Лев Толстой. Волшебный свет витража. Часть 2

                «ВСЕ МЫ НЕМНОГО ЛОШАДИ»

  В предыдущей главе «Я есть ты» речь шла о трансперсональном явлении, которое С. Гроф назвал   выходом за пределы пространственных границ, конкретнее – об опыте отождествлении с другими людьми и о том, как это явление было изображено рассказе Толстого «Хозяин и работник». Но отождествление с другими людьми – не единственный вид  такого выхода. Ученый приводит ещё десять видов, в частности, отождествление с животными, растениями и т. д. Нас в данной главе интересует отождествление с животными  – как оно проявилось в творчестве Толстого. Но вначале – теория. С. Гроф пишет:

  « Эмпирическое отождествление с различными животными может быть предельно подлинным и убедительным. Оно включает образ тела, специфические физиологические ощущения, инстинктивные влечения, уникальное восприятие среды и эмоциональные реакции на нее. Специфические характеристики отличают эти феномены от обычного человеческого опыта, часто превосходя всякое воображение. […]
    Обучение охотников племени амахуака (в джунглях Амазонки. – В.Г.) предполагает групповое принятие аяхуаски. Под влиянием этого психоделика у участников возникают видения животных, на которых охотится племя. Они могут настроиться на них и отождествиться с ними настолько полно, что непосредственно узнают об их инстинктах и привычках, что увеличит их охотничий успех, поскольку они всегда могут переходить от сознания охотника к сознанию животного и перехитрить свою жертву.
      Первый пример, который я хочу здесь привести, относится к ЛСД-сеансу одного серьезного исследователя, решившего после знакомства с моими книгами поделиться со мной своими записями.

  «Затем у меня было очень реальное переживание превращения в орла. Я парил, искусно используя воздушные течения и тончайшие изменения положения крыльев. Я просматривал глазами территорию под собой в поисках жертвы. Все, что я видел на земле, казалось увеличенным, как будто я смотрел через бинокль. Я мог разглядеть мельчайшие детали поверхности земли. Я, повидимому, реагировал на изменения в визуальном поле. Как только я замечал движение, мои глаза как бы примерзали к этому месту и давали большее увеличение. Это было похоже на туннельное видение, смотрение через длинную узкую трубу. Чувство, что мои переживания точно воспроизводят механизм видения хищных птиц (о чём я никогда раньше не думал  и чем никогда не интересовался) было столь убедительным, что я решил сходить в библиотеку, чтобы узнать об анатомии и физиологии их оптической системы».

  Следующая иллюстрация принадлежит отчету о систематическом самоисследовании молодой женщины; оно началось во время занятий по холотропному дыханию и продолжилось на психоделическом сеансе. Отождествление с животным интересным образом сочетается здесь с мотивом ритуального танца, представляющего это животное.

  «Несколько лет назад на дыхательном сеансе у Грофов я превращалась в большую кошку - тигра или ягуара, - прыгающую и нападающую с открытой пастью. Это переживание произвело на меня сильное впечатление, и я зарисовала его.
   Примерно год спустя на терапевтическом психоделическом сеансе я снова соединилась с кошачьей энергией. Я чувствовала себя молодой африканской женщиной, танцующей ритуальный танец, подражая львице. Давая своему телу двигаться в ритме этого танца, я почувствовала особые движения плеч, верхней части спины, шеи и головы. У меня было сильное чувство, что я не только представляю львицу, но действительно становлюсь ею.
  Я почувствовала, что львица определяет свою потребность в пище не по ощущениям в желудке; втягивание головы между поднятыми плечами позволяет ей почувствовать, нужна ли ей пища, чтобы получить жир, который скапливается у нее между лопатками. У меня не оставалось сомнений по поводу функций большой подушечки на шее и плечах больших кошек, хотя я и не занялась подтверждением этого факта.
  Через две недели я слушала образовательную передачу относительно веса тела. Лектор Уильям Беннет коротко сопоставлял способы накопления жира у человека и у животных. Он описывал так называемый «коричневый жир», не свойственный человеку, но обычный для некоторых животных. Этот жир откладывается у них в виде подушечки около лопаток, и его количество должно поддерживаться на определенном уровне, чтобы обеспечивать достаточную энергию организму животного».
  Гроф Станислав. Путешествие в поисках себя (ModernLib.ru›…grof…puteshestvie_v_poiskah_sebya…)

  Эти описания опыта отождествления с животными удивительно напоминают описания чувств собаки Ласки в сцене охоты в романе Толстого «Анна Каренина». Мне можно возразить, что трансперсональный выход за пределы пространственных границ тут ни при чём, что в романе мы имеем дело с творческой фантазией писателя, что у Толстого была феноменальная наблюдательность и, не раз наблюдая, как ведет себя собака на охоте, он, обладая гениальным художественным воображением, смог вжиться в образ собаки, как актёр вживается в образ героя, которого он играет. Всё это так, но можем ли мы с полной уверенностью утверждать, что это вживание, развиваясь в границах воображения, в некоторых, пусть редких случаях, прорывается за эти границы и становится трансперсональным? Степан Шкурат до революции был батраком и печником, актёрского образования не получил, но был, по моему убеждению, гениальный киноактёр – чего стоит его роль казака в фильме «Чапаев». Когда он говорит фразу «Митька помирает, ухи просит» или натирает полы под звуки «Лунной сонаты», невозможно сдержать слёз. Это уже не просто великолепно сыгранная роль, тут, как у Пастернака: «… кончается искусство, и дышит почва и судьба». Когда на съёмках фильма  «Земля» А. Довженко снимал сцену похорон Василя, Шкурат, игравший роль его отца Опанаса, рыдал. Ему говорили: «Ты чего плачешь? Тебя же сейчас не снимают. Это же кино, и никакого Василя не убили», - а он рыдал, потому что отождествился с Опанасом, чувствовал себя Опанасом. Михаил Шолохов отождествился со своими героями настолько, что «разумные» писатели и критики до сих пор не могут поверить, что о событиях первой мировой и гражданской войн мог написать человек, никогда не воевавший и в годы, когда шли эти войны, бывший ребенком. Кстати, Шолохов тоже рыдал, когда написал последнюю главу романа, где Григорий Мелехов после всех мытарств возвращается домой.
  Если согласиться с этой версией, моё предположение о том, что, описывая чувства Ласки на охоте, Толстой вышел за пределы пространственных границ и отождествился с животным, не покажется невероятным. Действительно, когда читаешь сцену охоты, кажется, что она написана собакой, и трудно поверить, что чувства собаки описал человек, как трудно поверить, что сцены кавалерийской атаки в «Тихом Доне» написаны человеком, никогда не ходившим в атаку.
  Конечно, произведений, описывающих события глазами животных, в литературе немало. Но, читая эти произведения и восхищаясь ими, чувствуешь, что это всё-таки художественная условность и эти описания сделаны человеком. Так на сцене или в кино актёры играют животных, при этом не скрывая, что они люди, играющие животных. Например, чудесный рассказ Чехова «Каштанка» описан глазами собачки. Но психика этой собачки всё же очень похожа на психику человека, точнее, ребёнка. Каштанка видит сны, опасается, что хозяин найдет спрятанную за шкафом косточку и скушает её и т.д. Прочтя этот рассказ, можно ещё больше полюбить собак, но смотреть на собак будешь всё же снаружи, человечьими глазами. Вдумчиво прочтя сцену охоты в «Анне Каренине» и пережив опыт отождествления себя собакой, начинаешь понимать собаку изнутри. Судите сами:

  «Ласка весело и озабоченно побежала по колеблющейся под нею трясине.
  Вбежав в болото, Ласка тотчас же среди знакомых ей запахов кореньев, болотных трав, ржавчины и чуждого запаха лошадиного помета почувствовала рассеянный по всему этому месту запах птицы, той самой пахучей птицы, которая более всех других волновала ее. Кое-где по моху и лопушкам болотным запах этот был очень силен, но нельзя было решить, в какую сторону он усиливался и ослабевал. Чтобы найти направление, надо было отойти дальше под ветер. Не чувствуя движения своих ног, Ласка напряженным галопом, таким, что при каждом прыжке она могла остановиться, если встретится необходимость, поскакала направо прочь от дувшего с востока предрассветного ветерка и повернулась на ветер. Вдохнув в себя воздух расширенными ноздрями, она тотчас же почувствовала, что не следы только, а она сами были тут, пред нею, и не один, а много. Ласка уменьшила быстроту бега. Они были тут, но где именно, она не могла еще определить. Чтобы найти это самое место, она начала уже круг, как вдруг голос хозяина развлек ее. «Ласка! тут!» - сказал он, указывая ей в другую сторону. Она постояла, спрашивая его, не лучше ли делать, как она начала. Но он повторил приказанье сердитым голосом, показывая в залитый водою кочкарник, где ничего не могло быть. Она послушала его, притворяясь, что ищет, чтобы сделать ему удовольствие, излазила кочкарник и вернулась к прежнему месту и тотчас же опять почувствовала их. Теперь, когда он не мешал ей, она знала, что делать, и, не глядя себе под ноги и с досадой спотыкаясь по высоким кочкам и попадая в воду, но справляясь гибкими, сильными ногами, начала круг, который все должен был объяснить ей. Запах их все сильнее и сильнее, определеннее и определеннее поражал ее, и вдруг ей вполне стало ясно, что один из них тут, за этою кочкой, в пяти шагах пред нею, и она остановилась и замерла всем телом. На своих низких ногах она ничего не могла видеть пред собой, но она по запаху знала, что он сидел не далее пяти шагов. Она стояла, все больше и больше ощущая его и наслаждаясь ожиданием. Напруженный хвост ее был вытянут и вздрагивал только в самом кончике. Рот ее был слегка раскрыт, уши приподняты. Одно ухо заворотилось ещё на бегу, и она тяжело, но осторожно дышала и ещё осторожнее оглянулась, больше глазами, чем головой, на хозяина. Он, с его привычным ей лицом, но всегда страшными глазами, шел, спотыкаясь, по кочкам, и необыкновенно тихо, как ей казалось. Ей казалось, что он шел тихо, а он бежал.
  Заметив тот особенный поиск Ласки, когда она прижималась вся к земле, как будто загребала большими шагами задними ногами, и слегка раскрывала рот, Левин понял, что она тянула по дупелям, и, в душе помолившись богу, чтобы был успех, особенно на первую птицу, подбежал к ней. Подойдя к ней вплоть, он стал с своей высоты смотреть пред собою и увидал глазами то, что она видела носом. В проулочке между кочками на одной виднелся дупель. Повернув голову, он прислушивался. Потом, чуть расправив и опять сложив крылья, он, неловко вильнув задом, скрылся за угол.
  - Пиль, пиль, - крикнул Левин, толкая в зад Ласку.
  «Но я не могу идти, - думала Ласка. - Куда я пойду? Отсюда я чувствую их, а если я двинусь вперед, я ничего не пойму, где они и кто они». Но вот он толкнул её коленом и взволнованными шепотом проговорил: «Пиль, Ласочка, пиль!»
  «Ну, так если он хочет этого, я сделаю, но я за себя уже не отвечаю теперь», - подумала она и со всех ног рванулась вперед между кочек. Она ничего уже не чуяла теперь и только видела и слышала, ничего не понимая».

  Хозяин Ласки, Константин Лёвин, не понимает своей собаки, не чувствует её, не способен отождествиться с нею, и потому мешает ей заниматься своим делом – вынюхивать добычу. В противоположность ему другой герой романа, Вронский отождествляется с лошадью и ему  передались её лошадиные, не человечьи желания. Как писал Владимир Маяковский, «Деточка, все мы немного лошади. Каждый из нас по-своему лошадь».
  Вот как происходит его знакомство с лошадью Фру-Фру, которую он недавно купил:

  « - Пожалуйста, не говорите громко. Лошадь волнуется, - прибавил он, (англичанин-тренер. – В.Г.), кивая головою на запертый денник, пред которым они стояли и где слышалась перестановка ног по соломе.
  Он отворил дверь, и Вронский вошел в слабо освещенный из одного маленького окошечка денник. В деннике, перебирая ногами по свежей соломе, стояла караковая лошадь с намордником. […] Во всей фигуре, и в особенности в голове её, было определенное энергическое и вместе нежное выражение. Она была одно из тех животных, которые, кажется, не говорят только потому, что механическое устройство их рта не позволяет им этого.
  Вронскому по крайней мере показалось, что ОНА ПОНЯЛА ВСЁ, ЧТО ОН ТЕПЕРЬ, ГЛЯДЯ НА НЕЁ, ЧУВСТВОВАЛ.
  Как только Вронский вошел к ней, она глубоко ВТЯНУЛА В СЕБЯ ВОЗДУХ и, скашивая свой выпуклый глаз так, что белок налился кровью, с противоположной стороны глядела на вошедших, потряхивая намордником и упруго переступая с ноги на ногу.
  - Ну, вот видите, как она взволнована, - сказал англичанин.
  - О, милая! О!- говорил Вронскии, подходя к лошади и уговаривая ее.
  Но чем ближе он подходил, тем более она волновалась. Только когда он подошел к ее голове, она вдруг затихла, и мускулы ее затряслись под тонкою, нежною шерстью. Вронский погладил ее крепкую шею, поправил на остром загривке перекинувшуюся на другую сторону прядь гривы и придвинулся лицом к ее растянутым, тонким, как крыло летучей мыши, ноздрям. Она звучно ВТЯНУЛА И ВЫПУСТИЛА ВОЗДУХ из напряженных ноздрей, вздрогнув, прижала острое ухо и вытянула крепкую черную губу ко Вронскому, как бы желая поймать его за рукав. Но, вспомнив о наморднике, она встряхнула им и опять начала переставлять одну за другою свои точеные ножки.
  - Успокойся, милая, успокойся! - сказал он, погладив ее еще рукой по заду, и с радостным сознанием, что лошадь в самом хорошем состоянии, вышел из денника.
  Волнение лошади сообщилось и Вронскому; ОН ЧУВСТВОВАЛ, ЧТО КРОВЬ ПРИЛИВАЛА ЕМУ К СЕРДЦУ И ЧТО ЕМУ ТАК ЖЕ, КАК И ЛОШАДИ, ХОЧЕТСЯ ДВИГАТЬСЯ, КУСАТЬСЯ; БЫЛО И СТРАШНО И ВЕСЕЛО.
  - Ну, так я на вас надеюсь, - сказал он англичанину, - в шесть с половиной на месте.
  - Все исправно, - сказал англичанин. -  А вы куда едете, МИЛОРД? - спросил он, неожиданно употребив это название my-Lогd, которого он почти никогда не употреблял».

  Англичанин, увидев, как Вронский сразу установил душевный контакт с лошадью, неожиданно для себя назвав Вронского словом, которого он никогда не употреблял - «милорд», выказал ему высшую степень уважения и восхищения, какая только могла прозвучать в устах  профессионала, прекрасно разбирающегося в лошадях.  А фраза «страшно и весело» звучит в романе «Война и мир» в начале Шенграбенского сражения:

  «Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! СТРАШНО И ВЕСЕЛО!» — говорило лицо каждого солдата и офицера».

