Алёша Попович - история и мифы 1. История

                1. ИСТОРИЯ


          Едет Алёша Попович по лесу и вдруг
          с дуба его окликает Соловей-разбойник:
          — Стой! Куда прёшь? А ну, плати денежку за проезд!
          — Ещё чего, это ты давай слезай с дерева и плати!
          — Да ты знаешь кто я такой? Да я от самого Змея Горыныча!
          — А я от Ильи Муромца!
          Соловей-разбойник вытаскивает мобильник и звонит:
          — Горыныч! Тут какой-то тип припёрся, говорит – от Ильи Муромца.
          Что? Понял! Щас слезаю.
                Анекдот               

     Фольклор – это уже не мифы, но ещё не история. Там можно найти и следы языческих преданий, и воспоминания о реальных событиях, да, вдобавок, щедро разбавленные фантазией рассказчиков. И в былинах об Алёше Поповиче всё это постоянно встречается. Персонаж этот неоднозначный: с одной стороны он богатырь и обороняет русскую землю, а с другой – ироническое отношение народа к попам перешло и на Алёшу. Прозвище подвело, вот сказители и наградили богатыря всевозможными пороками, особенно в тех былинах, где роль Алёши второстепенная.
     Вопрос о происхождении имени и прозвища Алёши Поповича достаточно исследован. Жил в XIII веке известный воин Александр Попович. Впрочем, известен он был по большей части в своём родном Ростове. Служил владимирскому князю Всеволоду Большое Гнездо, потом его сыну Константину, отправленному отцом на княжение в Ростов. Прославился Александр Попович не в сражениях с внешними врагами, а участием в княжеских усобицах. Помогал Константину в войне против брата Юрия, от его руки якобы пало множество владимирских ратников, как будто это не свои же русичи. Так что на роль общерусского героя Александр Попович определённо не тянет. Если он и герой, то местный, ростовский. После смерти Константина, если верить летописям (довольно поздним), Александр Попович перешёл на службу к киевскому князю Мстиславу Романовичу и погиб в битве на Калке (“Сведения о Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче по летописям” // “Песни, собранные П.В. Киреевским”, вып. II, с. XVII-XIX, М., 1861; Д.С. Лихачев “Летописные известия об Александре Поповиче” // ТОДРЛ, т. VII, с. 17-51, М.-Л., 1949).
     Ростовчане, конечно, превозносили своего героя. В войне со стольным городом Владимиром они считали себя правыми – Ростов намного древнее, а значит, по мнению ростовчан, и достойнее быть столицей. Погибших владимирцев им не жаль, местные летописцы с упоением вспоминали, сколько ратников князя Юрия так и осталось лежать не погребёнными, сколько костей насыпано по округе, перечисляли имена лучших владимирских витязей, погубленных Александром Поповичем. Его тогда называли не богатырём, а по-старому – “храбр”. Ростовчан можно понять, ведь их город давно не подвергался внешней угрозе, до них не докатывались вражеские нашествия и единственное, что могло возвеличить их Ростов, это борьба с Владимиром за первенство. И вдруг грянуло татарское нашествие, жуткий погром Руси затмил собой все предыдущие войны. Отсидеться было негде, и ростовчан постигла общая участь. Борьба с Ордой стала общерусским делом, а герои удельных битв сразу стали неактуальны. Вот тогда появились новые рассказы про Александра Поповича, в которых он превратился в воеводу князя Владимира и успешно воевал с печенегами:

     “Въ лЪто 6509 (1001). Александръ Поповичь и Янъ Усмошвець, убивый ПеченЪжьскаго багатыря, избиша множество ПеченЪгъ, и князя ихъ Родмана и с трема сыны его въ Киевъ къ Володимеру приведоша. Володимеръ же сътвори празднованiе свЪтло <…>
     Въ лЪто 6512 (1004). Идоша ПеченЪзи на БЪлъградъ; Володимеръ же посла на нихъ Александра Поповича и Яна Усмошвеца со многими силами. ПеченЪзи же слышавшее, побЪгоша въ поле”
                (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. IX, с. 68, М., 2000)

