Поэту, рифмоплёту и графоману

                Моему упорхнувшему попугаю посвящаю.

               
Нет, не для славы ты рождён,
признания толпы искатель!
Пусть ты талантом одарён, –
влюблённый в рифму обыватель,
но поэтический Парнас,
смирись, не для тебя! И что же?
Брось сочинять уже́ сейчас.
Да, и Парнас не всем предложен.

Ты здесь не нужен никому!
Путь к славе – знай – тебе заказан.
Здесь к музам честь взойти тому́,
перстом кто властным был указан.
Тому́ хозяйская рука,
приблизив, ласки расточает, –
кто лижет властные бока́,
как кот, что кошку ублажает.

И кто тот грозный властелин,
что щедро ласки расточает?
Кто тот всесильный господин,
что почесть бездарям вручает?
Простой каприз, зловещий рок,
слепой успех, нелепый случай?
Куда всё проще, голубок:
порука – древний наш обычай.

Литературной славы час
пробьёт едва ли в твоей жизни.
Калек возводят на Парнас,
хвалебные слагая гимны...
Кузьмин пассивный, Салимо́н,
Ватутина и Полозко́ва –
в литературный метят сонм.
В миру, увы, сие не но́во!

Вот попугай мой, какаду –
хоть дуралей и туп безмерно,
но он не станет как в бреду
писать стихов самозабвенно.
Не потому что – идиот,
не потому что – клоун в перьях.
Не оттого, что не идёт
пернатым сочинять о прериях.

Куда умнее он тебя,
как и меня, – друг-сочинитель!
Он, вздыбив хохолок шипя́,
не заспешит свою обитель
сменить на пафосный Парнас.
Ему судьба предначертала –
шипеть, ругаясь каждый раз,
ютясь в клетушке из металла.

И я учился у него:
клевать оскал людских приличий.
Не трогать рифмой ничего,
что ум волнует человечий...
Но я затворником не стал:
я жёрдочку свою исправил
в перо, ведя им – в пьедестал,
что для себя я сам поставил!

И внемля заповеди той:
"Ари́ст... оставь перо, чернила...", –
я больше не пленён мечтой;
Парнас мне – древняя могила!
Я сам воздвиг свой пьедестал,
как памятник нерукотворный.
На пьедестале том восстал –
поэт, тщеславия лишённый.

Без нужных связей и пору́к
я из бетонной вышел клетки!
Мне термин "слава" – чревный звук;
салют парнасский слишком громкий.
Я презираю властный трон,
плюясь в любимцев праздных почесть.
Во мне встревожил рифмы звон
всю поэтическую доблесть!

Свободу личную воспев,
мочусь я с пьедестала в небо.
Прости, Олежка Воробьёв,
обрызгал если вдруг нелепо;
Ничто не вечно под луной,
как и ничто не позабыто.
Склонюсь повинной головой
над всем, что было мной облито.