  То есть, «страшно и весело» означает, употребим модное словечко, прилив адреналина. То же возбужденно-радостное состояние, что и Вронский, чувствует лошадь Фру-фру; ей тоже «страшно и весело». То же чувство единства человека с лошадью возникло и во время скачек:

   «В первые минуты Вронский еще не владел ни собою, ни лошадью. Он до первого препятствия, реки, не мог руководить движениями лошади. […]
  После реки Вронский овладел вполне лошадью и стал удерживать ее, намереваясь перейти большой барьер позади Махотина и уже на следующей, беспрепятственной дистанции саженей в двести попытаться обойти его. […]
   В то самое мгновение, как Вронский подумал о том, что надо теперь обходить Махотина, сама Фру-Фру, ПОНЯВ УЖЕ ТО, ЧТО ОН ПОДУМАЛ, безо всякого поощрения, значительно наддала и стала приближаться к Махотину с самой выгодной стороны, со стороны веревки. Махотин не давал веревки. Вронский ТОЛЬКО ПОДУМАЛ о том, что можно обойти и извне, как Фру-Фру переменила ногу и стала обходить ИМЕННО ТАКИМ образом. […]
  Он подскакивал к ирландской банкетке. Вместе с Фру-Фру он еще издалека видел эту банкетку, и ВМЕСТЕ ИМ ОБОИМ, ЕМУ И ЛОШАДИ, пришло мгновенное сомнение. Он заметил нерешимость в ушах лошади и поднял хлыст, но тотчас же почувствовал, что сомнение было неосновательно: лошадь знала, что нужно. Она наддала и мерно, ТАК ТОЧНО, КАК ОН ПРЕДПОЛАГАЛ, взвилась и, оттолкнувшись от земли, отдалась силе инерции, которая перенесла ее далеко за канаву; и в том же самом такте, без усилия, с той же ноги, Фру-Фру продолжала скачку. […]
  Он ЧУВСТВОВАЛ, что лошадь шла из последнего запаса; не только шея и плечи ее были мокры, но на загривке, на голове, на острых ушах каплями выступал пот, и она дышала резко и коротко. Но он ЗНАЛ, что запаса этого с лишком достанет на остающиеся двести сажен. Только потому, что он чувствовал себя ближе к земле, и по особенной мягкости движенья Вронский знал, как много прибавила быстроты его лошадь. Канавку она перелетела, как бы не замечая. Она перелетела ее, как птица; но в это самое время Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, НЕ ПОСПЕВ ЗА ДВИЖЕНИЕМ ЛОШАДИ, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись на седло. Вдруг положение его изменилось, и он понял, что случилось что-то ужасное. Он не мог еще дать себе отчет о том, что случилось, как уже мелькнули подле самого его белые ноги рыжего жеребца, и Махотин на быстром скаку прошел мимо. Вронский касался одной ногой земли, и его лошадь валилась на эту ногу. Он едва успел выпростать ногу, как она упала на один бок, тяжело хрипя, и, делая, чтобы подняться, тщетные усилия своей тонкою потною шеей, она затрепыхалась на земле у его ног, как ПОДСТРЕЛЕННАЯ ПТИЦА. Неловкое движение, сделанное Вронским, сломало ей спину. Но это он понял гораздо после. Теперь же он видел только то, что Махотин быстро удалялся, а он, шатаясь, стоял один на грязной неподвижной земле, а пред ним, тяжело дыша, лежала Фру-Фру и, перегнув к нему голову, смотрела на него своим прелестным глазом. Все еще не понимая того, что случилось, Вронский тянул лошадь за повод. Она опять вся забилась, КАК РЫБКА, треща крыльями седла, выпростала передние ноги, но, не в силах поднять зада, тотчас же замоталась и опять упала на бок. С изуродованным страстью лицом, бледный и с трясущеюся нижнею челюстью, Вронский ударил ее каблуком в живот и опять стал тянуть за поводья. Но она не двигалась, а, уткнув храп в землю, только смотрела на хозяина своим говорящим взглядом.
- Ааа! - промычал Вронский, схватившись за голову. - Ааа! что я сделал! - прокричал он. - И проигранная скачка! И своя вина, постыдная, непростительная! И эта несчастная, милая, погубленная лошадь! Ааа! что я сделал!
  Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка бежали к нему. К своему несчастью, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
  Яшвин с фуражкой догнал его, проводил его до дома, и через полчаса Вронский пришел в себя. Но воспоминание об этой скачке надолго осталось в его душе самым тяжелым и мучительным воспоминанием в его жизни».

  Что произошло, когда Вронскому оставалось одно мгновение до победы? Он «не поспел за движением лошади». Когда он был с лошадью одним целым, эдаким кентавром, человеколошадью, они успешно преодолевали препятствия и обходили соперников, но вот он «не поспел», отделился от лошади, перестал ее чувствовать и понимать – и погубил её. И, отделившись, уже только Вронский-человек, Вронский, пришедший в ярость от проигранной скачки, совершает ужасное – бьёт её каблуком в живот – ту, с которой мгновение назад был единым целым. В этот момент он был только человеком и вел себя как человек – бессмысленно и жестоко, а Фру-Фру осталась за чертой, отделявшей людей от животных, и потому там, за этой чертой, она трепыхается, как подстреленная птица и как рыбка, вытащенная из воды, но и оттуда, из за черты, она не разорвала духовную связь с человеком и смотрит на него «прелестным» «говорящим» взглядом.
  Почему эта неудача на скачках произвела на Вронского такое сильное впечатление, какого он не испытывал раньше и эта рана долго не заживала в его душе? Ведь незадолго до этого у него была попытка самоубийства – казалось бы, она должна была заслонить впечатление от неудачи на скачках. Не потому ведь он чувствовал себя несчастным, что проиграл скачки – не он один проиграл, упав с лошади, и не потому, что лишился дорогой лошади. О причинах своего потрясения он бы, наверно, и сам бы не мог сказать. А причина в том, что он лишился очень важного в своей жизни, того уникального опыта, который дается не каждому – духовной связи с «братьями меньшими», которая установилась с Фру-Фру, а через неё со всеми «Птицами» и «рыбками», и это уже нельзя поправить, и виновен в этом был он сам.

                РАСТВОРЕНИЕ ГРАНИЦ ТЕЛЕСНОГО ЭГО

  Оставим тему трансперсональной связи человека с животным миром, с лошадьми, птицами, рыбками и остановимся на  поразительном эпизоде в «Анне Карениной», где описан случай трансперсональной связи мужчины и женщины. Я имею в виду сцену объяснения в любви Константина Лёвина Кити Щербацкой:

  «Он, не оборачиваясь, почувствовал устремленный на себя взгляд и улыбку и не мог не обернуться. Она стояла в дверях с Щербацким и смотрела на него. […]
   Щербацкий отошел от них, и Кити, подойдя к расставленному карточному столу, села и, взяв в руки мелок, стала чертить им по новому зеленому сукну расходящиеся круги.
  Они возобновили разговор, шедший за обедом: о свободе и занятиях женщин. Левин был согласен с мнением Дарьи Александровны, что девушка, не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в семье. Он подтверждал это тем, что ни одна семья не может обойтись без помощницы, что в каждой бедной и богатой семье есть и должны быть няньки, наемные или родные.
  - Нет, - сказала Кити покраснев, но тем смелее глядя на него своими правдивыми глазами, - девушка может быть так поставлена, что не может без унижения войти в семью, а сама...
  Он ПОНЯЛ ЕЁ С НАМЁКА.
  - О! да! - сказал он, - да, да, да, вы правы, вы правы!
  И он понял всЁ, что за обедом доказывал Песцов о свободе женщин, только тем, что видел в сердце Кити страх девства и униженья, и, ЛЮБЯ ЕЁ, он ПОЧУВСТВОВАЛ этот страх и униженье и сразу отрекся от своих доводов.
  Наступило молчание. Она все чертила мелом по столу. Глаза ее блестели тихим блеском. Подчиняясь ее настроению, он чувствовал во всем существе своем все усиливающееся напряжение счастия.
  - Ах! я весь стол исчертила!- сказала она и, положив мелок, сделала движенье, как будто хотела встать.
  «Как же я останусь один без нее?» - с ужасом подумал он и взял мелок. - Постойте, - сказал он, садясь к столу. - Я давно хотел спросить у вас одну вещь.
  Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.
  - Пожалуйста, спросите.
  - Вот, - сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о, э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: «когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
  Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него, спрашивая у него взглядом: «То ли это, что я думаю?»
  - Я ПОНЯЛА, - сказала она, покраснев.
  - Какое это слово? - сказал он, указывая на н, которым означалось слово никогда.
  - Это слово значит никогда, - сказала она, - но это неправда!
  Он быстро стёр написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о.
  Долли утешилась совсем от горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она увидела эти две фигуры: Кити с мелком в руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую  фигуру, нагнувшуюся над столом, с горящими глазами устремленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: ОН ПОНЯЛ. Это значило: «тогда я не могла иначе ответить».
  Он взглянул на нее вопросительно, робко.
  - Только тогда?
  - Да, - отвечала ее улыбка.
  - А т... А теперь? - спросил он.
  - Ну, так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала! - Она записала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: «чтобы вы могли забыть и простить, что было».
  Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: «мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас».
  Она взглянула на него с остановившеюся улыбкой.
  - Я ПОНЯЛА, - шепотом сказала она.
  Он сел и написал длинную фразу. Она все ПОНЯЛА и, не спрашивая его: так ли? взяла мел и тотчас же ответила.
  Он долго не мог понять того, что она записала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастьем глазах ее он понял все, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и записала ответ: Да.»

