит  вперед,  а  на  плечаз погоны,
И  ангел  с фонарем  стоит  у  перегона,
Прикрыв лицо крылом.

Куда же  ты,  куда  ?


1978



+     +     +               

Бьется  годубь  в  стекло с  налету.
Бьется  белый  комок  в стекло.
Оборвалось,  рухнуло  что-то.
Выстрел,  кажется…
Взор  свело

-  Потому ты  не  видишь  это,
Что  в  грядущем  сгорит  Москва,
На  какую  сторону света
Ни  повернута  голова.

-  Это,  милый,  нам только снится.
-  Что  ж  проснуться  я  не  могу ?
То  ли  дома, то  ли  в  больнице,
То  ли  в роще  на берегу.

И  палит,  и палит  пехота…
Капля  крови…
И вот, светло.
Бьется  голубь  в  стекло  с  налету.
Бьется белый  комок  в  стекло.


1978 ( 2015)




+   +   +

Среди  стрекоз  и  трав  к  востоку  головою
Лежу,  а  мошкара  уже  сквозит  по мне,
И  время  сквозь  меня растет сырой  травою
Еще  при  солнце,  но уже и  при  луне.

И снится  мне:  судьба  кого-то  там  за  лесом
И  есть  моя  судьба,  а  я  - совсем  не  я,
Плыву  по  воле  волн  меж  невесью  и  весом
По  огненной  реке  на  грани  бытия.

И снится  мне:  лежу  я  на  лесной  поляне
Среди  стрекоз  и  трав  к  востоку  головой.
Весь этот сон  двойной  держим в  Господней  длани.
Вся  эта  жизнь  и есть  весь этот  сон  двойной.

1978










+    +    +


Кладбище, рынок,  ограда  пруда,
Клок  уплывающей  тины…
О,  неужели  уйдут  навсегда
Милые  эти  картины ?

Песня  была, ну, хотя  бы  напев…
Что  от  напева  осталось –
Боль,   или  соль,  или  праведный  гнев ? –
Рельсы,  колеса  да  жалость.

На  перепутье,  в  просвете,  в  пыли
Ветра  хлебнуть  ледяного…
Жаль  не любви,  но  всего,  что   вдали –
Из  уходяще  земного.   

Жаль  облаков,  не  дарящих  дождем,
Рощи,  грибами безплодной, -
Этой  земли,  на  которой  живем,
Этой  свободы  холодной.
 
1979





+    +     +         

… когда   я  говорил,  она  меня
не  слушала,  не  слынала,  ни слова
не  различала  из  того,  что я
ей  говорил.
                Ея  вниманье  было
рассеяно  как  свет,  как  пыль,  как  ветер
по  старой  комнате,   и  это было
так  неизбежно,  неизбывно,  так
непоправимо,  что мои слова
горошинами  рассыпались на  пол,
подпрыгивали,  и  катились, и
закатывались  в  угол,и в  углу
потом  терялись.
                Впрочем, и  тогда,
когда  в ночи  объятья  раскрывались,
как крылья  серых  бражников  ночных,
и  с  бражниками, что  в  окно влетали, 
одною  были  тишиной,  она
меня  не  слушала -  та  тишина
ей, кажется,  казалась  гулом  дома.
а  дом ея  был далеко. 
                -  У  моря ?
Да,  кажется,  у  моря.
Да,  волна.
Да,  с  пеньем  танца  дробь  растворена.
Но  я  ее  любил,  да  и  она
тогда  мной  все же не  пренебрегала -
не  там, а  здесь  мурдыкал  гром,бурчал,
и приближался,  и земля  ждала,
иссохшлая,  Илью  на  колеснице.
Илья,  как  в  бубны, бил в  громоотвод,
и отверзались  небеса,  и  свет
мгновенный,  озаряя  перемычку
меж  твердию  и  хлябью, озарял
пролившееся  жалобным  дождем
слияние  земли  и неба.

Но  даже    и тогда,  после  дождя,
когда земля,  раскидывая  руки
деревьев,  отдыхала, и  земли
обличие  преображалось, и
когда  я  говорил,  она  меня
не  слушала.
                Оцепенев и  сжавшись.
глазами отчужденными  она
внимательно  смотрела  на  свои
обломанные  после стирки ногти,
на  родинку  на свобственном плече 
и  на  косяк  потрескавшейся двери.

Наутро я  стыдился  сам  себя.
Мой  голос, захлебнувшись  монологом,
провадивался в  пропасть,  в полынью
всепроникающего раздраженья,
которое  затягивало нас
как  бы  в воронку.
                Так речные  щепки
затягиваются водоворотом
и  исчепзают,  и  бежит  река
куда-то  вдаль,  и  непреодолимо
молчание  воды…

1978


 







+  +  +

На Шуваловском погосте
Похоронена родня.
Мы приходим к деду в гости.
Это скучно для меня.
 
За рукав отца тяну я,
Мама плачет на ходу,
Ветер воет, птиц волнуя
В прикладбищенском саду.
 
Над березовой посадкой
Крик ворон, синичий свист...
Мама крестится украдкой,
Ибо папа - атеист.
 
Я кручу рукою веник,
Где-то колокол гудит,
А для бабушки священник
Дымным ладаном кадит.
 
Я боюсь его. Мне страшен
Дым кадила, крест и гроб.
В страхи детские окрашен
Этот рыжий русский поп.
 
Это он людей хоронит,
Это он такой злодей,
Это он зерно заронит
Веры будущей моей.

1980



СКВОРЦЫ НА СТОГЕ





У края леса, в стороне,
Вблизи дороги
Ты вдруг увидишь, как во сне -
Скворцы на стоге.
 
Лучи от золотых небес
Плывут и тают,
И словно исчезает лес -
Скворцы взлетают.
 
И кружатся за кругом круг,
На стог садятся,
Как будто поле, лес и луг
Вновь повторятся.
 
Сомкнулось времени кольцо
В лугу и в логе.
Есть путь земли. Его лицо -
Скворцы на стоге.
 
В какой-то год, в последний час,
Под вечным светом,
Они мелькнут в который раз,
Как этим летом.
 
Отхлынет мир, замкнется круг
Твоей дороги.
Исчезнет все, и снова вдруг -
Скворцы на стоге.

1980




+     +    +

Если  осыпется этот  лес,
Что останется мне ?
Холод  осенних  пустых  небес,
Рябь на  речной  волне.

Каждая  ель,  можжевеловый  куст
Хвоей  сухой  шумят.
Там, за  оврагом,  где вечер  пуст,
Реют  тени  опят.

Все  исчезает навеки  здесь.
Тихо  гниют грибы.
Весь  березняк  осыпется,  весь
Ольшаник  и  все  дубы.

Только  на  том берегу  реки,
В  тереме  тихом том.
Тихо  падет на ладонь  руки
Лист  за сухим  листом.

Каждая  ель,  можжевеловый  куст
Хвоей  сухой  шумят.
Там, за  рекою,  где  вечер пуст,
Реют  души  опят.

Помедли,  рассвет,  но  прежде  закат.
Прежде  ночная  тень,
Прежде  все  то,  что взойдет,  пока
Оттуда  не  хлынул  день.

1982



+    +    +

Я  тебя  удержать не  пытаюсь.
Коли  хочешь,  скорей  уходи.
Слышишь,  гром,  по-над лесом катаясь,
Словно  мяч  позади-впереди…

Слышишь,  ветер  над  далью еловой…
Слышишь,  в далях под ветром  столбы…
Хриплый  голос  орет из столовой:
«Порубили  дубы  на гробы».

Как  столбы,  набегают  волнами
Безпокойные  ссоры  с тобой.
Выше  их  -  только звезды над  нами
Ходят  огненной  кружной  гурьбой.

Ниже  их  -  только  воды  земные
Подмывают  под нами  порог.
А  не  стенке  -  с  пачукой  стенные
Нам  наматывают этот  срок.

Прошуршала  плд  нами  солома,
Прошумели над  нами  дожди.
Юольше я  не держу  тебя домаю
Уходи  же скорей, уходи.

1982



+    +    +

Из  века  в  век века  перетекают,
Как  облака,  как  эта вот  река.
Ей  было  имя некогда  - Ока…
Теперь  во  схиму  перенарекают.

И  только  шум,  великий  шум грядет,
Раскачивая сосны вековые…
Он  сам -  река,  которая течет
В  небесные  просторы  заревые.

Так время, пробудившись ото  сна,
Листает  жизнь страницу  за  страницей,
Где  каждый  лист  и  каждая  сосна 
Записаны  сияющей  десницей.

От  крови   той,  что  здесь  рекой  лилась,
От  Мучеников Царских до  младенцев,
Узором несказанным  облеклась
Ты,  Родина,  на  Божьем  полотенце.

Нет,  ты  не  меч, но  Нерушимый щит
Невесты,  облеченной  в  белый  пламень
Во  дни, когда  пути  племен  решит
Строителями  не  брегомый  Камень.

1982













+    +    +

Мне   ты   вчера  откуда-то приснилась
В  ночи  сырой,  холодной  полумгле,
Но ведать – это  милость  ли,  немилость
Нам  не  дано,  пока  мы  на земле.

