Корни. Маричка. Глава 1

          Маричка… Так в молодости звали мою бабушку со стороны мамы. История её жизни, на мой взгляд, не менее интересна и не менее трагична тех, что были рассказаны мною в предыдущих главах… И хотя эту бабушку я знала, казалось бы, много лучше, чем Варвару (и видела чаще, и умерла она уже тогда, когда мне исполнилось двадцать шесть лет), но тем не менее загадочного в её судьбе гораздо больше, чем у бабушки со стороны отца…


          Ой, как же она не любила рассказывать о прошлой своей жизни! И не просто не любила – боялась! Не за себя, конечно, за детей своих, а потом уже и за нас, за внуков… В советское время не больно приветствовалось дворянское-то происхождение. Сколько судеб сгорело в безжалостных «печах»… До самых последних своих дней она держала всё за «семью замками» да «семью печатями». Ну, а я-то настырная – пристаю к ней, да пристаю: расскажи, да расскажи! Да и уговорю! Заберёмся мы на её кровать, а кровать-то особенная: вместо матраса там или перины – соломой набитый тюфяк, вместо подушек тоже! Только в подушки мы с ней больше сена набивали, добавляя какие-то сушёные травки:

          - Это чтобы лучше спалось, да ни о чём плохом не думалось! - смеётся, бывало, на моё любопытство, она. Эх, мало что я помню-то – мала была! Но вот то, что мяты добавляли и полыни майской – это точно!

          Ну, так вот… Обнимет она меня да и начнёт потихонечку свой рассказ, шепоточком, таинственно… И слова-то, вроде бы, все понятные, а вот смысл, как из книжки какой, не знаю кем писанной… Тут тебе и господа, и барин с барыней – благодетельницей, и крестьяне, и холопы, и дворовые какие-то и горничные… Чудно… или нет, скажите? Балы, да приёмы роскошные! Это теперь никого не удивишь чем-то таким подобным: вновь то тут, то там мелькают сообщения о дворянском возрождении и генералам белой армии ставят памятники, а тогда (в пятидесятые – шестидесятые годы двадцатого столетия) всё это казалось сюжетом какой-то сказки, выдумки, фантазии и никак иначе! Слушаю я её, бывало, слушаю, да и усну ненароком… Проснусь и ну плакать – опять недослушала! А следующий-то раз то ли будет, а то ли нет… Но вот так по крупиночкам, по крохотным и таким редким минуткам бабушкиного откровения (и кое-что из рассказов мамы) и сложилась у меня пусть и весьма приблизительная, но от того ещё более увлекательная, удивительная картина её трагической во многом судьбы, необъяснимой твёрдости и силы характера, невероятного мужества. И уж не знаю почему, но вот возникла на склоне лет какая-то потребность рассказать и поделиться, словно обязана я кому… а почему, собственно говоря, и не обязана-то? Если не я, то кто?

          - Ой, доню! – обычно начинала бабушка свой рассказ с такого, долго не понимаемого мною обращения - Я, ведь, рано круглой сиротой осталась… Даже и не упомню, что сделалось с мамкой да батькой-то моими… мала была… А из рОдных тольки барыня, имение которой не так уж и далече было от нашего… Да и то, какое там родство? Так, седьмая вода на киселю… Но как бы там ни было, а прыихала вона за мною… 

          Бабушка, хоть и прожила всю  жизнь с ранней молодости в России, а всё нет-нет да и «пересыпала» свою речь смешными, как тогда казалось, словечками… Теперь-то мне понято почему: она же была чистокровной белорусской, вот и выскакивали у неё те речевые обороты, что с детства впитывались с молочком матушки, а мне, по детскому ещё невежеству, казалось, что это всё потому, что она такая вот деревенская да неграмотная… ведь, сама-то я с трёх лет уже читать умела, а она так и не научилась… Да…

