2. Французский принц с английской королевой

  2-й фрагмент Лондонской Главы (роман "Миледи и все, все, все"...)
    (начало в "Французский принц вербует Бекингема":
     http://www.stihi.ru/2015/05/29/9267).

–...И, значит, быть войне? Мы поплывём
во Францию, на Ла-Рошель, во имя
любимой Анны?              – Нам неотвратимо
плыть в ваш притон?! А много ль  мяса  в нём?

Найдём ли там  курАж  мы?..  Назовём,
как водится, подняв совместно знамя,
мы всё, пардон, своими именами.
Любовь – с любовью. А война – со злом.
Я – здесь, а Анна – там. Луи – меж нами.

Сношения останутся мечтами.
От слов моих ваш дух на вид смирен.
Со мной вы  поменялись  бы местами?
Мой спич вас обрекает на мигрень?
Мне грех шутить при ваших опасеньях…
Пред нами группируясь лишь в мишенях,
пускай трясутся вражьи твари день
и ночь, увязнув в собственных лишеньях!
Расслабьтесь, де Субиз. Я твёрд в решеньях.
Безоблачно всё в наших отношеньях
останется и впредь: едва ли тень
падЁт  на них.  Хотя (с переживаньем)
я мог бы думать с полным основаньем,
что вы меня подначиваете,
но это – не обман, и мы наляжем,
притом что общий враг не будет страшен,
на главный ряд задач. Чьи вами где

гарантии положены в основу
того, чтоб подобру и поздорову,
себе не обломав клыков, когтей,
войдём мы в Ла-Рошель без визгу, рёву?

ГерАкл  я в перспективе, иль  Антей?
Меня – ловца удачи, вас – гулёну
воспрИмут  ли? Иль встанут в оборону?
Не встретит ли нас город, как чертей?!

– Я лично вас, ваш штаб и всех, кто ниже,
при всём безукоризненном престиже
ни драться не зову, ни голодать.
Нас всех ждёт в Ла-Рошели благодать.
Осмелюсь разве врать я вам бесстыже!
– Когда я был инкогнито в Париже,
цыганка прицепилась – погадать.
Всей кодлой подошли – не скажешь  «кЫш» ей.
Дай руку, мол, твою. «Ну, так  берИ же!..

Скажи, что актуально, что мне ближе,
иль попусту на улице не трать
на речь со мной магических затрат.
Шутить со мной не надо! Я не рыжий!..

На! Вот моя рука. Вот дубликат», –
я встал, чтобы к себе не привлекать
увёртками на улице вниманье.
Светиться я старался минимально.

К гаданью прибегал я много лет,
но всё-таки отнёсся к кодле нервно.
Доверился цыганке я, иль нет,
однако же прислушался, бледнея.

Цыганка, не смотря, как я одет,
глядела на  ладОнь  лишь перед нею.
«На родине не будешь ты воспет.
Держись-ка лучше к  ФрАнции  плотнее. –

шокирующий дан мне был совет. –
Ты кладезем одних геройских черт
тут выглядишь, ломясь в любые двери.
Пусть тут враги не спят, не онемели,
тебя тут не  убьют,  по крайней мере.

Скажу всю правду. Мне не по нутру
обманывать тебя – я  вдАль  смотрю
на краткую жизнь, пусть и в позолоте.
Грех  вИдя  твой, греха не замолю,
зато предупредить могу». «Извольте».

«Во Франции… и с нею… сам воюй –
опасности для жизни нет нисколько.
А вот в родном краю не забалуй.
Военных там остерегайся зорко»…

Я выслушал цыганку без восторга,
Скорее  потрясЁн  был. Так недолго
от ужаса предстать седым, как лунь.
Коль верить, выжить тут мне – безнадёга,
как будто я не герцог, а каплун.
Но я, скорей всего, похож на дога…
              .            .            .
…Не чувствуя к папистам сам тепла,
английский Карл, как блох, понацеплял
католиков, хоть кто-то и не прошен.

Французская принцесса (это в прошлом)
английскую корону на себя
напялила не   о'бручем   роскошным,
а гнётом с политесом непреложным.

Субиз, принц-эмигрант, без дураков
горсть  самоцветов в качестве гостинца
оправил в кольца золотых «оков»,
мечтая к королеве подольститься,
чтоб в Лондоне не ширить круг врагов.

«…Воюю, иль топчусь по кабинету –
намёков в части «мечт»  на убыль нету», –
прикинул принц, испив  невзгОд  настой.
Либретто к зарубежному «балету»
он  впрОк  продумал – на Бурбона злой.

Союзницею сделать Генриетту
давно пора. Тем более  весной
воспринял принц как добрую примету
улыбку королевы в адрес свой.

Приблизиться к английской королеве
и  прИнцу-то  непросто, коль тайком!
Пропеть бы   дифирАмбы!  Но в пропеве
душой отдаться нужно целиком.