Но если  право  хоть одно  преданье,
Что  души  снова  видятся  во сне,
То  на  полуминуте  мирозданья
Я  тоже  был  с  тобой  в  твоей стране.

-  Дай  руку  мне  -  я звал  -  скорей  дай  руку !
Ты  шла  назад, калитку  приоткрыв.
И  пробужденье стало  как  разлука,
Как  смерти   той  и  этой  перерыв.


1982










ДУХОВОЙ  ОРКЕСТР  НА  РЕЧНОМ  ВОКЗАЛЕ

               
                Чрез  звуки  лиры  и трубы
                ГД


Пути  конец  -  пути  начало:
Гундося,  плача и  гудя,
Играют трубы  у причала
В  сопровождении дождя.

Сама  ли  жизнь  -  язык  Эзопов ?
Чья  это  рифма – сей  парад ?
Уходит  к  Угличу  «Андропов»
И  «Тухачевский»  -  в  Волгоград.

Насквозь  промокли  транспаранты,
Раструбы  медные  горят –
И вот  играют музыканты,
Весь  день,  весь  век,  всю жизнь  подряд.

И  в  свиток  над  времен  рекою
Свернулись  полувремена,
И  бывшею  уже  рукою
Взмахнуло  время  из  окна.

1984 











+   +   +


ЧЕРУСТИ.  НОЧЬ.

Над  садами  с  опавшей  листвою
Льются  темные  струи дождя,
И  ныряют  в  туман  с головою
Поезда,  на восток  уходя.

Не  толочь  бы  сомнепния  в  ступе,
Попросит  бы  надежды  взайфмы…
Только дождь на  двлоре  неотступен,
Словно  осень у  грани зимы.

Только  сгнвшими пахнет груздями,
И  задернуты  звезды  Ковша.
Это плачет  ночными  дождями
Потерявшая Бога  душа.

1985


СОН


                Мне  ее  подарили  во  сне
                ( К. Случевский)


Кто  снилась  мне  ?
                Он  вспыхнул  и погас,
Тот  в руку  сон,  тот облик   и  заклятье…
Не  вспомню  год,  не  вспомню  день  и час, -
Лишь  имя  (утаю  его),   и  платье.

В  который  год  ли,  век  -  не  вспомню я,
Но  буду  так же  с  нею наяву  я,
И  вновь  нахлынет  счастье  бытия,
И  вновь  проснусь  -  на  третью  мироаую

1985



+     +     +


Бор  -  часовня.  Внидет   в  онь
Тот,  кто  сам  его находит.
Сосны  -  свещи.
Ветр  -  огонь.
От  одной  к другой  восходит.

Мох  да  супесь  под  золой,
Сосны черные,  без  хвои –
Бор  горелый,  бор былой…
Только  пенье  над  землей
Боровое, хоровое.

1985,  Вековка.


+   +   +

Самолет  ли  по  судьбе,
Эхо ли промчалось…
Это  я  не  о себе –
Сколько лет  осталось.? …

Знают  мерзлая  стерня,
Зубья  битых борон,
Да  в  лесу  моя  родня  -
Боровик  да  ворон.


1985








ЗАРНИЦЫ




Что  он здесь делает  -  или  на  миг
Только  привиделся этот  старик ?
Тянет  и  манит и  просится  прочь,
Катится звездная,  слезная  ночь.
Звезды  слезинками  всплыли  их  тьмы.
Тихо  иголки  летят  на  холмы.
Это  без  грома  катится  гром
По-над  болотом,  по-над бугром.

Белый  старик  шел  по  мхам,  по игле,
Филин заплакал  и  сгинул  во  мгле.
Снова  все стихло.  Лишь слышит  старик,
Как  у  дороги  растет  боровик.
Небо и  бор  осыпают  подряд
Иглы  пресветлые  и звездопад.
Это  без  грома  катится  гром
По-над  болотом, по-над  бугром.

Так  он  и  шел  -  ниоткуда  -  старик
Звездною  ночью,  когда,  как родник,
Звездными  светами с  черных  небес
Души  по  лестовкам  сходят,  и  в  лес   
Мурому,  мерю  и   беглую  русь
Рысь-гуслея  манит  речкою Гусь…
Это  без  грома  катится гром
По-над  болотом,  по-над бугром.
 
Катится  ночь,  а  по  вереску  в ночь
Змеи уходят  с  кочкарника прочь,
Под  стволы,  под корни,  вниз,  до весны
Если  хрустальные,  смотрят  ли  сны ?
Катится ночь,  а  за  нею  заря
Сосны зажгла,  над  буграми  горя.

Шел  и  растаял  старик  на  заре.
В  августе  шел, а  пришел  в сентябре.


1986



+   +   +

Дни  последнего  солнца,  и  скоро  зима
По  буграм  пеленой пораскинется,
Перерос  боровик,  но и  крепок весьма,
И  гадюка  застыла, не  двинется.

Где-то  там,  на косе,  в  заомшарной  стране
Лес  басою босой  наряжается.
Как  в кринице,  в  небесно-земной глубине
Занебесная  глубь  отражается.

Если по смерти  жить  мне,  и грешной  судьбы
Мне  Господь  не  припомнит  покарою,
Я  просил бы  одно:  собирать бы грибы
В  Его  синем бору  за  омшарою

1986


+    +    +


Небесную любовь он  возлюбил
Всей  силою  души безстрастно-страстной
Но  сердца  стук,  его  уму  лишь  ясный,
Действительно  уму  лишь  ясен был.

Но  жизнь  была права  -  права не  тем ли,
Что  свой  цветок бросала -  «На, лови!! –
Тому,  кто жил,  любя  живую  землю,
А  не  небесной  призраки любви.

Он сам  предызбранной  себе  казался
Небесной птицей,  изгнанной  в полет,
Но  все,  к чему  с любовью прикасался,
От  рук  его вдруг обращалось в лед.

Так  звук  ударный  канет  в  безударный,
Так  тень  любая  канет  без  следа.
Так  обращается  огонь полярный
В  отломки  атлантического  льда

А  он  все  чуда ждал, неся  без  цели
Любовь  ко  всем, всему  и  ничему.
Так  избран  он  ? 
Ответы  не  поспели. 
Ему  не  птицы, нет,  все  то   напели.
Они-то пели.
Только  не  ему.

1987  (2015)








+    +    +

Ночью топкою столичной,
В промежутке дня и дня
Гость незваный,
Гость больничный
Достучался до меня.
 
Как по поднятым по векам
Душу вызнать невпрогляд.
Тень за тенью,
Век за веком
По лицу его летят.
 
Вор ли он, расстрига, ворон,
Вестник вечного огня...
Кто ты, гость, не разговором -
Стуком вызнавший меня?
 
В бой неравный, в бой незримый
Гнаный зовом родовым,
Твой цемент какому Риму
Будет циклом нулевым?
 
Голос твой каким народам
Путь откроет и куда?
Кто же ты,
Откуда родом?
Чья во лбу твоем звезда?
 
Ночью топкою столичной
Молкнет рынок мировой...
Что ж ты вьешься,
Гость больничный,
Над моею головой?
 
«Мчатся тучи, вьются тучи,
Невидимкою луна...»
Пылью ветхой, неминучей,
Вавилонскою,
Летучей
Ночь московская полна.

1988

+   +   +

Шаг за шагом плутать
по тропе моховой,
в топь-трясину впадать,
головой огневой,
где без края-конца,
осыпаясь, песок шепчет -
Вот, мол, свинца
ты дождешься, висок.
Но и я не боюсь
ни тебя, ни себя,
хоть подняться по брусь-ям,
хвощи теребя,
будет вправду невмочь
с огневой головой.
Серебристая ночь
поросла муравой.
Так забудь же, о век,
сей позорный побег
до упора и вдребезги пешего.-
Он трясет бородой,
он идет за водой
сквозь всесветное крошево-мешево.
Он уже за рекой...
Да и впрямь-то на кой
вспоминать -
дескать, был вот такой
человек,
превратившийся в лешего.

1989

+   +   +

Петербургская  осень  в  своих же  следах
Заблудилась  и  бьет  по  излучинам  веток.
Эту  страшную повесть о двух  городах
Неужели  с  тобой  мы  прочтем  напоследок  ?

Гонит  ветер  залива  свои  невода.
Триста лет тебя звал  -  ведь  отсюда  и  сам я,
И по  мне  прежде  детства  стекала вода
На  граниты  беды  ожидавшего  камня.

Что  же  будет  с  тобой,  собеседница рыб,
С твоим  черным  бантом,  что  летит  над  каналом,
Когда  треснет  равнина,  и мгла  из-под глыб
Захлестнет, подымаясь,  великое  в  малом,

И  разделят  границей  траву  и  траву
До  креста  разметут,  до  вериг  и  колодок
Генералы-киргизы, спасая Москву,
А  у  вас  матросня с  каролингских  подлодок.

