Пушкинские увлечения в Кишинёве

   ***
Начало цикла о Молдове:
«Любимый город Кишинёв» http://2015/04/09/3635 (http://www.stihi.ru/) 
«Белые Ворота города и Ботанический сад Кишинёва» http://2015/04/13/3366 (http://www.stihi.ru/) 
«Академия наук Молдовы» http://2015/04/16/1853 (http://www.stihi.ru/) 
«Театр оперы и балета им. Марии Биешу в Кишинёве» http://2015/04/19/5315 (http://www.stihi.ru/) 
«Мария Биешу» http://2015/04/25/4239 (http://www.stihi.ru/) 
«Национальный дворец в Кишинёве» http://2015/04/28/3492 (http://www.stihi.ru/) 
«Моя ностальгия... Филармония в Кишинёве» http://2015/05/03/4752 (http://www.stihi.ru/) 
«Освобождение Кишинёва» http://2015/05/06/3102 (http://www.stihi.ru/) 
«Русский драматический театр им. Чехова в Кишинёве» http://2015/05/16/44 (http://www.stihi.ru/)
«Органный зал в Кишинёве» http://2015/05/18/4044 (http://www.stihi.ru/) 
«Собор Рождества Христова в Кишинёве» http://2015/05/21/7002 (http://www.stihi.ru/) 
«Триумфальная Арка Победы в Кишинёве» http://2015/05/24/74 (http://www.stihi.ru/) 
«Чуфлинская церковь в Кишинёве» http://2015/05/31/14 (http://www.stihi.ru/)
«Мазаракиевская церковь в Кишинёве» http://2015/06/02/27 (http://www.stihi.ru/) 
«Пушкинские увлечения в Кишинёве» http://www.stihi.ru/2015/06/04/18
«Гостеприимный Пушкинский Кишинёв» http://www.stihi.ru/2015/06/06/20
«Старинный, неизвестный Кишинёв... 1» http://www.stihi.ru/2015/06/12/21
«Старинный, неизвестный Кишинёв... 2» http://www.stihi.ru/2015/06/14/9096
«Старинный, неизвестный Кишинёв... Трамваи» http://www.stihi.ru/2015/06/16/4939
«Кишинёв в руинах» http://www.stihi.ru/2015/06/18/1971
«Еврейское гетто в Кишинёве» http://www.stihi.ru/2015/06/18/8701
«Тюремный замок, Сенная площадь, стадион в Кишинёве» http://www.stihi.ru/2015/06/20/4221
«Сельскохозяйственная выставка 1889 г. в Кишинёве» http://www.stihi.ru/2015/06/23/77
«Автопробег, 1928-1929 гг. в Кишинёве» http://www.stihi.ru/2015/06/23/8738
«Вечерний город Кишинёв... 1» http://www.stihi.ru/2015/06/24/7031
«Вечерний город Кишинёв... 2» http://www.stihi.ru/2015/06/25/3312
«Вечерний город Кишинёв... 3» http://www.stihi.ru/2015/06/25/7357
«Вечерний город Кишинёв... 4» http://www.stihi.ru/2015/06/25/9083

   ***




Провинциальный город – скука!
Бушует молодая кровь.
Поэту так нужна подруга,
О, где же ты, моя любовь…
Балы, гречанки, молдаванки,
Они, достойные огранки,
Поэта в танце увлекут,
Своё сердечко отдадут.
Пускай любовные интриги,
Вино и карты, и балы,
Дуэль от скуки, без вины,
Оставят памятные миги.
Дуэль, а он черешню ест,
И приключений здесь не счесть.

Не ссылка вовсе – развлеченья,
Растёт и множится талант.
Любовь простая – увлеченья!
И что искать у этих стран!
Ну да, Аглаю и Земфиру,
И прочих дам щекочет лира,
Пульхерия Варфоломей,
О, «Дева», голосок – ручей.
Была у Байрона Калипсо,
Теперь для Пушкина каприз,
Для Дон Жуана – высший смысл,
То разве чувства? Только числа.
И зреет образ Натали,
Далёкой и родной земли.


3.06.2015


==================================

http://storyfiles.blogspot.com/2014/03/blog-post_2089.html
В своей поэзии Пушкин заплатил богатую дань литературному романтизму, особенно в первой половине двадцатых годов. Но в нем самом крепко сидел человек XVIII столетия – чувственный и вместе с тем рассудочный, способный порою увлекаться почти до безумия, но никогда не отдававший себя целиком.
Мы имеем право сделать этот вывод, ибо из всех многочисленных любовных увлечений, нами рассмотренных, нельзя указать ни одного, которое подчинило себе вполне душу Пушкина. Кровь бурлила; воображение строило один пленительный обман за другим. Но в глубине своего существа поэт оставался "тверд, спокоен и угрюм".
Он признавался в любви многим, но в действительности, как правильно указала княгиня Н. М. Волконская, любил по-настоящему только свою музу" (П. К. Губер).
 

http://www.englishpoetry.ru/pushkin/p07.htm

Александр Лукьянов
"Александр Пушкин в любви"

Глава VI. « В красавиц он уж не влюблялся...» (Молдавия)

…Вот такой длинный ряд сексуальных похождений испытал Пушкин, когда вновь весной 1821 года  вернулся в Бессарабию.