  Эта сцена, как и многое в творчестве Толстого, не выдумка писателя. Именно так происходило объяснение самого Толстого с его будущей супругой Софьей Андреевной Берс. С. Гроф называет такое явление переживанием двуединства:

  «Этот тип трансперсонального опыта характеризуется ослаблением и растворением границ телесного Эго и чувством слияния с другим человеком в состоянии двуединства при сохранении собственной самотождественности. В психоделических состояниях, сеансах эмпирической психотерапии, в медитации или в спонтанных эпизодах необычного сознания это чувство двуединства может переживаться как по отношению к окружающим- терапевту, сиделке, членам семьи, друзьям, - так и целиком во внутреннем эмпирическом пространстве по отношению к людям, не присутствующим на сеансе.[…]
  Важный пример двуединства - чувство взаимного растворения с партнером по сексу (во время генитального соединения или без него). Это может происходить спонтанно в повседневной жизни или в рамках тантрической практики. В тантрическом пути левой руки (vama marga) достижение опыта космического единства посредством сексуального союза с партнером (maithuna) является целью сложного ритуала (ралсйа таййга). Переживание двуединства возникает также часто в систематических духовных практиках (в особенности в традиции бхакти), когда ученики чувствуют себя едиными с гуру. Опыт дуального единства часто сопровождается глубоким чувством любви и святости события. Существуют специальные упражнения (как в духовных традициях, так и в современном движении за реализацию человеческих возможностей), ведущие к такого рода переживаниям: смотрение в глаза друг друга, внимание к дыханию другого, синхронизация дыхания, слушание биение сердца друг друга.
   В следующем примере из терапевтического ЛСД-сеанса регрессивное переживание двуединства с матерью во время внутриутробного существования и во время кормления грудью сочетается с переживанием слияния с терапевтом.  […]
  …Открыв глаза, она с большим удивлением заметила, что не чувствует границ между собой и мною. Ей казалось, что она может читать мои мысли и чувства. В некоторых случаях, когда она выражала вслух свои предположения, я мог подтвердить их. Вместе с тем она полагала, что я также имел неограниченный доступ к ее психике, так что мог «читать ее, как открытую книгу». Однако этот аспект ее переживания, очевидно, был проекцией, так как я не чувствовал этого». (С. Гроф Путешествие в поисках себя)

  Обратим внимание на такой аспект в тексте учёного, как чувство глубокой любви между людьми, переживающими двуединство – ведь именно благодаря чувству любви Лёвина и Кити друг к другу между ними возникла такая духовная связь, что они понимали друг друга даже не с полуслова, написанного на карточном столе  - с полубуквы. И ещё важое условие: «смотрение в глаза друг друга, внимание к дыханию другого, синхронизация дыхания, слушание биение сердца друг друга».  Во время объяснения Кити и Лёвин смотрят друг другу в глаза, и в конце сцены им уже не надо писать буквы, они уже по глазам понимают друг друга.
  Контакт Вронского с Фру-фру также возник при помощи глаз, но также и через дыхание: «Как только Вронский вошел к ней, она ГЛУБОКО ВТЯНУЛА В СЕБЯ ВОЗДУХ и, СКАШИВАЯ СВОЙ ВЫПУКЛЫЙ ГЛАЗ так, что белок налился кровью, с противоположной стороны глядела на вошедших…», «. Она звучно ВТЯНУЛА И ВЫПУСТИЛА ВОЗДУХ…»
  В мерин Холстомер в одноимённом рассказе Толстого тоже смотрит на человека и вздыхает, но духовный контакт между табунщиком Нестером и Холстомером не возникает, хотя Нестер уверен, что понимает лошадь:

  «Пегий мерин перестал лизать и, не шевелясь, долго смотрел на Нестера. Он не засмеялся, не рассердился, не нахмурился, а понес только всем животом и тяжело, тяжело ВЗДОХНУЛ и отвернулся. Табунщик обнял его шею и надел уздечку.
  - Что вздыхаешь? - сказал Нестер.
  Мерин взмахнул хвостом, как будто говоря: «Так, ничего, Нестер». […]
  Сняв уздечку с пегого мерина, Нестер почесал его под шеей, в ответ на что мерин, в знак благодарности и удовольствия, закрыл глаза. «Любит, старый пес!» - проговорил Нестер. Мерин же нисколько не любил этого чесанья и только из деликатности притворялся, что оно ему приятно, он помотал головой в знак согласия. Но вдруг, совершенно неожиданно и без всякой причины, Нестер, предполагая, может быть, что слишком большая фамильярность может дать ложные о своем значении мысли пегому мерину, Нестер без всякого приготовления оттолкнул от себя голову мерина и, замахнувшись уздой, очень больно ударил пряжкой узды мерина по сухой ноге и, ничего не говоря, пошел на бугорок к пню, около которого он сиживал обыкновенно».

  Когда погубленная Вронским Фру-Фру лежала с перебитой спиной, он тоже, как Нестер, ударил её – каблуком в живот, а она тяжело ДЫШАЛА и смотрела на него своими говорящими глазами. Очевидно, именно этого её взгляда долго потом не мог забыть и простить себе Вронский.
  Другое условие, по Грофу -  слушание биение сердца друг друга. Именно это имело место  в рассказе «Хозяин и работник», когда Василий Андреич лежит на замерзающем Никите, согревая его своим телом: 

  «Заправив руками полы шубы между лубком саней и  Никитой и  коленками ног прихватив её подол, Василий Андреич лежал так ничком, упершись головой в лубок передка, и теперь  уже  не  слышал  ни  движения  лошади,  ни  свиста  бури,  а  только прислушивался к дыханию Никиты»

    После этого замерзающий Василий Андреич отождествился с Никитой, и сон Никиты стал его сном и мысли и переживания Никиты стали его мыслями и переживаниями – об этом написано в первой части статьи в главе «Я есть ты».

                «СУЕВЕРНЫЕ ПРИМЕТЫ»

                Так суеверные приметы
                Согласны с чувствами души
               
                А.С. Пушкин               

                На Аустерлицком  поле князя Андрея спасло от смерти «высокое, справедливое и доброе» небо. Если бы он лежал на боку, он бы не видел ничего, кроме поля боя с убитыми и умирающими от ран и, наверняка, дал бы себе умереть, не видя смысла в дальнейшей жизни. Но он «случайно» лежал на спине и не мог видеть того, что было на земле. Он видел небо, и оно сказало ему о том, о чём он никогда не думал раньше, погружённый в суетные мечты приземленного человека о славе, и эта новая для него истина, осветившая его сознание светом «величия чего-то непонятного, но важнейшего», заставила его застонать, чтобы заставить людей обратить на себя внимание и помочь ему, потому что теперь он хотел жить. Ему ещё не пришло время умереть, он еще только начал своё «хождение по мукам», чтобы, получив смертельную рану на Бородинском поле, понять это «непонятное, но важнейшее».
  И следующей остановкой на пути этого хождения была смерть нелюбимой жены. Уезжая на войну, он бросил беременную жену, привыкшую к светской жизни в столице, в деревенской глуши и уехал воевать: у него были дела поважнее – ему надо было под пулями и ядрами добывать себе славу Наполеона. Прощаясь, он долго говорил с отцом, с сестрой, а для жены не нашлось ничего, кроме холодного насмешливого «ну». И за всё время, пока он был на войне, и умирая на Аустерлицком поле, и глядя в небо, и в бреду он ни разу не вспомнил о беременной жене, которая нуждалась в его поддержке – и вот теперь она умерла, и её мертвое лицо говорило: «Ах, что вы со мной сделали?» И, глядя на это лицо, «князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что-то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть». Вот так же «оборвалось» у Вронского, когда он погубил любящую его лошадь Фру-Фру, и она смотрела на него «своим говорящим взглядом», и взгляд этот тоже, наверное, говорил: «Ах, что вы со мной сделали?»
  И когда Пьер встретил Андрея через два года, он был поражен переменой в настроении своего друга. «Я живу и в этом не виноват, стало быть, надо как-нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти», - таково теперь было его жизненное кредо. Но ведь это кредо мещанина, обывателя! «Прожить получше» - и сейчас большинство так живут и доживают до смерти. Кредо того самого Мюнхаузена из одноимённого фильма, когда он стал цветоводом Мюллером.
  Но чтобы «Мюллер» проснулся и снова стал «Мюнхаузеном», нужен толчок, подсказка его духовных помощников. И помощь явилась в лице Пьера, и во время разговора двух друзей на пароме Пьер заставил его вспомнить о небе, а затем и речные волны подтвердили: «Правда, верь этому». Как говорят североамериканские индейские шаманы, «Посмотри на небо и на землю – и ты исполнишься мудрости».
  И князь Андрей «посмотрел на землю». Если первым его учителем и спасителем было небо, то теперь им стал старый мудрый дуб. Весенняя поездка в рязанские имения, весеннее солнышко как обещание чего-то нового, перевоз, на котором год назад состоялся разговор князя с Пьером, в лесу берёза, «вся обсеянная зелёными клейкими листьями» и первая трава, пробившаяся сквозь прошлогодние листья, и лиловые подснежники – каждая деталь в тексте романа полна смысла, каждая говорит Андрею об обновлении, о том, что жизнь продолжается. А «рассыпанные кое-где по березняку мелкие ели своей грубой вечной зеленью», такие же зелёные, какими они были зимой, неприятно напоминали князю о прошлом, о «зиме» его жизни.
  «Ваше сиятельство, лёгко как», - говорит ему лакей Пётр. Да, «лёгко», кругом в природе, и в душе лакея уже «лёгко», но постаревшему душой князю не «лёгко». Он чувствует свое родство не с весенним жарким солнышком, не с пробивающейся к новой жизни сквозь мёртвую листву прошлого молодой травкой, не с проснувшимися после зимнего душевного сна берёзой, черёмухой и ольхой, а со старым мёртвым дубом:

  «На краю дороги стоял дуб. Вероятно, в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще, и в два раза выше каждой березы. Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными, давно, видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюже, несимметрично растопыренными корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
  «Весна, и любовь, и счастие! — КАК БУДТО ГОВОРИЛ этот дуб. — И как не надоест вам всё один и тот же глупый бессмысленный обман! Всё одно и то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья. Вон смотрите, сидят задавленные мёртвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они — из спины, из боков. Как выросли — так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
  Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, КАК БУДТО ОН ЧЕГО-ТО ЖДАЛ ОТ НЕГО. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
  «Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, — думал князь Андрей, — пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, — наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно-приятных в связи с этим дубом возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь и пришел к тому же прежнему, успокоительному и безнадежному, заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая».

  Профессиональный литературовед скажет, что Толстой в этой сцене применил традиционный литературный приём – олицетворение, что значит приписывание свойств и признаков одушевлённых предметов неодушевлённым, что олицетворение часто применяется при изображении природы, которая наделяется теми или иными человеческими чертами. В этом утверждении выражена типичная гордыня монотеиста – бог-де наделил душой и сознанием одного лишь человека, а вся вселенная пребывает в бездушии и бессознательности:

  «24 И сказал Бог: да произведет земля ДУШУ ЖИВУЮ по роду её, скотов, и гадов, и зверей земных и стало так. […] 26 И сказал Бог: сотворим человека ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ НАШЕМУ…» (Бытие 1.)
  «И создал Господь Бог человека из праха земного и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек ДУШЕЮ ЖИВОЮ». (Бытие 2:7)

  То есть, «скотов, и гадов, и зверей земных» не бог сотворил, их сотворила земля, хотя и по воле бога. И лишь человек – истинно божье творение, ибо бог не только создал его физическое тело «из праха земного», но «вдунул в лице его дыхание жизни». И если относительно «скотов, и гадов, и зверей земных» хотя и признается, что они живые, то «твердь небесная», земля, вода, растения, звёзды, солнце и луна «души живой» лишены. И в этом с ними полностью согласны их антиподы – кондовые материалисты:

  «… убеждение, что сознательность присуща только живым организмам и что она требует высокоразвитой центральной нервной системы, составляет основной постулат материалистического и механистического мировоззрения. Сознание рассматривается как продукт высокоорганизованной материи (центральной нервной системы) и как эпифеномен физиологических процессов в головном мозге. […] Эту концепцию в наиболее сжатом виде выразили «вульгарные материалисты». Они отказывались признавать, что сознание чем либо отличается от других физиологических функций, и утверждали, что мозг вырабатывает сознание точно так же, как почки – мочу».  (C. Гроф. За пределами мозга (bookz.ru›authors/grof…grofstns02/1-grofstns02.html).

  Новая научная парадигма, преодолевая ограниченность ньютоно-картезианского мировоззрения, утверждает, что так называемое «олицетворение» - не плод человеческой фантазии:

  «…специалисты из разных областей знаний приходят ко все более согласованному видению в отношении феномена сознания, психики и материи,  суть которого состоит в следующем. Сознание – универсальное явление, оно существует повсюду: и в самых маленьких, и в самых крупных объектах Вселенной. Им обладает вся природа, а не только мозг человека. Мозг лишь улавливает и отражает информацию и энергию, порождаемую универсальным сознанием. Различия между живыми и неживыми системами становятся все более условными как с физической, так и с биологической, психологической точек зрения. Любую систему (существо), способную генерировать, получать и передавать информацию, можно рассматривать как живую систему. Сознание по своей природе как материально, так и идеально, т.е. имеет двойственную природу» (Концепции сознания: сознание как особое свойство материи (e-notabene.ru›psp/article_158.html).

Поэтам не нужны научные теории, чтобы прийти к такому же выводу. Фёдор Тютчев ещё в 1836 году писал:

                Не то, что мните вы, природа:
                Не слепок, не бездушный лик-
                В ней есть душа, в ней есть свобода,
                В ней есть любовь, в ней есть язык...
                …………………………………………………………………………………………..
                Они (монотеисты и вульгарные материалисты. – В.Г.)
                не видят и не слышат,
                Живут в сем мире, как впотьмах,
                Для них и солнцы, знать, не дышат,
                И жизни нет в морских волнах.

                Лучи к ним в душу не сходили,
                Весна в груди их не цвела,
                При них леса не говорили,
                И ночь в звездах нема была!

                И языками неземными,
                Волнуя реки и леса,
                В ночи не совещалась с ними
                В беседе дружеской гроза!

  Князь Андрей – материалист и атеист, но после пережитого в последние годы и он постепенно начинает чувствовать душу природы и понимать её язык. Он слышит и понимает, о чём ему «как будто» говорит дуб:

  «Весна, и любовь, и счастие! — как будто говорил этот дуб. — И как не надоест вам все один и тот же глупый бессмысленный обман!»

  «Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб», - соглашается князь Андрей, но вслед за этим «разговором» - встреча с Наташей Ростовой. И это такая же «случайная» встреча, как «случайна» встреча Пьера со старым масоном Баздеевым и Платоном Каратаевым. В Отрадном Болконскому делать было нечего, да «глупый старик» Ростов, придумав повод, что якобы нужные Андрею бумаги в городе, задержал его. И князь Андрей досадовал на старого хлебосола, но если бы не «глупый старик» с его бумагами, не было бы ночного эпизода, который вывел его из душевного тупика.