     Нет смысла посылать во главе войска двух воевод, голова должна быть одна. Скорее всего, первоначально тут рассказывалось о подвигах Яна Усмошвеца, а имя Александра Поповича к нему присоединили искусственно. Грандиозное бедствие стало причиной перевоплощения местных героев в общерусских, при этом от исторических прототипов в них осталось немного:

     “Из славнова Ростова, красна города,
     Как два ясныя соколы вылетывали,
     Выезжали два могучия богатыри:
     Что по имени Алешинька Попович млад
     А со молодом Екимом Ивановичем”
                (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №20, с. 98, М., 1977)

     Имя былинного персонажа слегка видоизменилось, но происхождение осталось прежним, ростовским. Сопровождает Алёшу какой-то Еким (побратим или слуга), а в летописи упомянут “Александро Поповичъ съ своим слугою с Торопом” (Никаноровская летопись. Сокращенные летописные своды конца XV в., ПСРЛ, т. XXVII, с. 234, М., 1962). Тороп неизменно находится рядом с Александром Поповичем, и они вместе гибнут в битве на Калке (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. X, с. 92, С.-Петербург, 1885). Для слуги к нему слишком пристальное внимание, он на равных с прочими витязями участвует в сражениях, его указывают в списке лучших “храбров”, его знают и ценят. Такого, как Тороп, насильно на службе не удержишь. Для Александра он, скорее, близкий друг, а может и наставник, хоть и незнатного происхождения. Правда, летописное имя не совпадает с былинным, но ведь оно мирское, обыденное, а тогда людям полагалось ещё и христианское имя. Может Торопа при крещении действительно назвали Екимом, а может и как-то иначе, в былинах имена второстепенных персонажей порой произвольно менялись. Приехав в Киев, Алёша, как и положено, представляется князю Владимиру:

     “Меня, асударь, зовут Алешою Поповичем,
     Из города Ростова старова попа соборнова”
                (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №20, с. 102, М., 1977)

     Но вот, что странно. Выехав из Ростова, на распутье богатыри увидели камень с надписью и тогда:

     “Взговорит Алеша Попович млад:
     А и ты, братец Еким Иванович,
     В грамоте поученной человек!
     Посмотри на каменю подписи,
     Что на каменю подписано”
                (Там же, с. 98)

     Где ж это видано, чтобы сын попа, да не знал грамоты? Кстати, Илья Муромец и Добрыня Никитич грамоту знали и читали надписи без чужой помощи. На Руси грамотность даже среди простого народа не была удивительна. И ещё одно наблюдение – в Киеве Алёша не встречает ни Илью, ни Добрыню, ни других богатырей, так что, кроме самого Алёши Поповича, Киев и оборонить-то некому. Остаётся предположить, что содержание былины относится к более раннему времени, когда Киевская Русь не успела сложиться, когда грамота распространялась слабо, и воин не был обязан её знать. Имя Александра Поповича оказалось связано с сюжетом, никакого отношения к нему не имеющим. Почему?
    В былине Алёша дважды бьётся с Тугарином и дважды его убивает. Оба раза описание, как самого боя, так и облика Тугарина не просто сильно отличаются, это вообще два самостоятельных персонажа и два отдельных сюжета, соединённых произвольно.
     Сначала на пути в Киев: “Пришел тут к ним калика перехожей”. Получив известие, что Тугарин задумал его убить, Алёша меняется одеждой с каликой, потом неузнанным подходит к Тугарину и лихо с ним расправляется. Еким в этом не участвует, оставаясь статистом (там же, с. 99-101). Ясно, что в первоначальном варианте герой был один, появление второго не предусматривалось. Тот же сюжет и в былине “Илья Муромец и Идолище”, основное его содержание – переодевание, чтобы остаться неузнанным, а потом расправа с противником. Связь между былинами можно объяснить только сходством имён главных героев (Алёша, Илья), должно быть, оба они обнаружили что-то общее с каким-то давним именем, забытым сейчас, но некогда знаменитым. На пиру в Киеве Алёша снова встретил Тугарина и сразу же принялся его задирать:

     “У моево сударя-батюшка,
     Федора попа ростовского,
     Была коровишша старая,
     Насилу по двору таскалася,
     Забилася на поварню к поварам,
     Выпила чан браги пресныя,
     От того она лопнула, –
     Взял за хвост, под гору махнул,
     От меня Тугарину то же будет!”
                (Там же, с. 103)

     В кабардинской сказке женщина по имени Лашин таким же образом бросает через плетень корову:

     “… одна корова не даёт себя доить. Рассердилась Лашин, схватила её одной рукой под брюхо и перебросила через плетень”
                (Кабардинские народные сказки, с. 10, М., 1969)

     Сходство между именами (Алёша, Лашин) и общий эпизод с метанием коровы наводят на размышления. Общий сюжет сказки практически точно совпадает с летописным рассказом о поединке киевского кожемяки с печенежским богатырём, очевидно, что у них должен быть общий источник. Только побеждает вражеского богатыря женщина. Так вот, женщины несли военную службу у жителей салтово-маяцкой культуры (С.А. Плетнева “На славяно-хазарском пограничье. Дмитриевский археологический комплекс”, с. 278-280, М., 1989; С.А. Плетнёва “Очерки хазарской археологии”, с. 39, 42, М., 1999), которая располагалась в приазовских степях и активно взаимодействовала как с народами Кавказа, так и со славянами. Население там было по преимуществу болгаро-аланским. Болгары и аланы селились в землях полян и наоборот, славяне проникали в степные земли. А значит, неизбежны контакты – экономические и культурные. Вот откуда в русских былинах удалые поляницы, на которых любили жениться богатыри. Образ женщины-воительницы восходит к сарматским временам, а аланы как раз потомки сармат. Похожий эпизод использован в поэме Низами “Искендер-наме”: когда войска Искендера начинают терпеть поражение, к ним на помощь приходит неизвестная воительница:

     “………………….. и вот без шелома
     Оказался носитель небесного грома:
     И явилась весна; как цветка лепесток
     Был отраден румянец пленительных щек”
                (“Искендер-наме” // Низами “Пять поэм”, БВЛ, т. 25, с. 675, М., 1968)

     И опять всё повторяется в былине “Про Василья Буслаева”. Когда дружина Василия в отсутствие своего предводителя начинает уступать новгородцам, вмешивается неизвестная “девушка-чернавушка” (случайно ли совпадение – у Низами рабыня, в былине чернавка?):

     “И тут девушка-чернавушка
     Бросала она ведро кленовоя,
     Брала коромысла кипарисова,
     Коромыслом тем стала она помахивати
     По тем мужикам новгородскием,
     Прибила уж много до смерте”
                (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №10, с. 51-52, М., 1977)

     Повторяемость сюжета свидетельствует об устойчивой культурной традиции, и поиск источника приводит к аланам. От них и кабардинская Лашин, и былинная “чернавушка”. Пускай Низами изобразил алан врагами, но свою воительницу он тоже заимствовал у них же. Сближению Руси и жителей салтово-маяцкой культуры помогало и то, что у них был общий враг – Хазария. Претендовали хазары не только на земли степной полосы, добрались они и до лесных краёв:

     “… наидоша я КозарЪ сЪдящая на горахъ сихъ в лЪсЪхъ и рЪша Козари: “платите намъ дань”
                (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 16, Рязань, 2001)

     Противоборство Руси с Хазарией происходило в VIII-X веках. Борьба оказалась тяжела, как-то после неудачной войны русским княжествам даже действительно пришлось выплачивать дань:

     “Въ лЪто 6367 (859). <…> Козари имаху на ПолянЪхъ, и на СЪверЪхъ и на ВятичЪхъ, имаху по бЪлЪй вЪвертцЪ отъ дыма”
                (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 18, Рязань, 2001)

     И вот какое совпадение: когда былинный Алёша Попович только выехал из Ростова, и ему ещё предстояло совершить свои подвиги, на распутье перед ним легли три дороги. И вели это дороги как раз в те три княжества, что подверглись нашествию хазар:

     “Первая дорога во Муром лежит,
     Другая дорога – в Чернигов-град,
     Третья – ко городу ко Киеву”
                (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №20, с. 99, М., 1977)

