Моя школа - Вы

     Но приезжать пришлось ещё и ещё… Иначе, видимо, и не могло быть с его обострённым чувством долга. С его обнажённым сердцем, чутким и отзывчивым на чужое несчастье, чужую беду. А беда была. И называлась она  -  «болезнь»: тяжёлая форма ДЦП. А несчастье – одиночество. Одиночество ещё не вполне сформировавшейся личности, думающей, ищущей, пытающейся совершенствоваться, но в силу своего недуга обречённой на деревенский затвор. Единственной возможностью общения с творческими людьми были мои выезды в райцентр на заседания районного литературного объединения. Побывав на них, Леонович понял, что это далеко не всё, что мне нужно для роста и развития, – хотя и это не помешает, – но он может дать намного больше.
   Приезжал он в то время в своё парфеньевское «имение», как иногда в шутку называл дом на Льнозаводе, примерно раз в два месяца. И в каждый свой приезд выкраивал мне денёк. А когда подолгу оставался в деревне, то навещал чаще. Я быстро и радостно осознала, что у меня появился наставник, Учитель, да ещё такой, о каком не могла и мечтать.
   И каждый его приезд был для меня праздником, каждое письмо, бандероль с журналом или книгой – событием.
   Его наставничество осуществлялась так естественно, ненавязчиво! Мы просто беседовали дома, на прогулках, в гостях у друзей. Беседовали о литературе, о писателях, – многих из них он знал лично; о поэзии, которую старался открыть предо мной как можно шире, говоря: «Ты должна знать рельеф». Обладая великолепной памятью, он читал мне стихи В.Ходасевича, Б.Слуцкого, А.Межирова, Д.Кедрина… А однажды поразил чтением Гёте в оригинале. Раскрыв оказавшийся у меня на столе томик лирики немецкого классика наугад,– естественно, там были переводы,– он совершенно свободно воспроизвёл оригинал.
Рассказывал о встречах с Лидией Корнеевной и Еленой Чуковскими, с Н.Я.Мандельштам, с Анастасией Цветаевой, которую называл своей учительницей… Много говорил о любимой им Грузии, о Карелии, где поставил часовню и поклонный крест. Да о чём бы ни зашла речь, будь то история, философия, искусство и просто жизнь в любых её проявлениях, Леонович всегда был интереснейшим собеседником. Причём он сам так живо всем интересовался и настолько был энергичен и юн душой, что в сочетании с его жизненным опытом, многосторонней образованностью, проницательным умом и глубоко поэтической натурой общение с ним было истинным наслаждением. Он буквально очаровывал всех светом своей открытой, благородной души.
   Ко мне Владимир Николаевич обращался в манере девятнадцатого века – «ОлИнька», поясняя: «Так называли в семье Боголюбских младшую дочь – мою маму Ольгу Алексеевну, которая с семи лет пела на клиросе церкви Воскресения на Дебре».
   К моим стихам относился очень бережно. Тактично, осторожно указывал на недостатки, погрешности, давал советы. А когда было за что похвалить, то делал это так, что похвала окрыляла, вызывала прилив творческой энергии. Ранние мои стихи часто «грешили» книжностью, красивостью, надуманной философичностью. Живого, тёплого дыхания жизни в них было мало. Но он сумел заметить, укрепить эту малость. Просто заводил разговор о народной речи, о местных диалектах, вовлекая в беседу мою маму– живого носителя богатства народной речи и культуры. Возникала иногда такая игра: он называл нам какое-нибудь вохомское* или карельское народное словечко, а мы должны были отгадать его значение; в свою очередь, мы с мамой загадывали ему словечко, употребляемое только в нашей округе. Всё это происходило забавно и всех веселило. Потом он читал мне свои «Записи»: «Писёмушко», «Агриппина»… После его «Писёмушка» в моём подсознании, видимо, что-то «щёлкнуло»: «Ага, значит, ещё и вот так можно писать!» И буквально на следующий день у меня появилось стихотворение «За чаем». Приехав в следующий раз и прочитав его, В.Н. был очень доволен и в волнении восклицал: «Ольга! Как я рад! Как рад!»
   Позже, когда вышел мой второй авторский сборник под его редакцией, он выразил своё удивление: «Ольга, как ты можешь так писать?! У тебя же не было школы! У меня была. А у тебя не было». «Ну как же не было, Владимир Николаевич, – в свою очередь удивилась я, – А Вы?..» Он удивлённо поднял брови, хмыкнул, но возражать не стал.



*Вохомское – употребляемое в Вохомском районе Костромской области, где В.Леонович учительствовал в 70-х годах прошлого столетия.


Продолжение здесь - http://www.stihi.ru/2015/06/21/2797