Но  пускай  не услышу  -  зови, не зови
Голос  твой  в  те  года  через  все  средостенья,
Все  равно  где-то  будет  он  -  Спас-на Крови,
Обойденный  вокруг  каждой нашею  тенью.

Где-то  будет…  Мелькнет  и  исчезнет  во  мгле…
Погляди:  вон  она,  этой  рифмы  двойчатка
Демократ-городничий  летит на  метле…
Помаши ему  вслед!  Но  слетела  перчатка.

1990















+   +    +


Еще  одной  меся  ногою время,
Уже  другую занесли  над  ним,
Уже  вошли – плывем -  летим за теми,
Кто тень  за  тенью  под  стеклом  храним.

Кто  перешел  очерченную  крому ?
Кто  за собой  оставил  бурелом ?
Ответа  нет,  но вновь  Нерон  и  Ромул
Среди  живых заметны за  столом.


1992


+   +   +

Был я белый, как полярная ночь.
Был я волен, как последняя пьянь.
Был я молод, даже самки не знал.
А охотник был в красном плаще.
И пока он гнался за мной.
Стало солнце, как всегда в этот день.
Утомился он и пал у ручья.
И вина хлебнул и крепко уснул.
И внезапно стал я черен как юг.
Хоть и было это в полдень в лесу.
И понять я не мог, с чего почернел,
Как в брачный час трубой вострубил.
И увидел я свои же рога.
Дубом вставшие над мёрзлой землей.
И всходил над ними Ковш золотой,
А в ковше том Крест, пробитый копьем.
И с тех пор я всё ношусь по земле.
Не убитый его царской рукой.
А Охотник возле Дуба лежит
И в крови своей купает Луну
1993

НА  СМЕРТЬ  МЕДВЕДЯ

Пчелиный  волк, закланный  в  полночь,
склонил  чело  в  ночи  времен,
солнцестоянеьем  полный,  полно-
величеством обременен.
Власарь, космач,  волосословец,
Внук  Велеса,  бурсак,  Сампсон…
Расшитый  пчелами  покровец
Да стережен  владычен  сон
золототканый,  ежевичный,
сон о седми  златых  холмах,
пока  плывут  во тьме  столичной
вместовластители в  чалмах…
И  лилипуты  лилий  путы
на  орифламмы  возвели,
и  ты,  прохожий,  в  ту  толпу  ты
привычно  смотришь  издали,
сквозь  веки   виевы  Европы
отваленных  не  видя  плит.
Заметены  песками  тропы.
Темны  дела  твои, Лилит.

1994


СОБЕСЕДОВАНИЕ ЕВГЕНИЯ
         
           Князь Курбский от царского гнева бежал.
                А.К.Т.

— Возьми меня в свою пещеру.
семиголовая Москва —
мне столь мила, ну, блин, воще, ру-
биноподобная глава...
— А кто ты есть? — мне отвечает
старшая башня, в рюмку чая
кунатая, — тебя встречая,
мне хоцца погреб отворить,
и в тую вечную мерзлоту
тебя, живца и живоглота,
животрепещуще забрить.
— Тому не быть, — сказать хочу я, —
свой пуп на младшую точу я,
мне сорок сороков милей,
нескучный сад, сирень и ялик,
и стих златой про сорок калик,
и златоклювый Аквилей.
— Ну, блин, воще, — в ответ меньшая, —
что для народа анаша я,
не сам ли ты волну гнавал?
Так будь мужлан, а не гондвал!
Ан несть — сомкнув с похлябья взоры,
навстречь корейцеру “Аврора”
прёшь дубоёмом на Тувал!
Так ведай, тварь, — кто мил елею
почиет ныне в мавзолее.
Он дух елды и вождь Орды,
он сторож Мсквы, каган цемента,
за ним астральнозрачны менты,
а вы, г-да интеллигенты,
ей-ей, обрящете  дрезды
От кур Тьмутаракани во щи
Ты татем взлез к Татьяне в нощи,
бреша при этом, что веще-
ственность твои почти что мощи
свербит опарышем в леще.
— НО АЩЕ НЕ КОЩЕЙ, КТО ТОЩИЙ?
— А ТОТ, КТО ЩЕЙ НЕ ИЩЕТ ТЩЕ.
СЕКСОТ ОТ СЕКСА ОТСЕКАЕТ,
АСКЕТОВ СЕЕТ СЕКТУ КАТ.
СЕ ТЕКСТ, ВОТ, КСТАТИ, ТЕ — встекает
баскак, со встока на закат
держа маршрут Казы-Гирея
декрет-секретом, чей спецхран
хранит от франка и еврея
Космогонический Коран.
— Но это самое того я
не то имел... — на грани воя
мой бедный КА пролепетал,
и вот какой отзвук застал:
Бысть СТАЛь престол.
Несть ИН металл.
Все чаешь пасть пред царски бармы?
А как твоя собачья карма?
Вон угол твой — завод “Кристалл”!
Зело ты в непристойном виде —
рекла глава, — при сей погоде
мне правокровный мил абрек.
ОПРИЧЬ НЕГО НИКТОЖЕ ВНИДЕ.
ОПРИЧНИК ТОЖЕ НИВЕ ГОДЕН. —
РЕЧЕ НИКТО ЕГОЖЕ ВЕК.
— ИДИ ЖЕ ВОН.

1995
L'AUTRE OMOH ИЛИ
ПАМЯТИ СИРАНО ДЕ БЕРЖЕРАКА
 
                Дормир, Носов, Дормир. (А.В.)
 
L'AUTRE OMOH пребывает всегда незрим.
L'AUTRE OMOH стережет сверхнадсущный Рим.
Тот самый, четвертый, иже не время суток
В себя вмещает ниже человечь рассудок.
Если звонок - и нет никого - знай, это он.
Это к тебе за тобой прислан L'OMOH.
Это свинец - посылает сигналы печень.
Это светец - молвит предсердие - он вечен.
Это кабздец - шепчет внутренний жидомасон.
Это венец - рцет инок сердца сквозь тонкий сон.
Это везут? Что там везут? Эти гроба чьи?
Рота, подъем! Метлы на суд! Главы ввысь собачьи!
Как мертвецки рты, ручьи пересохли рачьи.
Пока спешит через огненну реку врач и
Тот ОМОН, что по мётрам чует чеченский след -
Мертвая тень блюстителей того, чего нет.
Сторож, сколько ночи? - Славен град! - Третья стража.
Всадник и змий едины, как цвет камуфляжа.
Чернь-червь под конем извивается, хамелеон -
Пробди его торс до Руси, L'AUTRE OMOH!
Дабы чермен хлынул ручей, но прежде черен -
Ворог мокрей, вран, который одному верен
Дубу невзросшему, но именно это он
Льволк, птицедлак, витриолог, L'AUTRE ОМОН.
  *  *  *
Спи, орнитолог, спи, сон тебе будет пухом,
Духа не угашай - веяно в духе духом...
Кружатся в паре траурница и махаон:
Спецзадание выполнил L'AUTRE ОМОН.
Значит, не ждали - кого-то другого ждали,
Отворится, ждали, рытвина ли, гряда ли.
Ждали, как на горах князя, вздета на щиты,
Но его-то мощей не отыщешь в нощи ты.
Ибо L'AUTRE ОМОН посетил долины,
Вишневый сад, где когда-то цвела малина...
Так выйди-слушай, пока слышно на сотни га,
В  чье там окошко стучит липовая нога.

1995





ИЗ ТИХОЙ ТЬМЫ

зревиный царь цертмев двыхает корь коры
он рокоед и крот  его тарот и срок-от
исполненный лучей бодрит и родит рокот
егда пурга сев рвет и врет главпур горы
харемерусион сиречь сиянь дыры
откель сие дары бысть глас ов сев миры
ого-кат коброго пророка-от пророка
див кличет кычет сыч ся чакает сова
уж я ли ен сестра уж я ль не весела я
уж не сивилла ль я ен стрелка часова
кыш нос и муж нишкни познав по локоть льва
зи ой хит мыть лынсыш певца ловца слова
струясь троясь пылая

1996


СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ ПОПОЛУДНИ
ВО ВРЕМЯ БЕЗСОНИЦЫ
Брожу ли я вдоль улиц грязных,
Вхожу ль во многолюдный ГУМ,
Приходит столько много разных
Превратных глупостей  во  ум.
— Во! умный стал! — не до АУМа
Ль дойдешь, пока не скажем “Стоп”? —
Тревожит ум боярска дума
И строгоокий тропотоп.
А там про вечну панацею
Все гнет внутриутробный Ша...
— Ох, кабы я была Цирцея, —
вздохнет в ответ моя душа.
Так, может, все же умно царство
Переживет астральный бум,
И где-то там уже лекарство
Выписывает доктор Мум?
А потому, когда от дум ус
Уже завит в нить-перенить,
Не все ль равно, в который гумус
Мой хладный труп завалят гнить.
Но каково б несносно дело
Мне не всучил безносый гнус,
Врата оумного предела
Да не замкнет предвечный vous*.
И пусть у газового ввода
На грани будет жизнь играть,
И равнодушная свобода
С бездушной вечностью кирять.
 
