Я-капелька твоя

Сборник стихов Вячеслава Смирнова — это критическое
осмысление действительности последней трети XX — начала
XXI века. Поэт с дневниковой точностью фиксирует все наиболее
значимые события и тенденции, происходящие в России и мире.
Подчеркнутая документальность поэтического языка позволяет
проследить за постепенным изменением жизни человека и обще-
ства в это бурлящее время. Рекомендуется всем любителям совре-
менной поэзии.

         "   "   "
Кому не знать то чудо из чудес,
Что в капельке — вся радуга небес.
Душа моя — частица всей Руси:
Я — плоть ее, как капелька росы.

Светлеешь ты от радости моей,
Бедуешь, если враг меня сильней,
А крепок я — и ты тогда сильна,
Неодолимо-крепкая стена.

Для жизни цельной в мудрую красу
Свела природа небо и росу.
Так неделимы мы, страна моя:
Ты — небеса, я — капелька твоя.

Боль
Скорбя о времени былом,
Я согреваю душу словом,
Когда, блуждая в мире новом,
Бреду сквозь черный бурелом,
Где застилает очи мгла
И задыхаешься от воли,
А для стенания и боли,
Кажись, вселенная мала.
1980 г.

Мои стихи
Со счета сбился, но они,
Как дети матери, сродни;
Как пальцы рук: любой подряд,
Лишь прикушу — они болят.
Скажу вам: сколько ни пиши,
Любое — часть моей души.
1980 г.

* * *
Хочу, чтоб думали, читая,
И наполняли душу всласть,
А чтобы недруги, листая,
Смиряли собственную страсть;

Чтоб смачно под ноги плевались
Враги до собственных гробов,
А люди бедные сражались,
За Русь без попранных рабов;

Да чтоб иуда — шут кремлевский
Не возомнил себя царьком,
И на России чин московский
Не правил русским мужиком;

Чтоб мужики и бабы наши
При жизни жили без оков,
А росс не только плошкой каши
Мог осчастливить стариков;

Чтоб эта боль моих стенаний
Не испарилась в пустоту,
А на земле от злых деяний
Добром спасала красоту.

Чтобы в грядущем мир телесный
Не истребил себя в огне,
А на земле Господь небесный
Был не попом, а жил во мне,

И эта проповедь святая
В умы людские шла вольней,
Да так, чтоб плакали, читая,
О бедной Родине моей.
1980 г.

Росток
Там, где капель срывается с отлива
И брызгами разносится у ног,
Взломав асфальт, прохожему на диво
Стремится к солнцу маленький росток.

Холодный дождь хлестал его жестоко,
Асфальтный зной безвременно сушил,
А он, вонзая корень свой глубоко,
Назло судьбе, страдая, стойко жил.

Порою он от нашего движенья
Лишь успевал, надломленный, вставать,
Но в дивный час периода цветенья
Расцвел — да так! — что глаз не оторвать.

Вот мне бы так сквозь панцирь невезенья
До песни путь нелегкий проторить,
Чтоб в добрый час периода цветенья
Цветок души вам, люди, подарить.
1980 г.

* * *
Сторона моя родная
Древнерусская земля,
Как душа твоя больная —
Опустевшие поля.

Что с тобою нынче стало
В наш хваленый властью день?
До чего же вижу мало
Я богатых деревень.

Не обрадую — обижу
Подслащенный ложью слух:
На твоей дороге вижу
Только старцев да старух.

Где твоя живая молодь —
Не отыщешь по следам,
Так ее душевный голод
Расплескал по городам.

Заросла и оскудела
Благодатная земля.
До тебя, видать, нет дела
Умным дядям из Кремля.
Июль 1980 г.


      Ладога
Брызнул рассвет — солнечный свет —
в Ладогу.
Сразу в ответ всплыл семицвет
в радугу.
Что там за гром солнечным днем
чудится?
Буйным быком взвыл водоем —
крутится!..
Это же звон древних времен —
вольница.
К нам на поклон сказкою он
ломится.
Это ответ памятных лет
красится
Зорями бед, эхом побед
ластится!
Гребни волны о валуны
чешутся
Это они — слезы войны —
плещутся...
Падают вдруг пеной вокруг
на ноги
Под перестук каменных рук
Ладоги.
Стихла вода... память — беда
давняя,
Мне на года, вам навсегда
данная.
С жадностью пью воду твою
вешнюю,
Будто пою песню твою
вечную,
Будто я пью душу твою
стойкую
И познаю долю твою
бойкую.
Брызнул закат ярче в сто крат
радуги,
И точно в лад светится взгляд
Ладоги.
Июль 1980 г.

Владимиру Высоцкому

Что восхвалять тебя, поэт,
Когда и так ты знаешь славу:
В людских сердцах немало лет
Живешь ты песней, и по праву.

Вошла в нас песни хрипотца
Рекой разлившейся в долине.
Начало помню, а конца
Уже не знать живущим ныне.

Тебе велели замолчать
Партийной догмы эмиссары.
Но продолжала песнь звучать
Под неумолчный плач гитары.

И чем ни били по тебе,
Не снизошел ты к ним до лести.
О, трудно, знаю по себе,
Прожить по совести и чести.

Да, если честно говорить,
И нас давила эта сила...
Но ты стоял и мог творить,
А нас она легко пленила.

Борьбы тяжелый крест нести
И дальше вытерпим едва ли.
Будь милосерден и прости,
Что мы тебя не поддержали.

Но верь, поэт, спадет узда
С души, томившейся в полоне,
И заблестит твоя звезда
На нашем черном небосклоне.

Не разглашу большой секрет,
Что испокон живет на свете —
В России славится поэт
Открыто только после смерти.
Август 1980 г.

         * * *
Что надо русскому народу?
Мечту на будущее дать —
И он, раскрыв свою природу,
Век будет верить и мечтать.

Что надо русскому народу?
Вождем надуманную власть —
И он, поверивши в свободу,
Рукой поддержит эту масть.

Что надо русскому народу?
За труд подачку на пятак —
И он в любую непогоду
Работать будет, как батрак.

Что надо русскому народу?
Искусства вычурный дурман —
И он, душе своей в угоду,
С восторгом примет тот обман.

Что надо русскому народу?
Досуг его занять вином.
Он будет пить его, как воду,
А искупать вину трудом.

Что надо русскому народу?
Кулак увесистый везде,
Чтоб знал мужик свою породу
И не канючил о нужде.

Что надо русскому народу?
Живое пугало войны —
И он, царькам своим в угоду,
Отдаст последние штаны.

Что надо русскому народу,
Все планомерно нам дают,
И, как положено к исходу,
Холма могильного приют.
Февраль 1981 г.


      * * *
Не одна Москва — Россия:
У России крепче стать.
Хоть весь мир исколеси я,
Мне такой не отыскать.

Видел я красу на радость
Многих сотен городов,
Но московская парадность
Вызывает горечь слов.

А Москва — нарыв на теле
Чистой Родины моей,
Нас нудит, а в нашем деле
Бередит еще сильней.

В этот шумный муравейник
Вечно лезет пришлый люд:
Всякий бездарь и бездельник
Там нашел себе приют;

Там — и русский и литовец,
И грузин большой хитрец,
Все — и совести торговец,
И чинов больших ловец.

Где ни глянешь — тьма народу,
Что ни шаг — полно услад...
Мы того не знали сроду,
Как столичный град богат.

И везде простор искусу
От забавы до харчей,
И без меры, и по вкусу
Неуемных москвичей.

Нам такое и не снится,
Чем они одарены...
Проще, русская столица —
Горло всей большой страны.

Ест и пьет, и веселится
Впору жадности своей.
И не думает делиться
Благом с Родиной моей.

Но она — когда то было,
Да и было ли когда? —
Все же пайкой одарила
Остальные города.

Им приходится поститься
Год за годом каждый день.
Широко живет столица
На погибель деревень.

И кого бы ни спроси я,
Говорит о том народ:
Славно трудится Россия,
А одна Москва живет.
Август 1981 г.

* * *
И настал в России век
Деловых свершений:
Что ни новый человек —
Непременно гений.

Тот — артист, другой — поэт,
Хоть и глупый малый.
Тот, кто ловок, с юных лет
Метит в генералы.

Сына тянут мать-отец
За уши в науки
С тайной думой, что малец
Там погреет руки.

Что безвестные пути,
Муки изысканий —
Стало модно в срок пройти
По ступеням званий.

Легче внуку с дедом кто,
Что рубал с Буденным,
Хоть и был тот дед Пихто
Ванькой батальонным.

Что работать самому,
Если труд — истома:
У него царек в дому —
Папа из обкома.

Те гуляют, вволю пьют
По чужому нраву...
Шептуны везде поют —
И живут на славу.

Знает каждый: бить рекорд —
Не играть с игрушкой.
Но тотально дяди спорт
Сделали кормушкой.

Этот на руку нечист
И ленив в работе,
Но до одури речист —
И слывет в почете.

Ох, как тошно от речей
Деятелей прочих!
Стало ушлых ловкачей
Больше, чем рабочих.

Сколько их и там и сям
К пирогу да блюду,
ЦСУ не выдаст нам,
Хоть и тьма там люду.

Оттого страну подчас
Так трясет недугом:
С ложкой семеро у нас,
А один за плугом.

А откроешь рот о том,
Так смешают с грязью
И опутают тайком
Вмиг идейной вязью.

И всегда они правы —
Спорить не годится.
Гниль исходит с головы,
В людях говорится.
Декабрь 1981 г.

* * *
Кто я? Что я? Бродит блудней
В голове шальная мысль.
Человек я наших будней.
Хочешь с нами — становись!

Только знай — вперед не рваться
И с боков не обходить.
Кто там вздумал отделяться?
Вмиг вернуть и осудить!

Что за умник появился?!
Прикуси-ка свой язык.
Ну и что, что, как родился,
Думать ты всегда привык.

Кто там, на голову выше?
Подогни колени враз.
Не кричи — шепчи потише:
Чем ты, скажем, лучше нас?!

Кто там жизнью недоволен?
Все довольны?! Так-то вот!
Кто обижен, обездолен?
Говорю: закрой же рот!

Вот дойдем... Куда? Узнаешь,
Если ближе подойду.
Это ты нам шаг сбиваешь?
Нет?! И все ж имей в виду.

Сколько можно вам долдонить
Все одну и ту же суть —
Надо меньше вам филонить,
А налечь на славный путь.

Не канючьте, что устали,
Что хомут потертый жмет.
Все, о чем мы так мечтали,
Как по маслицу идет.

Ну, не вы, так ваши деды —
Знай и помни — дрались в кровь
И прошли огни и беды
Вот за эту нашу новь.

Кто съязвил, что все напрасно?
И не думал. Все же знай,
Что хулить небезопасно
Наш любимый общий рай.

Подравняйтесь, подтянитесь
И кучней, кучней к вождю.
Эй, вы, сзади, не ленитесь,
А не то вмиг пригвозжу.

Да и ты, с унылой рожей,
Как пасхальное яйцо,
Знай, подлюга, что негоже
Портить общее лицо...

Стоп! А как же «кто и что я»
В этом лагерном строю,
Где ни воли, ни покоя
Не узнать за жизнь мою?

Но великой нашей трассе
Не видать еще конца...
А известно: в общей массе
Нет отдельного лица.
Декабрь 1981 г.

Считалка
«Чудо-юдо рыба-кит...»
Кто там правду говорит?
Дать ему, паскуде, перца,
А не то и пулю в сердце,
Пусть отныне, идиот,
До мозгов костей поймет:
Нашу жизнь не критикуй —
Жмет тебя, а ты ликуй.

«Чудо-юдо рыба-кит...»
Кто в защиту говорит?
Надо в срок язык зажать
Да покрепче наказать —
Оделить водою с хлебом
И подольше в клетку небом,
Чтоб, закрыв покрепче рот,
Он запомнил, где живет.

«Чудо-юдо рыба-кит...»
Кто сочувствием горит?
Разом выжжем обормоту
Эту скрытую заботу;
Вразумим его скорей
В пользу наших козырей,
Чтоб о том, чего слыхал,
Даже тайно не вздыхал.

«Чудо-юдо рыба-кит...»
Рыба ладненько молчит,
Хоть подцепят на крючок...
Человек хранит молчок.
Скажем мы ему: спасибо,
Что молчит всегда как рыба.
Будет славен он навек
Этот рыба-человек.

«Чудо-юдо рыба-кит...»
Как душа моя болит
Обо всем честном народе
С русским духом, крепким вроде,
Но для властной ворожеи,
Словно флюгер, вертит шеи:
Сердцем, разумом болеет,
А сказать о том не смеет.
Декабрь 1981 г.

* * *
Не жизнь, а малина
У нас на Руси,
Как сказка, былина,
Кого ни спроси.

С подробностью ясной
Вам скажет любой,
Что в жизни прекрасной
Доволен судьбой.

Серьезною миной
Замаслив рассказ,
Примером-картиной
Порадует вас,

Как счастливо будет
В грядущей судьбе...
А погодя сплюнет
Под ноги себе.
Декабрь 1981 г.

* * *
Если я не устою,
Правду защищая,
Ты пойми любовь мою,
Родина святая.

Не кори и не суди:
Чист перед тобою.
До вниманья снизойди —
И себя открою.

Страсть души — мою беду —
Мне не ставь в обиду.
Как упавшую звезду,
Не теряй из виду.

Я не лез по головам,
Как иные, к славе,
А стоял назло врагам
На твоей заставе.

Четко знал: пока живой,
Я — твоя защита,
Что судьба моя с тобой
Воедино слита.

Плохо скажут, знай: вранье —
Верить не годится,
Это злое воронье
Надо мной глумится.

И за то мне не дают
Ни наград, ни крова,
Что я ставлю выше труд
Их пустого слова.

Ишь, расселись наверху
И галдят до срама.
Где тут вырваться стиху
Из такого гама.

Ты послушай — залились
Громогласным хором,
Обливая нашу жизнь
Грязью и позором.

Сколько, вспомни, их галдеж
Приводил к конфузу...
И теперь он — в сердце нож
Нашему Союзу.

Вот и думал я им сбить
Важности забрало
И, как можно, затупить
Ножевое жало.

И сейчас на том стою,
Правду защищая.
Не забудь любовь мою,
Родина святая.
Январь 1982 г.

* * *
Природа мудростью своей
Вложила разум в человека
И от пещерных дикарей
Вела до атомного века.

Она, как ласковая мать,
Всегда детей своих любила
И не могла, конечно, знать,
Что на беду свою растила.

А мы, ее умнее став,
О долге нашем позабыли
И, все законы переняв,
К ее любви совсем остыли.

Так, устремив беспечный бег
В упряжке бурного прогресса,–
Мы отравили воду рек
И добираемся до леса;

Уйдя в науку с головой,
Загадку атома узнали
И над планетою живой
Мечом карающим подняли;

А воспарив богам под стать,
Машинам души оживили
И эту бешеную рать
На атмосферу натравили;

Открыв эффектно в космос дверь,
Мы заглянули в даль иную —
Спешим земную колыбель
Быстрей сменить на неземную.

Но, разыграв до чуда ум
В своем космическом походе,
Не сохранили добрых дум
О доме собственном — природе.
Апрель 1982 г.

* * *
И на радость, и на горе
Мне любовь судьбой дана.
Разлилась она, как море, —
И горька, и солона.

