Просто стихи

ХХХ               

Я на листах своих стихов не ставлю даты…
Подсчет ошибок и грехов начав когда-то,
Хочу событий уловить неясный шорох.
Открытия не совершить в надетых шорах!
Охочие до чепухи, к мольбам глухие,
Рождавшие то ли стихи, то ли стихии,
Пусть безымянны лягут дни в мои ладони,
Зажгутся памяти огни, и вот – погоня!
И топот убежавших лет, и шаг навстречу,
И зазевавшийся рассвет, и дымный вечер.
Что годы? Гильзы от пальбы в траве примятой…
Я на листах своей судьбы не ставлю даты.
***

В глазах – песок, у горла – ком…
Всю жизнь – какая незадача-
Бредем, то празднуя, то плача,
В потоке суетном людском.
Себя порой, - бесспорно зря! -
Мечтою теша, как невежды…
Но тихим шепотом надежды
Шуршат листки календаря.
***

Нам, смертным, всем без исключенья
Однажды розданы кресты…
Кому – в минуты доброты,
Кому-то – в темные мгновенья.
Несем, ругая времена,
Кто – жалуясь, кто – отшутившись.
Трудней придется ощутившим
Всю тяжесть ноши. Всю. Сполна.
- Поможет кто?
Никто…Ничем…
А в кровь уже истерты плечи.
И заменить нельзя и нечем,
И слишком поздно…
И зачем?
***

Мы только первый круг прошли, -
И сдали нервы, -
Рискнув вращением Земли
На круге первом…
Теперь заходим на второй,
Взяв темп «andante».
- Что посоветуешь, герой?
Безмолвен Данте.
Пусть сплав амбиций – наш вожак
И кодекс спеси,
Свои сомненья, как пиджак,
На стул повесим.
На круге -  на очередном -
Расправим плечи.
Повозку совести – вверх дном!,
И станет легче.
Вмиг зубы сцеплены и вмиг
Ладони сжаты.
Без путеводных карт и книг,
Без провожатых,
Без пунктов следованья, мест
И без билета…
Что тяготит и надоест –
Уносит Лета!
             Безликость сомкнутых рядов,
             На душах – камень.
             Пусты глазницы городов,
             Набитых   нами.
             И Провидения рука
             Дрожит в испуге…
             Все обойдется. Мы пока
             На первом круге.
***

Стук молотков, как выстрелы в спину.
Прижму ладони к ушам устало…
В который раз распинают сына.
Теперь – на горькой земле Цхенвала.
Распятья  гордо надев на шеи, -
Чем не языческие пираты? –
Вас, ставших первыми, иудеи,
Ученики превзошли стократно.
Чего хотите? Почета, славы?
А тяжела ведь волна проклятья…
Венец презрения – вам по праву,
Поднаторевшие на распятьях.
Набить карманы поторопиться?
Во что оценены души павших?
Не наживетесь: их только тридцать.
Навеки тридцать на всех предавших.
Из слез и крови, руин, агоний
Встает любовь, так легко ранима…
Надежда тянет ко мне ладони
С полотен Босха Иеронима.
***

Век двадцатый разрушал и строил,
И, прервав заоблачный полет,
Голубями выпускал героев,
И стрелял по ним, не целясь, влет.
Он в пожарах заходился лихо,
Только из-под гари – неспроста!-
Неизменно проступали лики
Без вины распятого Христа.
И на разоренном пепелище -
Свой для псов бродячих и ворон –
Век безродным, безымянным нищим
Вслушивался в колокольный звон,
И в ладони падали мгновенья…
Кто посмел сказать, что медяки?!
Мы свое черпали вдохновенье
Из его протянутой руки.
И его мы приняли на плечи,
Пронесли, не поднимая век,
Помянули так по-человечьи.
Умер век…Да будет светел век!
***