1996





СТРАВИНСКИЙ :   «DUMBARTON  OAKS»

От  черни  той,  что бичевала  здесь,
От  той  руды,  что  в  речи  рек  текла,
Что  уцелело, образуя  взвесь ? –
Два  эха-уха  дятлова стукла
Да  два-три  ока,  выпавших  в  осадок,
Но  коль  меж  ними  все  кружит  оса,  дык
Пусть ей  кружит –
Ведь  ока  думы  борть
Дубовой  бочкой  брошена  за борт.

Унынье  есть  речей  очарованье –
Семь  на  семь тлей,   на  семя  упованье,
В ночи  текущее, как бомж в  ручье,
Ничей  в  небесной  чьей-то  ячее.

Коловращение,  околеванье…

Но  помнит  в  дуплах  выжившая  совь,
Что  чернь  есть  серебро, а  злато  -  кровь.

1996


ПАМЯТИ ГОСАРХИВА

Ой, та ли ты, маета,
И телу-от каково?..
У ката ли, у кота
Кобыла такая во…
Да зырь-ыт, зырьм;н, сори —
Ни зги не зыряешь — ась? —
У черки ад у кер
Киряет скудельный князь.
Коряв ыт, верижский гость,
От курева карий злаг.
Рудь рукишь, дарена кость? —
Знать, лам ебте лыб кулак?
Ад всае это тов егд во-гдь…
Он лико семь сов невмочь,Зовми   котолом и звогдь
И кодлу бури всю ночь.
Оно попылвет потом
Потопом и топом вод.
Вратами травы, где том
За томом потопли под
1996






+    +    +

Когда придет лесник, откупорятся люки,
Из них пахнёт землей, изгнившей ото сна,
Повыйдут на простор небесные калеки,
И дед-нога черна, и внук - рука красна.
 
Пойдет - начнет - качнет надоблачная стачка
Все сотрясать огнем из пещи торфяной,
И выедет на курс предсказанная тачка,
И в ней тот самый, кто сидел на проходной.
 
Но он ли то сидел, или его дублер там
Дремал, подслеповат, но видел, кто идет,
Кто спит, чей песня спет, кто с навью занят флиртом,
Кто вывел в караул строй вымерших кадет.
 
Он едет вдоль стены, и все ему - ура! - там,
Орут, как сам собой прорвавшийся гнойник.
О нем промчался слух, что был царем Урарту.
И вот теперь он тот, открыл кому лесник.
 
Но слухи все ничто, их много так, что даже
Не перечислить все под страшной пыткой, но
Коль сам кого пытал до самой третьей стражи,
Быть может, вспомнишь ты то самое кино.
 
То самое окно, откуда голова та
Высовывалась вниз, махая языком.
Земля уже вода, вода уже лишь вата,
Чревата из «Катюш» простреленным виском.
 
Постой, электровоз, колеса, не сточите
Златые острия своих небесных спиц.
Сверхвышний звездопад смывает все в ночи те
Простертые лучи невиданных столиц.
 
Неведомых дверей, дорог, но не ведомых
Дорожным патрулем ни вправо, ни вперед,
Тем самым патрулем, чей ор у врат Едома -
Да здравствует в ничто шагающий народ!

1896


+     +     +


Не ты ль, кукушка, из Рима-Ирия
Папоротник несешь, а на нем беда ?
- До Белой реки дойди, до Сирии,
Там узнаешь, откуда я и куда.

- Кто крылам твоим дал образ крылоса,
Кто речь столь странну веял во клюв ?
Ты ль во зегзицу оборотилася,
В землю Кемь слетя Сирином земли Руф ?

- Kschecsh do mene ? - Лесом плыви, вереском...
Сам ведь из рыб, и водоросли вокруг...
Там камень белая - око нереста,
Круговая порука русальих рук.

Древа польскИе у меня, молвь пОльская,
В лапке свеча, в клювике зернь-алыча,
Мавь моя навь, лечу из Тобольская я,
Папоротник же ключ в кузницу ковача.

Зобом была, только зыбь не качала,
Да и гнезд чужих наразоряла я...
Вот и кукую у дупла-начала
Над желудем, лишенная бытия.

Аз окаянна есмь, ку-ку - каянье.
Токмо великий грех странну речь родит.
Звончаты гусли суть слезы Каина -
Плачет о нем на башне Кукуя Дид.

Чу! Слышишь речь птицерыб кукуевых,
Сирию сирен, Сорию-Нил-реку ?
Плывет ку-ку из Киева-Куева,
Услышишь его только коль сам ку-ку.
1996

+   +   +
                М.К.
Люблю змею в начале мая,
Когда из-подо пня вздымая
Треугловатую главу,
Она клубок свой отворила
И вот, из высохшего ила
На брак выходит наяву.
Их дивен брак - у всех со всеми -
Не Лели ль то лиется семя?
Не мы ли были таковы?
Но крест кладу тебе на губы -
Пусть он, как меч, все речи грубы
Сечет у корня сон-травы.
 
Вот потому-то не про это -
Про гром и молнии поэта
Во всех учебниках стихи,
Про куб, излитый с неба Гебой,
А вот о высохшей реке бы,
А вот про мхи бы, да про мхи...
 
Молчи, жена, еще не птица,
Но огнем меч горит в деснице
У Вратаря затверста Рта,
И подобает мгле молчати,
Пока сама не съест печати
Змея прославленная та.
1996


СМЕРТЬ ИНВАЛИДА

Все искала будильник рука.
Позади простирались века.
Помнил смутно, не наверняка,
как он плыл сквозь туман вековой, но
было все так безлико давно -
звери, рыбы сливались в одно
завры, мавры, плохое вино,
все цари, все немое кино,
все троянско-балканские войны.
Он уже понимал, понимал,
как он мал, понимал, как он мал,
звал,не слыша, и слышал, как звал,
как без рыбы трясется жерлица,
как течет молоко в решето.
как проходит пустое пальто,
как все то обращает в ничто
что-то то.что все длится и длится.
Прорастал он всю ночь, прорастал,
душу выпростал, вырос, настал.
Принесли на подносе - не стал.
Бормотал, что ,мол, где твое жало,
что летал край стола, край стола,
что свистела,мол, значит, стрела,
значит, белая лебедь плыла,
камень белая, значит, пылала.
Дочь как мать - он подумал, точь в точь.
А ему оставалась лишь ночь.
Впрочем, все это видеть вооч-
ю, как ужас Ю сквозь У начала
означало начало ума.
Но его-то и не было - тьма
тьму смывала, туманила, ма-
му звала, или дочь, иль сама,
словно сом, ум в уме означала.
Было первоначало.Оно
совершенно, но не свершено.
И на всплывшее вышнее дно
он вступает, весь вешний, ростками.
Там не прядает льдина за льди-
ной, и сам он не ведал,поди,
что все будет еще позади,
а пока шли века за веками.
Вечность речи - он ей пренебрег.
Речи все забывал, что изрек.
Двух вокруг проступал берег рек.
Означало все то - имярек
отходил ото сна понемногу.
Все летал край стола, край стола,
оставляя обломки стекла,
камень белая в небо плыла,
и сводило последнюю ногу.
1998





+    +    +



Гори во мне, моя змея,
Змея любви секретная,
Ты у меня одна,  конкретная,
Другой не будет ни копья.

Кольцо свое во мне разверзи ты,
Открой уста и жало вынь —
Да содрогнуся я от мерзости,
Да изблюю всю яд-полынь.

Возьму топор, надену валенки,
Все помышленья отсеку,
И стану я совсем как маленький,
Глядящи в огненну реку.

Тогда в рабочие-ежовые
Тебя возьму, душа моя,
И по наркому, по Ежову я
Тебя решу, моя змея.

И впредь всех зол да иду мимо я,
Да не взгляну вовек на баб,
И знамя красное, родимое
Да вознесу на баобаб.

И так из вечной победителем
Я битвы выйду навсегда,
Запечатлен фотолюбителем
Среди ударников труда.

На бой, на труд, на вечну жатву я
Тверёз и тверд, пойду всяк раз
И чистым-чистым пред Вожатою
Явлю себя в мой смертный час.
1998



ПЕСНИ СЕВЕРНЫХ СТРЕЛЬБИЩ


Дно океана мы
От Калки до Колымы,
Дно океана, где, сбитый влет,
Сокол трисолнечный песни поет
Незаходимой тьмы.
Реки воды живой,
Ведай, реки, живой -
Руки укрой травой -
Веки вздыми вдовой
Реки вольются в львой.
Рыси глядят из хвой,
Рыбы рисуют, полет совершая свой,
Раны над головой.
Это последний час.
Это вышел запас.
Этот погас фугас.
И на постой
К нам пришел пустой.
Это душа отлетает от тела, а от нее отлетает дух,
Затем превращается зрение в слух
Песьих глав, подвывающих львою,
вливающемуся в рух.
Там, где потух петух,
Там, где везде
Место звезде,
Место красной руде
Там, где.
Там, где вспыхивает, как прах, кость-суха-глава,
И выходит к передовой рота, пока жива.
Резко спустив затвор, надо сказать ;a va.
Это дети твои, рысь, о вымени, но сова,
Рысь, если ты вдова,
Рысь, если рота твоя - ратная клятва для
Рта, чей последний вздох - русское «Гад, стреля…»,
Рота, где каждый сир, сироты все того,
Кому серый волк несет китель и крест его.
Гром. Воронграй.
Верхокрыл. Шестоплав.
Спи, костоправ, пока гонят сплав по нужде.
Там, высоко, на дне,
сверхнадсветный прочесть псоглав
То же, что совершить кругосветный заплыв
там, где
Звездный метла к метле смыкает кольцо конвой,
Реки воды живой льют изо всех корзин -
Вязнут ветхие сапоги -
Это
Веды реки живой, сокрытые под травой,
Круг вершат вековой
Там, где
Рух-алконост-сова окружностью заревой
Кружит над головой,
Пока
Некто, себе не свой, стреляет с передовой
Водителей тех дрезин.
ВСЁ.