2.
 
Благонравный и патриархальный Инзов решает приступить к его духовному перевоспитанию своего подопечного. Он начал с того, что поселил Пушкина в своем доме, "открыв" ему свой стол, дает ему работу - переводить на французский язык текст молдавских законов, старается обратить его на путь истинный. «...В распущенном, подчас даже безумном Пушкине, - пишет П.В. Анненков, - Инзов видел более задатков будущности и морального развития, чем в ином изящном господине...»
«Иван Никитич, - отмечает другой современник, - привязал к себе Пушкина, снискал доверенность его и ни разу не раздражил его самолюбия. Впоследствии Пушкин, переселясь в Одессу, при каждом случае говаривал об Иване Никитиче с чувством сыновнего умиления».
Инзов хотел наставить юношу на «путь истинный», но опального поэта интересовало совсем другое. Кишиневская жизнь, столь яркая и своеобразная, столь непохожая на петербургскую, где сливались и уживались рядом Европа и Восток, первобытная грубость и простота нравов с внешним лоском и французским языком, пришлась вначале поэту не по вкусу. Но потом Пушкин привык. Он посещал салоны богатых молдаван, с любопытством присматривался к Кишиневскому обществу, ухаживал за местными красавицами - молдаванками, гречанками, цыганками, - писал шуточные стихи и эпиграммы. О времяпрепровождении Пушкина хорошо рассказывает его лицейский товарищ, будущий канцлер Российской империи В.П. Горчаков: «Говоря о балах в Кишиневе, я должен сказать, что Пушкин охотно принимал приглашения на все праздники и вечера и все его звали. На этих балах он участвовал в неразлучных с ними занятиях - любил карты и танцы».
Как бы защищая свою психику от вторжения извне, Пушкин снова надевает на себя «броню» из внешней агрессивности - совершает необдуманные поступки,  ввязывается в дуэльные истории, ссорясь из-за пустяков с офицерами и молдавскими боярами. Друзьям поэта приходилось постоянно улаживать эти конфликты, а Инзову сажать непоседливого Пушкина под домашний арест. Поэт как бы сам нарывался на неприятности. Сколько раз он стоял на краю могилы под дулом пистолета противника. Надо сказать, что поэт был смел и безразличен к своей судьбе. Он как бы сам искал смерти. «...к счастью, - отмечал А.Ф. Вельтман, - дело не доходило даже до первой крови, и после первых выстрелов его противники предлагали мир, а он принимал его. Я не был стряпчим, но был свидетелем издали одного «поля», и признаюсь, что Пушкин не боялся пули точно так же, как и жала критики. В то время, как в него целили, казалось, что он, улыбаясь сатирически и смотря на дуло, замышлял злую эпиграмму на стрельца и на промах».  Когда поэт дрался с офицером генерального штаба Зубовым, то пришел на дуэль с черешнями и завтракал ими, пока тот стрелял. По словам его современника И.П. Липранди, Пушкин «всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась на карту».
Поэт пристрастился к карточной игре, играл в бильярд, и вообще вел самый разболтанный образ жизни со всей пылкостью своего характера. Там, где танцевали, он от всей души предавался пляске; где был легкий разговор, он был неистощим в остротах; с жаром вступал в разговор, а в жарких спорах его проглядывал скорее вызов для приобретений сведений, чем просто любовь к болтовне. И все это Пушкин делал с огромной самоуверенностью и неограниченным самолюбием.
Кишиневское общество, - пишет П.В. Анненков, - как и всякое другое, искало удовольствий и развлечений, но благодаря своему составу из помеси греко-молдаванских национальностей оно имело забавы и наклонности, ему одному принадлежащие. Многие из его фамилий сохраняли еще черты и предания турецкого обычая, что в соединении с национальными их пороками и с европейской испорченностию представляло такую смесь нравов, которая раздражала воображение и туманила рассудок, особенно у молодых людей, попадавших в эту атмосферу любовных интриг всякого рода. По внешности кишиневская жизнь ничем не отличалась от жизни губернских городов наших: те же рауты, балы, игрецкие дома, чопорные прогулки в известной части города по праздникам, беготня и поздравления начальников в торжественные дни и проч., но эта обстановка едва прикрывала своеобычные черты домашнего и нравственного быта жителей, не встречавшиеся нигде более, кроме этой местности.
С первого раза бросалось в глаза повсеместное отсутствие в туземном обществе не только моральных правил, но и просто органа для их понимания. То, что повсюду принималось бы как извращение вкусов или как тайный порок, составляло здесь простую этнографическую черту, до того общую, что об ней никто и не говорил, подразумевая её без дальнейших околичностей. Правда, что в некоторых домах все крупные этнографические черты подобного рода стояли открыто на виду, а в других таились глубоко в недрах семей, но отыскать их там находились всегда охотники, заранее уверенные в успехе. Люди заезжие из России употребляли на поиски этих редкостей много времени, и не очень давно встречались еще старожилы, которые признавали свою кишинёвскую жизнь самым веселым временем своего существования. Пушкин не отставал от других.
Душная, но сладострастная атмосфера города, малоэстетические, но своеобразные наклонности и привычки его обитателей действовали на него как вызов. Он шел навстречу ему, как бы из «point d’honneur» (чувства чести). Картина Кишинева, которую здесь представляем, оправдывается всеми свидетельствами современников, несмотря на многочисленные их умолчания и вообще смягчающий тон. Мы не преувеличиваем её выражения, а скорее еще не уловили вполне характера распущенности, каким отличался город в самом деле. Это подтверждается и фактами».
Особенно заметно сказывалось это соединение азиатских нравов и европейского лоска на женщинах. Молдаванки и гречанки, еще недавно по обычаю мусульман, содержавшиеся в условиях гаремного заключения, вдруг познакомились с европейской цивилизацией в образе маскарадов, балов, французских эротических романов и журналов мод. Кишиневские дамы, еще сохранившие восточный колорит во внешности и в характере, но уже по-европейски свободные в общении, были страстны, влюбчивы и доступны. 23-летний Пушкин прекрасно чувствовал себя в этом мире бездумья и легких наслаждений. Пушкин с головой окунулся в мир грубых сексуальных удовольствий. Он нашел женщин, с которыми мог удовлетворить свою страсть, и которых он мог унизить, оскорбить, над которыми мог насмеяться. Его низменные инстинкты, его «чувственность» проявилась в Кишиневе с новой силой.