А твои глаза, как вечер,
Глубиной затемнены.
В волнах волосы, как ветер, —
И душисты, и хмельны.

А твои простые речи
Песне ласковой под стать,
Сердце вдруг мое при встрече
Заставляют трепетать.

А твои живые руки
Словно пара птичьих крыл.
В знойный холод дней разлуки
Их огонь меня хранил.

А душа — любви сюита —
Чувства нежного полна,
И моим глазам открыта,
Но не мной наводнена.

А любовь моя, как море,
Что ветрами взбешено:
Взгляду — радость, сердцу — горе
Мне тобой предрешено.
Апрель 1982 г.

* * *
Ясно помню эту быль —
Здесь росли дубравы,
А теперь шумит ковыль
Да лесные травы.

Ты была, моя земля,
Щедрая хлебами,
А теперь твои поля
Заросли кустами.

Где ни гляну, боль-тоска:
Не узнать мне края,
Словно варвара рука
Здесь прошла, карая.

Пробираюсь камышом
К плесу, как мечталось,
Где когда-то нагишом
Детвора плескалась.

Раздвигаю камыши
В радостной надежде...
А у речки не души,
Как бывало прежде.

И на плесе — вот те на!–
Мусорные кучи
Да зловонный весь до дна
Ручеек вонючий.

А когда-то серебром
Речка здесь искрилась
И несметным косяком
Рыбка в ней водилась.

Перевел невольно взор
С горькими слезами,
Где когда-то косогор
Полнился домами —

И увидел, обомлев,
Самый пик разрухи:
Посреди сухих дерев
Хатки-развалюхи.

Тяжело бреду в село,
Большаком шагая.
Но и здесь, видать, прошло
Воинство Мамая.

Не одной души вокруг —
Мертво и уныло,
Будто все живое вдруг
Навсегда застыло.

И куда ни кину взгляд,
Всюду боль, обида...
О, земля, как я не рад
От такого вида!

Где же та причина зла, —
Сердце ждет ответа, —
Что деревню довела
Барщина Совета?
Июль 1982 г.

* * *
Кто скажет — он не жаждет славы:
Она чужда его чертам.
Быстрей, как пагубу отравы,
Гони его ко всем чертям.

Кто скажет — он не хочет денег:
Как зло, не в честь ему они.
С одежды жизни, как репейник,
Его без робости стряхни.

Кто скажет — он в любовь не верит:
Не ждет ни ласки, ни любви.
Ты проводи его за двери
И следом двери затвори.

Быть может, кто меня осудит,
Иной к согласию придет...
Кто страстно жаждет! хочет! любит! —
Тот жизнь достойную ведет.
Июль 1982 г.

* * *
Не говори так много о войне:
Мне не осилить разумом покоя.
Да можно ли понять себя в огне,
Не испытав в своей судьбе такое?!

И можно ли осмыслить до конца
Те ужасы вселенского пожара
И пламень раскаленного свинца
В агонии предсмертного кошмара?!

И можно ли увидеть на лице
Какое горе в памяти застыло?!
Ты мне напомни только об отце —
И о себе скажу: как больно было!
Октябрь 1982 г.

* * *
Вечной жизни строгая судьба
Тяжестью легла на наши плечи —
Всюду бесконечная борьба
Зла и доброты противоречий.

Милая и верная жена
Горячо к любимому прижмется,
Не поймет до времени она,
Как вдове погибшего живется.

Девушка счастливая живет,
Радуясь, что милый с ней остался.
Нет, она подругу не поймет
Той, что милый походя расстался.

Юноша, готовый мир объять,
Не оценит старости морщины.
И ему до срока не понять
Боль утрат степенного мужчины.

Обжигаясь ветром, как огнем,
Путники бредут пустынным краем.
Мы их жажду тоже не поймем,
Если мы в болоте утопаем.

Поговорка старая живет,
Мудро изреченная когда-то:
Говорят, что сытый не поймет
С голода ослабшего собрата.

Если же, отбросив нашу спесь —
На беду немое созерцанье,
В нас живет еще и долг, и честь —
Светлое души предначертанье.

Можно ли когда-нибудь забыть
Нашей жизни истину простую,
Как должны мы помнить и любить
Дело наше, Родину святую?!

В годы недалекие войны
В голоде и холоде мы жили.
Неужели мы забыть должны
Тех людей, что головы сложили?!

Разве наши слезы не видны
У могилы русского солдата?!
Разве мы поныне не верны
Подвигу, свершенному когда-то?!

Что бы нам ни вышло пережить —
Горечь поражений и победу,
Мы всегда умели предложить
Руку первой помощи соседу.

Чтобы не ослышаться и впредь,
В нас живет любовь, а не услуга.
За себя мы можем умереть,
Трижды — за страну,
за мать,
за друга.
Так давайте с радостью лица,
Даже в миг нелегкого досуга,
На порог сердечного крыльца
Принимать и недруга, и друга.
Октябрь 1982 г.

* * *
Я спросил однажды ветер:
— Все ли видел ты на свете?
— Все, — достойно он ответил, —
Видел я на этом свете.
— Если так, то мне скажи
И примером докажи,
Есть ли где страна такая,
Где всегда мечта людская —
Братство, равенство и труд
Вместе радостно живут?
Он немедля мне ответил:
— Я бывал на всей планете,
И всегда свободней птицы
Я летал через границы.
— Ты свободен, это так!
А скажи мне: люди как?
Вмиг исчез куда-то ветер,
Но явился вдруг под вечер.
— Слышишь, друг мой, ты не прав, —
Молвил он, слегка устав. —
Тут я видел недалече
Красно выписаны речи:
Братство! Равенство! Свобода!
Разве мало для народа?
— Знаю я, идет молва.
Но ведь это все — слова.
— Если так, то полечу
И по миру поищу.
С той поры из года в год
Дует ветер, да не тот:
Видно, мой знакомый ветер
Не нашел на всей планете
Той загадочной страны,
Где народы все равны.
Ноябрь 1982 г.

* * *
Страна моя Неверия
От центра до села —
Великая империя
Насилия и зла.

Копаю ворох памяти
С вершины до основ
И вижу в мертвой наледи
Запекшуюся кровь;

Хитро глубоко скрытую
И явную вражду,
И в посулы овитую
Извечную нужду;

Под гнетом лет спрессованный
Осевший солью пот,
Неволею окованный
Уступчивый народ...

И в этой голой бедности,
Внушая оптимизм,
Его взывали к верности
То Бог, то коммунизм;

Трудом, душой великого
Князья — попы — цари…
До обнищанья дикого
И бунтов довели,

Ссудив мешки заплечные
И право голодать,
Сулили веки вечные
Одно — покорно ждать;

Затем другие лешие
По прихоти вождей
Морили, били, вешали
На игрищах идей;

Бесклассовой мистерией
Кормили без числа —
И стала Русь Неверией,
Страной беды и зла.
Ноябрь 1982 г.

* * *
Я сюда вернулся издалека,
В милые холодные края.
Здравствуй, лютик, жесткая осока, —
Родина болотная моя!

Добрый день, воскресшая тревога
От давно неслыханных речей,
Красотой чарующая Сога,
Согожа и Пертомка-ручей.

Дивный путь и славная погода
Радостно вещают — в добрый час!
И сама чудесница природа
Мне открылась, словно напоказ.

Я иду счастливый и веселый
Мимо сердцу близких деревень.
Дарят мне и рощицы и долы
То тепло небесное, то тень.

Милый край — печаль судьбы и рока,
Дедами оставленный мне след —
Я к тебе вернулся издалека
В сердце воскресить угасший свет!
Май 1982 г.

* * *
Наши годы — пароходы.
Жизнь — проточная вода.
Пароходы, наши годы,
Отплывают в никуда.

Там спокойная водица,
Сонно-мертвая вода,
И не нужно торопиться
Нам уж больше никуда.

Всем там ладно и бесцельно,
Без восторга и нытья,
Наше время беспредельно
В вечном царстве забытья.

Здесь мы только пассажиры —
Гений, вождь и весь наш брат...
Даже грозные кумиры
Тише тихого лежат.

Мой приют — сыра могила.
Ваш — Кремлевская стена.
Но отныне ваша сила
Надо мною не вольна.

Как ни пыжились вы в мире,
Ни глумились надо мной,
Там, в неведомой квартире,
Мы придем к судьбе одной.

И потуги все напрасны:
Нет вам вольности шальной,
Потому что вы не властны
Что-то сделать надо мной.

Так что годы — пароходы,
Отплывайте в никуда —
К вечной пристани свободы
Братьев черного труда.
Декабрь 1982 г.


Рабочая власть
Тоненькой линией в нашей судьбе
Жизнь уготована мне и тебе:
Волей родительской, силой властей
Быть от рождения преданным ей.

Чтобы не знать нам заплечной сумы,
Бойко трудиться приучены мы.
Но, так ведется, спеши, не спеши —
Ты непременно получишь гроши:

Все вроде наше — земля и вода, —
Только проценты малы от труда.
Все мы свободны, как нам говорят, —
Русский, эстонец, грузин и бурят...

Равны закону и мы, и министр,
Хоть мы вне партии, он — коммунист.
Даже создали народный Совет,
Чтобы на думы наложить запрет.

Правит, в угоду утробных страстей,
Уйма заумных — и всяких мастей.
Даром всевышней природы одна
Нам уготована с ними страна —

Честью советской и страхом тюрьмы
С ними навеки повязаны мы:
Как не хотим, а кричим в унисон,
Славя наш путь и народный закон.

Вот и выходит, суди, не суди,
Мы только тягло — идем впереди:
Нам — лишь оглобли и боль хомута,
Им же — все блага и древко кнута.

Так воспитав, нас насытила всласть
С ложным названьем рабочая власть.
Декабрь 1982 г.


Молва
Кто-то кому-то чего-то сбрехал.
Третий случайно все то услыхал.
Это «чего-то» он сам не видал,
Но, ради шутки, другим передал.

Быстро «чего» полетело в уста,
Словно по ветру листочки с куста,
И впопыхах облетело село —
Хватко пустые умы обрело.

К вечеру цепко вошло в молодежь.
Кто-то с придиркой спросил: «А не врешь?»
Туго, но прочно коснулось старух —
И обратилось в незыблемый слух.

Поутру бабка ушла из села,
Вместе с котомкой «чего» унесла.
Так на базаре явилась молва,
Вмиг обретая чужие слова.

Тут посетила базар наша мать —
И умудрилась тот вирус поймать,
А за обедом поведала мне.
Я поразмыслил: пустая вполне.

Сам не поверил, а как на духу
Все же друзьям рассказал чепуху.
Вскоре ответ от других услыхал,
То и не то, что недавно сбрехал.

Так полетела по свету молва,
Жадно вбирая чужие слова...
Ловят и множат с охотой большой
Люди, пустые умом и душой.
Январь 1983 г.


* * *
Надо мной разлилась синева,
Дивя глубиною и радуя,
А у ног распласталась Нева,
На безветрие будто досадуя.

Мимо грузно плывут корабли,
Напрягая моторы измученно,
И скрываются быстро вдали,
В синеве за дубровской излучиной.

И такая потом тишина,
Что свое ощущаю дыхание:
Все, от неба до невского дна,
В непонятном застыло молчании.

Только в воздухе чайка одна
Вдруг зашлась от печали и жалости.
Ну да мне эта боль не слышна
В нашем мире довольства и радости.

И от радости петь я готов
Под веселое золото осени:
Ведь такой удивительный клев
На потеху затеяли окуни.

Да и сердце кому не проймет
Этой радостью жизни кипучею.
Разве только меня не поймет
Старичок, что склонился над кручею.

Битый час за моею спиной,
С бесконечно-натужным старанием,
То он бродит походкой хмельной,
То над дотом замрет изваянием.

А присел, будто намертво врос
Телом старческим в глыбу бетонную...
Только изредка прядку волос
Поправляет рукой беспокойною.

Вот и вечер слегка небеса
Подрумянил зарей на прощание.
На откос выхожу не спеша
И бреду мимо деда в молчании.

И беспечный ушел бы я прочь,
Да душа упредила сознание...
«Слушай, дедушка, может помочь?» —
Говорю, снизойдя до внимания.

А старик, покачав головой,
Мне ответил с угрюмой тревогою:
«Вот отсюда срывались мы в бой,
А назад возвратились немногие...»
Июль 1983 г.

* * *
Пока смеялся над собой,
Они безмерно рады были —
И ум, и слог, и юмор мой
В глаза восторженно хвалили.

Но вот настал тому черед,
Когда они себя узнали —
И вмиг, закрыв мой дерзкий рот,
Меня немедленно прогнали.
1983 г.

* * *
Люблю я летний день лучистый,
Вдали леса, разливы нив,
Лужок зелено-бархатистый
И речки солнечный разлив.

Люблю деревни жизнь простую,
Пахучий лугом сеновал,
В лесу бродить напропалую,
Где слабый духом не бывал.

Люблю мальчишек босоногих
С усмешкой робкой на лице,
Старух от времени убогих
В беседе важной на крыльце.

Люблю гуртом скакать в ночное,
Смотреть на шалый костерок,
Пить молоко еще парное
И слушать бабий говорок.

Люблю рабочую основу —
Задор и хватку мужика,
И радость празднику Христову,
Не позабытому пока.

Люблю все то, чем неслучайно
Как росс незыблемо горжусь,
Что вдохновенно и печально
Мы называем нежно — Русь!
Июль 1983 г.

Матери
Теперь и сами мы с усами,
Морщинки по лицу рядком,
И кличут нас давно отцами,
А ты зовешь меня сынком.

И я горю такой заботой
О милой дочке, о жене,
Но в этом нет и доли сотой,
Как ты хлопочешь обо мне.

Как будто те года застыли
И мне не сорок пять, а пять,
И мы, что было, позабыли,
И надо снова начинать.

И все как раньше, как бывало,
Ничто не требуя за то —
Всегда поправишь одеяло,
Просушишь обувь и пальто;

Всегда ты вовремя разбудишь,
Хоть нелегко тебе будить,
И никогда-то не забудешь
Хорошим словом подбодрить;

Подашь рубашку, полотенце,
Когда с постели я встаю,
И часто, будто бы младенцу,
Погладишь голову мою.

А если что со мной случалось —
По делу крепко пожуришь
И, чтобы в памяти осталось,
Напомнишь, строже повторишь.

Нередко был у края грани,
Где жизнь и смерть переплелись,
Ты вместо доктора и няни
Не раз мою спасала жизнь.

Да измерима ли забота,
Могло ли в памяти остыть,
Как ты от нежности до пота
Меня учила честно жить...

Года, года! Что может боле
Помочь осмыслить и понять
Заботы, радости и боли,
Тебя, стареющая мать!
Октябрь 1983 г.


Жене
Остановись, послушай соловья —
Какие трели льет над нами.
Его бы днями слушал я,
Тебя же слушаю годами.


* * *
Твоя рука, как пух, легка,
Тепла, как лучик, на ладони…
Я трудно шел издалека
И долго плыл, и дрог в вагоне,
И умирал порой с тоски,
Спеша навстречу, как в погоне,
Чтоб теплый луч твоей руки
Вновь отогрел мои ладони.
1983 г.