          Ну, так вот… Какая там степень родства была между маленькой вдруг осиротевшей девочкой и той барыней неважно, а важно то, что не оставила она без призрения крохотную родственницу и взяла к себе в дом на воспитание. И, хотя девчушка росла в людской, относились к ней по-родственному: одевали, кормили, приучали вести домашнее хозяйство, готовя её либо в горничные в какой богатый дом, либо в служанки к барышням. Время шло. Мария, подрастая, постепенно превращалась в настоящую красавицу: чернокосая, чернобровая, а глазищи такой синевы, что и небесам завидно было! Росточку небольшого, но такая уж ладная, что хоть с какого боку посмотри, а всё одно не отыскать ни в чём изъяну! А уж какая приветливая да улыбчивая – глаз не отвести! Поговорить, что мёду напиться! И полюбила её барыня всем сердцем, всей душою! Дочерей-то своих не было, а только три взрослых сына. Двое-то женатых уже. Давно жили со своими семействами в выделенных им деревнях, наезжая к родителям в гости по праздникам да на именины. Надобно заметить, что они, семья-то эта, были пусть и мелкопоместными, но всё-таки дворянами! Владели несколькими сотнями крестьянских душ. Была у них и своя мельница, молотилка и, кроме всего прочего, имелось два доходных дома аж в самой Москве! Вот так-то! А младший сын, Илларион или Лорка по-домашнему, учился за границей. Так вот и задумала барыня взять за своего Иллариона Маричку в жёны! Сам-то барин, ну, то есть, её муж, Демьян, так обожал свою барыньку, что и не перечил вовсе! Да и когда ему было вникать в такого рода дела? Всё больше в разъездах: хозяйство большое, за всем пригляд нужен!

         Да… Ну, что же? Задумано – сделано! Илларион возвратился домой как раз перед самой революцией 1917года. Маричке исполнилось на тот момент шестнадцать лет (она была ровесницей двадцатого века, то есть родилась 31 декабря 1900 года!). Сколько ему было лет точно не знаю, но, кажется, десятью годами старше! Венчали молодых в родовой церквушке тут же в имении. Он и не думал перечить материнскому-то выбору и во всю жизнь не пожалел об этом, пусть и разные во всём были: он-то высокообразованный, эрудированный человек, а она до самой смерти так и не научилась читать-писать. Всю жизнь звала его хозяином, но любила верно и беззаветно! Родила шестерых детей, двое из которых умерли в детстве (Маня во младенчестве, едва родившись, а Нина в шестнадцать лет…), а четверо дожили до старости. В настоящее время их, понятное дело, никого уже нет среди живых… Царствие им всем Небесное! Дети остались только у сына Владимира, да у моей матушки – по сыну и по дочери.

          - Ну, вот, как задумала барыня-то узять мяне в снохи-то, вот иде я страху-то натерпелася! Какая из мяне пара такому-то красавцу, ученаму, да граматнаму? Говорили и мяне, что быдто я и сама-то не плоха на погляд, но люди чаво тольки не наговОрять… не усему верить-то можно, не каженному их слову! Да и хоть как подумай: хто я и хто он? А яво-то и самово тут не былО: учился всё за границей. Открытки красивые присылал маменьке-то сваёй, барыне то есть. Уж я любуюсь, бывалочи, на них, гляжу! Усё не как у нас: и хаты не такие-то, и одёжа… Усё не так! А барыня на своём стоит! И мне ли ей перечить, благодетельнице-то? Пожалела, приютила сироту горькую, не дала пропасть, а теперь ещё вон какая честь – до себя поднять вздумала! Кидалась я ей в ноги-то, отговаривала! Да тольки куды там - бесполезно! Перед самой революцией обвенчали нас тама же. Поклялись мы перед иконами до самой смерти рядом быть в бедности и в богатстве, в здоровьи и в хворостях…

          - Ба! – нетерпеливо перебиваю я – А что такое хворости? Палки, что ль, сухие?

          - Какие такие палки? – не сразу понимает она меня, как до того не сообразила я – Болести, значит, поняла? Хворь – это значит болесть! Бестолочь, будешь перебивать, замолчу совсем!