3.

Бурный роман он пережил с цыганкой по крови - Людмилой Шекорой, известной своей красотой и романтическими похождениями. Шекора была женой помещика Инглези. Пушкин с первого же разу влюбился в Людмилу и с чрезвычайною ревностью скрывал от всех свои чувства. Вот как описывает современник это новое увлечение поэта.

Однажды некий Градов, кишиневский приятель Пушкина, в жаркий день заснул в небольшой подгородной роще. Голоса на опушке рощи привлекли мое внимание. Через рощицу проходили, обнявшись и страстно целуясь, Пушкин и Людмила. «Они меня не заметили, - рассказывает Градов, - и, выйдя на просеку, сели в дожидавшиеся их дрожки и уехали. После моего открытия прошло несколько дней. Был воскресный день. Я лег после обеда заснуть, вдруг в дверь раздался сильный стук. Я отворил дверь. Передо мною стоял Пушкин. «Голубчик мой, - бросился он ко мне, - уступи для меня свою квартиру до вечера. Не расспрашивай ничего, расскажу после, а теперь некогда, здесь ждет одна дама, да вот я введу ее сейчас сюда». Он отворил дверь и в комнату вошла стройная женщина, густо окутанная черною вуалью, в которой однако я с первого взгляда узнал Людмилу. Положение мое было более, нежели щекотливое: я был в домашнем дезабилье. Схватив сапоги и лежавшее на стуле верхнее платье, я стремглав бросился из комнаты, оставив их вдвоем. Впоследствии все объяснилось.
     Пушкин и Людмила гуляли вдвоем в одном из расположенных в окрестностях Кишинева садов, В это время мальчик, бывший постоянно при этих tete-a-tete настороже, дал им знать, что идет Инглези, который уже давно подозревал связь Людмилы с Пушкиным и старался поймать их вместе. Пушкин ускакал с ней с другой стороны и, чтоб запутать преследователей, привез её ко мне. Однако это не помогло. На другой день Инглези запер Людмилу на замок и вызвал Пушкина на дуэль, которую Пушкин принял... Дуэль назначена была на следующий день утром, но о ней кто-то донес генералу. Пушкина Инзов арестовал на десять дней на гауптвахте, а Инглези вручил билет, в котором значилось, что ему разрешается выезд за границу вместе с женою на один год. Инглези понял намек и на другой день выехал с Людмилою из Кишинева. Таким образом, дуэль не состоялась. Пушкин долго тосковал по Людмиле».
В числе минутных увлечений поэта была и Мария Егоровна Эйхфельт, гречанка, чье «миловидное личико по своей привлекательности сделалось известным от Бессарабии до Кавказа». «Обе героини, Эйхфельт и Варфоломей, имели еще по приятельнице, - писал П.В. Анненков, - из которых каждая не уступала им самим ни в красоте, ни в жажде наслаждений, ни в способности к бойкому разговору. Между этими молодыми женщинами Пушкин и тогдашний поверенный по всем делам кишиневской жизни Н.С. Алексеев, к которому он скоро переселился на житье из строгого дома генерала Инзова, и устроили перекрестную нить волокитства и любовных интриг». Пушкин и Алексеев подружились и эта дружба сохранилась на долгие годы.
Когда поэт был уже в Москве, Алексеев писал ему из Кишинева: «С какою завистью воображаю я московских моих знакомых, имеющих случай часто тебя видеть; с каким удовольствием хотел бы я быть на их месте и с какою гордостью сказал бы им: мы некогда жили вместе; одно думали, одно часто делали и почти — одно любили: иногда ссорились, но расстались друзьями, или, по крайней мере, я так льстил себе. Как бы желал я позавтракать с тобою в одной из московских ресторациев за стаканом Бургонского пройти трехлетнюю кишиневскую жизнь, весьма занимательную для нас разными происшествиями. Я имел многих приятелей, но в обществе с тобою я себя лучше чувствовал, и мы, кажется, оба понимали друг друга; несмотря на названия: лукавого соперника и черного друга, я могу сказать, что мы были друзья-соперники, — и жили приятно!»
 