2000

ТОТ  ЖЕ  И  ТА  ЖЕ


1

-  В один  из дней  таких и  ты умрешь.
-  Мне  хочется  сказать  в  ответ:
                «Ночей, возможно»    
                Метель  пробьет  в  мишени для  стрельбы
                огромную  дыру размером  в  небо.


2

Смерть  к  середине жизни  забывают.
Потом она приходит незаметно
и  вот  уже  стоит  в  дверях
и  ждет,
и  все  стоит,  стоит ,
и ждет,
как  в  самом  первом детстве.

3

Когда  дождь застанет  в лесу,
сам  стань  дождем.
Когда  смерть  все  ближе  и  ближе,
Сделай  ее единою  плотью с  тобой,
душою  единой.
Смерть  моя,  жена  моя,
Сестра  моя  смерть.


4

Все  повторится,  как  было  точь-в-точь.
Тот  же  подвал с  мухами на стенах,
и  та же  безлунная,  безлонная,
                безсонная ночь,
безымянная,
безмерная,
обоюдоотверстая
Богу.

5

Больше ничего уже
нет.
Тихо,  словно мышь,  рушится-дрожит
бред.
Кружится-кружит
на  семь  бед  ответ:
жить было  лучше,
жить  было веселей.

6

Правда, ничего
больше  уже.
Тот же  и та  же
на этаже.


2001




+    +    +

За Чигирь-звездой да за чифирь-окном
Мы с тобой втроем вверх отправимся дном,
И никто не вспомнит, что пропали мы
За волчьи кучи, за холмы Бугульмы,
Где нас не варяет ни грек, ни варяг,
Хан-бодун-буряк, чирей да ветряк,
Багатур-бурят, ловец, кто на кряк всяк
Млечну сеть, волчью сныть во арбу запряг.
Вечну суть изловчил пловец наших шуб,
Господин Зеро, буквы О царев шут.
Не капитан ли Немо-меон-аум,
Капернаума крипто-каптер-наум?
Только что с него взять - разве руна клок?
В полночь на круге рун бьет thirteen o'clock,
Где мы - бесконечный нуль, где всяк суть все,
Что понятно даже лосю и осе.
Знал един мастер стула поручил Лбов -
Нас ведет некто третий, а не любовь -
Да и мы не вемы, кто за деревом -
Верь не верь, воздадут всё по вере вам...
Ревет ли вервь, гудит ли гром, поет ли
Жаль-птица пыль во поле том...
Так пом-вым в Гроздь-Стеклянный град за грядой,
Под ногами звеня инеем-слюдой,
За чигирь-звездой да за мизгирь-водой,
За изгарью под синею бородой.
2000


+    +    +

Убийца знает, что смерти нет,
Что дело рук его – переход
От света к тени, из тени – в свет,
Снова в нети, в тенета, от
Гнета туда, где выход и вход,
Выдох и вдох ольховых вод,
Туда, где тот, от кого салют,
И ему салют от того, кто лют,
Кто лет лишен по его вине,
Кого нет в окне, кто гниет на дне,
Кто летит по дну, пропустив одну,
Разверзая небесную глубину,
Кто зовет его, кого он зовет,
Чей завет ему, ну а он-от вот,
Он-от знает, что он-то тово того,
Кто и есть он сам, кто тово его
2001


+     +      +

Я просыпаюсь. Спать мне не с руки.
Моховики растут, моховики...
 
Они растут, как, блин, плохиш-буржу,
Они стоят, а я, пардон, лежу.
 
Я слышу шум - эй ты, тикай-теки! -
Моховики растут, моховики...
 
Бегу-смотрю - все пусто, все не то -
Плывет плотва, плывет Жак-Ив Кусто,
 
Тур Хейердал, как плоть, плывет, а вот
Сам Голый Вася на плоту плывет.
 
Кричу им вслед - эй, кто живой, реки -
Где тут растут, ептыть, моховики? ...
 
Моховики, ору, моховики!...
Вдруг нюхом чую - все тут опроки...
 
Они растут, но вот куда, раз тут
Они не вверх, а вниз они растут?
 
Аха-ихо-ваха-иа-хэ-хи-
Хэхэо-хао-нэ-моху-вэхи-
 
Растэо-хэо-хоэ-васэ-о-
Нэо-васэо-голову сэво...
 
Сава лэтэ и тэло вэ-у-э-
А-о-э-у-а-о-э-мэо-вэ-
 
Мохо-вэхо-нуэхо-нуэхи-
На марсэ срам-э-сэро-буро-мхи...
 
И вэс во мхэ стоит нэбритэ бритт.
The rest is silence – взглядом   говорит.
2002


+   +   +

Смертушка-матушка сыночка заждалася.
Смертушка-матушка сыночка зовет.
Погоди, смертушка, пока жива матушка,
Погоди, смертушка, ее схороню.
Смертушка-матушка сыночка заждалася.
Смертушка-матушка сыночка зовет -
Погоди, смертушка, пока дочь-красавица
Не уйдет в обитель душу спасать.
Смертушка-матушка сыночка заждалася.
Смертушка-матушка сыночка зовет.
Погоди, смертушка, пока сын твой, яр еще,
Государя из лесу в Кремль не приведет.
Смертушка-матушка сыночка заждалася.
Смертушка-матушка сыночка зовет.
Погоди, смертушка, пока сын твой, сед уже,
Вместе с Государем за Русь не падет.
2002

+   +   +

Никогда и нигде никого не встречай.
В самолете «Москва-Куровская» темно.
Если долго глядеть в смотровое окно -
Там качается сторож, принявший на чай.
 
Я ведь тоже, как кажется, принял на грусть.
В самолете «Москва-Куровская» луна.
Курослеповый свет, фиолетовый груздь
Бертолетовой гроздью грозит из окна.
 
В самолете «Москва-Куровская» едва
Стюардесса летает, как летом оса.
У нее на подносе лежит голова,
А в глазах допотопного леса лиса.

В самолете «Москва-Куровская» пока
Осыпается краска кусками со фреск.
Мы куда-то плывем, льется дождь с потолка,
И Коль весел над небом и весельный плеск.
2002

            
ПАРАД


От рудников, руин, артерий,
Высохших сот
Там, где невидимые звери
Сходят с высот,
Там, на неведомо-сверхвышней
Черной звезде,
На зов трубы, вовек не слышной
Никем, нигде.
Из неродившейся травы той,
Из несть-реки,
Из пустоты, нулем обвитой,
Всходят полки.
Хоры, хоругви троекратно,
Которых нет,
Застыли поперек обратно
Текущих лет.
Пока, как птицей ставший полоз,
Взлетом стрелы
Не вспыхнет волос, логос, голос -
Здорово, орлы!
И всяк орел, возмыв над гарью,
Крылами бьет:
Несуществующему Государю
Честь отдает.

2002



КАБАНЫ

Из-за бора, из невиданной страны
К нам выходят наши предки - кабаны
 
Те, чьи очи никогда ни в чем не лгут,
Те, что желуди златые стерегут,
 
Те, что святости вручали нам венцы,
Те, что строили палаты и дворцы.
 
Их не все еще здесь видели, не все...
Чуют псы их след в арктическом овсе.
 
Слышишь - свыше треск щетинистой спины -
В громе-молнии нисходят кабаны.
 
Ищут-рыщут непротоптанных путей,
Ищут-рыщут, как пожрать наших детей.
 
Над Парижем, над Берлином, над Москвой
Выше неба это хрюканье и вой.
 
Уж дрожат от  свыше  попранной любви
Обезьяны, сотворенные в крови.
2003


+     +     +


Убийца знает, что смерти нет,
Что дело рук его – переход
От света к тени, из тени – в свет,
Снова в нети, в тенета, от
Гнета туда, где выход и вход,
Выдох и вдох ольховых вод,
Туда, где тот, от кого салют,
И ему салют от того, кто лют,
Кто лет лишен по его вине,
Кого нет в окне, кто гниет на дне,
Кто летит по дну, пропустив одну,
Разверзая небесную глубину,
Кто зовет его, кого он зовет,
Чей завет ему, ну а он-от вот,
Он-от знает, что он-то тово того,
Кто и есть он сам, кто тово его.
2003



+     +     +


Шел  Зарифуллин  по  дороге.
Ворона  каркнула  над  ним,
Когда  пред  ним  козел  двурогий
Исчез, как  исчезает  дым.

