Мечтала ли я о школе

Глава восьмая из повести "Не такая"

Мечтала ли я о школе? Как и для любого ребёнка-дошколёнка, школа представлялась мне каким-то очень важным этапом, какой-то неотъемлемой частью заветного взросления. Но в жизни, - а я это знала на основании уже
кое-какого набранного семилетнего опыта, - бывает разное... 

А вдруг я буду какой-то "не такой" среди других "нехромающих" детей? А голова моя, набитая до отказа огромным количеством прочитанных беспорядочно книжек, и мой здоровый эгоизм залюбленного до смерти единственного позднего ребёнка, - придутся ли по душе моим вожделенным новым школьным друзьям?

Ох, права была моя чудесная мамочка, когда, глядя как я, наполеоновским жестом указывая на дверь моей самой лучшей подруге, которая, единственная, сносила мои "выбрыки", чеканила:

 - Выйди вон! Покинь мой дом! Я больше не хочу тебя знать! - горько и провидчески вздыхала и бормотала себе под нос: 

 - Господи! Как же ты жить-то будешь?

Подруга не спорила. Тихонько собрав свои рисунки, куклы и книжки, она, потупив свои, необыкновенной красоты, чёрные украинские глаза-"очи", испарялась, зная, что через час я "пришкандыбаю" мириться, обнимать её и страстно просить прощения, и звать вернуться ко мне в дом, где мама шила нашим куклам такие восхитительные наряды!

И это всё притом, что подругу свою старшую я буквально обожествляла, считая её своим учителем и проводником по жизни! Такую же просветительскую роль, но уже в зеркальном отражении, играла я для своей "младшей" подружки Талочки. Это была удивительной красоты соседская девочка, живущая в другом конце переулка в семье очень состоятельных родителей, с двуми няньками: "малайкой" и "большайкой".

Родители Талочки играли важную роль в жизни нашего города, души не чаяли в старшем своём ребёнке, видимо интуитивно зная наперёд, что растят "принцессу". Да так оно, собственно, и вышло. Об этом я поведаю немного позже. А няньки не давали шагу ступить самостоятельно этой живой кукле, одевая её в безумной красоты наряды и кормя буквально из ложечки!

Мои "пацанские" наклонности, - я продолжала пребывать в почётной роли вратаря футбольной команды переулка, - сначала повергали талочкиных родителей в шок, но потом они разглядели во мне книгочея и полиглота, да и папин авторитет сыграл свою роль, - и милостиво разрешили "принцессе" со мной общаться... Не очень-то было и надо! Шестилетняя Талочка-кукла к тому времени ещё ничего интересного не прочла, так как была абсолютно безграмотна!

Я с жаром новоиспечённого "гуру" бросилась исполнять свои просветительские обязанности и обучать читать, писать, высказываться, мыслить, наконец! Даже мой бог, моя старшая подруга Наташа, которая к тому времени уже обучалась в таинственной английской гимназии и целые дни напролёт учила вожделенный иностранный язык, была на время отодвинута на второй план.

А я открывала всё новые и новые горизонты моей благодарной ученице! А та, в свою очередь, почтительно боготворила меня, как и я два года назад мою первую учительницу, и читала, и считала, и познавала азы ораторского искусства! Талочка сохранит ко мне восторженное отношение на всю жизнь, даже став "марокканской" принцессой...

Сейчас я понимаю, что мы все трое, - едва ли не единственные девчонки густонаселённого детьми переулка в центре провинциального городка в Центральной Украине - все были "не такими", все были "белыми воронами", хотя я лично об этом и не подозревала, пока в один из дней не очутилась в первом классе близлежащей школы. 

Школа находилась в самом центре, возле огромного, небывалой красоты, парка, построенного, как говорили, на месте старого кладбища. Парк был гордостью города: в его тенистых длинных аллеях гуляла разряженная публика, кружили карусели, продавали вкуснейшее сливочное мороженое в стаканчиках или в вафлях! Школа, - новая, огромная, трёхэтажная, как следствие послевоенного "бэби-бума", - выходила окнами на заветный парк...

Родители некоторое время сомневались, не оставить ли меня на "домашнем обучении", - особенности физического развития, несносный характер и непомерные амбиции говорили в пользу такого плана, - но папа был непреклонен:

 - Ты будешь, как все: бегать и прыгать на уроках физкультуры, собирать металлолом и макулатуру, учить буквы(!) и счёт!

(Боже мой! сам же рассказывал, что моё первое слово было: "сантиметр"!)

 - Ты будешь, как все, без всяких поблажек, носить школьную форму и обычную обувь, ты будешь сама таскать свой потфель. Ты будешь учиться так, чтобы я мог тобой гордиться, наперекор всем врачам и всем их долбаным прогнозам!

Дорогой мой! Я до сих пор живу по твоим рецептам... Я никогда не отступила от твоей программы - ни в чём не давать себе поблажки, быть, как все, хотя бы внешне, внутренний же мой мир - это уже моё сугубо личное дело...

Первый и единственый раз, если не считать выпускного вечера (но уже в другой школе), мои родители зашли на школьный двор. Первого сентября двор школы кишел школьниками, учителями, их родителями! Мне заплели толстенную длинную косу с огромным белым бантом (ох, уж мне этот бант - стыдоба!), обрядили в форму с белым фартуком (ненавижу!), дали в руки букет и подтолкнули к стайке первоклассников во главе с сухопарой пожилой учительницей с поджатыми губами. Я поковыляла к классу.

