Феодосия 1919. Вход в AID. 1. 1

Феодосия 1919 - вход в AIDs

часть I - Триколор

       Прибрежная полоса была полудикой и какой-то резкой, словно гранью миров,вымощенной разноцветным, отшлифованным камнем. Неспокойная прозрачная волна набегала на  древние береговые мозаики и рисовала  неустанной рукой мирового океана всё в новые и новые узоры, будто тибетские монахи, воспроизводящие мандалу, как  древнейшую из мистерий - символ посвящения глубинного распознания. Орнамент тут же стирался новой волной, рассыпая прежние краски и связи. Бренность мира и хрупкость сосуда, в котором  хранятся божественные откровения...

       Одно в этой ранней утренней  картине оставалось пока неизменным – женщина, растянувшаяся у кромки прибоя и подставившая под налегающую на берег морскую стихию усталые, бледные, лишенные под хлопчатыми чулками естественного загара голени.

       Сначала волна доставала только до косточек и приятно щекотала свой шелковистой пеной   блеклую кожу ступней, потом, словно осмелев, она стала подбираться к тонким щиколоткам, обтянутым такой прозрачной кожей, что проступали синеватые сеточки кровеносных сосудов.

       Однако странная гостья не обращала внимания на капризы взморья, и раскинув руки, как в распятие пред голубеющими небесами с редкими белоснежными пятнышками на своде, продолжала прислушиваться к игре морских бестий. Море шипело, словно древний морской змей, шуршало, пересчитывая свои владения, и  уговаривало – верить, что ему под силу отвести любую беду и неприятность, только отдайся тихому священному заговору, только впусти его в подсознание – он сгладит все неровности прожитого, окропит их соленой водой брызг, даст возможность утопить в пучине обиды и горести.

       "Так ли всесильно ты, море? Так ли велико твоё влияние на наш разум?"  - думала в этот момент изнеможенная от передряг в собственной своей судьбе его прихожанка.

       Словно желая окунуть   сомневающееся в природном могуществе  бренное тело у края мироздания, море по-потихоньку поднимало высоту волны: вот оно уже достало до холщового подола - и потемневшая мокрая ткань платья надёжно липла к ногам при каждом следующем откате, потом оно, расхрабрившись, лизнуло коленки под юбкой и  долго не хотело выпускать из своих объятий обнаруженную им  худенькую русалку на взморье, по недоразумению сменявшую такой надёжны рыбий хвост с прекрасной перламутровой чешуёй на пару изнурённых человеческих конечностей.

        Море не понимало, зачем эти свободные в его чертогах девственницы предпочитают сушу, где на невольничьих базарах их распродают почти за так, в выборе ориентируясь как раз на тоненькие хрупкие ножки, уродующие их природную сущность - непорочность. Морю сие представлялось бессмысленной утратой первородства. Заменой истинного существа – суррогатом, способным доставлять удовольствие не обладательнице, а каким-то посторонним сущностям, явственно  чуждым всему, что могла родить планета, которой принадлежало море само по себе.

        Тем самым, вот теперь, добравшись до этой глупой перебежчицы из родной стихии в чуждый мрак света, вода пыталась напомнить о первозданности и первопричине существования жизни на Земле. Омыв своим естеством ноги, стихия заговорщицки гладила кожу живота. Живот, как жизнь, жизнь другого мира, мира способного воспроизвести и это море, и все, что в нём когда-то обитало, все, что море само бы себе хотело пожелать и возродить, и преобразить, и снова дать жизнь. Однако море то ли забыло, то ли не понимало уже,  что имеет дело с настоящей человеческой плотью, а не вымышленной субстанцией. Но молодая женщина захмелев и продрогнув от  свежего морского бриза почувствовала, неожиданно,   как она голодна. Море  разбудило совершенно обычную человеческую реакцию – аппетит. Посему  теперь сознание колебалось дилеммой: встать и предпочесть ласкам этого древнего существа позывы желудка, или уступить неге – усилием воли поборов напоминания за немощность плоти.

        «Не так уж я безвольна при выборе, - решила искушаемая естеством женщина, - ведь,  так долго ехала к ласкающей руке природы, что, пожалуй, будет первородным грехопадением изменить настоящей тяге.»

        И княгиня Кудашева, знать несуществующей на сегодняшний день империи, продолжала лежать у края государства Российского, прислушиваясь к перекличке белоснежных чаек: «майя, июль, июль, майя». Звуки морского побережья создавали иллюзию личного общения с чем-то высшим, невозможным и недостижимым.

(продолжение следует)