Дочери
Унимая дочке спесь,
Приступив к обеду,
Уговариваю есть
И веду беседу…
И пристрастный, как всегда,
К щедрому застолью,
Те голодные года
Вспоминаю с болью.
И поймав беспечный взгляд,
Уверяю дочку,
Как я был когда-то рад
Хлебному кусочку;
Как мы, дети, мал мала,
В жадные ладошки
Подбирали со стола
Даже крохи крошки.
Вижу, дочке нипочем,
Действую примером:
Вмиг с наваристым борщом
Управляюсь первым.
И, закончив тот обед,
Будто по оплошке,
По привычке давних лет
Подбираю крошки.
А дочурка — боль моя,
Похлебав надсадно,
Посмотрела на меня
Не в пример прохладно,
И, не чувствуя вины,
Говорит обидно:
«Не наелся ты с войны
Досыта, как видно!»
Октябрь 1983 г.


* * *
Л. Брежневу
Схоронили — и забыли,
Словно не было беды.
Разом с телом поостыли
«Гениальные» труды.

И слетела мигом слава,
Как кровиночка с лица.
Лишь душевная отрава
Бередит еще сердца.

Как ты пыжился с годами,
К славе, почестям летя;
Душу тешил орденами,
Словно малое дитя;

Восхваление пустое
Представлял нам, как хотел;
Все собой пережитое
Ставил выше наших дел.

Не народу — лицемерам
Ты за славу угождал
И своим дурным примером
Наши души охлаждал.

А с душой и наши руки
Охладели для труда,
Что отныне нет поруки,
Что взбодрит нас и когда.

Всей страны живые мысли
Отсевались на виду...
Ты к делам своим причисли
Эту горькую беду.

Но истлела жизнь лучиной,
Тело вымучив слегка.
Напоказ твоей кончиной
Фарс беды сыграл ЦеКа.

Да на том и отзвучала
Славы бойкой коловерть
И — судьбу твою венчала
Политическая смерть.
Ноябрь 1983 г.

* * *
Поэт, свободу возлюбив,
В жизнь утвердить ее старайся;
И, возвышая свой порыв,
На ум народный опирайся;
Учись от сердца узнавать,
Что за годами может статься;
Стыдись идее подпевать —
Умей смелее с нею драться;
Внимая критике друзей,
Не отвечай на брань невежды:
Ты — не пособник у властей,
А вестник правды и надежды;
Сумей легко переболеть
Хмельную прихоть шумной моды —
И суждено тебе гореть
В нетленном пламени свободы.
Февраль 1983 г.


* * *
Ты напой мне тихо, ветер,
Одному,
Что не так живу на свете —
я пойму:
Что пора забыть безделье
навсегда;
Что похмелье — не веселье,
а беда;
Что кичиться божьим даром
не к лицу;
Уступить нельзя и в малом
подлецу;
Что любви достойна вечной
только та,
Что верна и безупречна,
как мечта,
Что на горе и на радость
все одна,
А на временную сладость —
не нужна!
Только всем не выдай, ветер,
как живу;
Как встречаю на рассвете
синеву;
Как порою надо биться
за слова,
Что от слабости кружится
голова;
Как рабочие мозоли
на руках
Вызывают больше боли,
чем в стихах;
Как я прячу неудачу,
будто грех,
А от радости я плачу
за успех!
Ты ответь мне тихо, ветер,
одному,
Так ли я живу на свете?
Я пойму!
1983 г.


Жестокость
Человек идет с работы
Зимним, тихим вечерком.
И поет негромко что-то
Про себя о том и сем.

Под напев легко шагает,
Снег вокруг него кружит...
Слышит, кто-то окликает:
«Эй, постой-ка! Слышь, мужик!»

Подошли, и, нагло глядя,
Окружили вшестером...
— Закурить не будет, дядя?
Он ответил им: — Найдем.

— Есть?! Тогда давай покурим...
— Подымим на белый свет...
— Наши головы подурим...
— Доставай-ка свой «кисет»!

И когда мой друг-приятель
Руку сунул в свой карман,
Вероломно, как предатель,
В зубы стукнул хулиган.

Словно шар огня и света,
Сбил на землю и прижал.
Резкой болью пекло это
В тело выплеснуло жар.

Белый снег песком горячим
Раскалился докрасна...
«Ах, ты, падло, прешь на сдачу —
Что ж, получишь все сполна!»

Он лежит — его пинают...
Встать захочет — не дают...
Видно, правила не знают,
Что лежачего не бьют.

Бьют со злобой, стиснув зубы,
Кто во что и чем горазд.
Бьют по ребрам, в шею, в губы...
Мнут и топчут сотни раз.

Поднимают... Снова — лежа,
Как заклятого врага.
Бьют, да так, что рвется кожа
От удара сапога.

А когда живое тело
Вдруг обмякло на снегу,
Убегают, сделав «дело»,
И хохочут на бегу...

Стой! Жестокое мгновенье,
Быстро мчащаяся жизнь.
Не твое ли там творенье
У дороги — оглянись!

Кто вы — люди или звери,
Или злые дикари?..
Для какой утробной цели
Вы жестокость обрели?

Может, сытое безделье
Вам покоя не дает
Или выпитое зелье
Злобой к людям восстает?

Что закон, святые нравы?!
Вам на все и вся плевать.
Вы готовы для забавы
Человека разорвать.

Время, выбей бессердечность
Из сердец своих детей,
Осуди, как грех, беспечность
Их отцов и матерей.

Мы о той беде не знаем:
До того ли стало нам —
И о чадах вспоминаем,
Провожая по «крестам».

Лень давно нас поглотила
В свой мещанский нищий мир,
Никакая в жизни сила
Нас не вырвет из квартир.

Как пришли домой, разделись —
Нам бы сытно пожевать,
К телевизору уселись —
И на все нам наплевать.

В быте намертво увязли.
Что гадать, по чьей вине?..
Сами видим, что погрязли
Жены в тряпках, мы — в вине.

«Хватит! — скажешь ты, читатель. —
Пошумел, а в чем резон?»
«Стой!— воскликнет обыватель. —
Где же школа, где закон?»

Слышал я, ребят судили
За разбои по ночам...
С миром деток отпустили
На утеху пап и мам.
Февраль 1984 г.

Третий

Двое дерутся, а третий стоит,
Смотрит спокойно на драку.
Я разнимать их, а он говорит:
— Эй, не бросайся в атаку!..

Я не послушался, стал разнимать,
Врозь разводить их руками.
Те подружились, да в мать-перемать —
И на меня с кулаками.

Я отбиваться, естественно, стал
С дикой отвагой корсара...
Но, как ни бился, а вскоре устал —
И пропустил два удара.

Вылетел зуб, из разбитой десны
Кровью плюю, задыхаясь.
Искоса глянул — а те драчуны
Прочь побрели, обнимаясь.

Третий, что немо стоял в стороне,
Дракой других увлеченный,
Шепчет, смеясь, приближаясь ко мне:
— Я не однажды ученый.

— Знаешь, пошел ты, трусливая мразь! —
Я на него рассердился,
И, размахнувшись, в плечо ему хрясь! —
Так, что он чуть не свалился.

Я наступаю, и он крепко бьет...
Стойко, однако, дерется.
Мимо проходит и смотрит народ,
Но разнимать не берется.

Тоже ученые, видимо, есть
Или пословицу знают:
Двое дерутся, а третий не лезь...
Пусть хоть в крови утопают.
Апрель 1984 г.

Пицунда
1. ПАНСИОНАТ

Вахтер спросил сердито: «Пропуск!» —
И от ворот мне поворот.
А я сюда стремился в отпуск,
Чтоб все увидеть здесь... И вот

Стою один с оградой рядом,
Как покаянный ротозей,
Сопровождая горьким взглядом
Идущих группами людей.

Но я же русский (между нами):
Куда нельзя — туда и пру,
Коль не пощупаю руками —
Так я же с зависти умру.

Но, право, в драку лезть не к чести
На зорко бдительный дозор,
И я в укромном тихом месте
Перемахнул через забор.

Да, все здесь сказочно красиво:
И бор реликтовой сосны,
И люди чинные на диво
В сени тенистой тишины;

Среди строений и природы
Фигур причудливый пассаж,
И моря радужного воды,
И в меру людный чистый пляж.

Хожу — и мне не надивиться
Всему, что здесь возведено.
Смотрю — и хочется гордиться,
Что можем строить вроде. Но…

Здесь русской речи я не слышал:
Все интурист забил битком,
А я породою не вышел —
И потому хожу тайком.

2. ЗАБОР
Длины невиданной забор
И высотою метра на три...
Я на него взберусь на спор,
А кто меня грузней — тот вряд ли.

А что за ним? Сосновый бор
Да кое-где стальные крыши.
А что в бору? На то забор,
Что не проникнут даже мыши.

Конечно, есть парадный вход,
Но охраняем очень строго.
И не идет туда народ:
Ему заказана дорога.

И ты шагай себе вперед
Без горькой думы о заборе.
Спеши, куда спешит народ,
Между заборами на море.

А с моря что? Все тот забор,
Нырнув двумя крылами в воду,
Хранит от нас сосновый бор
И пляж пустой иным в угоду.

Нет-нет да брошу редкий взгляд
За ту заборную преграду —
И глаз такому виду рад,
А вот с умом не знаю сладу.

Причал бетонный хоть куда
Сооружен, для дела как бы...
Но не швартуются суда,
Одни прогулочные лайбы.

У моря троица ребят
На весь простор да двое взрослых,
На мой сугубо личный взгляд,
Таких медлительных и толстых.

То бродят гордо, то лежат
Просторно, радуясь по делу.
Не то что я, другими сжат,
Лежу вплотную тело к телу.

Сосед толкает: «Ты взгляни,
Как вольно там чинуши бродят.
Вот так Россию — помяни! —
От нас забором отгородят. —

И подождав, пока я сам
Все огляжу за тем забором,
Добавил к сказанным словам
С глубоким внутренним напором:

— К тому идет в России жизнь,
Что будут воры жить в законе,
А мы по-стадному пастись
В таком вот приторном загоне».
Июнь 1984 г.


Осколки

Стояла редкая жара
В те дни в округе Ленинграда,
И всех людей уже с утра
Манила водная прохлада.

И я к Неве искать покой
Спешил извилистой тропою,
Чтоб стресс от жизни городской
Унять прохладой и водою.

И вот прилег я на песок,
Смотрю, всему вокруг внимая:
Напротив — Невский пятачок,
А чуть левее — ГЭС восьмая.

Свинцово невская вода
Потоком катит, словно с горки,
А по воде туда-сюда
Снуют проворные моторки.

Проходят грузно корабли
Своим путем с рабочей целью,
Ломая волны на мели
К всеобщему детей веселью.

У мелководья босиком
Детей ватага в мяч играет,
А рядом девочка песком
С осколка ржавчину стирает.

Она была увлечена
Трудом с прилежностью упрямой...
Но вот окончила она
И побежала к папе с мамой.

И я повел случайно взор
За той девчушкой симпатичной,
Затем услышал разговор
За чередою лет привычный —

Ей о войне вещал отец,
Как будто сам сражался лихо.
Вот тут бы делу и конец,
Но дочь отца спросила тихо:

«А можно я похороню
Его вот здесь, под эту горку?»
Отец ответил ей: «Ну-ну!..
Поставь и памятник осколку».

И, пошутив, довольно лег,
Что все поведал дочке толком.
Меня ж его ответ обжег,
Как будто раня тем осколком.

А та, безвинное дитя,
Уже забот иных не знала:
Минуты две тому спустя,
Усердно ямочку копала.

На труд ее глазел народ,
Иные гладили головку,
Не представляя наперед
Войны коварную уловку.

Но завершен недолгий труд —
Могилка холмиком обрыта,
Ивовый воткнут сверху прут
И слезкой детскою омыта.

Но грусть детей — кому не знать,
Как слезки горьки, но недолги, —
Она бежит уже искать
В песке холодные осколки.

То уходя по пляжу вдаль,
То возвращаясь — собирала
И неживую эту сталь
Стекла нежнее обтирала.

Когда же все сложила в горсть,
Я посоветовал ей сразу:
«Не хорони ты их, а брось
В реку фашистскую заразу! —

И объяснил: — Ступить врагу
Не удалось на эти взгорки,
И здесь на правом берегу,
Лежат фашистские осколки».

Смирив восторженность свою,
На горсть растерянно взглянула
И, словно гадкую змею,
Осколки в воду отшвырнула.

Минуту долгую стоит,
Что делать будто бы не знает,
Затем бежит, ревя навзрыд,
И папе долго объясняет.

...И вот мужчина предстает
Передо мной — гора горою,
И окружает нас народ
Единой, плотною стеною.

В порыве полного огня
Угрозу выпалив досадно,
Он заключил, толкнув меня:
«Играл ребенок — да и ладно!»

И я ответно сжал кулак...
Сошлись плотнее наши груди...
Но тут вокруг: «Но-но, дурак!» —
Мне пригрозили злобно люди.

На объяснение — «Заткнись!» —
Уже другой грозил детина.
«Иди, иди-ка охладись!» —
Седой советовал мужчина.

Да, было в воду мне пора,
Чтоб охладила пыл прохлада...
Стояла редкая жара
В те дни в округе Ленинграда.
Август 1984 г.

* * *
То — прекрасной сказкой было,
Есть что после вспомнить нам:
Умиленно сердце ныло,
Сонно голову кружило
По погожим вечерам...
И пока не приходило
Осмысленье по утрам.

Да еще какая сказка!
В ней бы жить да не тужить —
Чувства взорванная ряска,
Упоительная ласка:
Лей водой — не потушить.
Но пришла тому развязка...
Тяжело, а надо жить.
Февраль 1985 г.

* * *
Горячий след твоей руки
И чутких губ прикосновенье
С годами, как ни далеки,
Живут еще в воображеньи.

Сбегает времени река,
Нас дальше, дальше разделяя,
Но память мне издалека
Тревожит душу, умиляя.

Давным-давно черты лица
Исчезли, словно дуновенья,
И нет лишь памяти конца
Руки и губ прикосновенья.
Февраль 1985 г.

* * *
А. П.
Благодарю!
И сто раз повторю
Ума и сердца благодарность
За эту редкую случайность,
Когда я радостью горю!

Благодарю!
Собой благодарю
За ваше песенное чувство!
За ваше дивное искусство
Свое признание дарю!

Благодарю,
желая Вам вперед,
Чтоб лето песен не кончалось,
Чтобы оно по жизни мчалось
С той женщиной, которая поет.
Январь 1985 г.

Сессия

Смотрю Президиума лица,
Как водит камеры экран...
Вот этот — явная тупица,
А этот, старый хрыч, — профан.

А эти двое, что склонились
Друг к другу в позе деловой,
Не только мимикой сроднились —
Пусты, как вижу, головой.

Вот это взор, вот это тело! —
Троих вместит таких, как я:
Глядит уныло, отупело —
Ну, право, сущая свинья.

А что сказать про эту мину?
Ясна, как все его дела:
Лакает горькую в хламину
И службой правит с похмела.

О — бог свидетель, — в этой маске
Таится злоба для людей:
Такими впору для острастки
Пугать бы неслухов детей.

А этот с барственною позой
Глаза упрятал под вихор,
Что крикнуть хочется с угрозой:
Внемлите, люди! — рядом вор.

А это что за замарашка
С двумя щелями вместо глаз?..
Да это старая казашка —
Наш гегемон, рабочий класс.

А что тут надо этой кляче? —
Лицом на смерть саму похож.
И рядом — урка: точно прячет
За голенищем финский нож.

