Рассказ молодого старика

1.
За снегом образ сморщенного ребенка
тащившего свой обоз скорби в потемках, 
окаймленных звездным небом и пакетами
кошачьего корма. Карма росла цветами,
обливаясь на сердце прохладной водой,
он говорил стихами, вбивая новые сваи
в чужой небосвод.

Ветер тихо шуршал пакетами из продуктовых лавок
и забирался в кротовьи норы, старик внес в этот мир
сердца, чувств свой задаток. Стоя на паперти,
с папиросой в руках, он пальцами желтыми
крепко сжимал мундштук и думал о прожитых снах.
В них деревья росли за один птичьего крыла взмах.
Он весь взмок в лучах яркого солнца, с бутылкой вина,
опрокидывая глоток за будущий человеческий прах.

В таверне косыми глазами смотрел на него аферист,
которого все кликали "Брак", он был всегда там,
где происходил любовный бардак и чувства
со всеми остатками оставляли в задаток,
уходя без гроша в заката придаток.
 
Старик бранился, тряся указательным пальцем,
дергая нервно руками, шептал,
что нельзя убивать друг друга,
погружая в кромешную тьму, ведь скоро
цветок перестанет цвести нарушая нашу структуру.
И вдруг рядом взмах арматуры и пьяные вдрызг
бандиты крошат чужих зубов могильные плиты.

Ребенок плачет в углу и горят поля,
внутри каждого сидишь ты, семилетний
и ждешь, когда же взойдет заря.

2.
Сыну морщин кричат по углам очень громко,
повтор за повтором, фразу одну -
"все зря".
Но он им не верит, в глазах застыла
живая свеча.
Его балдахин укрывает город,
пряча в свой теплый очаг,
вопли и крики застыли,
ты потерял эту золу,
ты потерял этот страх.

Занавес поднимая все видят,
как дети танцуют и поют о любви,
глядя на горящие в небе костры.
Посмотри же в зеркало,
кожа и поры дают ростки теплоты.
Ты один? Нет! Рядом с тобой живые цветы.
Они даруют плоды и новые дети восстают
из печи.

Ладонь, словно из бархата ласкает плечо,
старого, съежившегося, будто мопс,
ребенка, он плачет и воет,
глядя в глаза даме,
что обрекает его в будущем
на погибель от бурлящего океана любви.
Это призрачный бунт твоих ласковых рук,
бедер, ребер и скул,
глаз, что вопят от тоски. Смотри,
эти шакалы встали кругом, скалятся злобно
и точат ножи. На земле нельзя оставаться.
это грязный зажим детского смеха в тиски.

Мы сбегаем из бара, сбросив одежду,
голые, мчимся по набережной,
ты смеешься от ветра оскала,
я реву от любви, что разрушает заставы.
И прочь бытовые темы, прочь!
Задаюсь лишь одним вопросом -
я старик или ребенок,
что спрятан за этим утесом?

3.
Сломя голову мы прыгаем в эту грязную реку,
Нас обдает прохладой и волны ласкают,
мы держимся за руки крепко.
Я тебя нашел? Я тебя потерял? 
Я тебя ждал.
Ведь раньше я лишь писал строчки
на чужих лицах, пытаясь увидеть в глазах
Надежды зарницу. Право же,
я перед всеми падаю ниц,
но в ногах все равно море палок и спиц.

Мы продрогли, обнимаю тебя,
а ты все мечтаешь, предлагая стать
птицей, щебечешь мне на ухо,
будто синица. Я напился и кажется,
нет мне границ, вокруг рвутся петарды,
бьют в небо салюты, шаманы стучат в там тамы,
всех бросает в ритуальный пляс,
слышны гонги и барабаны.
вокруг нас собираются призраки почившего прошлого 
и дети восточного Будды.

Твоя кожа - это моя микстура.
Но вдруг ты резко все обрываешь,
а мне остается смотреть, как твой силуэт
растворяет рассвет,
а я лишь смотрю уходящему празднику вслед.
Пытаюсь уверить себя и других,
что это все шум, затих или затух.
В реке проплывал рыбий труп.