Поправил  тюбетейку  путник…
- Ну,  грит,  я, грит,  совсем  стал  стар…
«Наступит  мне  капут  в  Капотне» -
Он  думал, глядя  на  простор.

А  был  ли  тот  козел  двурог  -
О том  лишь помнит пыль  дорог,
Да  пес,  да  песня  петуха,
Да  свернадсветные  верха. 

2004


+    +    +

В обратный путь уходят тени в тень,
У каждой тень - сестра и неть, где брат, но,
Ты знаешь - там стоит лишь колотень,
И нет пути туда, кроме обратно.
Обратно для отстрела, для свинца,
Для полыньи, для затонувшей верши,
Для молодого, в общем-то, бойца,
Невесты для, давным-давно умершей,
Для выхода чрез лед dans le zapoy -
Под своды перевернутого дома,
В двойную арку прямо вместе с той,
С которой шел туда, куда вед;ма,
И кем вед;ма - в;домо тому,
Кто, в мутной водке обловившись рыбой,
Пойдет к стенам Кремля топить Муму
Да самому там потонуть под глыбой.
Но не потонет никогда, нигде
Хранитель аксамита потайного.
Он в глубь нырнет, а там, в иной беде,
С зеленой водорослью в бороде,
Он выплывет из омута иного
На бревна, ввысь, с улыбкой водяного

2004.




+      +     +

Нас  переехал  дальнобойщик
И  два   других
Столетия, как  нет  нас  больше.
Какой-то  псих
Стоял, руками  голосуя
На  том  шоссе…
Ему  приснилось,  что  в  лесу я
Гулял,  как  все.
А  психа  все  качался  контур.
Ну,  был  и  вид…
Тысячелетия,  как  он  тут
Один  стоит.

2005











ВЕСЕННЕЕ


Стол на Пасху накрывают -
Гробным дарован живот.
Трупы в моргах оживают,
Щука серая плывет.
 
Внемлют дьякону галаты.
Дед встает без костыля.
То ли солнце, то ли злато
Пролилося на поля.
 
Нищий всяк уже не пища
Ни маньяку, ни менту.
Сколько пролито кровищи -
Все влилося в соль злату.
 
Это огненные стены
Взведены до самых крыш.
Дни, что прожили в посте мы,
Перешли в шумел камыш.
 
Но не гнутся дерева те -
Всяк Стодрев застыл, как столп,
Образуя в деривате
Укрощенье стайных толп.
 
Щука серая не теща
Ни маньяку, ни бомжу.
Щепки радуются в роще
Топчущему их ежу.
 
Это Пасха наступила -
Все кричат «Христос воскрес!»
Смерти смертно смерть постыла,
Дед стодревый с пещи слез.
 
Зернью зерна вшли глубоко
В землю, пьяную в дуду,
И вздымает Яро Око
Трупа, всплывшего в пруду.
 
 Михайловская Слобода, 2006.



\
+ + +
Вепрь уходит во град Мерпь.
Во град Миртовд входит Витовт.
И несет на копьях смерть.
И стекает аквавита.
Аквавита - это Дон.
Тихий, белый,красный сон.
Сон, который в два крыла
Уготован для кола.
Коль бойца посадят на кол,
Это значит - виноват,
Значит, во граде во Верти,
Хоть вы верьте, хоть не верьте,
Был на рынке вороват,
После - в Колпи кровью какал.
Ветр над Вертью свищет-рыщет,
Вертит по ходу мару.
Худо ворону без пищи
На скомраховом кладбище.
Волку худо на юру.
Спи, Мараса. град на Волге,
Спи, Таруса на Оке,
Спи, Маруся - ночи долги -
Не тоскуй о чуваке.
След во примрачном леске.
Розы алы на песке.
Бьет в колокола Год-Ворон.
Скоп в ответ ему суму
Да тюрьму пророчит вору
Самоименуему.
2006





+ + +

Генерал умирал в совершенно пустой палате.
Из руки медсестры капал воск со свечи на платье.
Генерал умирал - а в скиту без полов, за кряжем
Схимник-царь умирал, лежа во гробе средь коряжин.
Генерал умирал - по Кремлевке бежал фельдъегерь.
Из руки медсестры...Инок теплил свещу на бреге.
Схимник-царь умирал..Теплил инок. Бежали волки.
Там, за кряжем, о Слове соборно велися толки.
Волк за волком - волхвующее внучатье.
Толк за толком - все тише - до предзачатья.
А за кряжем, который за кряжем - там волхв кончался.
Грозный Царь с тихой юницей во Кремле венчался.
Генерал умирал, слыша гулы пустыни Гоби.
Волк за волком вершил до Волхова чин погони.
Схимник-царь умирал - инок начал читать к отходу.
Генерал умирал - а сестра все глядела в воду.
Там лишь волки за волком волк - ни грядущего, ни былого.
Староверский толк правил тайно Логос на Слово.
А в Кремлевке слова под пером у врача скользили,
Улыбался врач, создавая диагноз, или….
Генерал умирал, схимник-царь умирал, кончался,
Волхв, предсловья слагая, в келью инока в дверь стучался.
Уходила в ночь, тихо плача, сестрица Соня,
Пели волки . Безсоннеее всё, безсонней.


2007


+   +   +

    
Голубей гоняет, голубей
Тот, который снега голубей,
Тот, который отрок и монах,
Пращур чей - Владимир Мономах.
А потом был Грозный Иоанн,
Было все - кто избран, тот не зван.
Голубей гоняет, голубей
Тот, кто скажет: «Только не убей»,
Тот, кого седые старцы пьют,
Тот, кого, наверное, убьют.

2007






+ + +



Вот гремит в двери засов.
Это входит друг лесов.
Друг ли сов?
Друг ли псов?
Друг ли чей вообще?
Мы не слышим голосов.
Мало разнясь от бесов,
Мы горим.
Пожар с усов
Занялся в хвоще.

Ветер воет,дик и злобен
Меж разлапистых дерев.
Некто по фамилии Злобин
Рассыпается,сгорев.
И летит зола по свету -
Тот,кто помнит песню эту,
Пусть расскажет по секрету
Как жену спровадил в Лету
Под летящую комету
Вниз,с платформы Суходрев.

Что,костлявая,шуруешь,
Что машешь косой?
Друг лесов живет в бору лишь.
С ним - косой.
Заяц белый,заяц серый -
Прыг-скок под горой.
Туман расстилается серый -
В нем с ножиком ходят порой.
Пахнет,как из глотки,серой
Из земли сырой.

2007







+ + +


То не Мекка цвела от намаза,
Не цунами гуляло в Маниле,
То бойцы сверхземного спецназа
На развилке бомжа хоронили.

Бомж лежал головою в крапиве,
Тернью черменой славно увенчан,
А десница купалася в пиве,
Словно в ранах издранного френча.

Удивительно бомж был спокоен.
Две кружилися бабочки голы.
Сон за сном он досматривал,в коем
Констелляции плыли,глаголы.

Подымалася бабочек пара
По-китайски,по-тайски,по-тански,
И дослуживал старый попяра
Панихиду по-никониянски.

А когда все закончилось,воздух
Озарила стрельба из оружья,
И спецназцы воссели на звездах,
Охраняя эклиптик окружья.

Удалился прелат,помолился,
Помахал на прощанье рукою,
А как только совсем удалился,
Тут-то и началося такое...

Бомж вскочил и пустился вприсядку,
Вместе с ним танцевали подруги...
Спецбойцы их пасли по порядку.
И Сверхбомж вдруг явился в их круге.

Констелляции плыли,глаголы...
Апелляции все подавали...
На Рязань наступали монголы
И скрывалися как не бывали...

Каждый был и зерцало,и зритель,
Часть и целое,выть и повытье,
И Сверхбомж,как Верховный Правитель,
Контролировал это событье.


2007


+     +     +
    

Это вырви-гора-над-рекой,

Это вырви-у-ворога знамя.

Это мчит присносущный покой

Над землею, оставленной нами.

Это ночь, когда сам ты с моста

Вниз глядишь, а оттуда всё м;нит

Ослепительная пустота,

Чрез мгновенье которой не станет.

2009



+     +     +

От Сиринова от крыла,
От Сирии, зачавшей Око,
На юг ночной летит стрела
Чрез точку крайнего Востока.
 Где стол был яств, там гроб стоит, -
Как говорил еще Державин.
И вот уж Император Тит
В поход выходит, богоравен.
 И все предопределено.
Летит из света в тьму душа, и
Океаническое Дно
Все вновь зачнет, все завершая.
2009






+    +    +


Над темной толпой,               
Едва-едва
Слышатся, слышатся
Голоса два.

«- Смерть, это ты ?
Смерть:
- Это я.
- Ты скажи, не за мной ли ?
Cкажи, не тая».

Над темной толпой,
Над тропой-травой,
Смерть отвечает,
Словно кто-то живой.