Как не узнать личину эту —
Известный в мире острослов.
Лишь не пойму, зачем поэту
Лилейно жить среди ослов.

И дальше — все тупые лица,
Что от досады хоть кричи...
Не дай бог кто-нибудь приснится,
Не то что встретится в ночи.

Знать, ошибается природа,
Когда по нраву лик дает:
Здесь все избранники народа
Судьбу решают за народ.

Я всех бы выделил особо,
Как водит камеры экран,
Да больно, горько до озноба
Мне видеть в лицах их обман.

Но если вдруг найдет забота,
Скажу вам, что не досказал.
Теперь мне, знаете, охота
Сойти с президиума в зал.

Хотите — милуйте, судите
На все оставшиеся дни...
Но чаще в лица их глядите —
И вы поймете: кто они.
Август 1985 г.

* * *
Устала лошадка, ей отдых бы надо,
А вы на повозку взвалили свой груз.
Да тут без труда несмышленое чадо
И то разберется, что выйдет конфуз.

Извозчики, бранно крича на конягу,
То смажут колеса, то сменят хомут,
То срочно подводят толстенную вагу,
А воз что недвижим, никак не поймут.

А груз все таскают, кладут на телегу
И делают выше и выше борта,
И пробуют сдвинуть повозку с разбегу,
То голоса силой, то силой кнута.

Кладут под колеса надробленный щебень
То вроссыпь, то валом в бездонную грязь
И бойко с надрывом читают молебен,
Считая основой партийную вязь.

Латают повозку без меры и лени,
Умно проявляя смекалку и страсть.
А бедный коняга сгибает колени,
От груза готовясь немедля упасть.

Сдыхает лошадка... Менять ее надо,
Пока не увяз окончательно груз.
А сердце изводит печаль и досада,
Что хочется крикнуть: спасайте Союз!
Октябрь 1985 г.

Болван

1. АВГУСТ 1980 ГОДА

«Какое зрелище, друзья!
И вы, я вижу, тоже рады...»
Под сенью легкого огня
Шумит парад Олимпиады.

«О, как доволен я и рад,
Что мы покажем это миру!
Что нам какой-то миллиард?
Да нам и больше вклад под силу.

Ваяли, строили не зря
Дворцы, гостиницы к турниру...
И ничего, что я, друзья,
Не получу свою квартиру.

Я понимаю, не дурак,
Нам — вот как! — надобны спортсмены.
И, право, мой еще барак
Годок-другой подержит стены.

Ну, прямо скажем: чудеса —
Смотреть бы век и удивляться...
И не беда, что колбаса
Все реже стала появляться.
Жилье, колбасы — все не то.
И сожалеть о том негоже.
Походим в стареньком пальто,

Коль стало вдруг оно дороже.
А что там будет, знать нельзя:
Пока живем — пайками рады.
Какое зрелище, друзья,
Огни былой Олимпиады!»

2. АВГУСТ 1981 ГОДА

У черных кто-то там чихнул
Или объелся чем до рвоты...
Союз им руку протянул —
И взмыли в воздух самолеты.

Летят лекарства и врачи
Помочь быстрее чернокожим...
«Ты, доктор, лучше их лечи,
А мы, чем надо, им поможем.

Ведь это, брат, не пустяки,
Когда в беде по духу ближний,
Хоть мы и сами босяки,
Но обеспечим ваши жизни.

И вновь грустны дела мои —
Болезнь скрутила не на шутку.
Лечусь в больнице на свои
И для других таскаю «утку».

Нет, я, по сути, не таков,
Чтобы других винить в затрате.
Могу лежать и без бинтов,
Где тараканов и клопов,
Как и людей, полно в палате.

Ведь в том никто не виноват,
Что я судьбой трудяга русский.
А были б денежки да блат —
Врачи бы бегали, как служки;

Тогда лежал бы я не здесь:
В больнице, где полно ученых...
О боже, вновь дурная весть:
Случилось что-то там у черных!»

3. АВГУСТ 1982 ГОДА

У нас священная мораль,
И нам она всего дороже.
«Ура! К нам едет фестиваль —
Всемирный форум молодежи.

Смотри, как красочна Москва:
Ликует, радуясь, смеется.
Гудит о ней сейчас молва —
И нам покой уже неймется.

И ты, мой друг, открой скорей
Простое сердце нараспашку,
Как я для форума детей
Отдам, коль надо, и рубашку.

Пусть смотрят, как мы тут живем —
С задорной песнею и сладко.
Не то что там, за рубежом,
Безвольно, голодно и гадко.

Мы им расскажем и споем
По-русски, словом, без утайки;
Ударным встретим их трудом
И в фонд отрядим наши пайки.

Над миром властвует вражда,
И нас то очень беспокоит.
А наша бренная нужда
И крохи той беды не стоит.

По крови мы не короли —
И нам постыдно не делиться:
Пусть едут дети всей земли
В Союз и петь и веселиться».

4. АВГУСТ 1983 ГОДА

Бастуют долго горняки,
С властями борются тревожно...
«На что же эти бедняки
Живут? Осмыслить невозможно.

Их жизнь и наша — день и ночь,
И не по-нашему терниста.
И ясно — нужно им помочь,
Чтоб уязвить капиталиста.

Пусть знает подлый толстосум:
Ему мы спеси поубавим!
Хоть нам своих хватает дум,
В беде собратьев не оставим.

Живем надеждами пока,
А как, пожалуй, каждый знает.
И умудренный наш ЦеКа
Нет-нет да в срок напоминает.

Своею щедрою рукой
Он одарит любые страны,
А загребущею другой
Опустошает нам карманы.

Но сдержим мы и этот груз:
Как ни бедны, а все ж не горды —
Пусть едут семьями в Союз
На наши южные курорты.

Мы солидарны как-никак
И все горды, как видишь, этим.
Пусть отдохнет собрат-горняк,
А мы без прихоти потерпим».

5
А я смотрю ему в глаза
И не пойму: чему дивиться —
Не то от радости слеза,
Не то от горечи слезится.
1980-1983 гг.

* * *
Подарю тебе я солнце,
Небо, осень и зарю.
Посмотри в свое оконце —
Все тебе одной дарю.

Открываю настежь сердце
В растревоженной груди
И в его открытой дверце
Под поклон шепчу: входи.

Подарю тебе я песню
На мотив любви моей,
И к твоей любви — хоть тресну! —
Проторю тропинку к ней.

Подарю костер багряный
Кружевных кленовых крон;
Первый робкий, но медвяный
Поцелуя сладкий сон.

Принимай — дарю всецело:
Солнце, осень и зарю,
И с душой открытой тело
На десерт любви дарю.
Февраль 1985 г.

* * *
Россия, Русь моя родная,
Голубоглазая страна,
То силой вольною взрывная,
То — тихоструйная волна.

Люблю навек до поклоненья
Живую песнь твоей весны —
Непреходящие творенья
Давно минувшей старины.

Люблю попраздновать по-русски
С рабочей братией родной —
Чтоб стол ломился от закуски
И доброй выпивки хмельной.

Люблю твою людскую кротость,
Судьбой испытанную новь,
Твою незыблемую гордость —
Мужскую, верную любовь.

Люблю труда и жар, и сладость,
И славу — подвига венец,
Большой любви слепую радость
Глубоких девичьих сердец.

Люблю твою дорогу в вечность
С народной думой в унисон,
И бескорыстную сердечность
К судьбе обиженных племен.

И будь порукой песня эта,
Что я всегда, родная Русь,
Трудом рабочего, поэта
Тебя креплю, тобой горжусь.
Апрель 1985 г.

* * *
Из мертвой тьмы былых веков восстав,
Афганистан огнем вражды взорвался
И, жаром тем мирскую страсть обдав,
В сердцах российских болью отозвался.

С оружием встает на брата брат,
Топя в крови дитя и аксакала.
И щедрая рука Москвы солдат
Их усмирить немедленно послала.

Апостолы газетные орут
О помощи восточному собрату,
Для видимости славу воздают
За боль, за кровь советскому солдату.

И я хвалой писательской горю,
Точа стиха восторженную строчку...
А сам в душе жену благодарю,
Что подарила мне когда-то дочку.
Апрель 1985 г.

* * *
Если слезы льет мужчина,
Значит, есть тому причина,
Оправданье сердцу есть:
Как упругая пружина
Обвила его кручина,
Больно ранившая весть.

Он в огне горел — не хныкал,
Утопал — не выдал крика,
Не стонал от тяжких ран,
Не однажды горе мыкал
И о помощи не кликал,
Но не выдержал обман.
Май 1985 г.

* * *
Если б мне сказали:
«Вечно будь в огне,
Но за то бы встали
Павшие в войне!» —

Я пошел бы смело
Под огонь свинца,
Закрывая тело
Павшего бойца...

Пусть бы он увидел
То, о чем мечтал,
Я бы без обиды
Жизнь ему отдал.

Если б мне сказали:
«В забытьи умри,
От земной печали
Заново сгори!» —

Я б в моей године
Голову сложил,
Лишь бы мир отныне
Полюбовно жил.
Май 1985 г.

Ленинградская весна

Вот уж, право, чудеса —
Майская метелица,
Полем снежная коса
Кружевами стелется.

Трудно по полю пройти
Человеку пешему.
И защиты не найти
Мне, легко одетому.

За кольцом кружат кольцо
Снега вихри жгучие.
Воспаленное лицо
Бьют снега колючие.

Жжет метелица глаза
И в ознобе нежится...
По лицу плывет слеза
И, срываясь, снежится.

Но истлела злая хмарь,
Снежная распутица.
Солнце брызнуло янтарь
И, искрясь, красуется.

Присмирев, затихли вдруг
Посвисты метельные —
И ответили вокруг
Бубенцы капельные.
Май 1985 г.

* * *
Когда восходит солнце,
Расплескивая тень,
Ко мне в мое оконце
Приходит новый день.
Я, радуясь рассвету,
Судьбу благодарю,
Что дарит песню эту
И новую зарю.

А если дождь угрюмый
Мне утро омрачит
И от недоброй думы
Вдруг сердце застучит,
Я, как дитя, едва ли
Надолго загрущу
И, одолев печали,
Сам песню отыщу.

Да много ли мне надо?!
Всего-то хлеб да соль
И песня как награда
За жизненную боль.
Май 1985 г.

* * *
Однообразной и пустой
Тянулась жизнь моя уныло,
А ты вошла в меня мечтой —
И все мгновенно изменила:
Исчезла нудная хандра —
И мир стал емким и чудесным,
Как будто юности пора
Крылом коснулась легковесным;
Души застывшая река,
Ожив, поток любви помчала
И с новой силою строка
Теплей и чище зазвучала.
Июль 1985 г.

* * *
Как пленительно красиво
Диво летней красоты,
Но еще прекрасней диво,
Что люблю и любишь ты.

Цветом красочного лета
И твои полны черты:
Так ты празднично одета
В платье солнечной мечты.

Знать не знал, что столько страсти
Выйдет сердцу моему...
Но за что мне это счастье —
Столько ласки? — не пойму.

И дивясь палитрой цвета,
Света радужной игрой,
Я дышу началом лета
И живу одной тобой.

Верю, знаю, не напрасно
Я к тебе стремлюсь, любя:
Все пленительно прекрасно,
Что исходит от тебя.
Июнь 1985 г.

Ответ на антиалкогольный Указ.

Дело простое, житейское дело —
День отработал и выпил слегка.
Я расслабляю уставшее тело
И освежаю, как море река.

Волей судьбы мы в труде с малолетства,
Горькую долю изведав сполна.
Вспомним же наше нелегкое детство —
И за счастливое выпьем до дна.

Летние ливни и зимние вьюги,
Годы разлуки с подругой родной
Вспомним же разом, друзья и подруги, —
И опорожним стаканчик хмельной.

С русскою щедростью — хлебом и солью
Свадьбы пылает живая волна.
Вас приглашаю к святому застолью
Выпить за счастье любимых до дна.

Холодом, голодом, сталью косила
Нас, не считая, шальная война.
Вспомним, как гордо стояла Россия, —
И за победу осушим до дна.

Чувствую, хочет расслабиться тело —
Выпить с устатку хмельного слегка.
Только... такое житейское дело
Нам запрещает отныне ЦеКа.

Дружно мы скажем: «Виват карантину!» —
Не укрощая свой преданный дух,
И нарисуем иную картину,
Ваш искушенный не балуя слух.

Полную дела рабочую смену,
В поте лица, оттрубил у станка.
Впору пригубить... Но вздернули цену,
Что одному не осилить пока.

С детства до старости, сил не жалея,
Много стране нарубал угольку.
Выпьем, как водится, в честь юбилея
Полную чашу покрепче... чайку.

Летние ливни и зимние вьюги
Вспомнили горько при встрече друзья.
Что за дела, если нам на досуге
Добрую чарку пригубить нельзя?!

С русской покорностью, внутренней болью
Свадьбы спокойно сбегает волна.
Вас приглашаю к святому застолью,
Но — извините! — без чарки вина.

Холодом, голодом, сталью косила
Нас, не жалея, шальная война.
Вспомним, как гордо стояла Россия,
Но за победу не выпьем до дна.

Вот и взглянули картину иную,
Как повелел нам указом ЦеКа.
В прошлом оставили веру хмельную.
Где же другая? Не видно пока.

Словом, опять нам медвежью услугу
Новая власть начертала вперед:
Целилась разом прикончить пьянчугу,
А угодила привычно в народ.
Июль 1985 г.

Лейтмотив

Здесь так тихо и просторно —
Не охватит разом взор:
Речка в зарослях проворно,
Серебрясь, бежит меж гор;
Деревенька на опушке —
Вкруг дворов ольховый тын,
Журавель на три избушки
Да общественный овин.

Всякий раз по уговору,
Все последние года,
В золотую эту пору
Мы торопимся сюда.
Мчим асфальтом, мчим проселком,
Устремляясь в дальний путь,
Чтобы с радостью и толком
Здесь привольно отдохнуть.

Как о том хозяйка знает,
Лишь известно только ей:
У двора всегда встречает
Званых будто бы гостей.
А в избушке затрапезной
Приголубит всех любя,
Словно в нежности любезной
Хочет выйти из себя.

Вышли в лес — и нам потеха:
Шум и гам весь день-деньской,
Что от возгласов и эха
Отступил лесной покой.
День, другой — и замечаем,
Что наскучил нам покой, —
И немедля уезжаем
К шумной жизни городской.

Я побыл да и уехал
(Взял что мог — и был таков).
Как у всех, моя утеха —
Царство ягод и грибов.
Но когда обратно мчали,
Погоняя «Жигули»,
Деревенские печали
Неустанно сердце жгли:

На опушке три избушки —
Дар далекой старины,
Население — старушки
Да старик хромой с войны;
По проселкам грязи море,
Мириады ям и луж,
И на всем большом просторе
Запустение и глушь.

Уверяла тетя Даша,
Промокнув глаза платком:
«Помню я, округа наша
Слыла людным уголком.
Видишь горку за рекою?
В избах полная была.
А за тою вон горою
Размещалось два села.

Да и наша деревенька
Шла дорогой на версту.
Хоть и было то давненько,
Как не вспомнить пору ту.
Ну, а ярмарки какие
Созывали люд окрест,
Что торговцы городские
Наезжали с разных мест».

