О маме

   "Самый запоминающийся отпуск в моей жизни".
Прочитал и улыбнулся. За всю жизнь я использовал отпуск лишь дважды, один провёл в бесконечных переездах по прибалтике, изучая производство кирпича и черепицы, а второй...
   Второй и последний в моей жизни отпуск  был на море.
И если ты, уважаемый читатель, представил себе дорвавшегося до солёной воды, горячего песка и шампанского "Новый свет" провинциала, то...
Всё было не так.  Это я, пока в самолёте летел, мечтал, как поваляюсь на пляже с детьми ( я и их с собой прихватил), пожую халявного винограда, сорву спелую грушу и вдоволь  наемся персиков...
   Но за долгие годы разлуки я подзабыл, что такое моя мама - моя деятельная, упорная в достижении цели мама-педагог.
   Вернее, педагог в отставке.
   Нет, я не ошибся. Именно в отставке, так как слово "пенсия" к ней не подходило совершенно: прямая спина, белоснежные, аж до синевы седые волосы, белая блузка и никакой стариковской  небрежности в одежде; ей не хватало  указки, грифельной доски и того, кого можно к той доске вызвать.
   Как же я вовремя попал ей под руку...
После знакомства с ещё ни разу не виденными внучками и рассматривания подарков было застолье:"Сынок, ты что , пьёшь эту отраву? - это она  так сказала про с трудом добытую бутылку драгоценного вина, "Муската красного камня", что ли... Знала бы она, что на дне чемодана ждут меня не дождутся рижский бальзам и суперкрепкий "Старый Таллин"! - "И куришь! Какой пример для девочек!" - это когда я закурил с горя, когда мускат у меня отобрали.
А потом...
    А потом ежедневно с утра мы собирали алычу и другие дары природы, и мама ехала на базар, где продавала всё за бесценок (не пропадать же добру), а пока её не было, я честно отрабатывал дармовые солнце и воздух, выкапывая бассейн, причём грунт надо было увозить не просто в овраг, а укреплять им плотину, перегораживающую балку рядом с селом.
   Единственное, что меня утешало, так это предстоящий приезд брата - не пьющего, не курящего и гораздо более чем я спортивного. Ему предстояло облицовывать выкопанный мной водоём, а значит, ехать в каменоломню и там перекатывать  квадратное и таскать круглое до полного посинения.
   Девчонки по возвращению бабушки садились за стол читать и писать (старшей осенью предстояло пойти в школу, но грамоте я её сам уже обучил), за обедом и ужином проходили курс правильного пользования столовыми приборами, и  день плавно заканчивался: бабушка укладывала внучек, подтыкала им одеялки, целовала и пыталась проделывать то же самое со мной, но, как мне тогда казалось, это был уже перебор.
   Три недели пролетели незаметно, и девчонок мне на море свозить пару раз удалось, и бассейн я выкопал, и оградку на могиле отца поправил, и похудел килограммов на десять -двенадцать, и ...
   ...И пришла пора уезжать.
    Мы прощались, я видел, как мама крепилась, чтобы не заплакать, а потому всё проверяла, чтобы мы не забыли её гостинцы, все эти корзинки с фруктами, сумки с купленными ею для девчонок платьицами, детскими книжками; она даже сшила для старшей праздничный фартучек к школьной форме - весь в кружевах, когда только успела, да так, что никто и не видел, когда она садилась за допотопный трофейный "Зингер".
Она так и не заплакала при нас. Характер у мамы был железный.
    Спустя пять лет, в лихие девяностые, когда всё рушилось,  мама переехала ко мне: одной ей было тяжело.
Она ещё старалась не покориться времени, но годы брали своё, и всё чаще и чаще она засыпала прямо в кресле с вязаньем на руках. И уже я, возвратясь с работы и поужинав, садился на краешек кровати, говорил с ней о пустяках, и, пожелав спокойной ночи, целовал её запавший висок,  с болью замечая, как стремительно редеют её пышные волосы.
Но это уже совсем другая история...