Мы были не знакомы  - ты и я:
Ты – выпускница в платье с белым бантом,
А я – студент, взахлеб читавший Канта,
С ним спорящий о сути бытия.
Нас вел июль ромашек и стрекоз
К знакомству; ожидали фильмы, пляжи,
Дурачества, ребячьи эпатажи,
Смех, газировка и слова, всерьез
Осмысленные нами: «муж», «жена»;
Вихрастый сын, в чьем дневнике – пятерки…
Мне застегнула ворот гимнастерки,
До встречи дня не дотянув, война.
Окоп. Огонь. И чей-то белый бант
Повис перед глазами пеленою.
И небо я перешагнул ночное,
И понял все, в чем заблуждался Кант.
Ты проводила взглядом ту звезду,
Из медсанбата выйдя на минуту…
Прости…Цветком победного салюта
К твоим ногам я в мае упаду.
***

День ото дня  - в который раз!-,
Курком взведенным забавляясь
И наведя зрачок прицела
На  обозначенные лбы,
Бесстрастно время щурит глаз,
Возмездия не опасаясь,
И в исполнение умело
Приводит приговор судьбы.
И плачет ангел у крыльца,
Не сохранивший и не спасший,
Крылом стирая след погасший
Звезды, коснувшейся лица.
***
Черной ночи черней
Горя крыло воронье -
Убранство матерей,
Что сыновей хоронят.
Не отвести потерь
Ни колдовством, ни плачем:
Избранный – на кресте.
Тыщи других – иначе…
Вмиг из-под ног земля
Выбита беспощадно,
Сдавливает петля
Жалости безотрадной,
И умирает крик
У пережившей сына,
Как арамейский язык
Солнечной Палестины.
Будущность застит мысль –
Вслух и промолвить страшно! –
Болью рожденный смысл:
 «Тот-то воскрес, а наши…»
Словно кошмарный сон
Тянется след утраты…
Матери всех времен –
Без исключенья – святы.
***

Деревеньку ту Солнцевкой звали:
Солнце – в небе, в затоне зеленом,
А одно из  печи вынимали
Каждый день с неизменным поклоном.
Пахло первое царственным зноем,
А второе – дремавшею ряской,
Ну а третье - такое земное –
Повседневной заботой крестьянской.
И ничуть это не было странным:
Каждодневно любое старалось,
Чтоб за крепким столом деревянным
Вечерами семья собиралась…
День закрыла гудящая стая,
Вместо дома с затоном – воронки,
И никто не прочтет, причитая,
Две, спешащих с фронтов, похоронки.
Жаль, не все уберечь удается,
Счет потерям ведем в настоящем…
И горюют два брошенных солнца
О собрате – горячем, хрустящем.
***
Ночь укрыла поле тишиною,
Завернувшись в  черное до пят…
Посланные   в «никуда» войною
На пути в бессмертье крепко спят.
Встаньте прямо и расправьте плечи,
Устремите взгляды на восток:
Боги загасили звезды-свечи,
Задрожал рассвета лепесток.
Видите – покоя не нарушив,
Не коснувшись неба и земли,
Ваши упокоенные души
Ровным строем в облаках прошли…
***
Солдат Егор вошел в свой двор с войны:
На нем повисли, обрывая руки,
Подросшие за много дней разлуки,
Скучавшие за батькой пацаны.
О ногу терся пес голодным брюхом,
Мужской работы заждалась весна…
Из дома вышла бледная жена
С двухлетним крепко спящим карапузом.
Весть посылал на фронт старик-отец:
 «Стояли немцы…Не вини…Ждала…
Из петли сняли на краю села…
Есть у тебя теперь еще малец…»
Егор за все врагу воздал сполна.
Но  в этот миг, лицо жены увидев,
Жить захотел, не мстя, не ненавидя.
И понял, что закончилась война.
***
Все смягчая –  мщенье и лишенья –
Над Европой черным колпаком
Встала ночь – пора кровосмешенья
На измятых простынях веков.
И под балдахином сонной неги –
Воины в тех жизнях и купцы –
Мирно спят варяго-печенеги,
Видя Византийские дворцы.
В каждом память намертво засела
Скрученным комочком хромосом.
Каждый свой Константинополь белый
Воздвигает, погрузившись в сон…
Крещены все были, не поморщась,
Кто – мечом, кто – плетью погодя.
Идолы в кострах горели, корчась,
Храмами звонящими всходя.
Полнился  запас Тмутаракани
Пряностями, шелком и вином.
Рынком заменялось поле брани
Под монет чеканный метроном…
Чтоб событья обращать в открытья,
Чтоб проклятий отголосок стих,
Предки, смертный грех кровопролитья
Отведите от детей своих!
***