Тут спросил я о причине,
Отчего, мол, нет людей.
«А причины те в пучине
Необдуманных затей.
А копнуть поглубже дело,
То иной причины нет,
Как хитро иль неумело
Нами правил сельсовет».

И сказав пролог мудреный,
Расплела косицу лет,
Что не всякий наш ученый
Дать решит такой ответ:
«У властей ведь суд недолог,
Неугоден и — готов:
Из пятидесяти сорок
Раскулачили дворов.

По Сибири разбодали
Кости умных мужиков,
А коммунию создали
Из воров и дураков.
Да и тем пожить не дали
В наобещанном раю:
Мужика, как липу, драли
На зажиточность свою.

Так вот «мудро» кто-то правил,
Кто их рьяно защищал,
За подачки кто-то славил,
А мужик в селе нищал.
Крепким пологом закона
Возвели ему заслон.
Но у этого заслона
Обнаружил щелку он:

То законно, то обманно
Из постыдно нищих сел,
Год за годом неустанно
В сытный город шел и шел.
Голод, культ, иные смерти
Пощипали нас сполна,
Из деревни больше трети
Упокоила война.

Бабы, дети да старухи —
Вот и весь честной народ.
От такой гнилой житухи
Кто здесь долго проживет.
А живущим дать бы богом
Жить трудом, добро копить.
Так Советы их налогом
Крепко начали давить.

И поверишь ли ты слову,
Праздный житель городской,
Как советскую основу
Били собственной рукой:
О добре точили лясы,
А в утробу городов
Отнимали все запасы
От голодных сельских ртов.

Но спасибо Маленкову —
Снял налоговый закон.
Потому, добавлю к слову,
Так недолго правил он.
Вот и стало так на свете
От неправды до беды,
Что бросали гнезда дети,
Заметав свои следы.

Их хотят вернуть обратно
Новой верой да рублем.
Но до дней тех, вероятно,
Мы уже не доживем.
Так правительство, заметьте,
Жизнь крестьянства довело,
Что на целое столетье
Стало пугалом село.

А ведь больно и обидно,
Что село пошло на слом,
И не склеилась, как видно,
Смычка города с селом...
Так по властному веленью
И без мора, и войны
Уничтожили деревню
На беду большой страны».

Мне на годы жизнь иная
Сбила к лесу интерес.
А прошла — и страсть грибная
Поманила снова в лес.
Едем шумно, едем долго
В деревушку у реки,
Но, свернув к избе с проселка,
Прикусили языки.

Знали мы такие хатки,
Обгоревшие в боях,
Но теперь домов остатки
Вызывают больший страх:
Меж крапивы по долине,
Отряхнув скелеты хат,
Словно остовы Хатыни
Трубы черные торчат.

Тут с язвинкой по привычке
Заключил товарищ мой:
— Все! Финита нашей смычке.
Поворачивай домой.
Но, промчав с клубами пыли
До другого хуторка,
«Жигули» остановили,
Встретив с клюшкой старика.

Говорим ему о деле,
Чтобы время наверстать:
— Мы бы где-нибудь хотели
На денек-другой пристать.
— Что не знаю, то не знаю, —
Было слово старика, —
Сам остаток доживаю
На квартире свояка.

Говорил он, глазки щеля,
Напрягая слабый слух:
— Здесь — не город: нет отеля,
Кроме этих развалюх.
— Дед,— друзья мои воздели
Руки после этих слов, —
Мы не ищем здесь отели...
Нам бы ягод да грибов.
73
И пока велась беседа,
Я глядел на них молчком,
А затем спросил у деда:
— Что случилось с хуторком?
Дед хитро блеснул глазами —
Мол, чего дурак плетет —
И неровными шагами
Похромал себе вперед.

— Шли к чему, то и случилось, —
Придержал дедуля шаг.
Я кричу:
— Скажи на милость,
С тетей Дашей что и как?
— То, что будет с ним, с тобою
И, пораньше вас, со мной...
Умерла она зимою,
А нашли уже весной.

Долго так еще избушка
Труп ее могла таить,
Да прохожая старушка
Завернула чай испить...
— Не, братва, давай-ка к дому! —
Стал товарищ торопить. —
Чем тут ездить по-пустому,
Лучше дома водку пить.

И опять в пути печали
Докучали думы нам.
Зло и замкнуто молчали,
Разъезжаясь по домам…
И, похоже, — не икалось
Высшей власти в наш надлом,
Что последняя порвалась
Наша ниточка с селом.

Говорят, что время лечит,
Усмиряя боль-беду.
А меня оно калечит,
Выдав памяти суду.
Бьет обидой и упреком,
Не жалея плеть свою,
То во времени далеком
Воскрешает жизнь мою,

То создаст в уме ретивом
Омертвевший хуторок —
И зловещим лейтмотивом
Слышу Дарьин говорок:
«На Руси порядок древний —
Тут, какой бы ни был строй,
Все тянули из деревни,
А деревне — кукиш свой».
1985 г.

* * *
Бегу от прошлых лет-оков,
Боясь навечно в них остаться.
Лохмотья прожитых годов
Мне в новой жизни не годятся.

Беру равненье на мечту —
Подругу разума и сердца.
В ее святую красоту
Хочу я празднично одеться.

Хочу я в полные глаза
На мир глядеть и улыбаться,
На все людские голоса
Добром на боли отзываться.

Хочу без тайной хитрецы
Отдать себя великой цели
И жить, как деды и отцы
Трудом и верой жить умели.
Февраль 1986 г.

* * *
Все было сказано до нас
И нам осталось повторенье.
Но для меня все в первый раз —
Надежда, радость и сомненье.

Любовью к женщине дышу,
Ее взаимностью живу я.
И в сердце бережно ношу
Ее, любя и торжествуя!

Ее, носившую меня
Под сердцем трепетно когда-то,
В душе нетленного огня
Храню я бережно и свято.

Ее, отдавшую любовь
В далекой юности игриво,
Я возношу на крыльях слов,
Как песнь, как сказочное диво!

Ее, сроднившуюся мне
На годы верно и согласно,
Благодарю за все вдвойне,
Люблю осмысленно и страстно!

И вам, дарившие нам в срок
Ростки святого продолженья,
Мы подберем достойный слог
И нежность чувств без повторенья!
Ноябрь 1986 г.

* * *
Речка Русинка блистала
В пору юности моей.
А теперь ее не стало
Даже в памяти людей.

А бывало — сердцу мило —
По округе (не совру)
И поила, и кормила,
И купала детвору.

За рекою — лес, болото:
Вдоволь ягод и грибов...
А теперь — лишь вспомнит кто-то,
Не жалея добрых слов.

То болотце перерыли,
Лес пустили под топор —
И такую даль открыли...
Но не радует простор.

С почвы талая водица
Сходит быстрою волной —
Нечем Русинке напиться,
Охладиться в летний зной.

Лили в реку всей оравой
Бытовой, гнилой отстой —
Стала Русинка канавой
С мертвой тухлою водой.

И по делу, и без дела
Брали воду без стыда,
Что канава обмелела
И пропала навсегда.

Бредят все водой Байкала,
Бьют тревогу по тому...
А что Русинка пропала,
Нет заботы никому.

И людей таких не стало
Позаботиться о ней.
А ведь Русинки — Начало
Рек, озер и всех морей.
Сентябрь 1986 г.

Красная площадь

Здесь живой России корень,
Всех веков ушедших жизнь.
Ты, рабочий или воин,
Низко в пояс поклонись.

Здесь любой старинный камень
Помнит боль, и весь в крови,
Разжигая в сердце пламень
От печали до любви.

Шаг шагну — прошло столетье,
Шаг еще — и век другой:
И триумф, и лихолетье
Навсегда нашли покой.

Взором чувственным окину —
Все дивит, влечет меня,
Превращая сердце в льдину,
То в открытый жар огня.

Здесь молчать и думать надо,
Сердца гордость не тая...
Все — величье и громада —
Это Родина моя.
Февраль 1986 г.

* * *
В гору крутую мы тянем годами
Нашу повозку — и только вперед.
Эта повозка с большими бортами,
А что за бортами, не знает народ.

В кровь изувечены ноги камнями,
Потом посолены наши тела,
А впереди миражом перед нами
В высь поднебесную взмыла скала.

«Эй, поживее, которые сникли!» —
Хором погонщики зычно орут.
Чтобы от трудности мы не отвыкли,
Даже расслабиться нам не дают.

Им на утеху, в любую погоду,
В зной и прохладу, забота одна —
Только бы кручу осилить нам с ходу,
Выжав из тела силенки сполна.

Что бы ни стало, мы твердо решили:
Нашим упорством ту гору возьмем.
День ото дня мы упорно спешили
Впору подняться на льдистый подъем.

Силы иссякли, желание стынет,
Валит безжалостно с ног гололед...
Но исступленно стремимся и вершине,
А что на вершине, никто не поймет.
Декабрь 1986 г.

* * *
У Анюты глаза голубые,
Огоньками, искрясь, серебрят,
Словно в них поселились живые
Непокорные сто бесенят.

Не глаза, а анютины глазки —
Глубь небес с белизной облаков:
Столько в них неизведанной ласки
И любви нерастраченных слов.

Говорит, будто камешки моет
Серебристый лесной родничок:
Завлекает, ведет, беспокоит
Неуемный ее язычок.

Что ни слово игриво обронит,
Словно нежно коснется рукой —
И мгновенно навечно изгонит
Застоявшийся в сердце покой.

А улыбка — загадка такая:
Век бы думал, смотрел без конца,
Точно душу на свет изливая,
Излучает живинку лица.

Не душа, а любви излиянье
До бездонной ее глубины,
И блаженно живое дыханье
Исходящей от сердца волны.

Не походка, а радость движений:
Столько воли в движении том,
Что я сам, и не раз, без сомнений
Шел вослед, позабыв обо всем.

Подойдет — и тревогой повеет
Неизведанным женским теплом,
А уйдет — и душа онемеет
Настороженно хрупким стеклом.
Июль 1986 г.

* * *
Лови мгновение любви —
Души и тела озаренье.
Придет позднее осмысленье,
А ты мгновение лови.

Не трать восторженность души
На промедление решенья.
Чтоб не терзали сожаленья,
Огонь любви поймать спеши.

С открытой радостью дыша,
Прими отраду наслажденья.
Ищи быстрее осмысленья,
Перед собою не греша.

Случайной ссоре вопреки,
Не допускай пустое тленье.
Лишь упоительное пенье
Души и тела береги.

Не стоит чувства умерять,
Ища с надеждой повторенья.
Но и в безумстве утоленья
Страшись все разом потерять.

Поверь — утеря, как беда,
Порою жизни равноценна:
Любовь, как искорка, мгновенна,
А боль утери — навсегда.
Январь 1986 г.

* * *
Уходят в море корабли
От многолюдного причала,
Где громко музыка звучала
И было множество любви;

Где не хотел никто унять
Сердец восторженные фразы
И глаз печальные наказы —
Нам чаще милых вспоминать.

Лишь только выбрали швартов,
Как закружила нас работа
До обжигающего пота
Под стоны ветра и бортов.

И, уходя в морской бедлам,
На все неведомые дали,
Нам стало вдруг не до печали
И о наказах милых дам.

Но вот тот день, из сотни дней,
Когда тела с душой в просторе —
И почему так тянет в море,
Нам стало ясного ясней.

А если кто положит глаз
На наши бешеные деньги…
Не вижу что-то я шеренги,
Кто попотеть хотел бы раз.

Да я и сам в нелегкий час
Гряду последнего причала.
Но начинаю все с начала,
Тайком шепча: «Последний раз!»

А вот и сходни на причал
Спускает вахта ниже, ниже —
И, значит, я устами ближе
К устам, о коих так скучал.
1986 г.

* * *
Мы, моряки, как древние кочевники,
Всегда в пути и нет покоя нам.
Но скажем: мы — не праздные бездельники,
А с грузом нужным ходим по морям.

Нам шар земной давно знаком воочию,
Известны все на свете города.
Недаром мы судьбу свою рабочую
Сроднили в жизни с морем навсегда.

К нам в редкий час спокойно волны ластятся,
А чаще бьют и треплют на пути —
И не грешно, пожалуй, нам похвастаться:
Дорог суровей моря не найти.

Нас дома ждут, затем встречают нежностью
Из дальних стран родные берега.
И мы всегда тому ответим верностью,
Кому взаимно верность дорога.

Опять в поход уходим мы без отдыха,
Опять работа, штормы и тоска...
Святая суть нам помнится, как азбука, —
Моря солены потом моряка.
Июнь 1986 г.

* * *
А в Сибири как в Сибири —
Лес, простор и холод жмет,
И на всей огромной шири
Редко, но живет народ.

В реках вольных, кто не знает,
Рыбка водится пока,
Хоть ее уничтожает
Браконьерская рука.

Год за годом теплоходы,
Как грибы, числом растут,
По ночам в речные воды
Выливая свой мазут.

План посильно выполняя,
Валят лес, гноят тайком,
Безрассудно пополняя
Дно речное топляком.

Нефть, качая, разливают
По груди ее земной,
Словно кожицу сдирают
С тундры тонкий перегной.

Не стране, себе качают,
Прибирая добрый пай…
И за то не отвечают,
Заражая гнилью край.

Уличил, а кто отвадит —
Силы нет такой, кажись.
Точно знают: вдоволь хватит
Им на собственную жизнь.

Ну а после, хоть потопу,
Все, круша, разлиться вширь...
Испоганили Европу
И принялись за Сибирь.
1986 г.

* * *
А капитан из рубки матом,
Как из брандспойта, хлестко бьет.
Чего возиться с нашим братом,
Когда работа не идет.

Замки крепления заело
(Сто лет намедни тем замкам),
А капитан сам неумело
Подвел толкач под баржу нам.

Трещат фальшборта швы сварные,
Трясет и водит теплоход,
И с воем рвет троса стальные...
А он за то на нас орёт.

А как известно, можно сдуру
И кое-что еще сломать...
Его одеть бы в нашу шкуру
Да окунуть в ядреный мат.

«А ну, братва, — кричит из рубки, —
Троса крепи повеселей!»
Но мышцы стали мягче губки —
И трос крепить все тяжелей...

Всю вахту крепим чал за чалом,
А капитану все не так.
У нас ведь как?! Кто под началом,
Тот полный лодырь и дурак.

Но это к слову, а работа,
Как ни судачьте, — наш удел.
За целый день устал я что-то
От мата больше, чем от дел.
Июнь 1986 г.

* * *
Как вы там без меня, дорогие,
Этот трудный решили вопрос,
Что безжалостно рельсы тугие
Разнесли нас на тысячи верст?

Знаю, точит вам сердце кручина —
Вашей думы нелегкая суть.
Но не в этом разлуки причина,
Что от вас я хотел отдохнуть.

Не дивитесь, родные, что смело
И легко я играю судьбой.
Здесь по силе я выберу дело,
Там же было — сумеет любой.

В этом деле неведомо новом
Будет время себя показать:
Я Россию не только лишь словом,
Но и делом хочу поддержать.
Июль 1986 г.

* * *
Приснись иному — не поверит,
А мне привычно наяву:
За горизонтом тает берег,
Преображаясь в синеву.

Так и развеялся в просторе,
Сливаясь с общею средой, —
Где небо ясное и море
С чернильно-синею водой.

Прохладно вея, бриз красиво
Морскую гладь слегка рябит,
И солнце, яркое на диво,
Искусно воду серебрит.