Мария Эйхфельт была объектом страсти, и небезответной, Николая Степановича Алексеева. Тогда и образовалась ситуация, благоприятная для развития мужской дружбы: двое влюблены в одну, но не слишком; ссорятся, мирятся, уступают друг другу. "Лукавое соперничество" было увековечено не в одном стихотворении поэта. Двадцатидвухлетний Пушкин со свойственным ему самомнением поучал тридцатидвухлетнего Алексеева:


Люби, ласкай свои желанья,
Надежде и еврейке верь —
Как тень пройдут любви мечтанья,
И станешь тем, что я теперь.

Пушкин и Алексеев называли Эйхфельт "еврейкой" (за ее сходство с Ревеккой - героиней романа Вальтера Скотта "Айвенго"). Скорее всего, именно к ней обратился молодой поэт в стихотворении "Христос воскрес":

Христос воскрес, моя Ревекка!
Сегодня  следуя душой
Закону бога-человека,
С тобой целуюсь, ангел мой.
А завтра к вере Моисея
За поцелуй я, не робея,
Готов, еврейка, приступить –
И даже то тебе вручить,
Чем можно верного еврея
От православных отличить.

Своему другу-сопернику поэт посвятил несколько стихотворений. Одно так и начинается «Мой милый, как несправедливы твои ревнивые мечты...». Даже в «Гавриилиаде» можно усмотреть скрытые за евангельским сюжетом действительные события, и где, по словам Н. Эйдельмана, соперничество из-за прекрасной Еврейки возведено из «кишиневского масштаба» в космический...
Совместные любовные истории настолько запомнились друзьям, что в ответном письме из Москвы Пушкин писал Алексееву: «...а я за новости кишиневские стану тебя потчевать новостями московскими. Буду тебе сводничать старых твоих любовниц... Я готов доныне идти по твоим следам, утешаясь мыслию, что орогачу друга».

Число объектов сексуальной агрессивности поэта растет необыкновенно. Как и в послелицейские годы, он словно сорвался с цепи, окунаясь в мир чувственных удовольствий и волнующих переживаний. Ночами Пушкин кутил, играл в карты, днём заваливался к себе и к знакомым на квартиру и долго, как убитый, спал на кровати. «Иногда, - вспоминает современник, - вслед за таким, недостойным его препровождением времени, на него после сна находили бурные припадки раскаяния, самобичевания и недолгой, но искренней грусти. Тогда он всю ночь напролет проводил в излияниях всякого рода и задушевных беседах с товарищем... ». Во время этих разговоров Пушкин рисовал карикатуры, женские головки, ножки, а иногда, отвлекаясь мыслью, начинал писать стихи, вплоть до того момента, когда перо само вываливалось из рук от усталости. Часто поэт сочинял крайне непристойные стихи, вслух читая их хозяину квартиры. «Непостижимо-странным является то несомненное обстоятельство, - говорит тот же современник, - что подобные произведения порнографического характера выливались у Пушкина в ту самую ночь, начало которой он употреблял на самое искреннее раскаяние в напрасно и гнусно потраченном времени и всяких упреках себе самому». Покаявшись на словах, выплеснув на бумагу свои глубинные «либидозные» страсти, поэт вновь начинает свою эротическую карусель.

4.

