слава героям

В позднем Советском Союзе можно было любить Родину и не любить советскую власть.

Даже сильнее – это было нормой, которая усилилась среди горожан, видимо, после 20-го съезда.

Белых офицеров стали показывать в кино приличными людьми, многие признались в предках, пострадавших от революции.

Царские жандармы, преследующие революционеров, стали вдруг подозрительно похожи на советскую милицию, а сами революционеры совсем не казались предтечей комсомольских вожаков и партийных руководителей.

Скорее наоборот – революционер или народник из позднего советского кино это будущий прораб перестройки, а в советской жизни, чтобы стать похожим на таких парней нужно было набить морду заместителю секретаря комитета комсомола факультета.

Ещё советские люди слушали «запрещённых» бардов.

Были понятия «неразрешённый», «неофициальный».

Высоцкого, Окуджаву, Жванецкого не запрещали, они ездили по стране с концертами, куда валили толпы народа, но их не было и не могло быть «в телевизоре» и на радио.

Все это понимали, но никто не удивлялся: «В город приехал Высоцкий. А где его ещё увидишь?».

– Но почему Высоцкого не снимают в кино?

– А разве непонятно, ведь он неофициальный?

Но почему же тогда Высоцкому разрешают выступать с концертами?

Этот вопрос не задавался, но задай его и ответ, скорее всего, был бы таким: «Руки у них коротки. Не могут всё проконтролировать».

Такой ответ ничего не объясняет, потому что масштабы «неофициальной» концертной деятельности были гигантскими.

В города-миллионники каждую неделю приезжал кто-нибудь «неформальный».

Не стоит обольщаться. На концертах было полно антисоветчины, и летели возмущённые письма от бдительных граждан «куда следует», и вызывали бардов в горком, и наказывали, запрещая гастроли на полгода.

Хитрость здесь, по-моему, в другом.

Советский народ в 70-е стал жить лучше и сытнее, появилось время и деньги на досуг, появился, пускай примитивный, но рынок досуга и народ ВЫБРАЛ.

Когда народ ВЫБИРАЕТ по-настоящему, сделать уже ничего нельзя – только отсрочить объявление итогов.

Всё же появление Высоцкого на большом экране в фильме «Место встречи изменить нельзя» было возможно только через Одесскую киностудию.

Тень Высоцкого сразу легла на Говорухина: «Говорухин посмел, значит тоже наш».

Но что значит – наш?

Быть нашим означало быть с народом.

Но против кого? Быть против советской власти как бы нельзя, но приходится.

Америку тоже не любили. Народ чувствовал себя между двух огней – с одной стороны подлые капиталисты, а с другой родная власть.

Поэтому ходили слухи, что Политбюро продалось Америке – так было понятней и логичней.

На самом деле всё иначе.

Бюрократия при любой власти противостоит народу, а к форме собственности бюрократия не имеет никакого отношения.

Бюрократии безразлично – социализм или капитализм в стране или даже фашизм.

При несменяемости политических лидеров происходит обюрокрачивание власти.

Спасая свою власть, бюрократы распускают перья пропаганды и патриотизма, создают или поощряют радикалов, этих чёрных псов народного гнева, как сказал бы Проханов, получи он заказ от комитета солдатских матерей.

Самым сильным институтом в государстве должен быть институт смены власти – избирательная комиссия по-нашему.

Это стало понятно совсем недавно – в 50-х годах заговорили (сначала на английском) об институтах власти. Сахаров написал в 60-е о конвергенции социализма и капитализма.

При переводах институциональной теории на русский язык кое-что важное потерялось из-за разного цивилизационного кода. Но что именно потерялось непонятно из-за того же кода.

Дело в том, что ни в одном языке кроме русского нет понятия государства в том смысле, в котором его понимаем мы.

Американцы живут не в США, а в штате Техас, например.

Швейцарцы – в кантоне. Парижане – в Париже.

Китайцы живут на заводе или в поле, а индийцы – в лесу.

Россияне живут однозначно в России – никакой Воронежской области в сознании россиян нет. Но где находится Россия в сознании россиян, неизвестно. Скорее всего, она не в сознании, а в сердце.

Если россиянина спросить, где Россия, ни один не скажет: «Здесь. Там, где я стою», потому что там, где стоит россиянин, есть только он, и больше ничего там нет.

Чтобы увидеть Россию россиянин должен выйти в поле. Россия это бесконечная круговая ширь вдоль бескрайней линии горизонта, а там, где стоит россиянин, России нет. В лесу тоже нет никакой России, потому что это лес или древесина на корню.

Интересно с украинцами. Украинцы живут в оккупированной стране. Подняв восстание против оккупантов, украинцы тут же ищут, кому сдать столицу и всегда находят.

Украина в сознании украинцев это часть их мозга, временно занятая врагом. Там, где стоит украинец, тоже нет Украины, а есть только он сам. За линией горизонта, конечно, Россия.

Совершенно удивительным стал факт, что Крым и Донбасс последние четверть века,  оказывается, жили не в Украине или в России, а на острове после кораблекрушения.