А я застыл, как изваянье,
Чтоб не спугнуть в немой тиши
Необъяснимое слиянье
Простора, моря и души.
Июль 1986 г.

* * *
Который час стою на баке,
Смотрю печально за борт вниз.
В вечернем южном полумраке
Передо мной лежит Тунис.

А там, где взгляд оставил воды,
Под темным силуэтом гор,
Огни разлили хороводы
На весь раздвинутый простор.

А от огней по водной глади,
Под теплым пологом ночи,
Чуть ветерок, глянцуя, гладит
Посеребренные лучи.

...А я ищу, перебираю,
Тасую рифмы поточней, —
И не найду... лишь утопаю
В виденьи пляшущих огней.
1986 г.

* * *
Плохи двигатели наши,
Да и корпус в пору им:
Подлатаем — едем дальше,
А сломаются — стоим.
С виду — сущая громада,
Не найти других под стать.
И замучилась команда
Чистить, красить и латать.

И признаюсь вам прилюдно:
Хоть наш путь еще далек,
Но отправить наше судно
В капиталку самый срок.

Вот и скорости не стало:
Не осилит ветерок.
Да — от судна проку мало,
Но зато какой гудок!

«У него такая сила, —
Нам внушает командир, —
Что услышит вся Россия».
Что Россия?! Вздрогнет мир!
Июль 1986 г.

* * *
Река, крутые берега,
Деревня с новыми домами,
Стеною плотною тайга
По-над крутыми берегами.

Чиста деревня и светла.
И тем она меня пленила.
Поодаль старая ветла
К лужку колено преклонила.

К стеклу каютному приник,
Смотрю — гуляют чинно кони,
А на лужке сидит мужик
И вдаль глядит из-под ладони.

А мы плывем издалека,
И сколько дней, забыли сами:
Так измотала нас река
И ОТ* с гружеными баржами.

И я бы так сидеть не прочь,
Как тот мужчина на лужайке:
Сидит, глядит, а будет ночь —
Уйдет под бок к своей хозяйке.

Хоть заглянуть бы на денек
В тепло домашнего уюта.
Осточертел мне мой чертог —
Толкач и тесная каюта.

Мужик незыблемо сидит
И думу думает часами,
На нас внимательно глядит
Завороженными глазами.

"ОТ - озёрный толкач.
Август 1986 г.
* * *
То быль, что я еще живу.
Уйду из жизни, словно не жил.
Лишь оросят тогда траву
Слезами те, кого я нежил.

Но горе скорбное пройдет,
Трава по осени истлеет
И время мне покой пошлет,
Из горькой памяти отсеет.

И только робкая строка
Еще звучать недолго будет,
И то потомок свысока
Ее по-своему рассудит.

А жизнь, как небыль, уплывет
В немую бездну вечной Леты.
И вновь ростком не оживет,
Не воскресив мои заветы,

Но капля доброго труда
Из этой жизни наберется,
Моей кровинкой навсегда
В делах потомков разольется.

И тем я в память их войду,
Что дел при жизни не стыдился:
Презрев и прихоть, и нужду,
Я для страны моей трудился.
Сентябрь 1986 г.

* * *
Девятые сутки на север идем,
И там, за Полярным, мы холода ждем.

А вот и Дудинка за далью встает —
По всей акватории ломаный лед,

И ветер промозглый у всех на виду
Гоняет поземку по крепкому льду.

И чувствуем сами, крепчает мороз,
Пока мы все дружно не взялись за трос.

А взялись за дело — и холод не в счёт,
Минута, другая — и бросило в пот.

Пока за работой, не ставим вопрос:
Куда отступает полярный мороз?

А кончили дело и поняли вдруг:
Как в тундре ни жарко, но это не юг.
Сентябрь 1986 г.

Как век назад

А где-то в космос летают люди,
Трудом машины дивят народ...
А нам удушье спирает груди,
И застит очи рабочий пот.

Кричат из рубки: «Тащи “больную”!»
Что ж, если надо, берем втроем
И эту стерву — змею стальную,
В глазах темнеет, а все же прем.

Пока мы тащим не отдыхая,
Отвечу кратко на ваш вопрос,
Что та «больная», струна витая —
В мужскую руку толстенный трос.

И вот «больная» уже на барже,
Надежной сталью обвязан кнехт.
Но надо срочно другие так же —
И потно тянем троса для тех.

Во мгле полночной жара спадает,
И нас лупцует холодный дождь —
И, чередуя, то в пот бросает,
То вдруг колотит ознобом дрожь.

В минутный отдых смотрю: ладошки
В кровоподтеках — огнем горят,
От старых ссадин рубцы-дорожки...
Да черт бы с ними, но ведь болят!

Стучит сердечко все тише, тише...
О, значит, сила в нас вроде есть!
А мой товарищ в уютной нише
Сидит и судит, чего невесть:

«Представьте, братцы, что, может, скоро
Мы трудовой решим вопрос:
Работать будет легко и споро, —
Сказал, что думал, чудак всерьез. —

Коль мир ученых нацелил разум,
То день чудесный не так далек...»
«Всю эту свору сюда бы разом!» —
Другой товарищ в сердцах изрек.

Но кончен отдых. Опять «больная»
Сквозь рукавицы ладони жжет.
И все же тянем, надежно зная,
Что скоро, скоро нас чудо ждет.

А это «скоро» — лет сто, наверно,
Свершится точно, коль нам сулят.
Пока же руки гудят напевно
И той же болью, как век назад.
Сентябрь 1986 г.

* * *
Знавал я раньше жизнь иную,
Не испытав труда реки...
И вот таскаю я «больную»,
Как в прошлом веке бечевую
Тянули с песней бурлаки.
И тот свидетель в этом деле,
Кто сам троса натужно прет,
Что были боли в нашем теле
И стон души, и тот же пот,
И та же спешка — дать до срока
(Хоть лопни тут, а поспевай),
И тот же оклик издалека
Презренно злой: «А ну, давай!»
И так же разумом тупели,
От понуканий обалдев...
И только песен тех не пели,
В машинный век, забыв напев.
Сентябрь 1986 г.

Чайка

Миг-другой и мы отходим
В путь разлуки и труда…
А над нашим теплоходом
Кружит чайка, как всегда.

Не спеши, морская птица,
Наша встреча впереди:
Дай с любимою проститься
И прижать к своей груди.

Не мешай, пока клянемся
Долгий срок блюсти слова,
Чтоб у нас, когда вернемся,
Не болела голова.

Ты паришь, кругами ходишь,
Облетая корабли,
И последней нас проводишь
В дальних далях от земли.

Мы не знаем, до причала
Сколько хода с той дали.
Но всегда ты нас встречала
Первой вестницей земли.

Здесь нелишне заикнуться:
Наша суть на вид проста —
Мы уходим, чтоб вернуться,
Встретив нежные уста.

Мы уходим полным ходом
От закрайков берегов,
А над нашим теплоходом
Чайка в космах облаков.
1986 г.

* * *
Стотонной чуркой по «скуле»
Бодают волны озверело…
«Эй, кто зевнул там, на руле,
Что нас на гребне завертело?»

Синь неба, солнце, а Бискай
Ярит — не внять: какая мера?!
Вам то не в местности Валдай
В спокойной луже Селигера!

Опять под воду лезет нос,
А винт, дрожа, молотит воздух.
Ну что за глупенький вопрос —
Когда в аврале будет отдых?!

Прошел над рубкой первый вал.
А что, когда найдет девятый?
Не упрекай, кто не блевал,
Взирая с пляжа, лох кудлатый.

Порой за день пройдешь Бискай,
Когда вода стекла ровнее,
А тут хоть сам в корму толкай, —
Коль мили стали вдруг длиннее.

Ну, где ж Ла-Манш и тихий Гавр,
Куда мы груз таскаем потно,
Груженый в трюм под верхний тавр —
Сверх всяких норм набитый плотно?

Вот-вот и сгинет наш багаж
И мы ко дну: так нас приперло!
Но, слава богу, вот Ла-Манш —
Труба трубой, чем уже горло.

И нас несет быстрей вдвойне
По пенным гребням, словно юзом.
Не проскочить бы по волне
Нам тихий Гавр с тяжелым грузом.

Но тот же в рубке вновь зевнул,
Подставив борт на повороте,
Что левый борт в волну нырнул,
А правый — будто бы в полете.

«По борту кранцы!» — кэп вскричал,
Подняв с причала чаек в воздух.
Хоть неродной, но все ж причал —
И судну тоже нужен отдых.

День-два и снова не до сна,
Едва корма ушла от шлюза…
Кто знает, скажет: бьет волна
Куда сильней суда без груза.

А дома снежится зима,
И хода день от поворота.
Но нам не к дому, а в шторма,
Где снова потная работа.
1986 г.

Океан

В океане прорва ветра,
А под нами глубь воды,
Хоть хватило бы два метра
Хлебануть морской беды.

Нас полощет, нас болтает
И с молитвою и без…
И во мгле, жужжа, витает
Злой Нептун, а может, Бес.

Пятый день морской вибратор
Нас полощет и кренит,
Что глядишь в иллюминатор
То в глубины, то в зенит.

Сколько раз в аврал потели,
Не учесть в уме моем;
А затем, валясь, в постели
С ног на головы встаем.

Многотонная болванка
В корпус судна бьет и бьет,
Словно дробная болтанка
Вниз по лестнице ведет.

И никто не даст поруки,
Что не сгинем без следа,
Знаем — только не от скуки:
Ведь не суша, а вода.
1986 г.

* * *
О как мне хочется домой,
Ступить на твердь родного пирса,
Что сердцу даже разум мой
Не может сбить шального пульса.

Там, впереди, зовет восток,
Но волны жалят душу в раны
И теплоход сбивают с ног,
Как будто там мы нежеланны.

Дня три — и ступим на причал
Под скрип скучающего трапа,
Но кэп аврально прокричал
Разящим голосом сатрапа.

И не поверят простаки,
Любовно нежась на постели,
Что мне пока не до тоски
В авральной, бешеной купели.

Три дня плетемся по волнам
В морской бузе неукротимой…
Да сколько ж надо биться нам,
Чтобы прильнуть к губам любимой?
1986 г.

Все то же…

Здесь бездонна, кажись, глубина
И безмерная даль океана;
А вокруг нас нудит тишина
Со стеною глухого тумана.

Знаем: где-то вдали берега,
Если выпростать за море взоры…
А в России зима — и снега
С шалым ветром утюжат просторы.

А у нас по каютам тоска
И мыслишек межвахтенных улей;
Но мы помним: уклад моряка —
Испокон тишина перед бурей.

Тут уж сопли свои не пускай,
Докучая молитвами к Богу,
Если вышли в открытый Бискай —
На большую морскую дорогу.

То валяет, то по борту бьет
Тонный молот девятого вала…
Кто там немощно стал и блюет
В потной схватке шального аврала?

Здесь тебе не на твердой земле —
В мягком кресле у телеэкрана:
Трое суток блуждали во тьме,
Восемь — бьемся с волной океана.

Так и хочется руки воздеть
И воскликнуть: «За что ж нам такое?»
А наутро, не веря, глядеть
На зеркальное чудо морское.

Но услада на час и с утра,
А к полудню — исчадие ада…
А в России иная пора —
Милый сердцу уют и прохлада.

Кто-то там посчитает за мёд
Негу теплого моря и юга.
Как ни чванься — Нептун не поймет
Это пекло труда и досуга.

Плюнь на палубу — слюни кипят,
А идти до экватора сутки.
Там, в России, как водится, спят
От степенных мужей до малютки.

Хоть часок бы прохладного сна,
Как бывало, хмельного от ласки…
Но опять набегает волна,
Выводя из несбыточной сказки.

И, набросившись зверем, она
Исчезает в кровавом закате.
Да куда ж ты пропала, страна,
Что нам ходу три вахты… по карте?

Но о карте и нашей тоске
Нет заботы Нептуну, похоже.
Мы обратно спешим налегке,
Повторяя в докуке все то же…
1986 г.

* * *
Ты бы знала, как мне больно
В этой тундровой глуши,
Что оставил добровольно
Праздник сердца и души.

Там, где ты, моя родная,
И манящий свет в окне,
Уголок земного рая
Был судьбой дарован мне.

Мне же было рая мало,
Нужен весь простор земли.
Так поблизости не стало
Песни, ласки: все — вдали.

Здесь одни снега печали
При погашенных свечах,
Что когда-то отзвучали
В наших ласках и речах.

С думой полной черной краски
Жду, вздыхаю: позови,
А не то вдали от ласки
Я зачахну без любви.
Дудинка
Сентябрь 1986 г.

* * *
Стал я легкий и костистый,
И заметно постарел,
Взгляд мой, некогда лучистый,
Безвозвратно посерел.

Что ни день, одна забота —
Труд да ругань в пух и прах.
И недаром я от пота
Просолился и пропах.

Час за часом слабнут руки,
Покрываясь сеткой жил.
И на свежесть их поруки
Я пока что не нажил.

Вянут мышцы: словно вата —
Прежним хватом не берут,
И суставы узловато
На глазах моих растут.

О душе же буду краток:
Нет отрады и следа,
Это — жизненный осадок
Непомерного труда.

Если все умы на свете
Скажут: наш создатель — труд,
Покажу им руки эти
И скажу, что нагло врут.
Октябрь 1986 г.

* * *
Ты говоришь — тяжелый труд,
Когда поэмы создают
Поэты и писатели —
И те, что щедро воду льют,
И те, что золото берут
По крохам, как старатели;

Что по уму сравнений нет
Пока писатель и поэт
Наладят строчку верную —
И те, что знали белый свет,
И те, что утлый кабинет
Представят, как вселенную.

А ты, дружище, хоть на год,
Приди работать на речфлот,
Да не на должность лоцмана,
А попросись-ка к нам на ОТ,
Куда не жалует народ,
Да дослужись до боцмана —

И попадешь в круговорот
Разнообразнейших работ,
Пустых и полных важности…
Да попадет, что бог пошлет,
Тебе в напарники народ
Не зная благодарности:

Вот тут-то ты и поживи —
Иль делай сам, иль глотку рви,
Крича на всю флотилию,
И ты, как дух ни норови,
И силу воли ни зови,
Хлебнешь труда идиллию.

А повенчаешься с трудом
На вечный срок — пойдет на слом
Твой мир, что был усладою.
И будет тот тебе врагом,
Кому усердно в мире том
Служил ты верой-правдою.

А ты трудиться поспеши:
Придет дележ — дадут гроши,
А в жизни все так дорого.
Тогда точи карандаши
Нежней — для радости души,
Острей — для сердца ворога.

Но помни совестью своей:
Творить для радости людей —
Идти путем по терниям.
А восхваление идей —
Труд, восхваляющий властей,
С Сизифовым терпением.

Мы все российские сыны
И все по чести жить должны
Всегда ее заботою.
Никто не снимет с нас вины,
Что полной силой мощь страны
Не крепим мы работою.

Да, в том проблема из проблем…
Работа наша, ясно всем,
Важней для края отчего.
И уяснить пора меж тем,
Что не заменят сто поэм
Сегодня рук рабочего.
Сентябрь 1986 г.

* * *
Я напишу тебе письмо
И все поведаю, как было,
Хотя не выразит оно,
Как без тебя мне здесь постыло.

Я напишу в нем про любовь,
Сроднив надежду и сомненье,
Хоть мне не хватит емких слов
Открыть к тебе мое стремленье.

