на Патриарших прудах

В сцене на Патриарших прудах, открывающей роман “Мастер и Маргарита”, внимание современного читателя чаще всего привлекает фигура Воланда, с появления которого и начинается все самое интересное.
Но само появление Воланда и его последующий рассказ о Понтии Пилате и Иешуа спровоцированы беседой крупного литературного чиновника Берлиоза и пролетарского поэта Бездомного. Без нее не могли бы состояться не только повествование Воланда и роман Мастера, но и роман самого М. А. Булгакова. Беседа литераторов представляет собой, по сути, двойную смысловую завязку как древнего, так и современного сюжетов романа и касается некоторых главных тем идеологической борьбы 1920-х годов.
Как известно, содержанием беседы литераторов является критика Берлиозом заказанной Ивану Бездомному антирелигиозной поэмы об Иисусе Христе. О самой поэме сказано довольно кратко: “Иисус у него получился, ну, совершенно живой, некогда существовавший Иисус, только, правда, снабженный всеми отрицательными чертами Иисус”. Берлиоз же именно в допущении “некогда существовавшего Иисуса” усматривает главную методологическую ошибку автора. В современных прочтениях романа этот персонаж, как правило, предстает выразителем общих мест официальной атеистической пропаганды 1920–1930-х годов, утверждавшей мифологическую теорию происхождения христианства.
Смысл этой сцены как будто бы ясен. Между тем в беседе литераторов отражена уже забытая сейчас, но совершенно очевидная для современников, особенно таких пристрастных современников, как М. Булгаков, драматургия антирелигиозной борьбы 1920-х годов, завершившейся в основном к концу десятилетия. Более того, беседа точно указывает на разрешение главных коллизий этой борьбы, обусловленных столкновением различных подходов к решению так называемой “проблемы Христа”.
Понятие “проблема Христа” или “проблема Иисуса”, введенное в научный обиход еще на рубеже XIX–XX веков немецкой либеральной теологией, было широко распространено в советской атеистической прессе и теоретических дискуссиях 1920-х годов. Оно обозначило главный нерв всей антирелигиозной кампании эпохи. Это прекрасно понимали как ее непосредственные участники, так и не вовлеченные в нее современники. Решалась “проблема Христа” на нескольких уровнях одновременно. С одной стороны, она оказывалась чрезвычайно важной в формировании научной атеистической доктрины как основы мировоззрения нового мира. С другой — она же была одной из самых популярных тем антирелигиозного агитпропа. Очевидно, поэма Бездомного как раз и представляла собой одно из решений “проблемы Христа” в сатирической литературе своего времени. Попробуем, несмотря на достаточно краткое изложение сути поэмы в романе, реконструировать ее методологические предпосылки и ее контекст, чтобы представить, насколько она соответствовала тактике и стратегии советского безбожия тех лет.
Известно, что власть отводила художественной литературе важную роль в деле борьбы с “религиозными предрассудками”, о чем свидетельствуют многочисленные партийные документы 1920-х годов. Но в них же мы видим постоянные сетования на низкое качество антирелигиозной художественной литературы. И в конце десятилетия этот вопрос сохранял свою остроту: на II Всесоюзном съезде Союза воинствующих безбожников в 1929 году о слабости этой литературы говорили сами литераторы. Так, М. Горький, выступая на открытии съезда, отмечал недопустимость в литературе “грубых средств” в борьбе с религией.
Но именно “грубые средства” преобладали в богоборческой литературе, имевшей ернический и откровенно пародийный характер. Массовыми тиражами выходили “антирелигиозные сборники”, “антипасхальные сборники” с преобладанием анекдотов, частушек, стихов и скетчей антицерковной и в целом антихристианской направленности. В них нередко включались и тексты, прославлявшие идеологов нового мира в травестированной богослужебной форме (об уровне таких переделок свидетельствуют, например, слова из “Акафиста Марксу”: “Радуйся капитализма по швам трещению, / Радуйся по всем странам рабочих волнению, / Радуйся, о Марксе, великий чудотворче!”). Создавались антирелигиозные пьесы для любительской постановки в клубах безбожников — например, широко известная в середине 1920-х годов пьеса Я. Резвушкина “Суд над богом”. “Безбожные песенники”, как авторские, так и коллективные, регулярно публиковали различные версии “Гимна безбожников”, который — в духе времени — предлагалось исполнять на мотив “Интернационала”. Вот характерный пример зачина такого гимна, сочиненного С. Городецким, некогда певцом Ярилы и опоэтизированного древнеславянского язычества: “Долой с земли свободной бога! / Долой насилье лжи и тьмы! / Наука — верная дорога, / И только ей поверим мы. / Долой поповские вериги! / Конфуций, Моисей, Аллах, / Христос и все творцы религий / У нас не числятся в богах”. Стремительно нарастал поток пародийных переделок Священного Писания, чаще всего стилизованных под раёшник, содержавших резко отрицательное изображение Иисуса Христа. Нередки были и заостренно-кощунственные обыгрывания евангельского сюжета, например, “благовещенские частушки” в “Безбожном песеннике” 1927 года, выполненные в духе псевдонародной “Гавриилиады”.