"Пушкин любил всех хорошеньких, и всех свободных болтуний, - вспоминает друг поэта, офицер И.П. Липранди. - Из числа первых ему нравилась Мария Петровна Шрайбер, семнадцатилетняя дочь председателя врачебной управы, но она отличалась застенчивостью. К числу вторых принадлежала Виктория Ивановна Вакар, жена подполковника этого имени... Вакарша была маленького роста, чрезвычайно жива, вообще недурна и привлекательна... Пушкин находил удовольствие с ней танцевать и вести нестесняющий разговор. Едва ли он не сошелся с ней и ближе, но, конечно, ненадолго. В этом же роде была очень миленькая девица Аника Сандулаки... Пушкин любил ее за резвость и смуглость лица».
Очень интересовался Пушкин Еленой Федоровной Соловкиной, женой командира Охотского полка. Она иногда приезжала в Кишинев к своей сестре. Но все усилия Пушкина, чтоб познакомиться в доме, были тщетны. Довольно часто поэт посещал дом вдовы молдавского боярина Смаранды Богдан. У нее каждую неделю было три приемных вечера и оживленная карточная игра. Особенно славились её танцевальные вечера. Пушкин усиленно волочился за дочерью Богданши - красивой Марией Балш. «Она была женщина лет под тридцать, довольна пригожа, чрезвычайно остра и словоохотлива, - пишет Липранди. Пушкин постоянно вел с ней свободный разговор. Князь Долгоруков, другой свидетель Кишинёвской жизни поэта, более определенно говорит о его чувствах: «Пушкин, любя страстно женский пол, а в особенности, как полагают, г-жу Балш...»
«Действительно ли Пушкин имел на нее такие виды или нет, - рассказывает далее Липранди, - сказать трудно: в таких случаях он был переметчив и часто, без всяких целей, любил болтовню и материализм; но как бы то ни было, Мария принимала это за чистую монету: она озлобилась до безграничности». Роман их продолжался недолго. Скоро поэт увлекся женой генерала Альбрехта - Екатериной Григорьевной. Интересна бурная жизнь и судьба этой женщины. В 16 лет она была выдана за богатого боярина Канта, который был связан с разбойником Бушором. Во время русско-турецкой войны 1806-1812гг. они были пойманы и казнены. Богатая, прекрасная и очень образованная Екатерина Григорьевна стала сначала женой интенданта Бологовского, а затем вышла замуж за генерала Альбрехта. Приехав из Варшавы в Кишинев, она, по словам Липранди, была в близких отношениях с Пушкиным, но и его замучила своей ревностью, как и второго мужа.
Как-то поэт откровенно признался, что в Екатерине Альбрехт его привлекают "пылкие страсти" и её "историческое прошлое". Мария Балш этого не стерпела и спровоцировала столкновение поэта со своим мужем Тодораки. Алексеев, постоянный спутник Пушкина, удержал руку поэта с занесенным тяжелым подсвечником. Дело дошло до дуэли, но Инзов (в который раз!) отправил Пушкина под арест, а наместник их потом помирил. Необузданная натура Пушкина доставляла много хлопот и его друзьям и его начальству.
В своих любовных похождениях Пушкин не стеснялся и одновременно ухаживал за несколькими барышнями и дамами. Однажды он назначает в одном загородном саду свидание молодой даме из кишинёвской аристократической семьи. Они встретились на месте свидания. Вдруг соседние кусты раздвигаются, и оттуда выскакивает смуглая цыганка с растрепанными волосами, набрасывается на даму, сваливает ее наземь и начинает ее колотить. Пушкин бросился разнимать их, но усилия оказались тщетными. Он выхватывает из виноградника жердь и начинает колотить цыганку. Та оставила свою жертву и бросилась было на Пушкина, но, опомнившись, отшатнулась и важною поступью ушла прочь. Благодаря посторонним людям, подоспевшим к этой истории, весть о ней быстро разнеслась по городу. Пушкин целые две недели после этого не показывался в городе и заперся дома. Дама сильно заболела, и ее увезли за границу.
Поэт, по наблюдениям современников, не мог спокойно пропустить ни одного смазливого личика. Однажды, проезжая на лошади по одной из многолюдных улиц Кишинева, Пушкин увидел у окна хорошенькую головку, дал лошади шпоры и въехал на самое крыльцо. Девушка, испугавшись, упала в обморок, все переполошились, а родители ее пожаловались Инзову. Снова пришлось старому генералу улаживать неприятности после выходок своего питомца.
Женщины, женщины, женщины; Пушкин развлекался, не обращая внимания на последствия. Ему не было никакого дела до семейных трагедий любовниц, вызванных его беззастенчивым вторжением в их семейную жизнь. Только психологическое унижение своей очередной жертвы доставляло поэту исключительное удовольствие. Ему было наплевать на всех этих молдавских и греческих кукониц (боярынь), которые соперничали друг с другом из-за обладания очень сексуальным поэтом, ссорились с мужьями, заболевали от любви или от пренебрежения. Пушкин не только не утаивал свои любовные по-хождения, но наоборот, выставлял их напоказ, трезвонил о них на весь Кишинёв. Все эти томные дамы были для поэта как девки из борделя. В своих едких и почти непристойных эпиграммах он выставлял их в самом жалком виде.

5.
 
Но кроме кратковременных связей и мимолетных увлечений у Пушкина в Кишиневской ссылке - было два относительно серьезных чувства, которые он испытал сначала к Калипсо Полихрони, а потом к Пульхерии Варфоломей. Правда, его связь с гречанкой-беженкой Калипсо (это имя носила нимфа, заворожившая Одиссея) имела скорее литературный, чем любовный оттенок. Говорили, что в 1810 году она встречалась с Байроном в Константинополе, в чьих объятиях впервые познала страсть. Пушкин решил принять эстафету от великого английского романтика не только в области поэзии. Вот как характеризует Калипсо Полихрони хороший знакомый поэта, чиновник Ф.Ф. Вигель:
«Она была невысока ростом, худощава и черты лица у нее были правильные, но природа захотела сыграть дурную шутку, посреди приятного лица ее прилепив ей огромный ястребиный нос. У нее был голос нежный, увлекательный, не только, когда она говорила, но даже когда с гитарой пела мрачные турецкие песни... Ни в обращении ее, ни в поведении не видно было ни малейшей строгости, если б она жила в век Перикла, история, верно, сохранила бы нам ее вместе с именами Фрины и Лаисы». (Фрина и Лаиса - знаменитые древнегреческие гетеры - А.Л.). Пушкин посвятил Калипсо Полихрони вдохновенное послание "Гречанке":

Ты рождена воспламенять
Воображение поэтов,
Его тревожить и пленять
Любезной живостью приветов,
Восточной странностью речей,
Блистаньем зеркальных очей
И этой ножкою нескромной...
Ты рождена для неги томной,
Для упоения страстей.

