Выходн. данные и сост. книги Крещение Именами 2014

ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ И СОСТАВ КНИГИ "КРЕЩЕНИЕ ИМЕНАМИ"

(Издательство "Азовье", Мариуполь – 2014 г.)

ББК 84 (4 Укр = Рус)6

Проект "Многоцветье Имён".

Библиотечка "ДИАЛОГ С СУДЬБОЙ"
серии "Творчество. Содружество. Духовность"
основана в 2012 г. Вороновым А.Б.


Толстоус В.Н.
Т 54 Крещение именами. Сборник стихотворений.

ISBN 978-911-504-059-9     © В.Н.Толстоус, 2014
                © Проект "Многоцветье Имён", 2014
                © Издательство "Азовье", 2014


АННОТАЦИЯ К КНИГЕ "КРЕЩЕНИЕ ИМЕНАМИ"

В предлагаемой читателю книге помещены стихи, повествующие о любви и печали, о вечных тайнах жизни и смерти, отражающие тонкие философские наблюдения, часто с горечью от осознания трагедии происходящих в стране и обществе событий. Нет в них только холодного равнодушия. Его и не может быть, потому что стихи автора пропущены через его сердце.



ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ "КРЕЩЕНИЕ ИМЕНАМИ"


ОГОНЬ ГАРМОНИЙ
(о новом сборнике Василия Толстоуса)

Мелькают мимо праздники и войны,
на площадях вещают и клянут.
В углу художник сухо и спокойно
рисует кистью небо и страну.

Новый поэтический сборник поэта из шахтёрских краёв Василия Толстоуса звучит сильно, уверенно, – как звучит «Избранное» крупных современных поэтов, которым уже не просто есть, что сказать, но есть, что обобщить, чему подвести итог: с такой большой высоты смотрит поэт на пройденный путь, такую глубину философского прозрения избрал для анализа собственной жизни и исторических пластов времени, которым был свидетелем.
Уже сами темы, затронутые поэтом, говорят о его интересах, вкусах, пристрастиях, предпочтениях и этим характеризуют автора.
Любовная лирика очень широкой гаммы, затрагивающая фактически почти все возможные ситуации: от первой мальчишеской любви,  распадающегося брака с взаимными обидами, удивительной встречи с женщиной, которая стала не просто курортным сезонным романом, но настоящей современной Беатриче – героиней самых светлых, высоких и напоённых счастьем стихотворений сборника, – до стихов о семье, дочери, жене («с тобой зеркально схожи морщинками у глаз»), очень задушевных, пронзительных и ярких.

Дом был тёплый как плечо,
и твоё плечо дрожало.
Дом, тобою увлечён,
пах кизилом и бахчой,
был замком, а ты – ключом,
только ты о том не знала...

Не правда ли, это на уровне с самыми достойными, лучшими поэтами советского времени? Преемственность несомненная: лёгкие мазки живых деталей обстановки, запахов, цветовой палитры, ощущений – и завершающий штрих ключевой метафоры, непрямой, интригующей, необычной.
Фактически именно любовью выверяет автор курс своей жизни, она для него превыше всего на свете, всех других возможных целей и задач: «Поди всё к чёрту, если в мире нет любви! Пускай все умники отправятся туда», «любовь – это главное дело, если сердце живое в груди», «за нелюбовь придётся отвечать».

Люблю законченность во всём
и ненавижу недомолвки.
Я очень вредный новосёл,
педант советской упаковки, – 
я верю в план, в борьбу идей,
в невинность девушек до брака,
в моих единственных друзей,
в страну. По ней я горько плакал.
Морской загадочный прибой
я бы, наверно, вечно слушал...
И свято верую в любовь, –
она одна тревожит душу.

Это стихотворение включает в себя большую часть из основных тем и лейтмотивов сборника – в нём лаконично, сжато выражено авторское кредо, суть его отношений с жизнью, которые, тем не менее, далеко не исчерпываются этими строгими формулировками. Даже в любовной лирике, в основном заявленной в романтическом ключе и полной чувства, страсти и нежности, есть жизненные наблюдения, под которыми наверняка подпишется не самая маленькая часть мужчин: «Все женщины когда-нибудь уходят», «Домашней основательностью тыла обманывались рыцари и боги».
Морской прибой в поэтическом кредо автора фигурирует не случайно: море и звёзды, ночная тишина – то главное в природе, что волнует душу поэта, чему посвящено немало его лирических строк:

И пускай! – я люблю вот такие,
чёрно-синие сплошь облака.
Обожаю не льнущие волны,
а терзающий скалы прибой,
что в азарте стремится исполнить
волю правящей силы морской.