Мои шестидесятилетние руки-крючки
превращаются в прах,
но остается ведь сердце семилетнего мальчика,
орган радости и любви. Я углубляюсь в парк,
прильнуть к старому вязу, сквозь дрему слыша,
деревья о чем-то мне говорят.Их музыка мчится,
звуча непрерывно, украшение строптивых,
дятел щекочет мне спину.
Я просыпаюсь на мокрой траве,
листья прячут меня в тени,
утоляю жажду, питаясь от свежей росы.
Утро моих скитаний - конец и начало
твоей красоты, вопящей в лесной тиши.

4.
Старик плетется меж улиц с дырявыми арками,
мимо снуют толпы прохожих, утопают
в будничной мишуре. Его глаза будто потухли,
лишь горло от жажды в огне. Утопить созвездия
бушующего разума в кислом вине. Залезая под стол
в повидавшем виды кафе, прятаться от мрака,
пока растут пятна на этой полинявшей стене.
Бармен протягивает стакан, старик, чувствуя
прохладу бокала будто бы пьян.

за окном видно - ребенок чинит велосипед,
маленькими нежными пальцами держа в руке
гаечный ключ, он скрежещет по раме,
его сердце открыто, не нужен,
как нам, пароль или ключ.
Слышен клич. К нему подбегает девочка,
ровесница, в платьице беленьком, кидает
свое хрупкое тело в объятья к нему и звонко смеется.
Старик глядя, допивает стакан.

В голове у него одна мысль роится,
наворачивая круги -
"дети, старея, попадают в капкан".
Кто то время, что освещало принцессами был
и все гордились скромностью своих же улыбок,
танцую друг с другом кан кан.
Бармен наливаем второй стакан.
Пешеходы мимо, спешат на обед,
а потом обратно, выполнять бизнес план.
Глоток за глотком, старик покоряет
всех посетителей и танцовщиц всех баров,
вмещающих себя на прожженных и затхлых улицах.
Да! Он об этом мечтал! Смотреть, как читая стихи люди
слушают, смеются и плачут бросаясь к его ногам.
Но он лишь вялый садовник на этом празднике мира.

Всегда в своем ритме,
в вечном алкогольном забытье.
Но ребенку нельзя наливать,
Кто сказал, что это законно?
Разве морщин признак старости?
Тогда увольте покорно.
Мне нечего делать на вашей
театральный площадке,
тут одна давка
и дети стареют,
блюя чем-то желтым на грязные лавки.
Пусть тела отвратительны, но души детей
прячут в нас, они так невинны. глядя на них
поют иволги и цветут даже ивы.

5.
За окном бара кажется, будто время остановилось,
влача свою скорбь в летнем зное,
времена года сменяют друг друга будто бы каждый час.
Старик кричит "Оставьте меня в покое, я живу ради вас".
Он выходит из бара, берет в продуктовом буханку, масло
и сыр. Видно лишь, как согнувшись спиной его силуэт
удаляется узкой тропой в мрачный лес.

Там пахнет сыростью, вокруг бегают лисы
и гризли медведи, куница собирает запасы,
все ждут нас, детей
и наших тоже детей,
мы все когда-нибудь уедем сюда,
доберемся на своих кораблях,
сквозь рваные дали и груды металлических свай,
там встретят нас звери, примут в свои объятия птицы
и это будет так же прекрасно, как когда-то
наши с тобой отношения.
Старик ест свой хлеб, смотрит в даль
и ждет в эту юдоль тех,
кто несет на плечах детство и юность.
Тут на деревьях утопает печаль,
растут свежие ягоды
и бобры строят ребятам качели,
тут не роют ямы и не бушуют метели,
звери и дети гибнут лишь там,
в ржавых строительных лесах
и продуваемых ветром косых бетонных домах.

Пора выпрыгивать из этих канав,
брать с собой скарб,
простыни, наволочки
и засыпать на мягкой траве,
волоча за собой звездную ночь.
На санях в темноте едут неспешно дети,
их сладостный сон охраняет тетерев.
Старик смотрит из леса на них и видит,
что они распутали свои сети,
забираясь все глубже в страну
восходящей луны и танцев у родника
со стройными нимфами.
Больше никто не наденет на тебя намордника,
все покрыто златыми листьями, кипами,
деревья полны сказками, книгами.