Жизнь в Лондоне предстала в новом свете,
как только принц повёл себя, как мот.
Подарок подносился не в конверте,
а россыпью перстней. Кто ж не возьмёт!..

…Хотите, верьте, или же не верьте,
но принц Субиз, матёрый гугенот,
послал весть католичке Генриетте,
английской королеве. Женский род
отзывчив, значит, можно наперёд
уверенным быть, что письмо дойдёт
(в отсутствии помехи посторонней)

до глаз и до души красы на троне.
(А коль негож, ступай и не серди!)
Принц, находясь в активной обороне
в условиях сомнительной среды,
хотел запутать в Лондоне следы

своих неуставных поползновений.
Субиз просил о встрече не на «ты»,
однако же в режиме откровений.
От собственной в интригах темноты
медлительней не стать бы, как кровь в вене!
Дождаться доброй вести? Плыть за мглой?
Принц не был Магометом, иль горой.
Но Генриетта, пусть и не мгновенно,
была заинтригована игрой.

Для римской церкви принц Субиз – изгой,
а в англиканской может пригодиться
ей лично. Принцем можно заградиться
без надобности  духом  с ним родниться...
 
…Субизу испытать бы позарез
в интригах с Генриеттой – сладкий стресс,
но только не послал бы Бог осечку!
У принца было времени в обрез.
Собой играя бедную овечку,

принц дерзко просто выскочил на «встречку».
Причём стал расточительным, как Крез,
чтоб дрогнуло враз женское сердечко.
Мол, вовсе я давно – не ухорез.

Войдите в положенье. Мол, в конец
противниками загнан, замордован.
А я всего-то лишь (не враг, не лжец)
помочь обязан гугенотским вдовам…

…Одну красу с другой сравнит и трус,
не зная, в чём ответственности груз… 
Была ли Генриетта миловидна?
Скорей обворожительна, на вкус
того, кто женщин пробует, как вИна.

Жизнь королев – начало всех начал.
Принц мысленно маршрут обозначал
себе к душе французской католички,
не ставшей в англиканстве истеричкой.

«…Добавит ли кому корона чар?
О том, как с Генриеттой балагурим,
как плод запретный с нею на  лугу ем,
мне  снЫ  уж стали сниться по ночам!
Грозит ли что тут эмигрантским шкурам?
Нет, к палачам отправить невзначай
меня никто не рад, хоть пру я дУром.
Не стал ещё её  вассАлом,  чай,
и фобии мои все на смех курам», –

принц верил: можно действовать разгульно,
послание француженке строча.
На грядках воли и благоразумья
капризы бабьи – это саранча!

В год может быть капризов сто и двести.
Армагеддон –  когда всё враз и вместе!..
Согласье на контакт  в безлюдном месте
давала Генриетта сгоряча.
Беседа состоялась в парке. К чести
Субиза, на врагов он не рычал,
не склонен и рубить был дрОв с плеча.

Без рьяного заведомо нажима,
без сладкой речи, но и не со зла,
хозяйка земляка обворожила.
Должны у принца вспыхивать глаза –
ну, так они и вспыхивали с силой.
От встречных взоров словно обнажал
свою он душу пред землячкой милой.

И что ж от глаз Субиза стало с ней?
Француженке в нём нравилась лишь знатность.
А чтоб в очах оставила след радость –
такого нет. Предвзятость от корней,
как понял вмиг Субиз, всех тем главней.
– …У вашего величества ко мне
накоплена излишняя предвзятость.
Но я… стал деликатней и скромней.
Я ножкам лягушачьим мне на закусь
тут  пУдинг  предпочту теперь. Ей-ей!
– Диету б вам английских королей!

Меняете привычки? Неужели!
Дойдёте так до пресной вермишели.
Воспримет ли диету ваш штырёк? –
спросила Генриетта о мишени
(в глазах лукаво вспыхнул костерок).
– О, королева! Вы похорошели!
Ваш статус дал вам  жЕнственности  впрок
и  чУвств,  ей лишь сопутствующих  в теле.
Я вас на  любопЫтстве  подстерёг.
– Я вижу, вы ко мне не охладели.
У вас  конкретно  что, иль лишь идеи?
– Несу я  свет вам, а не  пыль  дорог.

Защитник ли для вас я при угрозе?
В глазах я ваших стал ли молодцом?
На белом к вам  конЕ  я, иль в обозе?..
И что первично? Курица? Яйцо? 
Я снёс своё пристрастие к вам позже,
чем первый раз увидел вас в лицо.

В тот день, увидев вас пред коновязью,
я в адрес ваш с восторгом выдал фразу,
стремясь припасть к руке или к бедру…
…Союз наш важен, коль не склонен к фарсу.
Союз на счастье, а не на беду.
Спросите же, куда я нас веду?
Я, веря в красоту, не  всЕх  уважу
красоток, но… с разбором, на свету.