Жёлтая черешня звёзд; долго пахнущая счастьем удивительной встречи сирень; тишина, ломкая, как тени; Земля, скрипящая в полёте осями и ломающая хрустящий свет звёзд, – незабываемые метафоры, те, которые показывают уровень поэтического мастерства и долго помнятся читателю. А какая потрясающая зарисовка сердолика!

Как будто солнце на закате – цвета лавы –
сверкнёт и остановится на миг,
а это – жаром вулканическим оплавлен –   
алеет глазом древний сердолик.
Он сколок сердца вековечного светила,
что, каменея, скапало стеклом.

Лирика тонкая, очень образная, наблюдательная, взгляд настоящего художника слова.
Есть даже верлибры – автор не чужд новым веяниям, и у него встречаются стихи авангардного толка, с расшатанной современной ритмикой, без больших букв и знаков препинания. А верлибр сочетает авангардную форму с тонким лирическим содержанием и философским подходом: «Зима – самое загадочное время года. Между прошлой жизнью и будущей, ещё не рождённой», «Что здесь живому сердцу, в этом безжизненном мире? Может, зимой подводятся какие-то итоги прожитого, и намечаются новые дела на будущее, когда природа снова расцветёт? Не знаю. Но есть что-то завораживающее душу в этой пляске снежных вихрей, в тишине блистающих под солнцем ледяных пустынь».
А стихи о прошлом – советском – историческом периоде, об упрямых шестидесятниках, к которым принадлежал и сам автор, гордившихся небритостью рож, высоколобых и развязных, любящих яростные вопросы в лоб и быстрое сближение с незнакомой красавицей («Взгляд незнакомки предельно бесстыж и беспредельно покорен»), надменно презирающих старичьё («смеяться с тех, кто дремлет ночью, в них видя старцев и ханжей», «косясь, мытарили старьё»), послушное кукловодам, – озорное юное поколение, которому чем запретнее, тем слаще: «А мы – стакан и полстакана, и – что нам Сталин, что – Хрущёв», «от ничем не стреноженной смелости мы орали опасную чушь». И брежневское, «застойное» время – тина, «где водка, мат и домино», где «вместо цели и толка слёзы и говорильня». Это ли не взгляд с исторической перспективы, дельный, трезвый, беспристрастный, взгляд скорее историка-философа, чем писателя-шестидесятника. Здесь – точный облик целого исторического пласта, переданный не длинной закрученной сюжетной прозой, а циклом стихов о прошлом, но от этого не менее верный. И, конечно, сегодняшняя жизнь – селяне, шахтёры с их непростыми, никак не решаемыми с течением времени проблемами: «На площадях звучание анафем и затаённость злости по домам», «Когда бы всласть воспользоваться страхом – народ иуд и грозных изберёт».
Не менее интересны попытки поэта осмыслить тему очевидно новую для него, тему глубокую и непростую: духовные стихи, осмысление мироздания, библейские вопросы.

Неведомый Владетель жизни в мире,
прими моё дыханье и любовь.
Я знаю: не один живу в квартире,
вдвоём с иконой, стало быть – с Тобой.

Но это вроде бы робкое обращение к теме вовсе не говорит о том, что поэту нечего о ней сказать. Напротив, тихие простые слова молитвы только подчёркивают необычайно интересные стихотворения с библейской окраской. Смотрите, как ярко и зримо явлен райский сад в одноименном стихотворении Василия Толстоуса:

Рос ананас и созревал  банан.
Копили силы чёрные оливы.
Бесшумной тенью тёк среди  ветвей,
не замечая птичье щебетанье,
свой яд и кожу сбрасывая, змей,
допущенный к охране и всезнанью.

И об Адаме и Еве:

Они, смеясь, оглядывали мир,
лишённый бед, страданий и заботы.
Их сытно сад в последний раз кормил,
а змей срывал щеколду на воротах.