          А я уж и без её предупреждения готова была себе язык прикусить… А ну, как и правда перестанет рассказывать? Но не в этот раз…

          - Да… Ну, вот… Обвенчали, значит, нас… И зажили мы с им душа в душу! Будто и нету никакой разницы про меж нас! Никогда хозяин мой не посмеялся над моим незнанием чего, да бестолковостью, а спокойно так объяснит что надо. А то и вовсе скажет: тут я сам! Сколь разов предлагал обучить меня  грамоте! А я всё отмахивалась:  на одную-то семью хватит грамотеев! Тебя, мол, достаточно! Ну, ён и махнул рукой, отступился…

          После революции дом-то отобрали, а нам оставили флигелёк. Да куды с добром-то? Хватало! Я по дурости своёй даже рада была: ну, какая из мяне барыня? А работать по дому усё сама умела! Илларивон стал учительствовать тут же в деревне, крестьянских ребятишек обучал. Так и жили. Двое девочек народились: Саша и Таня. Володей тяжёлая была, когда прийшли раскулачивать. А я тольки бяльё перестирала да поразвесила по веровкам-то… так з ими и смоталы… Дюжа свитер жаль былО: тёплый такой, рыжий, пушистый! Ни разу ненадёванный… В подарок Лорке свояму готовила… И яво унясли… Да… погнали нас из хаты в чём были. Хозяин-то и взмолись: позвольте хоть одёжу какую взять да детям чего из еды - крохи, ведь, совсем! Промолчали, позволили… дали полчаса. Много чего сообразишь-то за такой срок? Похватала, что под рукой было да в сумки попихала. Он тоже что-то там хватал да в узлы связывал… да и пошли, раньше управились… Не стали ждать повторного-то пинка… Идём да идём… Хозяин всё к лесу норовит, а мне страшно: дело-то к ночи, вечереет… А он смеётся:

          - Те-то, вроде, как пострашнее были и то ничего! Выдюжила, а тут поглядите-ка на неё -  леса забоялась! 

          Девчонки спят на руках, дочки-то наши. Таня полегче – у меня, а Шурку-то сам нёс, да плюс узлы, сумки… Уж и не знаю как, но шли! Девчонкам-то что? Мамка с батькой рядом и ладно! Да что они понимать-то могли? Одной чуть поболе четырёх, а другой третий годочек…

          Прийшли мы куда-то вглубь леса. И вдруг поняла я, что хозяин ведёт нас в сторожку к леснику нашему, на заимку. Чевой-то ён? – думаю… А самой уж и невмочь – лечь бы… А оказалось, что его загодя упредили о том раскулачивании-то! За два дня сказывали, да тольки не вдруг и поверил-то ён… Зря, как оказалось - добра люди желали! Но всё равно, на всякий случай, кое-чего снёс в сторожку-то, да коней наших с телегой с кое-каким скарбом домашним, что сообразил! Пригодилось усё, ой как пригодилось-то! Правда, лесник сбежал с нашими рысаками-то, оставив взамен свою лошадь да пару мешков овса в придачу… Посовестился, выходит… Но, наверное, оно и к лучшему: рысаки-то видные, отобрали бы беспременно их на мытарствах-то наших, а на эту клячу никто и не клал завистливого взгляда…  Да… Я-то думала, что хоть переночуем там, в сторожке-то: так устала, что и сказать не знаю как… «Нет! Нельзя! Укладывай девочек – хозяин-то мне – И сама с ними ложись в телеге-то, а я как запрягу, так сразу же и в путь! Кто знает, какова дорога-то наша? Господь не оставит: куда-нито прибьёмся!»

          А и то сказать: я, ведь, тяжёлая, через пару месяцев рожать, а где? Хаты нет, ничего нет… Заревела было… Прижал ён меня до себе, да тольки и вздохнул… Горько так, тяжко… Да… погрузились мы, значит, да и поихалы… Долго ихалы, трудно… И дожди, и ветра усё наше… Где в шалаше каком, где на постой к кому попросимся… Как успомнишь… Молодые были… Пристать-то надолго некуды… Везде одно и тоже… Врали всем напропалую: и погорельцы-то мы, и беженцы… А то нет, что ли? Через усю Беларусь прошли… Долго сюда–то добирались… долго… В 27 годе Володька народился… Лорка сам называл: Владимир – владей миром! Всё смеялся… А я смотрю на него и не пойму: про что это ён? Каким таким миром сыну владеть нарекает? Усё позабирали, хаты какой крестьянской и той нема, кочуем, навроде цыган какой год, всё своё на телеге вместилось, а ён про мир какой-то… Да, ну яво! Чудит мужик, да и тольки…