У событий есть ночь и есть день,
Есть подкладка, изнанка, лицо.
Есть у гениев злобность и лень,
Притягательность – у подлецов.
Есть в тылу всяких славных властей
Окаянных голов арьергард,
И у каждой из спящих страстей
Есть свой  Нельсон и свой Троффальгард.
Есть у каждой строфы свой размер,
А в огне безутешных утрат
Каждый близким своим – Робеспьер,
Каждый сам для себя – Герострат.
У воздвигнутых памятью стен –
Осаждающих  яростный стон:
Есть у каждого свой Карфаген,
И для каждого свой Рубикон,
И тихонько шипит на ушко
Каждой Еве назначенный Змей,
И находится слишком легко
Свой Везувий  для новых Помпей.
Для волхва – непременно звезда,
А для Авеля – посланный брат,
Непременно для Ноя всегда
Вновь отыщется свой Арарат.
На скрижалях горят письмена,
Остывая с течением дней:
Каждой крепости припасена
Пара-тройка Троянских коней,
непременный для счастья – Гефест,
Для Икара – свободный полет!
Есть у каждого собственный крест,
Да не всякий его донесет…
***

Взяв воспоминания в охапку,
Зажигаю я свечу, как встарь,
И вхожу в чулан – там от прабабки
Мне в наследство – деревянный ларь.
В том ларе все сложено, все – к месту.
Распахну, молчание храня.
Вот прабабка – юная невеста –
С фотоснимков смотрит на меня.
Не пришлось бывать ей в маскараде,
Бальных не изведала затей:
С дня, когда в ГУЛАГе сгинул прадед,
Поднимала на ноги детей.
Всласть хлебнула прелестей военных:
Оккупантов стирано белье;
В ночь телегой ездила «на мену»,
Впрягшись вместо лошади в нее.
Не было нарядов да искусов,
Лишь мозоли и морщин следы,
И  усталость с неизменным вкусом
На слезах вареной лебеды…
Только, тайно веря в божью милость,
Берегла – сознательно вполне! –
Честность, доброту и справедливость,
Словно след иконы на стене.
Я, закрыв сундук, прощаюсь с детством.
Воск на крышке – каплями слюды…
На моих ладонях мне в наследство –
Золота червонного следы.
***

О счастье знает ли мудрец?
Сумел ли то постичь немногое,
Что сберегавший весть дорогою
И в срок доставивший гонец?
            О славе скажет ли герой –
            Великий,  признанный, обласканный, -
            Так,  как одетый в плащ   затасканный,
            Отчизной проклятый изгой?
Оценит ли богатство тот,
Кто не бродил с сумой залатанной,
Отправив лишь сухарь припрятанный
В  от голода сведенный рот?
             Провидцы! Как же вы правы!
             Но прыть свою слегка умерьте:
             Что знаете о жизни вы,
             Лица не  видевшие смерти?
***    

Как все хорошо: нет тоски и печали.
Мы так абсолютно   довольны собою.
Послышалось, видимо: скрипки звучали
И плакала флейта над чьей-то судьбою.
Все головы целы, и ноги, и руки,
Вполне мы здоровы  и духом, и телом.
Какое нам дело до слабого звука,
До тихого  стона    какое нам дело?
Но где-то упорно смычки бесновались,
И резали струны, царапая деки,
И звездами в небе аккорды взрывались,
И плакала флейта мадонной Эль Греко.
 К земле прижимались обиды и слухи,
А музыка – выше и выше летела…
Ей не было дела до нас, тугоухих,
До нас, равнодушных, ей не было дела!