Я напишу, как нелегки
Разлуки топкие тропинки.
А вот и плод моей тоски —
На лист упавшие слезинки.

Пишу... А надо бы понять
Мне, удрученному заботой,
Что необъятное объять
Строкой нельзя и доли сотой.

Но я пишу тебе письмо
С одной-единственной мечтою —
Пусть убедит тебя оно,
Что я и здесь живу тобою.
Октябрь 1986 г.

* * *
Эй вы, помолчите, что ли,
Романтики складно врут:
Не вижу романтики в море —
Один беспросветный труд.

Постой, я скажу сначала
Тому, кто себе возомнит:
Вчера меня так укачало,
Что даже сегодня тошнит;

Не день и не два — недели
Хватает за глотку и рвет,
А это не то, что в постели —
На море работа не ждет;

Вспомянешь и черта и бога,
Сквозь зубы неродную мать...
Земли бы спокойной немного,
Чтоб палубы шаткой не знать.

Да, скажешь ты, это ли мука,
А качка тебе — колыбель...
Но больше, запомни, разлука
Развеет романтики хмель.

Я замер в недолгом споре,
Оставив слова другим,
Смотрю очарованно в море,
Не веря глазам своим.
Сентябрь 1986 г.

* * *
Крутые волны гасят мысли,
От берегов родных гоня.
А в океан открытый вышли,
Как стало им не до меня.

И за туманным Альбионом
Открылся нам соленый край:
За мысом с грохотом и стоном
Встречает бешеный Бискай.

Глазами жены обещали
Хранить слезы густой туман.
Ошибки нам они прощали,
Но не прощает океан.

Он не хмелит, не потакает
Заблудшим странникам земли,
И берег волнами ласкает,
Но бьет и крепко корабли.

Вдруг волны разом перестали
Весь океан сводить с ума,
Как видно, все они устали,
Устала палуба сама.

И жаль, родные не узнали,
Как боя, нашего труда.
А чтобы мы их вспоминали,
Нужна спокойная вода.

И, будто сон, по божьей воле
Такая выветрилась гладь:
Где небо синее, где море —
Хоть день смотри — не угадать.

Чтоб капитана не обидеть,
Шепчу: «Куда ж мы забрели?»
Безумно хочется увидеть
Хотя бы краешек земли.

И вот, нам взгляды ублажая,
Явились горы и поля.
Хотя душе совсем чужая,
Но все же твердая земля.

Едва, повиснув мягко, кранцы
По борту левому легли,
Нелепым словом — иностранцы
В чужой стране нас нарекли.

Не вдруг к покою привыкаем,
Хоть пыл матросский не ослаб.
Как победители шагаем
С уставшей палубы на трап.

И нас уже не огорчает,
Как океан на днях качал.
Поверь, родная, что качает
Сильнее палубы причал.

Как ни смотри, земля чужая —
Везде вокруг чужой народ:
Не встретит так и, провожая,
Назад уже не позовет.

И пропадая там, за далью,
За ровным следом корабля,
Не обожжет тоской-печалью,
Как сердцу близкая земля.

Безумством ветер удивляя,
Полощет тело кораблю,
И, даль за далью оживляя,
Нас гонит в новую зарю.

И снова волны гасят мысли,
Бросаясь брызгами к ногам...
Который день как в море вышли,
Но жаль, не к нашим берегам.
Сентябрь 1996 г.

* * *
Сыпанула тучка снегом —
И растаяла вдали.
А за нею к югу следом
Потянули журавли.

И вокруг пустынно стало,
Зябко в мертвой тишине,
И печально, и устало,
Неуютно что-то мне.

Словно сердце оборвалось
И растаяло дотла,
А для жизни не осталось
Телу нужного тепла.

И стою я, оглушенный
Тишиною обложной,
Донага опустошенный,
Позабытый, всем чужой.
Октябрь 1986 г.

* * *
Что ж, давай поговорим,
Как живется трудно им,
Нашим генсекретарям,
То есть выборным царям...
Что? Нельзя?! Тогда молчу!
Не грози мне: я шучу.

Но тогда поговорим,
Как же маетно другим,
Той элите разбитной
За кремлевскою стеной...
Что? Хулить и тех нельзя —
Пусть живут себе князья?!

Так давай поговорим
Мы о тех, кто впору им
(Если мерить по делам)
Не давали жизни нам...
Что? Не трогать этот клан
Новорожденных дворян?!

Ну, о том поговорим,
С кем в одной судьбе горим,
Беспринципном контингенте,
Трудовом интеллигенте...
Что? И эта кутерьма
Не для нашего ума?!

А давай поговорим
Да житуху пожурим...
И за то, всем напоказ,
Обвиним рабочий класс.
Что? Открыто нашу рать
Тоже не за что ругать?!

Что ж, тогда давай молчать,
Если боязно начать.
Но отныне не дивись
На такую нашу жизнь.
Октябрь 1986 г.

* * *
Слова любви — души признанье
Остались юности годам,
А наше первое свиданье
Все не дает покоя нам.
Воспоминания,
         воспоминания —
Любви далекие года.
Воспоминания,
         воспоминания
Нас не оставят никогда.

В годах труда и вдохновенья
Нам только снилась тишина,
А жизни вечное движенье
Трепало крепко и сполна.
Воспоминания,
           воспоминания —
Глухие отзвуки беды.
Воспоминания,
          воспоминания —
Судьбы холодные следы.

Мы чаще боли забывали
В пылу обиды и в борьбе.
И будто земли открывали
Все неизвестное в себе.
Воспоминания,
          воспоминания
Не только думы и слова.
Воспоминания,
          воспоминания —
Мечты далекой острова.

Как мало мы от жизни брали,
Себя всего ей предложив.
И, если надо, отступали,
Но возвращались, победив.
Воспоминания,
          воспоминания —
Крылатой памяти посты.
Воспоминания,
         воспоминания —
Назад спаленные мосты.
Ноябрь 1986 г.

* * *
А жаль, что все не повторится
В природе заново со мной.
Хотя бы капелькой родиться
Под кровлей некогда родной.

Хотел бы влагою напиться
На робком мартовском тепле
И первой каплей устремиться
К скупой, неласковой земле.

Хотел бы вдоволь насладиться
Паденья силою земной...
И в брызгах солнечных разлиться,
Звеня пришедшею весной.
Декабрь 1986 г.

* * *
В ботинок сунул ногу я,
А там холодная змея.
Как заползла она туда,
Я не узнал о том тогда:
Ее стремительный укус
Меня лишил последних чувств.

Я, может, умер бы от мук,
Но рядом был мой верный друг —
С ботинка вырвал он змею
И ранку высосал мою,
Затем к врачу в пределе сил
Он на себе меня тащил...

Но вот оставлена кровать
И с другом рядом я опять.
Ему я нежно руку тряс
За помощь мне в смертельный час.
И был растроган он до слез,
Что я беду ту перенес.

Когда ботинки дали мне,
Я ощутил в одном на дне
Чужой завязанный шнурок
В замысловатый узелок.
Достал, взглянул — и понял я,
Что там змеиная петля.

А друг вспылил: «Какой же гад?»
Но сам не выдержал мой взгляд.
Ноябрь 1986 г.

* * *
Верните женщину семье
Из фабрик мускульного дела,
Пусть нежность сердца на земле
Она семье отдаст всецело.

Мужские, грубые дела
Ей не под силу от природы.
Пусть будет женщина мила
На все оставшиеся годы.

Верните детям матерей,
Покой их зорко охраняйте,
И так легко своих детей
По детдомам не разгоняйте.

Природой женщине дано
От колыбели холить сына,
А нынче ей не суждено
Взрастить отчизне гражданина.

Верните сердцу наших жен,
Цариц уюта и заботы.
Услышьте их негласный стон
От утомительной работы.

Уходят годы никуда,
За ними нежность, словно мода.
Не радость женам, а беда —
Труда бездумная свобода.
Декабрь 1986 г.

Отчизне

Шел ли я дорогой жизни,
Уставал ли на пути
И всегда любовь к Отчизне
Помогала мне идти.

И с надеждою большою
Я, свободный гражданин,
Шел повсюду за тобою
И всегда как верный сын.

Был ли я в далеких странах,
Обустроенных вполне,
Но и там разлука-рана
Бередила сердце мне.

И, мечтая, я томился
По родным твоим лугам:
Сердцем, разумом стремился
К вечно милым берегам.

Брел ли я за далью дальше
По твоим судьбы снегам,
Я свои шаги на марше
Подбирал к твоим шагам.

И от счастья и печали
О тебе, на склоне дня,
Слышишь — песни зазвучали,
О любви моей звеня.
Сентябрь 1987 г.

* * *
Выбивает женщина ковры,
Словно забивает в сердце гвозди.
А над ней висят рябины грозди
Алые от сока и зари.

Мечется истошно дробный стук,
От домов созвучно отлетая.
И мгновенно осень золотая
Замерла, встревоженная вдруг.

Маревом клубится пыльный шлейф,
Над ковром заметно нарастая.
В небеса испуганная стая
Поднялась, от звука ошалев.

Я и сам, привычке вопреки,
От удара каждого страдаю.
Из окна печально наблюдаю,
Как рябины тают огоньки.

Тишина настала до поры,
Так меня блаженно облегая.
Но гляжу я — женщина другая
Выбивать несет свои ковры.

И опять окрестные дворы
Дробный стук полощет одичало...
И жена вторично проворчала:
«Выбей-ка и ты свои ковры!»
Сентябрь 1987 г.

* * *
Все было до чуда прекрасно:
Мечта в моем сердце жила.
Вдруг милая тихо, но ясно
Шепнула: «Прощай!» — и ушла.

Все надвое в мире распалось,
Что было когда-то и есть.
И то, что с тобою мечталось,
Разбила жестокая весть.

Печали, печали, печали...
Огнем разгорелись во мне,
А ласки, что раньше звучали,
Сгорели в том вещем огне.

Но хочется верить: как прежде,
Я нужен тебе и любим,
Что добрая радость надежды
Еще не истлела, как дым.

И пусть это время распалось
На память и жуткую новь,
Я знаю, я слышу — осталась
Желанная сердцу любовь.

Она, как подбитая птица,
Не хочет погибель признать —
И сердцем, и телом стремится
Себя еще в небо поднять.
Октябрь 1987 г.

* * *
Я сбит с коня, я в грудь смертельно ранен,
Я на ногах едва-едва стою...
И у меня на теле уйма ссадин,
Но я дерусь отчаянно в бою.

Вокруг — врагов знакомые мне лица,
Металла звон и дикий вражий вой.
А страсть бурлит и ненависть двоится —
Погибну здесь, но не оставлю бой.

Друзей моих уже не вижу рядом:
Кто мертвым пал, а кто оставил бой,
И на меня летят удары градом,
Гася остаток сил и разум мой.

Земля плывет, качаясь как-то странно.
Лечу и я все ближе, ближе к ней,
И вот лежу легко и бездыханно
Среди врагов и преданных друзей.

В предсмертный миг гляжу: склонились лица,
Глаза блестят, как лезвия штыков.
А мне в глаза густая кровь струится,
Мешаясь со слюною от плевков.

«Вставай, вставай! — мешая речь в зевоте,
Жена гудит сиреной в ухо мне. —
Опять случилось что-то на работе?
Всю ночь стонал и вздрагивал во сне».
Октябрь 1987 г.

* * *
Говорила сыну мама:
«Не люби ее: она
И строптива, и упряма,
До постыдного вольна».

Как просила, умоляла,
Слезно жалуясь не раз.
Наговоры повторяла,
Что не в бровь кололи — в глаз.

«Полюби, дружи с другою, —
Говорила часто мать. —
А с разгульною такою
Счастье в жизни не видать.

Вот Танюша — не обманет,
Не покинет в трудный час,
Так бессовестно не станет
Выряжаться напоказ.

Таня девушка собою
Всем невестам из невест:
Красотой, душой простою
Не найдешь такой окрест».

Умоляла — все впустую.
И стыдила — не берет.
«Да не надо мне другую:
Та, другая, словно лед!»
Октябрь 1987 г.

* * *
Вся жизнь моя печальней слова
Из ряда самых горьких слов.
Но повторил ее бы снова,
Лишь потому, что есть любовь.

Лишь потому, что миром дивным
Я наслаждался не один...
Я сам любил и был любимым
От юных лет и до седин.

За миг любви той незабвенной
Готов две жизни подарить.
Да жаль, что в этой жизни тленной
Нельзя то чудо повторить.
Октябрь 1987 г.

* * *
Отдохнуть бы надо. Надо
Жить, как все вокруг живут.
Но крепка еще преграда —
Неоконченный мой труд.

Кто ж мое отыщет слово
И вольет в заветный стих?
Кто борцов разбудит снова
И того, кто вдруг затих?

Кто ж на нашу боль укажет,
Постоит за нашу честь?
Кто о жизни правду скажет —
Как она была и есть?

Кто ж безделье их ославит;
Скажет истину о том,
Кто нам души целью травит,
А живет себе царьком?

Кто же им за боль отплатит,
Обличив на всю страну?..
Вот тогда скажу я: хватит! —
И спокойно отдохну.
Декабрь 1987 г.

* * *
Долго мудрствовать не стала
Надо мной рука Творца:
Раскроила, как попало,
Кожи — лишку, роста — мало
И простой узор лица.

Шить же явно не спешила,
Создавая на износ.
И, похоже, крепко сшила:
Как судьбина ни крушила,
Все невзгоды перенес.

Сляпав тело, наводнила
В черепок ума хаос,
Очи небом подсинила,
На макушку обронила
Кипу вьющихся волос.

Ну да что красивый волос —
Русых прядей кутерьма?!
Мне бы лучше бойкий голос
Да удачи, хоть на малость, —
Мог бы жить и без ума.

Что там ум?! У нас в народе —
Хоть всю Русь перетряси —
Тьма ученых в разном роде,
Но — увы! — умы не в моде
В образованной Руси.

Не тая, скажу: пристрастен
К людям, воле и труду;
С подлой жизнью не согласен,
Потому бывал несчастен,
Как и все в моем роду.

Я бы жил, тоски не зная,
Вдоволь радуясь трудом...
Но опять чужая стая,
Душу, волю попирая,
Вьет над нами вороньем.

Оттого мне нет покоя,
Примирения к врагу.
Боя жажду до запоя,
Но осмелиться для боя
Я открыто не могу.

Есть в руках пока что сила
И душе мила борьба.
Страсть в меня Рука вложила,
Да о воле позабыла,
Превратив меня в раба.

И, внимая тихой доле,
Я умолк и не ропщу.
Взбеленилось жизни море,
Я тону в его просторе
И спасенья не ищу.
Октябрь 1987 г.