«У меня  дыра.
В ней есть мастера.
Гроб-колыбельку
Ладят до утра».

Небо высоко
Море глубоко
Между ними
Только Око.

И чем  выше
От земли небеса,
Тем тише и тише
Наши голоса.

«- Смерть, это ты?
Cмерть:
- Это я.
Не совсем подалеку,
Но еще не ( совсем)
твоя»

2013




ПАПОРОТЬ

Там,  где  вступает  ночь  в  супесь  всея  земли,
шепчут  куда-то  прочь  навь-цари-корабли,
навь-князья, навь-зятья,  навь-знатье.
Знатен  обед  подземен  в  замятье  у  Нее.
Папоротник  цветет,  папоротник-трава,
а от  моёй-милой  катится  голова.
Ты  спеши  в  сувой,  помело-мило
подмахни  травой,  папороть-крыло.

Веточка,  не пророчь, полно тобой  махать.
Катится  ночь, как  дочь,  из  утробы  в  мать.
Обе  оне  уже  там,  где  еще  и  не…
Столько  кругом  ужей,  сколько  детей  в  огне.
Папоротник  цветет,  папоротник-молва,
А  от  моёй  милой  в  овраге  уже  голова.
Ты  спеши  в  огонь,помело-мило,
бело-алый  конь,  папороть-крыло.

Лисы  уходят  под  лист,  корабли  уходят  под  мост.
Зайцеголовый  хвост  канул.  как  в  Пасху  пост.
Думаешь,  в гости в земль  входишь,  словно  оно,
думаешь,  черно - 
ан  нет,  там  чермным-чермно,
Папоротник  цветет, папоротник-сума.
А  от  моёй  милой  дед  Никто  без  ума.
Ты  спеши  туда,  помело-мило,
где  цветет  руда,  папороть-крыло
где темным-темно,  где  земным-земно,
где  пора  давно  донью  лечь  на  дно.
А  запылает  дно,  выкипит  ярь-вино.
Вот  тогда  и сойдет  наземь  из  нави  окно…

Ты  спеши   в  окно, папороть-крыло … 
Дивь там гуляет –
Всё  в  росе  село.

2014



+   +   +


Плывет  чела  век
Из  земли  в  землю.
Сам  земля
плюс  полутемное.
Конечно, руки, ноги, язык –
это  все  тоже  есть,
но не  только.
Туфля  целует лицо.

Туфель-трюфель-голова.
Я  не  Бог  и  не  едва.

2014



ВОЛЧЬЯ  ПЕСНЬ


Ночь.  Улица.  И  слава  Богу.
Владыка  выпил  ипполит.
А  следом  шло…,
И  в  ночь-дорогу
шел  поминутно  инвалид.
Он  лейтенант был  типа ( в целом)  Шмидт,
Он был  как  юный  пионер.
Его  нам  ставили  в  пример.
Так  начинался  Брестский  мир.
Кресты.
В  камере  двое.
Один масон,
другой  наглец  и  патесон.
Их  клонит  в  сон.

Четыре  пополудни.
Ночь.
Качаются  часы  в  столице.
Темнеет  утро
и  светла
Христа  Спасителя  игла.
И день звенит.
В  подвале  кончил  (свой  путь)  ипполит.
Ему  разрезали  ранет.
Его  более нет.
Говорят,  его  даже  и  не  было.
Точнее,  он  не  был.
Но с  ним  переругивалось  небо
Текла  под  Кромами  вода
Под  мост  Крестовский,  туда-сюда
Ночь.  Улица.  Звенит  звонок.
Один  вошел,  другой  без  ног.
Через  заставы  в  Польшу  шел.
Нет,  ехал.
Куда  он  ехал ?
Ехал,  ехал и  не  приехал.
Труп  весь  пропах.
Потом китайцы   били его  в  пах.
Мороз  привел  к  замору  щуки,
И  вместе  со  щукой  вымерли  щукоруки.

Невпромах  на Манчжурии холмах
в  своих утраченных  пяти  томах,
возможно, так  писал  Введенский,
но   уж,  конечно,  не  Преображенский,
и  тем  более  не  Глеб  Успенский
и  не  Демьян  Бедный.
Никто  из  них –
скорее, просто  какой-то  псих,
от коего  лишь  неуряд.

А  над  рядом  редких гряд
воронь с  воронью летят.

Сидит  воронь  во  Буду,
Дует  воронь  во  руду :
«Будь, Буд …».
Привзбудился  будный  уд -
уж  волочут   Буда  в  суд.
Волки  воют  песнь  про  труд.
Всплыл  и  пал  дубовый  гуд :
«Good,  good…»

Расцветает  незабуд,
ненадеян,  ненапрасен,
ясен  и присновоскресен,
цвета  белого  крыла,
цвета  черного  ствола,
цвета  зелена  вина,
цвета  алого  весна…
Кто  есть  весен ?  -
Это  ясень,
Еще  зелен,  уже красен.
-  Что  тревожишь  ты  меня ?
-  Что  да  что… 
Меняй  коня,
Собирайся  понемногу,
в пыль-дорогу,  в  сон-тревогу,
оконь конь  до  перемогу,
в деверь-дверь на  том  краю,
где  стою  я  и  пою :

«Кто  есть  весен ?
Красен  весь  он, -
Черен,  чермен  и  небесен»
Рыжий  красного  спросил:
«Где  ты  голову  скосил ?
Буд  уж  робу  износил…»
Сами  ж волки  полегли  же
В бури  мгле,  в  девятый  вал.
Утро. 
Скачем.
Ближе,  ближе
Яжелбицкий  перевал.

Он  шел  на  запад.
На  запад  солнца.
Не  в  те  двери.
Мост  ехал-пере…
Когда ты  идешь,  ты  спокойно  стучишь  палкой о пол.
Известия  спокойно  рассматривают  тебя
земли  для
и неба,
и  спокойно  тебя  понимают,
а  ты  спокойно  понимаешь  их.
Так вот,  он  шел  и  перестал,
шел  и  настал,
и  трупом cам  себя  застал
и  стал.
И  снова  был
и   перестал.
Пустое.
Вечер.
Тихо  ночь
как  бы  чужая  типа   дочь
так  и  не  наступила.
В  ногу  вступило.
Он  пел,  как  мхом  поросший  пень,
и петь  ему  было  в  пень,
но  он  все  же  пел :

  Если  бы  влагу  я  взял  у  листвы
  е  широкошумном  лесу за  рекой,
  если  бы  частью  своей  синевы
  небо  делилось  с  моею  рукой…
  Если  бы,  если…

-   Вышел  ты  весь  ли ?

Град  и  весь
Были здесь  доднесь

Так  всегда  и  бывает.

    Ночь  Озеро.  Фонарь.  Фамарь.
    По  склону  едет  Государь….
    -   Бывает…  Сударь, на  минуту,
    Зайдите…

И  он  услышал  ответ:

Ответ  был  ни  да, ни  нет..

Именно  это  он  и  пел  .
И  с ним то  же  самое  пели  волки.

   Когда  шумит  за  дверью  сад,
   И ты  идешь  вперед-назад.
   Шумит –шуршит  всю  ночь  листва,
   В  ночи   качаются  права…

 -  Нет,  что  ты,  где ? …, 
  Ты не  права…

А за  ним  уже  шел  в  руке  ипполит.

2014-2015




+    +    +

ехал  от  волоку  коба-скопец
коба-скопец-на-земле-не-жилец
кобе бы кто бы мог сказку сказать
где бы он мог бы коней привязать
стал он у леса коней привязал
филин заухал да сказку сказал
сказка та страшная сказка  карпец
только не кобе ведь коба скопец
птицы-русалки летят да бегут
гают и мают и в лес волокут
кобу щекочут а  коба мертвец
только той сказке еще не конец

2014









+     +     +

Такой  вот  тебя  помню –
В  платье  елочкой…
Дым  дом 
дым
коромыслом  из  трубы,
(летний  гром,)
хомяк  на  платье
и  надпись –
год  1981.

Еще  такой:
в  очках
во  все  глаза.
В  музее.
Когда-то бывший  монастырский  двор.
Зелень…  вязь…
вяз.
Год…
Год  не  помню.
И  надпись.
Нет  надписи.


И  все  это  лишь  для  того,
чтобы
был 
на  весь  свет
свет - 
полосы  света,
обрубок  на  операционном  столе,
первоматерия
и  надпись….
Год…
Год  две  тысячи…
нет,  не  помню…
до  новой  эры.

2014





+      +      +,

… и  туда  ниоткуда  глядеть  бы  в  те пятна,
Из  которых  всплывает…
Глядеть  бы,  глядеть…
Никуда   ниоткуда…  той  завязи  мятной
Никогда  бы  -  так больно  -   рукой  не  задеть.

И  нигде  никогда  никуда  бы не  ехать.
Там  не  ждут.  Там  ни  памяти  нет,  ни  нуля.
Никогда  бы…
Так  хоть обращается  в  нехоть.
А  петля  обращается  в лево  руля.