Обожествляю без разбору  вашу
земную, как ни странно, красоту!
Но… от неразделённости к реваншу
пройду весь  пУть  я, иль с  умА  сойду.
А вас, в конце концов, к себе приважу!
Согласен на любую тесноту,
        лишь только б петь про вашу красоту!

– И  наобУм  пойдёте бессистемно
не только за моею красотой.
Не распыляйте зря, философ, семя
и  вЕру  тут свою!                – Само собой.
– А вы словоохотливы со мной,
наверное, не больше, чем со всеми?
Глядите вы так  прИстально  порой,
        настолько  фамильЯрным   стать посмели,
что вводите в  смущЕние  игрой.

Иль всё же не игрой?             – Вы величавы.
Настолько ж и  прекрАсны.  Бьёт озноб
меня от вашей прелести! К  речАм вы
прислУшайтесь,  ведь мой язык – не жлоб.
– Я думала:  москИтов  бьёт. Шлёп-шлёп…
        Вороной белой скорбь я пью взахлёб,
как это мне ни грустно, ни печально.
– Я к вам неравнодушен изначально.
Вот и сейчас… такое  вдруг нашло!
О, лучшая из королев! Молчанья
не  ждИте  от меня красе на зло.
Я петь готов вам вечно, без рычанья.
От вас  всегдА  поток очарованья
исходит щедро?  Иль мне повезло?
В краях, в которых помнить есть резон

Артура и какого-то Мерли'на,
о, вы английской знати не чета!
Вы безупречны! Есть красы мерило
от греков. Ваша –  жЕнственней,  чем та!

Теперь моя заветная мечта –
чтоб вы меня скорее примирили
с Людовиком. Я прежде бы не стал,
довольствуясь ролями лишь вторыми,
мечтать о службе вам, пока не стар.
– В стремленьях петь мне вы неутомимы.
Навязывать не след вороне стай.

Не то чтобы я числюсь в привередах,
но вы же – гугенот из самых вредных!
– Да, против брата вашего восстал,
но, к вам неравнодушен, рвусь в ваш стан!
Для вас в моём лице готов посредник –
принц крови и, причём, не из последних.
Политик круче всех, но не грязней.
– Для этого мне дали горсть перстней?
– Чтоб знали: я богатый собеседник.
Запомнятся вам шарм и доблесть дней.
Не  а'нгелов  зову я милосердных,
томясь от соблазнительных вестей.
Пример я для бродячих и оседлых.
Тащусь я от военных повестей.
Мой взор – на моряках, а не на се'льдях.

Привычно, что и ночью, и весь день,
мне нет преград среди дверей и стен!
– Не знаю, дятел вы иль свиристель,
не знаю, проклевали ли плешь брату,
но с вас за вход уже взяла я плату…

А вы, Субиз, затмив былых гостей
и всё ж не претендуя на постель,
носителем каких пришли талантов?
Вы кто? Высокородный менестрель?

Агент для добыванья новостей
и связей с кликой здешних фигурантов?
– Нет поприща, где б я не заблестел!
Блистателен я даже без нарядов!
– Давайте речь вести пока без тел,
пусть даже вы и бог средь эмигрантов,

пикантнейший на вкус средь мармеладов.
Во всём ли  искушённой  быть! Мир  млАд мой.
– Сказав себе: «С усами  доблесть  сбрей», –
сбривать я их не  стану,  вероятно…
Противоречья веры нас  разнят, но
сам мог бы адаптировать быстрей

я вас средь миллионов протестантов.
– Людовик гугенотских «оркестрантов»
выслушивать устал – достала хрень.
Но ваш-то компромисс – не  шАг  к затратам.
Всем будет вровень, а не набекрень…
Похвально ваше рвенье в тяжкий день.
Я брату отпишу про ваши старты…
Известно мне, что пряча глазки в тень
за мной следили вы сквозь балюстрады.

Мне чудилось сперва, что вы нахал.
Как будто приступ  фобии  напал!
Но вы мне, несмотря на колкость, рады?
Не мысля вас записывать в кастраты,
я думала: в мятежном вы азарте
мутИть  примчались с корабля на бал.

Считала, что скорее уж  кабан,
природе вопреки, опоросится,
чем приглянулась католичка б вам!
Могу ли впрямь на вас я положиться

в посредничестве вашем? Чужд мне мир,
в котором никакой я не кумир,
поскольку в католичестве  твердА я.
– Коль я вас не загрыз, не охмурил –
за чёрной чередой идёт  цветная
в английской вашей жизни среди рыл.
Не в добрый час вас Бог сюда внедрил...

                (продолжение  в http://www.stihi.ru/2015/06/06/6046)