стр 97-102

К ученому скакнул сморчок,
вонзил буравчик в мозжечок,-
в пустыне новое виденье
над миром вызрело знаменьем...

Затменье духа от ума -
куда не глянь базар восточный:
машины, зрелища, дома,
в соблазнах фейерверк полночный.

В глазах рябит от ремесла
общенаучных технологий,
цветным экранам нет числа,-
кумиры в них - земные боги!

Они создали ореол
и заслонили солнце Духа.
На пьедестал прогресс взошел
с болезнью внутреннего слуха...

Бурлит базарный лабиринт,
наука вплавлена в инстинкт,
а это антиозаренье,
оно плодит в умах затменья.

Оно в умах, как высший свет,
и в свете том душа - химера;
внедрить в машину, для примера,
уму запрета в этом нет...

Не зря прогресс горит очами
у времени, ускорив ход;
корежит в людях генный код,
злорадно властвуя умами.


                97


Прогресс, прогресс - умы даешь!
Тебе повсюду пьедесталы,
от них уж тесно в мире стало...
Куда ж сознанье ты ведешь?!

Ведь человек не станет лучше:
инстинкты некуда девать,-
дубинкой будет он махать
и в электронных дивных кущах.

О, ум! - кичлив и горделив:
умней природы в каждом деле;
процессов внутренних разлив -
в своем понять не может теле!

Умнее тело, а не ум!
Где под пупком испуг таиться?
И как родятся всплески дум?
И почему нам что-то снится?

Какой ученый даст ответ
на тысячи таких вопросов?
Ну, что, прогресс, остался с носом?
Ответа ясного-то нет!

Обратно в дикую пещеру
никто сознанье не зовет,
но, технократы, знайте меру:
прогресс, он сам себя убьет!

И... прыгнул тут сморчок на бабу
в тщедушном образе сверчка,
забыв про силу каблучка,
а в этом баба, ох, не слаба...


                98


В ней тот же суетный базар,
в ней то же склочное затменье;
зловещий бытовой угар -
матриархатное воззренье.

Кишит базар, как Вавилон,
растет этаж над этажами,
округу слепит витражами...
Не город то, а бабий трон!

Бабенки квохчут, как наседки,
вокруг детишек и горшков,
плюются сплетней с языков
и, как у змей, плевки их метки.

Закваска в этой толчее -
тщеславье, мелочность и зависть.
Под каждой крышею в жилье
стремятся бабы жизнью править.

Снуют в плену затертых слов,-
сороки внешнего уюта,
внутри себя, для мужиков,
нет огонечка для приюта.

Где нет огня - гнездится страх
и пустота внутри сознанья,-
вот, бабы вечно и в делах,
чтоб в том себе не дать признанья!

Вот, этот суетный каблук!
Вот, пресс обабленного мира,
источник всех семейных мук,
библейской мудрости сатира!


                99


Гордыня бабы - феминизм,
прикрытый стыд матриархата;
отсюда и мужской садизм,
отсюда и источник мата...

Упала серость на бархан,-
совсем иссохла без подпитки,
скрутилась на подобье нитки
и... с ветерком под достархан.

Оазис тих в лучах заката,
и душ тринадцать - полон круг.
И девушка проснулась вдруг,
и вновь чиста, и вновь крылата...

Умылись люди в роднике,
до поздней ночи ели, пили;
к утру сознанье сном затмили,
замлело пламя в костерке.

А серость умирать не хочет,-
над сонной женщиной хлопочет...
О, вот он, жертвенный огонь!
Но без любви попробуй, тронь...

Бессильна серость - Дух на страже;
вампир от злости верещит,
и зубы сломанные кажет,-
из сил последних ворожит.

Любое зло любовь развеет:
как щит, над женщиной она,
в ней Дух поэта пламенеет
и стережет просторы сна.


                100


К монаху Серость в злобе скок,
и тут заслон, как из досок:
на досках всюду грозность ликов,
бод сенью светоносных бликов...

Вампир скользнул, как щука в тень,
и вот уж он за образами,-
доступна стала духа сень -
душа монаха пред глазами.

В испуге бедная душа,
а щука чешуей шурша,
вгоняет душу в глубь испуга
за край молитвенного круга.

Но вдруг, на самом на краю,
дверь появилась, как в Раю,
и перестал монах бояться,
и робко начал в дверь стучаться.

И приоткрылась щелкой дверь,
и серость кинулась, как зверь,
но свет из щелки - Светоч мира,
из круга выбросил вампира.

Монах на свет, а двери нет,
лишь надпись на двери бликует,
и трепетно душа ликует,
читая в сумраке совет...

- Рожденный в мир - умри от мира,
но прежде свой в себе открой...
Грехи познай и дай им бой.
В миру звучней земная лира.


                101


Монах вне сна, он окрылен,
и серость шмыгнула к поэту,
но он, как воин защищен:
куда не сунься - щит из света.

Крадется серость к деве, но,
ей с девой слиться не дано:
отбросил серость в сумрак странник,
и та завыла, как изгнанник.

Сон девы бдением храним,
ее хранитель полон смуты:
еще их узы не сомкнуты,
а стыд внутри не выносим...

Инстинкта плотское влеченье
роят желанья и... протест!
И странник зарычал в смятеньях,
и... сорвались все звезды с мест.

Стихия сна сменилась явью:
мелькнул оазис, циферблат,
и все тринадцать уж не спят.
Но солнце, светит ли за здравье?

Притих заснеженный фонтан.
Под снежной шапкой истукан.
Морозец легкий над безмолвьем,
и взгляды вместо многословья...

И отголоски снов внутри...
Но кто осмыслит их подвижки,
что колобродят, как интрижки,
и шепчут: - Слушай и смотри...


                102