Однако он скоро охладел к ней. Мрачный характер гречанки вряд ли мог удовлетворить жизнерадостного поэта. «Пушкин никогда не был влюблен в Калипсо, - утверждал И.П. Липранди, - т.к. были экземпляры несравненно получше, но ни одна из бывших тогда в Кишинёве не могла в нем порождать ничего более временного каприза»
Одним из домов местной молдавской знати, часто посещаемых поэтом, был дом Егора Кирилловича Варфоломея, богатого купца, члена верховного совета Бессарабии. Он был радушен и гостеприимен. Свернув под себя ноги на диване, сидел он с чубуком в руках и встречал гостей всегда приветливым "просим". Дочь Варфоломея, Пульхерия, очень понравилась Пушкину, хотя она резко отличалась от страстной гречанки, была вялой и малоподвижной. Известный литератор Вельтман А.Ф. рассказывает следующее: «...Пульхерица была полная, круглая, свежая девица; она любила говорить более улыбкой, но это не была улыбка кокетства, нет, это просто была улыбка здорового, беззаботного сердца... Пушкин особенно ценил ее простодушную красоту и безответное сердце, не ведавшее никогда ни желаний, ни зависти..». Красивая девушка не блистала также и особенным умом, и многие сватавшиеся к ней молодые люди очень скоро отказывались от своих исканий.
«Смотря на Пульхерию, которой по наружности было около восемнадцати лет, - продолжает Вельтман, - я несколько раз покушался думать, что она есть совершеннейшее произведение не природы, а искусства... Все движения, что она делала, могли быть механическими движениями автомата... И я присматривался к ее походке: в походке было что-то странное, чего и выразить нельзя. Я присматривался на глаза: прекрасный, спокойный взор двигался вместе с головою. Ее лицо и руки были так изящны, что мне казались натянутою лайкой..." Поэт посвятил ей стихотворение "Дева". Недолго увлекался поэт и Пульхерией Варфоломей. Правда, уже находясь в Одессе, он писал Вигелю в Кишинев: «Пульхерии Варфоломей объявите за тайну, что я влюблен в нее без памяти...» Искренние ли эти чувства поэта, или шутливая болтовня, трудно догадаться. Одно несомненно, юная молдаванка затронула сердце поэта. Это видно хотя бы из того, что Пушкин поместил ее имя в первом  «Дон-Жуанском  списке».
Из других домов кишиневской знати Пушкин любил посещать семейство Ралли. Две хорошенькие девушки: Екатерина и Мариола (или Майгин) привлекали поэта своим умом, начитанностью и говорливостью. Особенно вторая - младшая дочь Ралли, девушка лет восемнадцати, приятельница Пульхерии. Мариола была, по словам И.П. Липранди, «гораздо красивее последней и лицом, и ростом, и формами, и к тому же двумя или тремя годами моложе». Пушкин очень любил с ней танцевать. Находясь в Одессе, Пушкин, видимо, получил от них письмо и в ноябре1823 года написал ответ. Хочется привести отрывки из этого письма:

"Да, конечно, я угадал, кто они, эти две прелестные женщины, удостоившие вспомнить об одесском, ранее кишиневском отшельнике. Я тысячу раз облобызал эти строки, напомнившие мне столько безумств, мучений, ума, грации, вечеров, мазурок, и т. д... Увы, милая Майгин, вдали от вас, раздраженный, унылый, я теряю свои способности и утратил даже талант к карикатурам... У меня одно лишь желание - снова вернуться к вашим ножкам и посвятить вам, как говаривал милейший поэт, тот кусочек жизни, который мне еще остается... Приезжайте ради бога, у нас будут, чтобы привлечь вас, бал, итальянская опера, вечера, концерты, поклонники, вздыхатели, все, что вы пожелаете. Я буду передразнивать обезьяну, злословить и нарисую вам г-жу В..... в 36 позах Аретина. (Аретино Пьетро - итальянский поэт XVI века, автор эротической поэмы "Странствующая блудница" - А.Л.).
Кстати по поводу Аретина: должен вам сказать, что я стал целомудрен и добродетелен, т.е., собственно говоря, только на словах. Ибо на деле я всегда был таков. Истинное наслаждение видеть меня и слушать, как я говорю. Заставит ли это вас ускорить ваш приезд? Приезжайте, приезжайте во имя неба, и простите свободу, с которой я пишу к той, которая слишком умна, чтобы быть чопорной, но которую я люблю и уважаю...
Что до вас, прелестная капризница, чей почерк заставил меня затрепетать, то не говорите, будто знаете мой нрав; если бы вы знали его, то не огорчали бы меня, сомневаясь в моей преданности и в моей печали о вас».

6.

