стр 91-96

И вот в шприце раствор готов...
Ну, где же ты, душа больная?
В руках у мага сила злая -
тщеславной ауры покров...

Вот, он больного догоняет,
вот, в разум целится игла,
вот, в черепок иглу вонзает:
и... карму накрывает мгла...

Руками темень разгоняя,
маг ищет жизненную нить,
чтоб в ней греховность ухватить,
и удалить, судьбу меняя...

И вот, он нитку ту нашел,
на ней узлы греховной сути...
Но что нутро так магу мутит,
как в норку к скунсу он вошел...

Чужая карма - вот потемки:
маг не заметил сонмы змей
с шальными жалами страстей,-
сочится яд энергий тонких...

К чертям всю этику врачей!
И шприц уже не шприц, а шпага
и, отбивая ярость змей,
из кармы выскочил трудяга.

На каждом чувстве ныл укус...
В чужой душе грехи в нюансах,
а это не подвластно трансам:
леченье чудом - с тьмой союз...

               
                91
 

Исчез больной, мираж, насилье...
И, как усталая мантилья,
с магистра свесился вампир,
прицелившись в бандитский мир...

Метнулась серость на бандита
и заметалась, с толку сбита:
в нем та же серость, пустота,
но вдруг мелькнула чернота...

Зловещий, воющий мираж
вампира взял на абордаж!
Метнулась серость от злодея
и прыг, как черт, на богатея...

И выпучил богач глаза,
быком, шагая полутонным,
идет по дебрям миража,
интригой жизни заклейменный...

И вдруг поляна на пути:
трава в лучах благоухает,
да птицы райские порхают;
решил богатый в рай войти...

Вошел и все переменилось:
поляна в чащу превратилась,
деревья давят на быка,
сучки впиваются в бока.

И вот уж шкура порвалась
и выпал памятник могильный,
единоличный, но фамильный,
а шкура в точку собралась.


                92


Гранит явил лишь дату смерти...
Богач той датой поражен:
еще при жизни умер он,
а годы те скупили черти...

За жажду к зависти к подлогу,
Мамоне жертвовал, не Богу;
швырял приспешникам, как псам,
но жертвой оказался сам...

Благотворительность - подачка:
отняли сто, а рубль дают.
Творенья благ - ума гордячка,
не ищет бедность там приют...

Богатым быть и не делиться -
быть Богу и себе врагом:
гордыне - честь, душе - темница;
очнись, богатый - грянет гром...

Но, как спасти себя в пустыне,
когда пустыня это ты?
Коль нет раскаянья в помине,
к прозренью хлопоты пусты...

Мираж в песок протек слезою
и канул памятник в зыбун...
Вампир над жертвою иною,
эфир тревожит, как колдун...

На даму серость навалилась,-
в пустыне радуга взошла,
но в ней какая-то постылость:
так неестественно цвела...


                93


Ярила дама взор контрастом,
закон природы ей был чужд:
она кичилась, что грудаста,
что порвала не мало узд...

Она гордилась белой кожей.
Лицом нахальненьким своим.
Гордилась силой томных ножек.
И станом вычурно-тугим.

Жила в ней знойная хвороба:
ей скучен был закон небес,-
она искала всюду стресс,
как алчно пылкая зазноба.

Все супротивные цвета,
чтоб ярче выглядеть искала,
инстинкт в эстетику вплетала
с сознаньем лисьего хвоста.

В оранжевый вторгала синь,
а фиолетовый желтила;
каким сама цвела - забыла,
и из души ушла теплынь.

И загубила свет надежды,
задула не рожденный свет;
греховный, грязный тон невежды
припудрил косметичный цвет.

Суть смерти с алою помадой
таится в пухленьких губах,
слащавость слов с лукавым взглядом,
с разгульным ядом на зубах.


                94


Она пила из кавалеров
мужскую силу, как бальзам...
И только к ней прижался серый -
вампиром был укушен сам...

И яд в крови уж адом тлеет:
Кто с нею слился - сатанеет.
Слетел с нее вампирный тип,
а поначалу так прилип...

И прыг к художнику на плечи:
мираж сменился, как в кино,-
сначала было все темно,
но вот, зажглись в сосудах свечи...

Талант горел и свеж и чист...
Успехи, суета, восторги
святую искренность исторгли -
пустым остался колорист.

Теперь, чтоб дать толчок сюжету,
на холст идею отразить,
мазилка должен выйти к свету
и с кем нибуть поговорить.

Внедриться в чью нибуть интрижку,
иль черпануть сюжет из книжки,
а нет идеи - не беда:
инстинкт отображай тогда...

Вот он, мираж из черноты!
Вот он, статический квадратик,
вот он, художник - маразматик,
и ясно, чьи внутри черты...


                95


Ох, вампиренку невезуха,-
он, как столетняя старуха,
усох и сжался до сморчка,
и... кинулся на простачка...

Над бедняком сморчок шаманит,
мираж из пустобреха тянет...
Вокруг толпа - бедняк трибун,
философ, пылкий говорун!

Под ним высокая колонна
из бочек полненьких сплетней,
плевков, злословья, рам оконных
и ржавой тупости гвоздей.

Стоит сей вшивый император
и моет кости всем подряд;
достал всех критикой оратор,
 и сам себе уже не рад.

Чем больше зла у балабона
и чем визгливей голосок,
тем глубже шаткая колонна
уходит в суетный песок.

Давно рассеялась толпа
от сумасбродства пустомели,
и вот, уж высь всего столпа
песчинки вместе с тенью съели.

На что энергия ушла?
Ушла на жизнь с надутым зобом:
колонна может, и была,
но высь-то увенчалась гробом...


                96