Это уму непостижимо. По крайней мере, моему уму.

Как только на горизонте показался корабль, люди стали жечь костры или бросились в море и с криками поплыли навстречу. Крымчанам повезло с кораблём, а Донбасс ещё сигналит, но затухает, понимая, что корабль проплыл мимо.

Строить свою Россию или Украину наши не умеют, потому что «там, где живут люди, не может быть…»

Чего? В этом самый корень проблемы!!!

На русском языке это называется государство. Объяснить что это такое невозможно даже на русском. Перевести на другой язык – тем более.

Не беда! Переведём в обратную сторону по частям. Обойдём Мыс Доброй Надежды с севера, через Ледовитый океан.

Сложности перевода институциональной теории на русский язык равносильны попыткам понять Маркса.

Что именно мы построим, вооружившись очередной передовой теорией, рождённой на Западе, неизвестно.

Примерный ответ на этот вопрос даёт взгляд на городишко на 50 тысяч жителей в средней полосе.

Ничего подобного нельзя увидеть больше нигде в мире.

Никто не знает фамилии мэра и участкового. Их даже не видели.

Две трети улиц непроезжие, то есть не являются дорогами. Чтобы привлечь инвестиции можно соврать, что это пешеходные зоны. Так и происходит на ежегодном форуме с приглашением торгового представителя Финляндии при металлургическом комбинате.

В мэрии в холе на трёх сдвинутых фанерных столах развёрнут картонный макет проекта перспективного развития города с театрами и музеями.

Люди в городе задумчивы, как древнегреческие философы. У владельцев дорогих автомобилей нет денег на оплату коммунальных услуг.

Молодёжь не планирует своё личное будущее дольше, чем на один год.

В городе идёт непрерывный косметический ремонт абсолютно всего от трубы котельной до подземного водопровода.

Как только внешние  ремонты замедляются, вспыхивают спонтанные ремонты внутренних стен квартир. Но и без этого рулон обоев торчит из каждой третьей авоськи.

Важные новости: стены оказались кривыми, провалился пол, залили соседи сверху.

Неважные новости: всю ночь орали за стенкой, Юрка побил Ленку.

Высота заборов в частном секторе указывает на ожидание скорого штурма нашего чулана и сарая то ли печенегами, то ли комсомольцами из отряда продразвёрстки.

Много цветочных магазинчиков, но увидеть человека или парочку с цветами нереально. Цветы дарят тайно и нюхают с оглядкой, боясь, что цветы отнимут.

Коттеджный посёлок, где живут прокурор, судья и начальник милиции все обходят десятой дорогой.

Владельцы магазинов разговаривают между собой только о том, что с ними случилось на турецком или египетском курорте.

Никто не говорит о книгах. Разговоры о кино «видел-не видел».

Лежащего на улице никто не поднимает – он, скорее всего, пьян. Он немедленно проклянёт поднявшего последними словами или ударит сухим натруженным кулаком. Но промахнётся и рухнет, вращаясь как юла, в дорожную пыль. Со мной было!..

О любви говорят так будто это незаразная болезнь. «Хорошо, что не передаётся».

Смерти в таких городках нет. Её унес скорый поезд счастья в столицу.

Оттуда смерть улетает на самолёте счастья за рубеж.

Всё же переводим теорию:

Бюрократию невозможно победить, но её можно и нужно ограничить через выборы, честное или хотя бы разное телевидение и рейтинги сменяемых политиков.

Да где же их взять, этих сменяемых политиков и вообще политиков, если у нас нет смерти!

У нас не пишут завещаний, нельзя говорить больному о смертельной болезни, никто не планирует своё будущее на двадцать лет вперёд, потому что впереди вечность.

У нас нет политики, поэтому победа означает для нас уничтожение оппонента.

А, между прочим, внутри своей страны никого вообще не нужно уничтожать – только ограничивать.

Поймали шпиона, отлично – перевербовать, устроить радиоигру, запустить дезу врагу.

Подробности в советском кино.

Ещё у нас никто не понимает, зачем нужны выборы. Наши выборы удивительно похожи на танец-вальс. Каждый грузчик и крановщица умеют у нас танцевать вальс, но никто не понимает, зачем он нужен. Красиво, да, но зачем?

Вальс это способ предварительно понюхать возможного отца или мать своих детей, не принимая на себя обязательств.

Этого никто не понимает, поэтому все дышат в сторону и душат друг друга в объятьях, как будто сила чувства или чувство силы важнее здорового потомства.

А вообще, всё это ерунда на постном масле – изменись или умри вот закон всего живого.

Выживают не сильнейшие, а гибкие, изменчивые.

Жаль, конечно, героев, погибших в борьбе со злом.

Но, говоря «Слава героям», мы подразумеваем, что сами понесем эту славу дальше, то есть будем жить, а значит – изменимся.

Ещё заметно, что сами герои никогда не кричат «Слава героям» – им неловко себя хвалить.