  «Вечером, оставшись один на новом месте, он долго НЕ МОГ ЗАСНУТЬ. Он читал, потом потушил свечу и ОПЯТЬ ЗАЖЁГ ЕЁ. […]
  Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто ОН НАСТОРОЖЕ У ОКНА ДАВНО ЖДАЛ ЭТОГО. Он ОТВОРИЛ ОКНО. Ночь была свежая и неподвижно-светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо-освещенных с другой стороны. Под деревами была какая-то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое-где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая-то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево с ярко-белым стволом и сучьями, и выше его ПОЧТИ ПОЛНАЯ луна на СВЕТЛОМ, ПОЧТИ БЕЗЗВЁЗДНОМ ВЕСЕННЕМ НЕБЕ. Князь Андрей облокотился на окно, и ГЛАЗА ЕГО ОСТАНОВИЛИСЬ НА ЭТОМ НЕБЕ.
  Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
— Только еще один раз, — сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
— Да когда же ты спать будешь? — отвечал другой голос.
— Я не буду, Я НЕ МОГУ СПАТЬ, что ж мне делать! Ну, последний раз...
Два женских голоса запели какую-то музыкальную фразу, составлявшую конец чего-то.
— Ах, какая прелесть! Ну, теперь спать, и конец.
— Ты спи, а я не могу, — отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она, видимо, совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и ДАЖЕ ДЫХАНЬЕ. Все затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
— Соня! Соня! — послышался опять первый голос. — Ну, как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, — сказала она почти со слезами в голосе. — Ведь эдакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что-то отвечала.
— Нет, ты посмотри, что за луна!.. Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки — туже, как можно туже, натужиться надо, — и ПОЛЕТЕЛА БЫ. Вот так!
— Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони:
— Ведь второй час.
— Ах, ты только все портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять все замолкло, но князь Андрей знал, что она все еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
— Ах, Боже мой! Боже мой! что же это такое! — вдруг вскрикнула она. — Спать так спать! — и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» — подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему-то ОЖИДАЯ И БОЯСЬ, ЧТО ОНА СКАЖЕТ ЧТО-НИБУДЬ ПРО НЕГО. «И опять она! И КАК НАРОЧНО!» — думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница МОЛОДЫХ мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, ТОТ ЧАС ЖЕ ЗАСНУЛ.

  И опять, как на последней странице «Анны Карениной», когда Лёвин смотрит на ночное небо, в котором как в зеркале отражается его душевное состояние и как во время езды князя Андрея по весеннему лесу, каждая деталь многозначительна, каждая деталь – «суеверная примета», говорящая о том, что вот-вот, ещё одно  движение – и пробудится душа Андрея.
  Сначала – мимолётная встреча с девочкой Наташей Ростовой. Она вся как те переполненные жизненной энергией весенние берёзки и травинки в лесу, вся -  контраст угрюмому, безрадостному существованию до срока постаревшему душой князю Андрею. И поначалу он испытывает боль от того, что между ними пропасть, что «эта тоненькая  и хорошенькая  девушка не знала и не хотела знать про его существование».
И вот уже, оставшись ночью один, он почему-то не может заснуть. Он потушил свечу, но потом опять зажёг её. Свеча – это символ связи с духовным, божественным, а также ассоциируется с человеческой душой: горящая свеча говорит о душевной жизни, погашенная свеча – потёмки души. Андрей зажигает свечу, и это знак того, что сейчас и в душе его зажжётся свеча и осветит его жизнь новым смыслом.
  Затем Андрей открывает окно. Окно – это выход в мир. Царь Пётр «в Европу прорубил окно», а Андрей после смерти жены закрыл окно своей души и затворил ставни, рассуждая как старый дуб, как библейский Екклезиаст: «… суета сует: всё суета. […] Что было, то и будет, и что творилось, то творится, и нет ничего нового под солнцем». Но вот он открывает окно: «Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто ОН НАСТОРОЖЕ У ОКНА ДАВНО ЖДАЛ ЭТОГО, ворвался в комнату. Он ОТВОРИЛ ОКНО». Мир ворвался в раскрытое окно, будто он «давно ждал этого». Вот так он ворвался и в душу Андрея, до этого момента томившуюся за закрытыми окнами и ставнями. Это ещё не рассвет, это ещё ночь, и процесс ещё не закончился, всё ещё «почти»: луна ещё не полная, а только «почти полная», и небо «почти беззвёздное» (луна символизирует свет через тьму к рассвету).
  В открытое окно он услышал голос той девочки, которую он видел, когда подъехал к дому Ростовых. И оказалось, что между ним и этой девочкой, которая причинила ему боль тем, что живёт какой-то своей счастливой жизнью, и ей нет до него никакого дела, есть нечто общее: она тоже, как и он, не может спать: «Я не буду, я не могу спать». Вот Соня может и хочет спать и не понимает восторгов Наташи. Она из тех, кому не дано понять. В эпилоге романа Наташа скажет о ней в разговоре с княжной Марьей: «Она пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне её жалко, а иногда я думаю, что она и не чувствует этого, как чувствовали бы мы». А вот Марья «чувствует», и не случайно в конце четвёртого тома она говорит Пьеру «… мы с Наташей не спим иногда до третьего часа».
  Не знаю, можно ли услышать дыхание человека, который находится этажом выше, даже в ночной тишине, но князь Андрей слышит дыхание Наташи. Мы уже говорили о важности дыхания: «Существуют специальные упражнения (как в духовных традициях, так и в современном движении за реализацию человеческих возможностей), ведущие к такого рода переживаниям: смотрение в глаза друг друга, внимание к дыханию другого, синхронизация дыхания…»  (С. Гроф). Фру-Фру при виде Вронского «глубоко втянула в себя воздух» - и после этого между ними установился духовная связь, Василий Андреич в рассказе «Хозяин и работник», лёжа на замерзающем Никите, слышал только его дыхание, после чего отождествился с ним. Князь Андрей слышит дыхание Наташи, и его душа стала жить синхронно с её душой: она легла спать – и он, до этого мучась бессонницей,  «чувствуя себя не в силах уяснить себе своё состояние, ТОТ ЧАС ЖЕ ЗАСНУЛ».
 «Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки — туже, как можно туже, натужиться надо, — и ПОЛЕТЕЛА БЫ» - и Андрею уже не осталось ничего другого, как полететь вслед за Наташей. После этой «как нарочно» произошедшей сцены князь Андрей, закончив дела в рязанских имениях, снова едет берёзовой рощей:

«Все было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу, был этот дуб, с которым мы были согласны,  - подумал князь Андрей. - Да где он?» - подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и, сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия — ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что это старик произвел их. «Да это тот самый дуб», — подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное весеннее ЧУВСТВО РАДОСТИ И ОБНОВЛЕНИЯ. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна — и все это вдруг вспомнилось ему.
  «Нет, жизнь не кончена и тридцать один год, — вдруг окончательно беспеременно решил князь Андрей. — Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтоб и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они так, как эта девочка, независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
  Наконец и ему, как лакею Петру, стало «лёгко». «После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его…» и, мучимый жаждой активной деятельности, он едет в Петербург, знакомится с реформатором Сперанским, который назначает его начальником отделения комиссии составления законов. И способствовали совершившемуся в душе Андрея перевороту Наташа Ростова и старый дуб.

  То, что один человек может повлиять на другого, всем известно, но дерево… Профессиональный литературовед объяснит, что это всё тот же литературный приём, олицетворение: Андрей смотрит на дуб и переносит на него свои мысли и чувства,  и ему КАЖЕТСЯ, что дуб наделён человеческими мыслями и чувствами, что он телепатически общается с человеком, а на самом деле… и т.д. Выше я уже приводил цитату из статьи «Концепция сознания: сознание как особое свойство материи» о том, что сознание существует всюду, что оно свойственно не только человеку, но и любому «не живому объекту». Но это теория, а можно ли эту истину пережить как реальный опыт? Снова обратимся к С. Грофу. Мы уже говорили об отождествлении с другими людьми, животными, настало время поговорить об отождествлении с растениями:

  «Опыт сознания растений представляет собой интересную категорию трансперсональных феноменов. Сколь бы абсурдным это ни казалось здравому смыслу традиционного ученого, эти переживания невозможно считать просто фантазией. Они независимо друг от друга происходят у многих людей на определенной стадии эволюции сознания и обладают качеством подлинности, которое нелегко передать словами. Часто они дают человеку новое глубокое понимание соответствующих процессов и ведут к важным философским и духовным прозрениям. […]

  Марта, 32-летняя женщина, обратилась к психоделической терапии из-за целого ряда психопатологических симптомов. Наиболее поразительными из них были жалобы на странные ощущения в ногах, которые ей трудно было описать. Ее диагноз включал такие термины, как странны ипохондрические жалобы, пограничный психоз и искажение образа тела.
  На одной из психоделических сессий ощущения в ногах достигли такой силы, что Марта сочла их невыносимыми и попросила прекратить сеанс с помощью торазина. Однако после короткого обсуждения она решила продолжать, чтобы попытаться выяснить, в чем же дело. Полностью сосредоточившись на своих ногах, она внезапно начала воспринимать себя как большое прекрасное дерево. Отождествление было очень подлинным и убедительным и сопровождалось интересными проникновениями в различные растительные процессы.
  Она долгое время стояла с поднятыми вверх руками, считая их ветвями с листвой. При этом сама она переживала клеточные процессы фотосинтеза в листьях - таинственного процесса, лежащего в основе всей жизни на нашей планете. Она чувствовала, как растительные соки циркулируют вверх и вниз по ее телу, по протокам в камбие, ощущала химические процессы и всасывание воды в корнях. То, что казалось странным искажением в восприятии человеческого тела, оказалось совершенно нормальным, восхитительным опытом бытия дерева.
  Однако ее переживания не ограничились ботаническим уровнем. То, что сначала воспринималось ею как физическое солнце, стало для нее и Космическим Солнцем - источником творческой силы во Вселенной. Земля стала Матерью-землей, фантастической мифологической Великой Матерью-богиней. Само дерево получило глубокое архетипическое значение в качестве Древа Жизни. Переживание, которое поначалу было пугающим, стало экстатическим и мистическим. Марта вышла из этого переживания без беспокоящих искажений в образе тела и с чувством глубокого почтения к растительной жизни на Земле».