Я  кричу…   Я  зову…               
Я  хочу  там  остаться,
Где  ты  шла  из  последней  моей  головы,
Где  кончаются  сорок,  семнадцать. пятнадцать,
Где  встречают  тебя  только  волки  и  львы.

Очень  холодно.  Памятно.
Нет,  очень  внятно
Будут  с улицы   петь.  Будут  дети галдеть.
Прямо  с  улицы  будут  глядеть  в  эти пятна.
Никуда  ниоткуда
Глядеть  и  глядеть…

2014



НА  ТЕМЫ  РИЛЬКЕ


Цари  миров  стары.  Лишен  преемства  род.
Измлада  мрут  сыны,  не  дотянув  до  лета.
Короны  дочерей,  увы,  из  тощих  руд.
Их  публика  дробит  на  мелкие  монеты.

Швыряет  одночлен  ту  мелочь  в  огнь  машин.
Что  служат,  рокоча,  его  всесветной  воле.
Но  руды  помнят  род  спустившихся  с  вершин,
И  плачут  по  нему,  и  кличут –
 «Вы ли,  вы ли ?...”

Летит  монетный  звон  из  фабрик,  банков,  касс
Обрубленноживой,  невидим  и  неведом,
Обратно  в  жилы  гор,  отверзшихся  на  час,
И  вновь  сомкнувшихся  за  медным  гостем  следом.

2014






ОБА  ДВА

Бежали  два  оба  вдвоем  из  тюрьмы,
Один из  тюрьмы  и другой  из   тюрьмы.
Нелегкое  дело  бежать  из  тюрьмы.
И  все  же  бежали  они  из  тюрьмы.

Один  говорит:
- При  тебе  голова ?
Другой  говорит:
-  Да,  при  мне  голова.
-  Ну,  самое  главное  -  есть  голова.
-  Да,  самое  главное  -  есть  голова.

Один  говорит: 
-  Руки-ноги  то  есть  ?
Другой  говорит:
-  Может, нет, может, есть.
-  Так  нет  или  есть ?  Чем  же  будешь  ты  есть ?
-  Не  все  ли  равно…
Все  ведь  нечего  есть.

-  А  то,  из  чего  все  рождается,  есть ?
-  Да,  то,  из  чего  все  рождается,  есть.
-  Ну,  самое  главное,  это  хоть есть.
-  Да, самое  главное,  это  хоть  есть.
Так  по  миру беглые двое   идут.
По  белому  свету  два  беглых  идут.
Поймают  их  снова,  в  тюрьму  приведут ?
Иль  счастье  в  миру  они  оба  найдут ?

Скорее  всего,  все  же  их  приведут.
Обоих  их снова  в  тюрьму  приведут.
И  счастья  на  нарах  они  не  найдут.
На  нары  ведь  нас  не  для  счастья  ведут.

-  Тогда  для  чего  эта  вся  суета ?
Скажи  мне,  Сократ,  для  чего  суета ?
Cократ  отвечает:
-  Весь  мир  суета.
-  Ну,  значит, и  вправду,  весь мир  суета.

-  И  все  же,  Сократ,  суета,  да  не та.
-  Да,  друг  Аполлос,  суета,  да  не  та.

И лишь  наступает  -  не  та  или  та  -
Натальная,  тальная    та  темнота.

2014



+    +   +       

Осторожно,  двери  закрываются,
Осторожно,  двери  закрыва…
Осторожно,  раны  зажива…  но  вся
Века  два  уж  ты   жива  едва.

Да  и  ты  была  ль  жива  когда-нибудь ?
Впрочем,  что  с  того  теперь,  когда
Души  транспортируются  на  небо,
И  под  сень  откоса  -  поезда.

Осторожно,  дерева  касается
Сверху  вниз  небесная  трава,
Ветка  каждая  вся  обвисает,  вся,
Как  моя  на  нити  голова.

Так  весь  день,  всю  ночь  мне  клеть  лелея,  и
Ветерком  касаяся  едва,
Спят  -  во  тьме   небесная  Карелия,
На  свету  -  подземная  Москва.

Тень  за  тенью  тонут  со  товарищи,
Но,  как  в  полночь  над  полем  сова,
Проплывают  в  небе  острова  еще…
Осторожно,  вены  закрыва…

2014



НИКОЛАЙ   ФЛАМЕЛЬ


Кальян,  вино  и  барбекю,
И  тело,  жаждущее  тела…
Не  будет  стоить  ни  экю
Паломничество  в  Компостелу.

-  О,  Вечная,  роди  Его.
-  Быть по  сему – Она  сказала.
И  девять  месяцев  с  того
Мгновенья  смерть  перевязала.

Многоочито  плыл в  очах
Неизреченный  хлад ли,  зной  ли –
Где  был  младенец,  где  очаг
Они  в  ночи  уже  не  знали.

Он  взял  дитя  и  нож  достал,
И  росоносной  стала  сталь,  но
Огонь  звезды,  войдя  в  кристалл,
На  Гусь  обрушился  Хрустальный.

Он  слиток  взял,  сложил  к  Кресту,
И,  смыв  следы  осадков  винных,
Сказал : -  Удел  приобрету
Ему  на  Кладбище  Невинных.

И  тронул  под  руку  жену,
И  тронулись  они  сквозь  ямы
В  обратный  путь,  в  забыть-страну
От  Ирода  до  Авраама.

Но  век  назад,  средь  войн  и  бед,
Их  мельком  видели  в  театре.
На  тысячу  -  не  боле – лет
Им  ад  -  лишь   философский  натрий.

2014-2015




ПЕРЕМИРИЕ            



Мы  перемрем  -
возможно, все -
не потому,
что  перемрем, но потому,
что перемрем, хоть и не все,
не  все,  но  все,  кто  на  косе
болотной  в  лесополосе –
те перемрут –
средь ос, в росе
осенней  в  лесополосе.
как  мрут в постелях на дому,
как  мрут, войдя в тюрьму во тьму,
не  то,  что  в  лесополосе,
не  то, чтобы  совсем  как  все,
но и совсем не так, как все.

Потом расскажут это все
за  чашкой  кофе  на  бесе-
де…

Вдруг  - оса.

И всё.

Всего за полчаса.

И  рухнуть…

враз…

в одном  часе,
как  лось  на  лесополосе.

2015





+   +   +


Три  Руки  врозь  видны.
Но  они  сплетены –
Три  Руки  тишины,
Три  Руки  быстрины,
Костромы-кострины…
Три  в  Одной.  Три  как  Две
Всезвезды во главе
Из надзвездного  Чрева.
Три  Руки  сплетены…
Сложены ?
Сожжены ?
Три  Руки  Сверхвнезримого  Древа  -
Троеручице   Дево !

2015


+   +   +

Безлюдно.
Камень  плачет.
О  чем  она  плачет ? -
О  море  погибшем,
о  меццо,  навеки  охрипшем,
о  том,  что  на  камени  так  ничего  и  не  всходит,
лишь  мошки  зеленые  в  зелени
                мхов  хороводят…
О  том,  что  все  так, а
                не иначе.
Точнее,  что  только  так

2015









+    +   +


Бросив тех,  кто с  первой  жарой
там  остался,   верху  горы,
этой  самой  сырой  горой
в  дол спуститься,  в  овраг  сырой,
крикнуть им:  “Я вернусь  вот-вот!
Ждите  там,  горе,  до поры!»,
и  увидеть  лес  и  обвод,
по  краям   облаков  шатры.

И  идти  по оврагу  вдоль,
по  ручью,  за нерестом  щук,
миновать  ивняк,  лесодол,
крючья  старых  дубовых  рук  –
вдаль,  раменьями,  полем,  по
дню,  что  плещет,  грозой грозя,
возвращаясь,  прощаясь,  по-
мня,  что  помнить  еще  (пока) нельзя.

2015




+     +     +

Как  проедешь  по  толькочтопослевоенной    Казанской  дороге
Еще  высившейся  вчера  сосняками  в  любви  и беде
Будешь  взором незрячим  искать,  как иголку,  пропавшую в стоге  -
Где  Шатура ?   Кривандино ?
Черусти  где  ?

Эти черные  пальцы   дерев  -  только  память  о  толькошней  жизни
Огнь всепопаляяй   за  сутки   спалил  последнюю  непокорившуюся  страну
Мы-то  верили, как  мытари,  что  на  красном на  Марсе  спасение  нашей   отчизне,
Пусть  и   гонит в  пределы  ея  голубая  Венера  волну…

Поздно. 
Поезд  ушел.   
Бывший  местный  тыр-тыр…
А в   скелете  былой  электрички,
Распадаясь на  кварки,    сливаются  с  бездной   отломки   любого  из  нас 
И  встает перед каждой  душой   сверхдуша   переклички
И  внезапно  хохочет :  “Ха-ха-ха,  это я, Фантомас!»

Боль  стоит,  но,  когда  она  общая,  более  нет  уже боли
Только  бывшая  некогда…
Боль-духовник  или  боль-политрук…
Дальше  тьма.
Как  проедешь  по  этой  безвинно  в  ничто  исчезающей  смоли,
У  безвидной души даже лестовка канет из  рук

2015   ( 1988 )