Льется песня в долине цветов,
раскрываются чресла и горит
забытый остов, мир стал болен
и плох. Старик ютится в корневищах
деревьев, там он находит приют,
засыпает, видя тысячи снов,
что ярко сверкают. Сверчки приютились
в складках его одеяния, он замер,
подобно каменному изваянию.
Тут все подобно статуям древних богов,
без изъяна и трещин, его конец -
лишь детства начало. Кудри свои опуская на землю,
он дает чернозему плоды, из которых выйдут ростки,
а затем с волшебным ароматом цветы.

6.
После таких всходов ты уже не ты,
мир верещит, полный красоты, без единой тюрьмы,
в которой каторжники влекли свое существования,
забывая дрожь и судороги от ласки и каянья,
ведь тут принимают даже Каина. Он стаскивает
с себя валенки годами затасканные, в краске
и катышках, ступает оголенными ступнями
по песку раскаленному, его укутали бризом
и волнами. Вольным став, видит в отражения глади
лицо ребенка, которого в детстве так берегли и
нежными руками гладили.

Когда-то целовали его, над первыми шагами
умиленно плакали, а он улыбался беззубым ртом
и все чаще вскакивал, пытаясь остановить
летящие мимо годы, как косяки чаек,
что уходят на юг безвозвратно. С отцом
ходили рыбу ловить, опуская на дно приманку
и самодельные снасти, оставались в палатке,
на ночь, в лесу, варили в повидавшем виды
котле уху, он рассказывал старику сказки,
учил его чувствовать и любить, где-то в далеке
пели свой гимн волки, а они до утра сидели у костра
и вели толки. И вот, стою у прохладной воды,
целующей его ослабевшие ноги, он вспоминал
и задавался вопросом -
"Почему в детстве мир казался понятней и ярче?
Был частью тебя, одним целым с тобой".

Голову старика оплетают дубовые ветви,
его терновый венок забытый в чужом пепелище,
там, откуда мы родом, не было запретов быть
честным и верным, не пахло там скверной.
Сквозь кожу горят яркими цветами огни,
по венам струятся гирлянды, старик готов
умирать и рождаться заново в этой тиши.
Мы плачем, смеемся, целуемся,
волоски на руках наполняются электричеством,
мы ворчим, тоскуем, ругаемся,
волосы на макушке становятся дыбом,
мы как цветы жмемся друг к другу и опаляемся.
Не выходим из бетонных коробок,
нам там так нравится,
впитывать себя в кровати и проникать в узоры обоев.
Старик падает на колени, рыдая, а там вдали
и киты и дельфины и море.

Он кричит, грозя кулаком небу, океану и звездам,
любите меня, любите, любите меня.
Нас не забыли и не забудут, я обещаю.
Вас вскроет галоперидоловая усталость,
но я буду носить в кармане горсти конфет
и дарить их встречным прохожим,
указывая путь к долине за этим
скрюченным, размалеванном дикими надписями
забором. Опустив голову Старик уходит с позорам,
ропща на тех, кто забыл в себе детей и рубит с плеча
топором по живому, с глазами цвета топаза.
Куда же делись те дамы, что так восхвалялись
страстью его, руками, что наполняла сила
и моложавым лицом? Где те, что остались навек,
до конца? Уходя после смерти в другую страну вместе с ним,
не боясь, источая всем телом заботы и ласки.

Он выходит из леса, смотрит по сторонам,
его рвет на проезжую часть и машины проносятся,
звонко гудя и смеясь.

7. никто не заметил, все кидают свой взор
лишь на педали - рули, трасса уносится вслед
его одиноким глазам, окутанным пеленой
в ночной тишине, старик слышит, как лис
шуршит под горой, в дальнем остроге
забытых восторгов, где волны поют серенады -
морские печали, и пчелы сторожат свои ульи,
что б лапой мохнатой мед не достал гризли медведь.

наверное так было положено,
старик твердил про себя
"я знаю мое дерево,
мне кажется, что это мой дом,
мне кажется, что это мой друг."

власть сухих веток разбавляли
лепестки павших роз,
мох протекал по ним, подобно ручью,
дорого так длинна,
есть радость, любовь,
я посадил дерево.