Несмотря на приключения и кутежи, жизнь в Кишинёве, тогда еще полудиком городе, с пёстрым, малокультурным населением, была для поэта слишком однообразна, бедна содержанием и скучна. Об этом, как и о петербургских похождениях поэта, сплетничал А.И. Тургенев П.А. Вяземскому: «Кишиневский Пушкин ударил в рожу одного боярина и дрался на пистолетах с одним полковником, но без кровопролития. В последнем случае вёл он себя, сказывают, хорошо. Написал кучу прелестей: денег у него ни гроша... Он, сказывают, пропадает от тоски, скуки и нищеты». Молдавские и греческие дамы не пользовались большим расположением Пушкина, хотя сексуальные отношения он с ними поддерживал регулярно. К тому же Пушкин переживал тогда, несомненно, один из самых бурных периодов своей жизни; свойственная его натуре живость характера, не находя выхода в окружающей обстановке, создавала ощущение общей душевной неудовлетворенности.
«Проклятый город Кишинев!» - восклицает поэт в письме к Ф.Ф. Вигелю. Скандалы и дуэли были случайным и далеко не полным психическим разрядом вечно кипевшего раздражения. «Чувственная» часть поэта практически полностью захватила его сознание. Постоянные связи то с мамочками, то с их дочками, бесцеремонное обращение с ними и чисто азиатский разврат - все это выливалось потом в создании непристойных стихов и поэм.
Нельзя сказать, что такие произведения, как сказка "Царь Никита и его сорок дочерей" и поэма, доставившая ему потом много неприятностей - "Гавриилиада", является лишь памятником не успевшего вкорениться у Пушкина, но все же знакомого ему, по словам П.К. Губера, "цинического нигилизма". Конечно, «Гавриилиада» вобрала в себя и вольтеровский сарказм "Орлеанской девственницы", и эротическую иронию поэмы Эвариста Парни "Война богов". Французская литература отложила свой отпечаток на форму и тематику многих произведений поэта. Однако не только это можно увидеть в указанных произведениях, написанных Пушкиным в 1821 году до создания «Бахчисарайского фонтана». В «Гавриилиаде» поэт снова выразил в поэтической форме подсознательные принципы своего «либидо».
Эротические картины, нарисованные в этой поэме, являются сублимацией сексуальной энергии поэта, откровенным всплеском его тайных фантазий. Уже в первых строках поэмы Пушкин представляет свой «эротический» идеал в образе молодой Марии:

Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь темная, двух девственных холмов
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов...

Вспомним, что в разговоре с актрисой Сашей Колосовой поэт признался, что 16 лет - его самый любимый  возраст. 16 лет было и Елене Раевской. Подсознание поэта, скорее всего, вступило во внутренний конфликт. Столкнулись две его половинки - «чувствительная» и «чувственная». «Инцестуальный» образ, который накладывал запрет на выбор сексуального объекта, постоянно проникает в сознание Пушкина и приводит в смятение его душевные струны, которые  натянуты так, что готовы лопнуть от малейшего прикосновения.  Чтобы освободится от давления «эдипова» комплекса, вытолкнуть из сознания недоступную и неразделенную любовь, Пушкин должен был унизить это чувство, превратить его в простой адюльтер. Прелестная девственница, которая не знает «любви томлений», соблазняется тремя мужчинами - дьяволом, архангелом Гавриилом и Богом.
Откровенно эротические картины в поэме сменяют одна другую, и в конце концов, Мария из бесконечно чистой, божественной  девы превращается в обычную девицу вольного поведения. Идеал повергнут и изничтожен. «Чувственность» поэта побеждает. Долой любые нежности и «платонизм». Презрительное отношение к женщине выражено в «Гавриилиаде» в полной мере. Пушкин, зная уловки многих дам, которые бросались в его объятия, дает в поэме уничтожающую характеристику женскому коварству, предательству и распущенности.

О женщины, наперсницы любви,
Умеете вы хитростью счастливой
Обманывать вниманье жениха
И знатоков внимательные взоры,
И на следы приятного греха
Невинности набрасывать уборы...
От матери проказливая дочь
Берет урок стыдливости покорной
И мнимых мук, и с робостью притворной
Играет роль в решительную ночь;
Встает бледна, чуть ходит, так томна.
В восторге муж, мать шепчет: слава богу!
А старый друг стучится у окна.

Однако борьба «чувственного» и «чувствительного» начала в подсознании поэта еще не закончена. В течение 1821 и 1822 годов поэт постоянно вспоминал свою неудавшуюся любовь. Образы Крыма печалят его душу, он не может забыть прекрасных дней, проведенных там. В элегии «Желание» он спрашивает:

Скажите мне: кто видел край прелестный,
Где я любил, изгнанник неизвестный?

В неоконченном наброске «Таврида» поэт вновь возвращается к мучающим его воспоминаниям:

Какой-то негой неизвестной,
Какой-то грустью полон я!
Одушевленные поля,
Холмы Тавриды, край прелестный,
Тебя я посещаю вновь,
Пью жадно воздух сладострастья.
Везде мне слышен тайный глас
Давно затерянного счастья.