     Алёша выбрал свою судьбу и встретился с Тугарином. Имя Тугарин поразительно напоминает средневековое обозначение хазар – тогармы (на слух почти не отличить). Так хазары называли себя сами по имени своего мифического предка, об этом писал их царь Иосиф:

     “Письмо Иосифа, сына Аарона, царя Тогармского, к раб-Хасдаю, главе диаспоры, сыну Исаака, сына Эзры, сефардийцу, дорогому для нас и почитаемому нами <…>
     Ты спрашиваешь меня в своем письме, из какого народа, какого рода и племени мы (происходим). Знай, что мы (происходим) от сынов Иафета, от сынов его сына, Тогармы. Мы нашли в родословных книгах наших предков, что у Тогармы было десять сыновей, и вот их имена: первый - Агийор, (затем) Тирас, Авар, Угин, Биз-л, Т-р-на, Хазар, З-нур, Б-л-г-д, Савир. Мы происходим от сыновей Хазара; это седьмой (из сыновей)”
                (П.К. Коковцов “Еврейско-хазарская переписка в X веке”, с. 72-74, Л., 1932)

     Та же версия приводится в еврейском средневековом анонимном произведении “Иосиппон”:

     “Тогарма составляют десять родов, от них Козар, Пецинак, Алан, Булгар, Канбина, Турк, Буз, Захук, Угр, Толмац”
                (“Древняя Русь в свете зарубежных источников”, т. III, с. 171, М., 2009)

     Хазары или тогармы (на Руси тугары) стали злейшими врагами для юго-восточных русских княжеств, но угрожать отдалённым землям они не могли, да и страшно в лесах. Потому прочим княжествам не с руки было воевать с хазарами, своих забот хватало. Союзников следовало искать среди болгар и алан. Как отголосок этой борьбы появились предания о герое – победителе хазар, а может, вдобавок, и песни. Разные варианты исполнялись и лесными жителями, и степными и все считали этого героя своим. Имя героя напоминало и Алёшу, и Лашин, а в польской хронике упомянуты два персонажа по имени Лешек: один из них якобы хитростью победил Александра Македонского, а другой – Юлия Цезаря (“Великая хроника о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв.”, с. 58-61, МГУ, 1987). Хвастливая и неправдоподобная байка абсолютно недостоверна с исторической точки зрения, но она не могла быть и фольклором, потому что связана с реальными людьми, жившими в такой древности, когда Польши и в проекте не значилось. Вздорная и лживая пустышка, каких ещё много в этой хронике, не в состоянии возвеличить польских правителей в силу своей нелепости. Хроника создавалась в XIV веке (там же, с. 15), когда польские короли стремились оправдать и обосновать свои претензии на западнорусские земли. Скорее всего, имя Лешек хронисты попросту позаимствовали в русской былине, выдавая собственные измышления за народное предание.
    О древности образа Алёши напоминает ещё такой момент – в былинах его постоянно, к месту и не к месту называли смелым: “Стольки не ходи за смелаго за Олешу за Поповица” (А.Ф. Гильфердинг “Онежские былины”, т. I, №33, с. 226, С.-Петербург, 1894). Никого другого так не называли, только Алёшу, даже если это и не требовалось. Слово “смелый” превратилось как бы во второе имя и уже не несло смысловой нагрузки. Просто сказители так восприняли непонятное им древнерусское слово “храбр”, означавшее – воитель (И.И. Срезневский “Материалы для словаря древнерусского языка”, т. 3, с. 1394, С.-Петербург, 1912), и обозначение профессионального воина приняли за эпитет. А другие богатыри появились в русском эпосе позднее, когда слово “храбр” уже вышло из употребления.
     Утверждать, что Тугарин – непременно воплощал собой весь хазарский народ, было бы не совсем правильно. Хазар на Руси знали именно как хазар, а не тогармов. Алёша в этой былине – главный русский герой, значит, Тугарин должен быть главным хазарским героем. А кто у хазар главный герой? Тогарма, его почитали более всех. Никакой абстракции – лучший из русичей одолел самого ненавистного из хазар.
     Хазарским влиянием можно объяснить бытование на Руси некалендарного имени Тугарин (Н.М. Тупиков “Словарь древне-русских личных собственных имен”, с. 403-404, С.-Петербург, 1903; М.Я. Морошкин “Славянский именослов”, с. 195, С.-Петербург, 1867; С.Б. Веселовский “Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии”, с. 324, М., 1974; Н.Н. Харузин “К вопросу о древне-русских некалендарных именах”, с. 6, М., 1893; А.И. Соболевский “Заметки о собственных именах в великорусских былинах” // “Живая старина”, вып. II, с. 105, С.-Петербург, 1890). После гибели Хазарии это имя со временем перестало восприниматься как чужое, да и сохранилось оно только в русских преданиях. О его происхождении люди не задумывались.
     Теперь о том, что в образе Алёши Поповича осталось от живого человека. В описании второго боя Алёши и Тугарина заметны следы языческой мифологии, но их влияние на ход событий невелико. На этот раз Алёша встречает Тугарина на пиру у князя Владимира и немедленно начинает его оскорблять. Нет никаких причин для ссоры, они даже незнакомы, но Алёше всё не нравится, и он изводит соперника по любому поводу. Ест, мол, слишком много. Ну и какое дело ему – запасы-то княжеские. Княгиня засматривается на Тугарина. Ну и зачем влезать в семейные дрязги – сами разберутся. Своими выходками Алёша доводит Тугарина до бешенства и вынуждает-таки вызвать его на поединок. И ведь нигде не говорится, что Тугарин злодей. Он пирует у князя, как один из дружинников, только особо приближённый, фаворит. А кое-где он даже прямо назван возлюбленным княгини (В.Ф. Миллер “Былины новой и недавней записи”, №40, с. 100, М., 1908). Княгиня и посодействовала карьере “друга милаго”. Вот в этом-то вся причина. Алёша специально провоцировал соперника, чтобы получить законный повод с ним расправиться, а затем занять освободившееся место. Приезжий выскочка не может рассчитывать на помощь и поддержку, окружающие сочувствовали не ему, а Тугарину:

     “И все за Тугарина поруки держат:
     Князи кладут по сту рублев,
     Бояра – по пятидесят,
     Крестьяна – по пяти рублев
     ……………………………….
     А зо Алешу подписывал
     Владыка черниговской”
                (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №20, с. 104, М., 1977)

     Единственное, что может обелить Алёшу, так это очернение его супротивника, вот сказители и назвали его Тугарином. А со злодеем можно не церемониться. Благосклонность к Алеше черниговского владыки трудно объяснить, если на признать родство былинных образов Ильи Муромца и Алёши Поповича. А Илья Муромец спас Чернигов от вражеского нашествия.
     От язычества остались крылатый конь Тугарина и способность Алёши вызывать грозу. Но затем уже происходит обычный богатырский поединок. В бою Алёша Попович использует различные воинские приёмы. Для Ильи Муромца и Добрыни Никитича они бесполезны, сила этих богатырей непомерна, как стихия, которой невозможно сопротивляться. Алёша тоже богатырь, но для победы ему необходимо ещё и мастерство:

     “Горазден Алеша был ножи хватать,
     Хватал за черенья, за ножовыя”
                (“Песни, собранные П.В. Киреевским”, вып. II, №3, с. 68, М., 1861)
     Или:

     “Да как был Олешенка востер собою,
     Завернулся он за ту гриву лошадиную,
    Промахнулся тут Тугарин тот неверный,
     Ушло с рук кинжалище булатное,
     Ушло в землю до череня.
     Как был Олешенка востер собою,
     Повывернулся тут он из-за гривы лошадиноёй,
     Ен ударит своей палицей военноей Тугарина”
                (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. II, №99, с. 210, С.-Петербург, 1896)

     Алёша в разных вариантах былины применяет то ловкость, то хитрость, но только не магию. Убив Тугарина, он доказывает своё право на высокое положение при княжеском дворе. Теперь князь Владимир вынужден принять новичка:

     “Говорил Владимер-князь:
     “Гой еси, Алеша Попович млад!
     Час ты мне свет дал,
     Пожалуй ты живи в Киеве,
     Служи мне, князю Владимеру,
     До люби тебе пожалую!”
                (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №20, с. 105, М., 1977)