XXX
Этот мир я спасал не раз,
Но невольно прервал движенье,
В глубине человечьих глаз,
Потеряв свое отраженье.
Шут, блаженный, воин, герой.
Жизней пройдены километры.
Я насыпан белой золой
На  ладони черного ветра.
Я горел кострами свечей,
Пред иконами гнул спину.
На мольбы бессонных ночей
Я ответил, послав сына.
Я старался, что было сил…
Крест – мучений моих вымпел.
О моих слезах он спросил:
- Мама, что это?
                - Снег выпал…


***
Тяжесть твоих ладоней,
Трепет моих ладоней…
Что же моря  бездонней?
Небо – оно бездонней.
Свет молитвы – Мадонне,
Гнев проклятий – Мадонне!
Что же счастья бездонней?
Горе. Оно бездонней.
Мы – лишь нотные знаки
Тех, наземных прелюдий.
Кто бездомней собаки?
Получается – люди.
В полыхающей домне
Мира жизни сгорают.
Человека бездомней
Только души… Я знаю.

***
Пеший поход завершен приглашеньем в полет.
Привкус расплавленной пыли скрипит на зубах.
Всем, уходящим с Земли, объявляется взлет,
Всем обладателям крыльев командуют: «Взмах!»
Что ирреальней касанья щеки о плечо?
Разве – скользящая зыбь плавника по холсту.
Строй облаков пронизав отраженным лучом,
Мы успеваем на вдохе набрать высоту.
Прочь оторвавшись от цепких Земных берегов,
К музыке сфер, что пульсирует в такт у виска,
Всем, получивших посмертное званье богов,
Право дано на былое взглянуть свысока.
Ориентиры теряя – что север, что юг?! –
Прочь актуальность понятий и первопричин.
Этого света не знал любознательный Юнг,
Соизмеряя величье земных величин.
Вечность уткнулась в подушку галактик лицом,
Не добудиться… А в горле – предательский ком:
Я разрываю объятий и крыльев кольцо:
-  Не обижайтесь. Простите. Спасибо.
                Привычней – пешком…
***

Я вчера гадала дождю…
Из внезапности, что в зените,
Потянулись тонкие нити
Остывающего фондю.
Добрый ангел макнул крыло
В смесь дождя и людских печалей,
Монотонно капли стучали,
С перьев падая на стекло.
Дождь заведомо нес покой,
Шелестели тонкие пряди,
Словно, пыль вытирая, гладил
Кто-то воздух мокрой рукой,
Освежая, даря, любя…
Только дождь шелестел, растерян,
Шел, предательски неуверен,
Не сумев воплотить себя.
К нам его – не впервые! – Бог
Посылал спасенья сюжетом…
Я  дождю предсказала это,
Только он поверить не смог.
***

В подтвержденье грядущих долгов,
Торопясь и вздыхая устало,
С рукотворных земных пьедесталов
Мы свергаем доступных богов,
Возведя несуразность в резон,
Рифм давясь пережеванным ягелем…
Где же наш поэтический Дягилев?
Кто откроет Вселенский сезон,
Утвердив мастерства  постулат,
Аксиомой приняв наважденье?
Чтоб навек прекратил восхожденье
Рифмоплетства бессчетный собрат,
Загоняя строфы ледоруб
Прямо в душу со спесью и чванством!
Так сотрем же налет графоманства
С побелевших Поэзии губ
Поцелуем талантливых строк
Без напыщенных воплей эпохи,
Без оглядки на  «ахи и охи»,
Троекратно в означенный срок.