Это одно из немногих произведений современной поэзии, где так колоритно и мощно рисуются библейские сцены. Но автор идёт ещё дальше – переосмысляет в поэтическом слове то, как в великом романе «Мастер и Маргарита» увидел Христа и евангелиста Булгаков:

Один чуть выше. Оба бородаты.
Пуста дорога, рядом – никого.
Неясен год, ни месяца, ни даты, – 
лишь миражей и зноя колдовство.

Помните, как это звучит у Булгакова? «...ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил». А у Толстоуса в этом пустынном палестинском пейзаже Иисус вяжет письмена пока незримого, не явленного миру учения не диктуя поучения ученикам, но обращаясь с нелёгкими вопросами о жизни к Своему Отцу.

Второй писать не смел, но так хотелось!
В глазах не гас горячечный огонь,
а ветер нёс и свитка тихий шелест,
и козьей кожи благостную вонь.   
Он вдруг спросил: «В чём истина, Учитель?»
Тот замолчал. Вдали Ершалаим 
плыл над землёй горячей, нарочито
белея храмом каменным своим.

Художественное проникновение в жизнь, даже в самые отдалённые эпохи, творческое воображение, зоркий глаз философа всегда даже у не слишком воцерковлённых и разбирающихся в канонах и обрядах христианства поэтов помогали им достичь эффекта соприсутствия и передавать таинства веры и знания глубокими и проникновенно звучащими строками. Не зря говорится о том, что поэзия бывает сродни ясновидению: что-то всё-таки есть в ней удивительное, какая-то особенная сила.
Возможно, поэтому и стихи о стихах, о своём поэтическом ремесле – одна из самых любимых у поэтов. Не обошёл её стороною и Василий Толстоус, на себе ощутивший, «что огонь гармоний жжёт не слабее вспышек молний»:

Печалясь неточностью звука
в распавшихся длинах гармоний,
вдруг ахнешь, узнав, что наука
грознее и потусторонней. 
Откроется нечто такое
душе беспокойной и древней...

Поразительно, как осмысляет таинство смерти наш современник, казалось бы, «технарь», «производственник», человек, занимающийся не науками, не языками, не философскими изысканиями, – но так, как об этом сказано у Толстоуса, я встречал мало у кого из русских классиков. Сила прозрения у него просто поразительная. Потому что если о мгновении перехода человека в иную жизнь есть великие, глубочайшие строки признанных гениев, то смерть как явление и самостоятельный образ отражён в поэзии с достаточной глубиной и резкостью ещё реже, а проникновение в её тайну у природы, птиц, деревьев – почти не встречается. У Толстоуса же есть великолепные стихи именно об этом.

Спят, нанизаны на вертел,
с лёгкой корочкой загара, 
не заметившие смерти
обнимающего жара...
Костенеющие крылья
уложив крестообразно,
все секреты не раскрыли,
не обмолвились ни разу.
Может, просто не успели
выдать таинство полёта
две взлетающие цели
с материнского болота?

Это об охотничьих трофеях – двух подстреленных птицах. Где, скажите, вы встречали такой ракурс у «охотничьих» стихов? Поэт явно относится к тем «охотникам»-философам, которые и на охоту-то ходят зачастую просто соприкоснуться, пообщаться с природой, послушать её загадки, подсмотреть её секреты, порою и вовсе забывая, зачем взяли из дому ружьё.
Наверное, поэтому и из стихотворений о детстве, о ностальгии по былому больше всего врезаются в память пронзительные стихи, вылившиеся у автора на манер любимых многими песенок Сергея Никитина:

Наша старая лошадка
взглядом умным, невесомым
мне сказала: «Мир наш наткан,
и бесплотна эта шаль», –
и свои большие крылья
вознесла над нашим домом,
чтоб заботливо укрыли
то, чего до боли жаль.
Лишь моя седая мама,
улыбаясь грустно-грустно,
всё сидела, глядя прямо, 
что-то видя там, вдали,
и они с лошадкой нашей
изъяснялись не изустно,
и смотрели дальше, дальше –
где терялся край земли.   

Это можно петь. Это хочется продолжить и домыслить самим. Это запоминается свободно и легко и потом цитируется друзьям, чтобы разделить с ними радость открытия.
Такие стихи остаются в поэзии на целые периоды вперёд, они достойны быть избранными в число любимых и читаться многими поколениями. Пожелаем же им любви, внимания, памяти и долгой жизни!

Светлана СКОРИК, поэт, литературный критик, редактор сайтов stihi.pro и literator.in.ua

30.01.14 г.