     А новоявленный фаворит осмелел настолько, что позволил себе высокомерно обращаться к князю с княгиней: “Как был-бы ты да не мой бы дядюка <…> Как-бы не тетушка была-бы” (Н.С. Тихонравов и В.Ф. Миллер “Русские былины старой и новой записи”, №29, с. 101, М., 1894). Может быть, именно из-за родственных чувств в этой былине перед поединком за Алёшу Поповича ручался один только князь Владимир в противовес всему городу (там же, с. 99). Вторит Алёше и Добрыня:

     “Только не ходи-ко ты за смелаго за Олешу за Поповица,
     За роднаго за племника
     За князя за Владимироваго”
                (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. II, №107, с. 247, С.-Петербург, 1896)

     В других былинах племянником киевского князя называли то Добрыню, то Ермака. Когда записывались былины, русский эпос уже отживал. Сказители ещё помнили, что у былинного Владимира непременно должен быть какой-то племянник, и пытались подобрать на эту роль кого-нибудь из знаменитых богатырей.
     Вполне по-человечески показан Алёша Попович и в истории с сестрой Бродовичей. Братья Бродовичи (или Збродовичи), узнав, что их сестра тайно встречалась с Алёшей, вздумали её казнить, но богатырь отбил у них девушку силой, увёз её с собой и потом женился на ней (“Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, т. I, №68(104), с. 309-311, М., 1904; “Беломорские былины, записанные А. Марковым”, №93, с. 476-478, М., 1901). Похищение ради женитьбы было в обычае у языческих славян, позднее оно стало элементом свадебного обряда:

     “… брака у нихъ не бываше, но умыкиваху у воды дЪвица <…> схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бЪсовьская игрища, и ту умыкаху жены собЪ, с неюже кто съвЪщашеся; имяху же по двЪ и по три жены”
                (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 12-13, Рязань, 2001)