       Гроф Станислав. Путешествие в поисках себя (ModernLib.ru›…grof…puteshestvie_v_poiskah_sebya…)

  Но то, что испытала пациентка Грофа Марта, она испытала в изменённом с помощью психоделиков состоянии сознания. А доступно ли человеку в обычном состоянии, как князю Андрею, общение с дубом или, как сказал бы «разумный» вульгарный материалист, все это «олицетворение», то есть, продукт фантазии, а «в реальности» общаться с деревом невозможно, поскольку  у дерева нет мозга а, стало быть, нет и не может быть сознания, потому что, как сказал один чеховский герой, «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»? Или, как сказал бы убеждённый христианин, общение с деревом – это язычество, наущение Дьявола, и потому грех.
  Для шаманов, которые и в наши дни практикуют во многих уголках земного шара, в том числе и на территории России, общение с деревьями, растениями, камнями, природными стихиями – обыденная процедура. Уже упоминавшийся Филип Боневитс, учёный-специалист по магии, изучавший шаманские практики, сформулировал основные законы магии, один из которых, закон Персонификации, гласит: «Любой феномен можно считать живым и обладающий сознанием – короче говоря, личностью».
  Этот закон успешно используют современные психологи  и психотерапевты в своей практике. Американский фасилитатор (от англ. facilitate — помогать, облегчать, способствовать)  Флемминг Фанч пишет:
  «Что бы вы ни наблюдали - это сущность. Любой физический объект, любой человек, любой бестелесный дух, любой вымышленный герой, любой архетип, всё, что хоть как-то связно, существует в прошлом, настоящем, или будущем, в каком угодно измерении, воображаемое, эфирное или физическое - всё это сущности, у которых есть собственное сознание, с которыми вы можете научиться общаться.
Вам не обязательно соглашаться со всем масштабом этого принципа, чтобы использовать его. Простая практическая его часть состоит в том, что вы можете использовать общение, чтобы прояснять что угодно. Вы можете разговаривать с чем угодно, что существует в вашей реальности. Всегда рядом есть кто-то или что-то, с которым вы можете поговорить, чтобы получить информацию или улучшить ситуацию.
Сначала для этого нужно немного воображения и готовности делать то, что другие люди могут считать сумасшедшим. Все разговаривают с живыми людьми; но когда вы начинаете разговаривать с голосами в вашей голове, или с вашей машиной, или с вашим обедом, с вашими зубами, или с мёртвыми людьми, с вашими будущими «я», или с чем-то еще в таком духе - это уже другое дело. Но если вы сможете преодолеть первоначальную неловкость таких действий, вы обнаружите неисчерпаемый источник вознаграждений, которые можно таким способом получить.
Есть целая область принципов, идей, техник и модулей, связанных с духовным общением с сущностями снаружи себя. Научиться делать это, прорабатывать разные области и так далее - самостоятельный путь. Это один из путей роста, которые можно предлагать клиентам.
Очень раскрепощает понимание того, что всегда можно общаться. Всегда можно спросить кого-то, всегда можно поработать над прояснением чего-то. И отсутствие подходящего для общения физического человека -не помеха. Можно телепатически или с помощью воображения общаться с кем угодно по своему выбору.
Для общения не обязательно объективное подтверждение. Если я общаюсь с пролетающим мимо духом, который рассказывает мне всевозможные остроумные вещи, и я себя хорошо чувствую, - это достаточное доказательство того, что я сделал что-то стоящее. То, что многие люди не верят в это, или что я не могу доказать это с научной строгостью, не играет никакой роли для наших целей. Даже если я «только» воображаю общение, всё равно это неважно. Важно то, что вы получаете больше информации, что вы лучше себя чувствуете, или что ситуации изменяются к лучшему.
Если моя машина не заводится, и я говорю с ней, выясняю, что она злится из-за недостатка масла, я
добавляю ей масла и она заводится - что ж, важен результат. Мой сосед, который не верит в общение с машинами, может стоять и материться, когда его машина не заводится»(ФЛЕММИНГ ФАНЧ. ПУТИ  ПРЕОБРАЗОВАНИЯ (разделы 1-3) victoria.lviv.ua›Html/interesno›funch1-3.htm)

Обратим внимание на утверждение Фанча: «То, что многие люди не верят в это, или что я не могу доказать это с научной строгостью, не играет никакой роли для наших целей. Даже если я «только» воображаю общение, всё равно это неважно. Важно то, что вы получаете больше информации, что вы лучше себя чувствуете, или что ситуации изменяются к лучшему».

  Я убедился в правоте этого утверждения на собственном опыте. «Пути преобразования» Фанча - это учебник по фасилитации. И, освоив кое-какие практические техники, предлагаемые в нём, я довольно успешно применял их, оказывая психологическую помощь себе и своим знакомым.
  Помогло ли общение с дубом Андрею Болконскому? Несомненно. Когда он в Отрадном невольно подслушал разговор и дыхание Наташи, изменение в нём ещё не завершилось, он ещё ничего не понял умом и не принял никаких решений: «В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя НЕ В СИЛАХ УЯСНИТЬ СЕБЕ СВОЁ СОСТОЯНИЕ, тотчас же заснул». Возможно, тот эпизод так бы и закончился внешне ничем, как и разговор с Пьером на переправе, если бы не встреча с дубом. То, что произошло во время этого общения с деревом, я бы назвал, пользуясь терминологией Фанча, «преобразующим процессингом», только при этом не было фасилитатора, предложившего князю Андрею профессиональные техники. Это был СПОНТАННЫЙ  преобразующий процессинг, но это не умаляет его значения, ибо, напомню слова Фанча, «важен результат». А результат, несомненно, был: после этого спонтанного процессинга князь Андрей вдруг охладел к своим прежним занятиям по хозяйству цветовода Мюллера, затосковал в деревне и спустя два с лишним месяца, мучимый жаждой общественной деятельности, уехал в Петербург.

                СВЯТАЯ НЕДЕЛЯ ПОСЛЕ ПАСХИ

Если всё обладает сознанием или, пользуясь терминологией Фанча, всё есть сущность, то и природные стихии (ветер, дождь, снегопад и т.д.), погода, времена года – это тоже сущности, а следовательно, с ними тоже можно общаться, только, как учит Фанч, «…для этого нужно немного воображения и готовности делать то, что другие люди могут считать сумасшествием». В первой части моей работы я уже приводил пример спонтанного общения Константина Лёвина с природой в конце романа «Анна Каренина», но таких примеров можно найти в произведениях Толстого множество.
  Лёвин, возвратясь из Петербурга после неудачного сватовства на Кити Щербацкой, всю зиму мучительно переживал позор отказа. Пришла весна, но и она не внесла в душу  несостоявшегося жениха желанного успокоения,  - пока не вступила в свои права.

   «Весна долго не открывалась. Последние недели поста стояла ясная, морозная погода. Днем таяло на солнце, а ночью доходило до семи градусов; наст был такой, что на возах ездили без дороги. Пасха была на снегу».

  Вот так и в душе Лёвина всё не наступала весна, и Пасха – по-гречески «прехождение», «избавление» - Пасха всё ещё «на снегу» и не приносит ему ни избавления, ни «прехождения» в иное состояние.