«Бахчисарайский фонтан» стал последним всплеском «чувствительности» поэта. Всю силу своих романтических чувств Пушкин вложил в эту поэму. Он как бы освободился от тяжелой ноши. Роль «Петрарки» надоела ему. Сексуальные желания поэта не могли более выдерживать давление «инцестуальных» запретов и «платонических» увлечений.


=============================


Пушкин, из Кишинёвского дневника (1821) /Pushkin, Kishinev diary
 1821

3 апреля. Третьего дни хоронили мы здешнего митрополита [Гавриила Банулеско Бодони (ум. 1821)]: во всей церемонии более всего понравились мне жиды: они наполняли тесные улицы, взбирались на кровли и составляли там живописные группы. Равнодушие изображалось на их лицах; со всем тем ни одной улыбки, ни одного нескромного движенья! Они боятся христиан и потому во сто крат благочестивее их.

Читал сегодня послание князя Вяземского к Жуковскому [(«О ты, который нам явить с успехом мог...») — было напечатано в «Сыне отечества», 1821 г., № 10, 5 марта]. Смелость, сила, ум и резкость; но что за звуки! Кому был Феб из русских ласков. Неожиданная рифма Херасков не примиряет меня с такой какофонией. Баратынский — прелесть. [Тяжелым стихам Вяземского Пушкин противопоставляет стихотворение Баратынского «Лиде» («Твой детский вызов мне приятен...»), помещенное в той же книжке журнала].

9 апреля. Утро провел с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова. [П. И. Пестель, будущий глава Южного общества декабристов, был командирован в Бессарабию для собирания сведений о греческом восстании. Об этой встрече Пушкин вспоминал в дневнике 24 ноября 1833 г.] «Mon c;ur est mat;rialiste, — говорит он, — mais ma raison s'y refuse». [Сердцем я материалист, но мой разум этому противится. (фр.)]. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю...

Получил письмо от Чедаева [письмо это неизвестно]. — Друг мой, упреки твои жестоки и несправедливы; никогда я тебя не забуду. Твоя дружба мне заменила счастье. Одного тебя может любить холодная душа моя. — Жалею, что не получил он моих писем: они его бы обрадовали. Мне надобно его видеть.

«4 мая был я принят в масоны».
[Пушкин был членом масонской ложи в Кишиневе, носившей название «Овидий», №25, которая была закрыта 9 декабря 1821 г. Существуя фактически, ложа, однако, утверждена не была. Начальник Пушкина И. Н. Инзов по запросу правительства отрицал существование в Кишиневе этой масонской ложи, очевидно, основываясь на том, что она юридически не была оформлена. У Пушкина сохранились счетные книги ложи, остававшиеся незаполненными. Ими поэт пользовался с 1823 г. как своими черновыми тетрадями (так наз. тетради 836, 834, 835).]

9 мая. Вот уже ровно год, как я оставил Петербург. Третьего дня писал я к князю Ипсиланти, с молодым французом, который отправляется в греческое войско. — Вчера был у кн. Суццо [Михаил — жил в Кишиневе как агент А. Ипсиланти].
[Запись, говорящая о том, что Пушкин был в тайной переписке с главой греческого восстания. (Письмо не дошло до нас.) По-видимому, с этим связана фраза Пушкина в письме к Дельвигу от 23 марта 1821 г.: «Недавно приехал в Кишинев и оставляю благословенную Бессарабию...». В августе 1821 г. в Москве распространились слухи о бегстве Пушкина в армию восставших греков.]

26 мая [день рождения Пушкина]. Поутру был у меня Алексеев [Н. С. — приятель Пуш-кина]. Обедал у Инзова. После обеда приехали ко мне Пущин, Алексеев и Пестель — по-том был я в здешнем остроге. NB. Тарас Кирилов [может быть, арестант, бежавший из тюрьмы и прощавшийся с Пушкиным накануне.].
Вечер у Крупенских [кишиневский вице-губернатор Матвей Егорович и жена его Елизавета Христофоровна, у которых Пушкин часто бывал].

6 июня написал следующую записку:
(К сведению г. Дегильи, бывшего французского офицера. Недостаточно быть дрянью, на-до еще быть им открыто. Накануне дрянной дуэли на саблях не пишут на глазах жены иеремиад, завещания и пр. и пр. (фр.))
Оставим этого несчастного.

[M-r Deguilly - г. Дегильи, француз, уклонившийся от дуэли с Пушкиным. Помимо начала записки Пушкина к нему, приведенной в дневнике, сохранился более полный текст самого письма к Дегильи. Сохранилась также карикатура Пушкина на Дегильи с такой подписью под нею: «Ma femme... ma culotte... et mon duel donc!.. ah ma foi, qu'elle s'en tire comme Il;e voudra, puisque c'est elle qui porte culotte...». (Жена... штаны... а дуэль-то моя!.. Эх, право, пускай она сама как хочет отыгрывается, раз она играет первую скрипку. Во французском тексте - непереводимая игра слов. Porter culotte значит в прямом смысле - носить штаны, а в переносном относится к женам, которые главенствуют в семье. (фр.))]

Пушкин. Из Кишиневского дневника//
А.С.Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах. Том 7

http://www.proza.ru/2012/06/25/996

Любовные увлечения Пушкина
Родионов Виталий Константинович