     Возможно, отзвуком тех давних времён была былина, в которой Алёша приехал “Из циста поля да от синёго моря” и туда же потом увёз похищенную им девушку (“Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, т. I, №45(81), с. 260, М., 1904). Похищая сестру Бродовичей, Алёша Попович поступил, как истинный язычник. Он могучий воин, способный открыто забрать приглянувшуюся девушку, даже вопреки воле её рода. Сила его велика, но это человеческая сила. Боги тоже порой сходились с земными женщинами и у тех потом рождались герои, вот только богам незачем устраивать свадьбы. Боги слишком могущественны, чтобы обращать внимание на человеческие условности.
     В.Я. Пропп в своём исследовании целиком на стороне Алёши Поповича. Он указал на жестокость братьев, которые держали свою сестру под замком, в заточении. На княжеском пиру они хвалились сестрой, словно бездушной вещью, совсем не думая, что жизнь у девушки совершенно безрадостна и она тихо увядает. Так что Алёша предстаёт здесь не столько похитителем, сколько спасителем несчастной узницы. Он остановил пьяную похвальбу братьев, насмешливо заявив, что давно уже ходит к их сестре и никакие запоры ему не помеха. Алёша специально дразнил Бродовичей, издевался над ними, чтобы заставить их вывести сестру из дома. Сводить счёты с богатырём братья побоялись – соотношение сил не сопоставимо – и всю злобу попытались выместить на беззащитной сестре. И тут “совершенно неожиданно является Алеша во всем блеске своего богатырства” (В.Я. Пропп “Русский героический эпос”, с. 418-427, М., 1999).
     Откуда взялись Бродовичи, сейчас можно только гадать. Может когда-то существовало такое племя, может это родовичи-сородичи, а может, имелись в виду бродники. Бродниками назывались выходцы с Руси, населявшие причерноморские степи в XII-XIII веках, предшественники (но не предки) казаков. Если имелись в виду они, то это подтверждает южное происхождение былинного Алёши Поповича. На основе былины были сложены народные баллады “Федор Колыщатой” и “Иван Дудорович и Софья Волховична” (“Исторические песни. Баллады”, СРФ, с. 47-48, 54-57, М., 1991; “Былины. Исторические песни. Баллады”, БВЛ, с. 546-549, М., 2008). Сюжет в них изменён в угоду христианскому жизненному укладу, но прозвище девушки – Волховична или волшебница уводит в языческие времена, когда на Руси жили настоящие волхвы.
     Есть былины, где Алёша не похищает, а напротив – спасает девицу. Чужеземный властитель силой забирает княжескую племянницу Марфу или Анну и увозит её на своём корабле. Княжну сопровождает Алёша Попович, по дороге он находит возможность расправиться с похитителями. Тем временем, на другом корабле их догоняет Добрыня и вместе богатыри возвращают княжну в Киев (Н.Е. Ончуков “Печорские былины”, №73, 292-297, С.-Петербург, 1904; “Былины Печоры и Зимнего берега. Новые записи”, №83, с. 234-236, М.-Л., 1961; “Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, т. I, №33(69), с. 237-238, М., 1904; Там же, т. III, №107(411), с. 565-568, С.-Петербург, 1910). Что-то здесь осталось от мифологии, имя злодея – Гремит, Гремин или Идойло явно связано с язычеством. Но ситуация вполне жизненная. Победители нередко брали заложников, чтобы обеспечить лояльность побежденных. И лучше всего для этого подходили близкие родственники правителя, тогда ему некуда деваться. Из всех врагов древних русичей на такую акцию были способны только хазары, больше некому. Успешная операция по спасению заложников позволяла развернуть борьбу с захватчиками. И неудивительно, что этот подвиг прославляли в песнях.
     Пришлось Алёше Поповичу спасать и свою сестру. Отбил он как-то у татар девушку, и совсем было собрался жениться на ней, но, расспросив, узнал, что оказывается – это его родная сестра (“Былины и исторические песни из Южной Сибири. Записи С.И. Гуляева”, №31, с. 111-113, Новосибирск, 1939). Тоже бывает. Воин так долго отсутствовал в родном доме, что и не заметил, как его маленькая сестрёнка выросла.
     В былине “Богатырское слово” действуют сразу семь богатырей. Узнав, что богатыри из Царьграда намерены захватить Киев, русские богатыри сами наведались в Царьград для вразумления его правителей. Алёша Попович выглядит среди соратников вполне достойно, только ведёт себя уж очень задиристо и несдержанно (Е.В. Барсов “Богатырское слово в списке начала XVII века” (Записки Имп. АН, т. XL, прил. №5, с. 12-27, С. Петербург, 1881). Взрывной характер Алёши определяется его положением в главной богатырской тройке, заключающей в себе три возрастные категории с присущими каждому возрасту человеческими особенностями: 1) старший – знания и опыт; 2) средний – спокойствие и надёжность; 3) младший – горячность и нетерпеливость. Былинный образ Алёши Поповича соответствует особенностям младшей возрастной категории.
     В этой былине из всех участников Алёша наиболее заметен, к тому же в плен к богатырям угодил Тугарин Змеевич, а это значит, что история о противоборстве Алёши и Тугарина серьёзно повлияла на сюжетную линию былины. Оказало воздействие на былину и летописное сказание о походе князя Олега на Византию в 907 году. Конечная цель в обоих вариантах одна – Царьград, а имя Олег близко по звучанию к имени Алёша, только намного древнее его. Противники, правда, традиционно названы татарами, ну так былина и не рассказывает о конкретном походе. Зато в ней содержится достоверное свидетельство – у цареградских властей было в обычае натравливать на Русь всевозможных врагов:

     “Пачинакиты, связанные дружбой с василевсом и побуждаемые его грамотами и дарами, могут легко нападать на землю росов и турок, уводить в рабство их жен и детей и разорять их землю”
                (Константин Багрянородный “Об управлении империей. Текст. Перевод. Комментарий”, с. 39, М., 1991)

     Внешняя политика ромеев не была секретом для их соседей, у которых росло желание наказать провокаторов за их вероломство, а Русь для этого имела все возможности. И наказывали, и вразумляли.
     У Алёши Поповича не было одного исторического прототипа. Его образ соткан из обрывков языческих сказаний, приспособленных к эпохе борьбы с Хазарией. Связь Алёши с последующими событиями вторична. Несмотря на позднейшие добавления и на сильное влияние христианства, основа образа осталась прежняя.