Развенчание евангельского образа Иисуса Христа в сатирической литературе того времени, помимо соответствия законам жанра, опиралось еще и на целую традицию очернительства Христа, достаточно полно представленную в советской печати 1920-х годов как переводными, так и отечественными авторами. Эта очернительская традиция была хорошо известна современникам и, безусловно, М. Булгакову. В трактовке личности Иисуса Христа она неизменно выдвигала на первый план два основных мотива — душевной болезни, сопряженной с галлюцинациями, и обмана. Так, например, в пародийных переложениях Евангелия у ряда западных авторов, неоднократно издававшихся в советской России в 1920-е годы, главный герой подавался то как персонаж грубый и злой, обманувший своих последователей мнимой смертью на кресте (Э. Даенсон. “О боге и черте”), то как честолюбивый мечтатель, психически неустойчивый, страдавший манией величия и также обманувший свое окружение (Г. Эферот. “Библия безбожника”) и т. п. Наиболее знаменитой иностранной книгой такого рода было “Занимательное евангелие” французского богоборца Л. Таксиля, дававшее крайне непривлекательные образы Иисуса и учеников, безумцев и обманщиков одновременно.
Характерно, что версия безумия Иисуса, в истории европейской мысли восходящая к “Антихристу” Ф. Ницше, в такого рода разоблачениях утрачивала всякий романтический призвук “высокой болезни” и превращалась в сугубо клиническую картину сумасшествия. В этом качестве она привлекала даже специалистов в области психиатрии. В 1927 году в одном из выпусков “Клинического архива гениальности и одаренности” было опубликовано изложение работы французского врача А. Бине-Сангле “Безумие Иисуса” (в советском издании озаглавленное “Иисус Христос как тип душевнобольного”), в которой развивалась тема наследственной психофизической патологии основателя христианства и обусловленной этим выморочности самого учения. Иисус и его ученики трактовались как параноики, страдавшие навязчивыми галлюцинациями.
Самой ранней и в то же время одой из самых свирепых публикаций советских авторов явилась статья И. А. Шпицберга “Религиозная язва” (1919 год). В ней автор, обыгрывая те же мотивы безумия и обмана, изобразил чудовищную и подробную клиническую картину психической и физической дегенерации Иисуса и всей его семьи, отмеченных печатью вырождения и хронического алкоголизма. Следует отметить, что и в дальнейшем у советских авторов, видимо, сознательно или бессознательно проецировавших на объект своих разоблачений особенности отечественных недугов, алкоголизм являлся обязательной составляющей душевной болезни Иисуса.
В целом тот неблаговидный персонаж, который возникал у западных и советских очернителей Христа, заключал в себе такую гремучую смесь качеств, как религиозный фанатизм и алкоголизм, склонность к политической интриге и обману, честолюбие, мания величия и паранойя. Образ этот, при всей грубой тенденциозности и карикатурности, имел объективные, вряд ли осознававшиеся его авторами соответствия в эпохе в том новом типе руководителей человечества, который возникал в это время. Метафизический аспект этой ситуации точнее всего может быть выражен словами апостола: “Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет” (Галат. 6:7).
Даже в художественной литературе тех лет, обращавшейся к евангельскому сюжету, мотивы безумия и обмана играли существенную роль в построении образа главного героя. Такие произведения, при общей критической оценке Иисуса-человека, могли порождать двойственное восприятие этого образа и даже определенное сочувствие к нему. Например, в пьесах А. Иркутова “Иисус Назареянин” и С. Чевкина “Иешуа Ганоцри. Беспристрастное открытие истины”, опубликованных в 1922 году, двойственность главного персонажа обусловлена его самообманом и связанным с этим невольным обманом своих учеников. У Иркутова это “александрийский философ”, слабый и мечтательный, не имеющий сил следовать собственным принципам. У Чевкина (в его пьесе часто видят один из литературных источников древних глав “Мастера и Маргариты” или, по крайней мере, имени персонажа, хотя, строго говоря, такая форма имени нередко появлялась в 1920-е годы в переводных работах критиков Евангелия) Иисус — “демагог-неудачник”, жертва самовнушения, убедивший себя в своем богосыновстве. Причем в обоих произведениях герой наделен чертами психической неуравновешенности, а у Иркутова — даже явных психофизических отклонений. Характерно, что отношение Пилата к главному герою в том и другом случае строится сходным образом: Пилат видит в нем человека невиновного, но безумного (у Иркутова Пилат прямо называет его “безумным философом” и “только мечтателем”).

то-убегай,то-догоняй меня,
мой глупенький голубоглазый гений.
тебе было дано понять,
что стоит встать мне на колени!

во льду есть искорки огня
и я-в объятьях приведений...

одной рукой ты гасишь свет,
другой-сжимаешь мои руки
и чередуя "да" и "нет"
ты постигаешь мои муки.

"Не отпускай!"Не тронь меня!
к душе губами прикасаясь
ты вызываешь у меня
уже раздевшуюся зависть.

"Не тронь!"Не отпускай меня!
зачем Бездомному свобода?!
ты выжимаешь из огня
всеочищающую воду...

и,побежденная,тебе
я,победитель,преклоняюсь!
теперь оставь её себе-
мою униженную зависть...