Классу я не понравилась. Дети перешёптывались и хихикали, глядя на меня. Я оглянулась на родителей: маленькие мои папка с мамкой, чуть не плача, глядели на меня во все глаза, поддерживали, опекали... На расстоянии.   

К группке хихикающих подскочил один из моих сотоварищей по футбольной команде в переулке и дал пару "лещей". Хихиканья смолкли. Я училась понимать, что дети - жестокий народ, и начинала вырабатывать в себе "инстинкт джунглей"...

Учительница отдала какие-то свои первые распоряжения и повергла меня в шок! Она говорила неграмотно: не теми словами и с не теми ударениями, к которым призывал литературный язык! Школа начинала мне явно не нравиться! 

На первом уроке мы писали палочки. Дети старались следовать объяснениям и старательно корпели над тетрадками, высунув язычки... Я же, презирая неправильности языка учительницы, слушала "в пол-уха" и, начертав что-то по-быстрому в тетради, протялула задание учительнице. В глазах потемнело: на меня смотрела огромная жирная красная "двойка"!

Спешу успокоить своих дорогих читателей: "двойка" была первой и последней в моей школьной жизни. "Тройки" (две в седьмом классе, - одна по геометрии и одна по рисованию) и несколько текущих "четвёрок", каждую из которых я помню и по сей день, - вот и все мои отклонения от стандарта "отлично" за все мои школьные годы.

Но та первая "двойка"...

- Да ты не только хромая, ты ещё и дурная! - прошипел сзади какой-то сопливый пацан. 

Я не раздумывала долго, - реакция вратаря сработала мгновенно, - развернулась и со всей силы "звезданула" по лопоухой голове! У пацанёнка хлынула носом кровь, а меня схватила за руку и потащила в учительскую моя несимпатичная первая учительница. Из учительской позвонили папе и он выписал для школы свои первые грузовики макулатуры и металлолома...

В глаза в классе меня больше не дразнили. Учительнице я так и не смогла простить неграмотности речи и ограниченный кругозор,  хотя она, как бы ей этого ни хотелось, не ставила мне больше ни одной оценки, ниже "пятёрки" - училась я, как зверь!

Одноклассники меня уважали. На расстоянии. Как бы мне хотелось принять участие в их дурацких игрищах в коридоре на переменках, как бы я с удовольствием пошепталась с девчонками в уголках коридоров об их "секретиках" и посплетничала бы! Но, увы, я становилась всё глубже и глубже "белой вороной", не такой, как все, - "отличницей" и "зубрилой", - что в этой среде было ой как не в почёте!

Спас меня тогда от тотального разочарования в жизни городской Дворец пионеров и, в частности, кружок художественного чтения. Дворец пионеров находился рядом с городской детской библиотекой - моим вторым домом. Великолепно сохранившийся барский особняк (в годы оккупации там располагалось гестапо) поражал моё семилетнее воображение немыслимой красоты фасадом, широкими мраморными лестницами, бесчисленными анфилладами комнат с кое-где сохранившимися люстрами! Говорили, что эта старая часть города, с некоторыми, чудом оставшимися домами, строилась по проектам самого Расстрелли! Уж не для графьёв ли Бобринских (смотри предыдущие главы)? 

Однажды в школу в поисках будущих кружковцев пришла красивая молодая женщина, Людмила Ивановна, актриса, а тогда жена и домохозяйка, и попросила первоклашек что-нибудь прочесть наизусть. Я, как всегда, "выпендрилась" - прочла кусок из "Илиады" Гомера, с чем и была тут же зачислена в кружок.

Людмила Ивановна работала со мной над текстами очень кропотливо, совсем так, наверное, как ещё недавно её учили в театральном. Мы разучивали коротенькие тексты к городским детским мероприятим, обращения детей к главе администрации, стихи для чтения с городских эстрад... 

Она обучала меня мастерству художественного чтения самозабвенно, взахёб! Иногда ругала, иногда подхваливала. Часто рыдала от бессилия, если ничего не получалось и тут же хохотала вместе со мной от радости, если, как ей казалось, мы одерживали маленькую профессиональную победу!
 
 - Нет, прикрой звук, как в вокале: О-о-о! "Огонь и пепел сё-ё-ёл сожжённых..."

И я в сотый раз отрабатывала какую-нибудь фразу в литературном монтаже к очередному празднику. Как мне понадобилась эта школа милой молодой актрисы в будущей жизни! Я стала считать свою жизнь неотъемлемой от сцены. Я - актриса, и этим всё сказано. Теперь было понятно, почему "не такая", по крайней мере, мне самой.

Почти ежедневные выступления где-то, ведение концертов на городских площадках, чтение стихов на конкурсах, детские роли в городском театре... Да и потом, забегая наперёд, - агитбригада МВТУ имени Баумана, концерты Московского камерного хора студентов, Чемпионат по русской словестности в Германии совсем недавно...

 - Как же ты читаешь свои стихи! Никогда не слышал ничего подобного! - главный судья Чемпионата, известнейший московский поэт. 

А тогда всё это только начиналось. С маленькой комнатки под крышей помещичьего дома, отданной под городской кружок художественного чтения...

Несмотря на острый дефицит времени, в школе я была отличницей, начинала писать стихи, выступала в концертах. В классе меня не любили - "выскочка", хромота жить не мешала, родители меня уважали и гордились мною.

(Продолжение следует)