  «Потом вдруг, на второй день Святой, понесло теплым ветром, надвинулись тучи, и три дня и три ночи лил бурный и теплый дождь».

  Неделя после Пасхи носит название Светлой (Святой) седмицы. Христиане поздравляют друг друга словами «Христос воскресе», и душа Лёвина тоже синхронно «воскресе». Дождь – символ очищения ещё с дохристианских времён. Славяне-язычники во время первого дождя выбегали на улицу, чтобы омыться его водами, потому что, согласно их верованиям, первый дождь даёт здоровье, силу и молодость. Эсхил писал: «Падающий с неба дождь оплодотворяет землю, и она рождает зерно для человека и зверя». За три дня тёплый дождь омыл душу Лёвина, и «оплодотворил» её, чтобы она могла «рожать» духовные «зёрна».

  «В четверг ветер затих, и надвинулся густой серый туман, как бы скрывая тайны совершавшихся в природе перемен».

  То же и в душе Лёвина: в ней происходят важные перемены, но тайно от него самого, в «тумане»:

  «В тумане полились воды, затрещали и сдвинулись льдины, быстрее двинулись мутные, вспенившиеся потоки, и на самую Красную Горку, с вечера, разорвался туман, тучи разбежались барашками, прояснело, и открылась настоящая весна».

  Красная Горка – народное название первого воскресенья после Пасхи, отмечаемого в честь явления воскресшего Иисуса Христа апостолам. На Красную Горку завершилось весеннее воскресение природы и синхронное воскресение в душе Лёвина:

  «Наутро поднявшееся яркое солнце быстро съело тонкий ледок, подернувший воды, и весь теплый воздух задрожал от наполнивших его испарений отжившей земли. Зазеленела старая и вылезающая иглами молодая трава, надулись почки калины, смородины и липкой спиртовой березы, и на обсыпанной золотым светом лозине загудела выставленная облетавшаяся пчела. Залились невидимые жаворонки над бархатом зеленей и обледеневшим жнивьем, заплакали чибисы над налившимися бурою неубравшеюся водой низами и болотами, и высоко пролетели с весенним гоготаньем журавли и гуси. Заревела на выгонах облезшая, только местами еще не перелинявшая скотина, заиграли кривоногие ягнята вокруг теряющих волну блеющих матерей, побежали быстроногие ребята по просыхающим, с отпечатками босых ног тропинкам, затрещали на пруду веселые голоса баб с холстами, и застучали по дворам топоры мужиков, налаживающих сохи и бороны. Пришла настоящая весна».

  Толстой, подчёркивая связь Лёвина с процессами, происходящими в природе, открыто сравнивает его с деревом:

  «Весна - время планов и предположений. И, выйдя на двор, Левин, КАК ДЕРЕВО ВЕСНОЮ, ещё не знающее, куда и как разрастутся его молодые побеги и ветви, заключённые в налитых почках, сам не знал хорошенько, за какие предприятия в любимом его хозяйстве он примется теперь, но чувствовал, что он полон планов и предположений самых хороших».

  «Что, Ипат, скоро сеять?» - «Надо прежде вспахать, Константин Дмитрич», - отвечал Ипат. Чем дальше он ехал, тем веселее ему становилось, и хозяйственные планы один лучше другого представлялись ему:  обсадить все поля лозинами по полуденным линиям, так чтобы не залеживался снег под ними; перерезать на шесть полей навозных и три запасных с травосеянием …»

  Незамысловатый разговор с мужиком Ипатом, его «глупый» ответ, что прежде, чем сеять, надо сначала потрудиться – вспахать, обсадить поля лозинами и прочее, и лишь потом будет урожай, полон внутреннего смысла: в душе Лёвина тоже идет «пахота».
  И, чтобы завершить тему, последний пример. Роман «Воскресение» с первых же строчек начинается с описания весеннего воскресения природы, причем оно противопоставлено зимней спячке людей, живущих, в отличие от Лёвина, не в деревне, а в городе. Между этими людьми и природой идет борьба, но, несмотря на все усилия людей, природа всё равно побеждает:

  «Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, - весна была весною даже и в городе. Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли её, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и берёзы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди - большие, взрослые люди - не переставали обманывать и мучать себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира божия, данная для блага всех существ, - красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом.
  Главный герой романа, Дмитрий Нехлюдов, тоже из тех людей, кто, пользуясь словами Фета, «не видит и не слышит», для кого не существует «красоты мира божия», данной «для блага всех существ», располагающая «к миру, согласию и любви». Но весна уже пришла и, как в «Анне Карениной», в душе Нехлюдова, неведомо для него самого, «в тумане полились воды, затрещали и сдвинулись льдины, быстрее двинулись мутные, вспенившиеся потоки».
  Толстовские женщины более чутки к духовным проявлениям: такова Наташа Ростова, которая интуитивно знает то, к чему долго и мучительно приходят Андрей Болконский и Пьер Безухов. Вот и Катюша Маслова интуитивно душой чувствует весеннее воскресение, хотя и не осознаёт разумом:
  «Проходя мимо мучной лавки, перед которой ходили, перекачиваясь, никем не обижаемые голуби, арестантка чуть не задела ногою одного сизяка; голубь вспорхнул и, трепеща крыльями, пролетел мимо самого уха арестантки, обдав ее ветром. Арестантка УЛЫБНУЛАСЬ и потом тяжело ВЗДОХНУЛА, вспомнив свое положение».

  Вроде бы ничего не значащий эпизод. Ну, чуть не задела она ногой голубя, ну пролетел мимо её уха, обдав её ветром. Это на мгновение развлекло её, и она тут же забыла об этом, как забыл и читатель, переключившись на вторую главу, где Толстой описывает её жизнь до ареста. Но и здесь каждая деталь к месту и полна смысла. Голубь из того самого мира природы, которую люди не считают «священным и важным». Он «случайно» попадает под ноги Масловой, как бы желая обратить на себя внимание и действительно обращает хлопаньем крыльев и ветром. В древности голубь считался посланником богов, вестником; голубями называли оракулов и пророков, и голубя, которого чуть не задела ногой Маслова, можно считать посланием (от бога, ангела-хранителя, духовного наставника – это уж кому как угодно), который посылает ей весть, которую она пока не поняла. В Ветхом Завете во время всемирного потопа голубь с оливковой ветвью приносит весть Ною, в Новом Завете это символ Духа святого и крещения. В масонстве, с которым Толстой познакомился, изучая масонские тексты во время работы над романом «Война и мир», голубь – символ чистоты и невинности, что должно означать, что проститутка Маслова, обвиняемая в убийстве, чиста и невинна. Кроме того, в Греции голубь с оливковой ветвью был символом обновления жизни – и весь роман есть повествование о весеннем обновлении главных героев – Катюши Масловой и Дмитрия Нехлюдова.
  Образ голубя промелькнул и в романе «Война и мир»: Пьер после Бородинской битвы лежит в своей коляске на постоялом дворе:

  «Над головой Пьера, под тёмной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь».

  Как и в «Воскресении» герой, получивший весть, сам потревожил голубей неловким движением, то есть, сам вызывает вестников на контакт. И, как и в «Воскресении», получив весть (о том, что надо «сопрягать»), он ещё не понимает умом её смысла, но процесс весеннего пробуждения уже начался и завершится в конце книги.
  Ветер, поднятый крыльями голубя, пролетевшего мимо уха Масловой, тоже не случайная деталь. Пролетев мимо уха, голубь как бы даёт ей знак услышать своё послание – и она его действительно услышала, о чём свидетельствует её улыбка. Между прочим, в древности ветры, как и голуби, тоже считались посланцами богов, и иногда ветер символизировался птичьими крыльями. Кроме того, слова «дух», «душа» одного корня со словом дыхание, а при дыхании тоже происходит движение воздуха, то есть, маленький ветер, и когда человек, умирая, выдыхает воздух, говорят, что он «испустил дух». Но Катюша не испускает дух, напротив, при помощи посланника голубя, на неё нисходит дух. Крылатый бог западного ветра в Греции носил имя Зефир, и этимология этого слова восходит к значению «несущий жизнь».

                (Продолжение следует)