Диалог

— Кто крайний? — слышу за спиной.
— Последний я, а ты за мной, —
Его поправил я в ответ.
— Что ж, будь последним: спора нет! —
И он дохнул из-за спины
Такой настой хмельной волны,
Что, хоть давненько я не пил,
А закусить не против был.
— Коль не секрет, чего дают?
— Вино, как вижу я, берут.
— Оно понятно, что вино.
Какого звания оно?
— А что, изысканные пьешь?
— Ну, скажем, если ты нальешь!
— Уж это точно не налью:
За «бормотухой» сам стою.
— А хватит нам? А то вчера
Мы двери брали на ура.
— И не досталось?!
— Это мне?!
— Прости, понятно по «волне».
И тут он вышел чуть вперед,
Окинув пристально народ.
— Людей две сотни будет здесь...
Я подтвердил:
— Похоже, есть.
— К чему довел запрет к вину:
Очередищи, как в войну.
Чего глядишь?..
— Сдается мне:
Судить ты молод о войне.
— Эй, мужичок, кончай базар:
Кто молод, кажется, кто стар, —
Заныл парнишка позади. —
Ты лучше очередь следи.
А ваша вечная война,
Вот так!.. приелась нам она.
— Ты помолчал бы, молодой! —
Сверкнул глазами дед седой. —
И вы, я вижу, — пацаны,
Совсем не знавшие войны.
— Ну не скажи... хоть я не сед,
Но знал, — ответил мой сосед. —
Сам не участвовал в боях,
Но испытал и боль, и страх...
Давно минувшая пора,
А все же помню, как вчера...
— Да ты хоть помнишь ли вчера,
Как винный брали на ура? —
Сказал насмешник молодой.
— А ты стоишь себе — и стой!
Да, эту боль, как был ни мал,
Я четко памятью поймал,
Что и теперь из тьмы тех лет
Нет-нет да явится на свет...
Я помню старый паровоз
Меня куда-то долго вез...
То замерзал я, то потел
И бесконечно есть хотел.
Кто боль терпел, кто голосил,
А кто, как я, поесть просил.
А паровоз все вез и вез
Через беду и горечь слез.
Мелькали мимо города,
А мы все мчались... А куда
Не знал ни я, ни беглый люд,
В каких краях найдем приют.
А тут скрутил вдобавок тиф,
И я едва остался жив.
Когда затем очнулся я,
Сказала, плача, мать моя:
«А я уж думала, сынок,
И твой настал последний срок, —
И, подвывая, изрекла, —
А младших вот не сберегла».
Я помню ветхую избу,
В окно торчащую трубу
И деревянную кровать,
Куда втроем мостились спать,
А на полу ложилась мать...
— Детей-то сколько?
— Было пять,
Но, вишь, бомбежки на пути
Двоих прибрали из пяти.
А голод истово сосал
И по зиме в поля бросал
Картошку мерзлую копать.
Но тут приказ: и ту не брать!
А колоски... О, этот страх
И ныне теплится в глазах.
Сейчас навряд ли кто поймет,
Как кнут по коже хлестко бьет.
На то безудержно легка
Была объездчика рука.
Я телом помню, как бежал,
Затем под кустиком лежал,
Сморкая кровь, держал мечту:
«Ну, подожди, я подрасту!..»
И лишь прожив немало лет,
Я понял суть — то сельсовет
Вверял опричнику тому
Вершить расправу самому.
— Мы все горели в той судьбе, —
Сказал я, с думой о себе. —
Сперва — военная беда,
Затем — ответная нужда.
Он возразил:
— Ну не скажи...
— Во-во, еще нам изложи,
Как ты в младенчестве пахал, —
С язвинкой парень подстрекал.
— Слышь, молодой, а ты — нахал!
— Такое я уже слыхал.
— А если слышал, то заткнись! —
Сказал старик. — Да извинись.
— Ну, извиняться ни к чему, —
Сосед сказал юнцу тому, —
А вот понять бы впрок, сынок,
Как достался нам кусок,
Когда немыслимый налог, —
А проще выразить: оброк,
Как ветер зимнюю ветлу,
Деревни чистил под метлу.
А нас по лавкам — мал мала...
И мать больной уже была.
— А ты бы в город...

— Я рискнул,
Да с полпути мильтон вернул
И отлупил еще потом,
Что месяц вылежал пластом.
Таким «довеском» с юных лет
Покорность нам внушал Совет.
— Чего ты все — Совет, Совет...
— Тогда ты мне скажи-ка, дед,
Кому бы выразить я мог
За эту долю свой упрек,
Когда затем на пять годков
Был отлучен от тех оков?...
Десяток, правда, схлопотал,
Но под амнистию попал.
— За что же столько?
— За язык.
В тайге осваивал рудник.
Коза залезла в огород...
— Хоть не смеши честной народ!
— ...а я за ней — и ну орать:
«Я покажу такую мать,
Коммунистическая шваль!»
— За то десяток? Ну и враль!
— Соври складнее, коль горазд! —
И начал новый он рассказ...
Но тут задвигался народ:
Все ближе, ближе к двери льнет —
Начался гвалт и толкотня
Забила молотом меня.
— Закроют скоро на обед, —
Забеспокоился сосед. —
Смотри, смотри, — воскликнул он, —
Толпою плотной смят мильтон!
Все, магазин теперь держись!..
— А ну, братишки, навались!
— Полегче сзади...
— Эй, пижон,
Чего ты лезешь на рожон?!

— Имей же совесть, молодой...
— Да я и сам прижат толпой!
— Ну, тише, вы!
— Во, дикари, —
Шипел зажатый друг в двери.
Так в толчее толпа мужчин
Меня вдавила в магазин.
Но здесь была такая твердь,
Куда плотней, чем в бочке сельдь.
И только я бутылку взял,
Как вдруг на весь торговый зал
Кричит кассирше продавец:
«Набей на ящик — и конец!»
Толпа взревела, как один...
И я покинул магазин,
Хотя — ну прямо чудеса —
Я выбирался с полчаса.
А тут, откуда ни возьмись,
Ко мне рассказчик...
— Поделись!..
Смеюсь над ним:
— Ведь дрянь вино,
А ты...
— Мне, знаешь, все равно.
Держи-ка «рваный» да пойдем
В укромном месте разопьем.
И к бору торною тропой
Мы тут же двинулись с толпой.
Вдвоем бутылку осушив,
Меня спросил он:
— Ты чем жив?
— Душой! — смеясь, ответил я,
Но понял: очередь моя
Настала свой вести рассказ.
Но паренек окликнул нас:
— Эй, мужики, какая честь
Вас видеть целенькими здесь!
Вы отошли, а после вас
Случилась давка высший класс.
Ну, помнишь, баба там была?
Концы, похоже, отдала.
Что, все мусолите войну
И чью-то ищете вину?
— Пошел ты к черту, паренек! —
Зло собутыльник мой изрек. —
И не встревай, прошу добром,
Чтоб не жалеть тебе о том.
И тот ушел. Но чуть поздней
Явился с братией друзей,
Когда спокойно, без прикрас
Я свой заканчивал рассказ:
— Хотя поймут и дураки,
Какие это кулаки,
Когда в селе в полста домов
Лишь пять не тронули дворов...
— О, друг, выходит посложней
Твоя судьба судьбы моей.
А этот юный остолоп
Взревел, как пулю врезал в лоб:
— Так твой папаша был кулак —
И значит, ты мне тоже враг!
Как знать, в горниле давних лет
Его рубал мой славный дед.
— Насколько славен — не секрет, —
Напарник мой нашел ответ, —
Что и теперь, мой голубок,
Сил нет распутать тот клубок.
Да выбирай слова, пацан,
Хоть ты, похоже, сильно пьян.
— А ты мне, дядя, не указ,
И я плевать хотел на вас.
Не будь на то теперь запрет
И я бы вас душил, как дед.
— Да ты, по-моему, пострел,
Совсем от водки одурел.
Ты будешь нас еще стращать

И с глупой легкостью решать:
Нам жить, не жить. Да этот страх
Мы в тех истратили годах,
Когда твой, будто славный, дед
Отнял у нас и хлеб, и свет.
Не так ли? — Он воззвал ко мне.
Ему ответил я: — Вполне,
С тех самых давних «славных» пор,
Когда копали Беломор
Кулацких тысячи детей
По злобной воле тех людей.
От тех гнилых его болот
И ныне оторопь берет
И братьев наших, и отцов...
— Да что там, друг, в конце концов
Им наши судьбы объяснять.
Куда им, неженкам, понять.
Они — к нему вон приглядись —
Лишь брать, похоже, родились.
Мой друг смотрел, как я слежу,
И знал, что словом поддержу.
— Одно могу сказать о том,
Что и отцы, и мы потом
Прожили собственным трудом,
Не как те славные сыны,
В крови взрастившие чины, —
Закончил я про жизнь мою.
А он дополнил мысль свою:
— За вашу жизнь вы, пацаны,
Нам земно кланяться должны.
— За этот ваш...
гнилой...
застой!
— Ну, до чего же ты тупой.
В твоих летах понять пора,
Что это тоже лишь игра.
И не по адресу упрек.
Домой пойдешь и там, сынок,

Отцу и деду — если жив —
Исполни свой речитатив.
Они уж точно знать должны,
Из наших бед нажив чины...
— О, дед его, да и папан,
Ты прав, имеют крупный сан! —
Гордясь, сказал другой юнец.
— Оно заметно, чей птенец.
— Не то что ты, блатная вонь.
— Но это, милый мой, не тронь,
А то, смотри, при всех в бору
Сниму штаны да отдеру...
— Неужто ты? Меня? Стари-ик!.. —
И хвать его за воротник.
Но только фразу досказал,
Как на земле уже лежал.
Поднялся тут переполох.
И кто был бит — свидетель бог.
Но я от всех не отставал:
То наземь падал, то вставал,
Не раз ударом сбитый с ног...
Так завершился диалог:
Очередным пятном в судьбе
И рваной раной на губе.
Декабрь 1987 г.

* * *
Смотрю на наши перемены
И с болью думаю о том:
Социализма руша стены,
Что на обломках возведем?

Все реставрируем былое,
Что разрушали не любя?
Иль платье Запада гнилое
Хотим напялить на себя?

Но мы же выросли с размера
И не хотим в обноски вновь.
У нас давно другая вера
И розовей и чище кровь.

Да, мы от них в труде отстали.
Да, мы похуже их живем.
Но мы от войн и бед устали
И, отдохнув, свое возьмем.

Возьмем!.. А эти перемены
Для тех, кто был давно пленен,
Но все ж копал под наши стены,
Не растеряв своих знамен.

Смотрите, сколько всякой мрази,
Нечистых на руку людей
И мелкой частнической грязи
Вдруг выползает из щелей.

Их время, видимо, настало...
И жаль до боли мне теперь,
Что всенародное начало,
Дай срок — и вышвырнут за дверь.

А нам ведь так немного нужно —
Труд возродить, а не крушить
И целым миром взяться дружно
За то, что нам мешает жить.

И только делом, а не словом
Держать идеи нашей нить,
И под родным советским кровом
Людей труда объединить.

А подлых ухарей и хватов
К труду немедленно привлечь,
И миллионы бюрократов
Стряхнуть с уставших наших плеч.

И стать нам чуточку добрее
Да быть прилежнее к труду,
И властью властвовать храбрее,
А не плясать под их дуду.

И будет нам за то награда —
Иная жизнь и в радость труд.
А платье Запада не надо,
Не то потомки проклянут.
Февраль 1988 г.

Часовые тишины

Обелиски, обелиски —
Рукотворный труд творцов,
Как вы нам горьки и близки
Светлой памятью отцов.

Их, так жизнь и нас любивших,
Не хотя фашистской тьмы,
Сердцем землю защитивших
От коричневой чумы.

Сколько их, отныне вечных,
Захоронено в гранит,
Безызвестных и известных
На века земля хранит:

За высотку, за дубраву,
За покой родных полей,
Отстоявших жизнь и славу
Милой Родины моей;

За любовь, за Русь святую,
На смерть бившихся в бою
И за поросль молодую —
Жизнь мою и жизнь твою...

Бью поклон вам земно низкий
От себя и всей страны.
Обелиски, обелиски —
Эхо вечное войны,
Как вы дороги и близки,
Часовые тишины.
Май 1988 г.

* * *
Кто наши скромные родители,
Что мы им памятью верны?
А были нам они спасители
От пожиравшей нас войны.

Отвоевали и отнянчили
Нас от неволи и смертей,
На жизнь судьбу переиначили
И подарили нам детей.

Да-да, и внукам деды, бабушки —
Дарили жизни огонек.
И правнук, что играет в ладушки,
Поймет — каких корней росток.

И дальше, дальше, словно веточки,
Еще праправнуки взойдут,
За ними — те, что даже весточки —
Уже и нам не подадут.

А ведь — подумать, не хотите ли? —
Сгори во зле одно зерно...
Спасибо, милые родители,
За сохраненное звено!
Май 1988 г.

Очень просто

Я давно так не смеялся,
Удивляясь тем словам.
А когда мой смех унялся,
Я решил поведать вам.

Мы семейно пили, ели
И смотрели на экран,
Где певцы гортанно пели
Из чужих, далеких стран.

Но затем сменили пленку —
И пошел извечный спор:
Кто же атомную гонку
Разжигает до сих пор...

«Это сделать очень просто, —
Заявила наша мать. —
От страны по пять на остров
Самых главных отослать.

Остров этот для укора
Кораблями окружить.
Им же срок для уговора,
Скажем, месяц предложить.

Хоть друг друга вы крушите,
Хоть милуйтесь вволю там,
Но проблему ту решите,
А иначе — крышка вам.

Не решат — других и ответу:
Их так много по дворцам.
Чем спалить живьем планету,
Лучше сгинуть тем дельцам».

«Мам, не все они решают:
Есть на то иной народ...»
«Те, которые мешают,
Испытают свой черед».

Тут-то я и засмеялся,
Восприняв за шутку весть...
Но когда мой смех унялся,
Я смекнул — в том что-то есть!
Июнь 1988 г.

К вопросу о пище

Перебивая голоса,
По-детски звонко дочь сказала:
«Как ароматна колбаса», —
И губы смачно облизала.

«О, дочь, — воскликнул я в ответ,
Предвосхищаясь без прикрасы, —
Когда мне было столько лет,
Колбасы были так колбасы!»

А мать улыбкой расцвела
И говорит мне: «Эх, сыночек,
Вот я когда такой была!..»
И отдала нам свой кусочек.
Июль 1988 г.

* * *
Тысячелетие Руси.
Святой торжественный молебен
Неописуемой красы
И душам страждущим целебен.

А мне? Да боже упаси! —
Пока жива другая вера,
Все остальное лишь химера
В коммунистической Руси.

И не хочу я отрешить
От сердца Ленинское слово.
Но покаяние Христово
Его старается изжить.

Живи спокойно по себе,
Врагов своих не задевая;
А сгинешь — выделит тебе
За то Всевышний благость рая.

Открыть в живую вечность дверь
Сулит нам проповедь Христова,
А тень чудовища попова
Предупреждает — им не верь!

Под ясным куполом церквей
Они пустили столько крови...
А нам, воздев глаза под брови,
Блаженно вторят: не убей!

О да, они умеют петь,
Что в умиленьи вянут уши
И обволакивает души
Хитро запутанная сеть.

В пустой возне недавних лет
Нас ухватила божья ласка,
Хотя еще люба нам сказка
На утопический сюжет.

И я хотел бы, неспроста,
Пока мой пламень незабвенен,
Уйти быстрей, чем на Христа
Заменят в сердце имя Ленин.
Июль 1988 г.

* * *
Опять дерусь с невидимым врагом
Умом, душой, а выйдет — и руками,
Как тот безумец в латах и верхом
Сражался безнадежно с ветряками.

Спешу крушить коррупцию, обман,
Препоны бюрократии проклятой,
Как тот матрос сгустившийся туман
Пред кораблем рассеивал лопатой.

Мне говорят: ну бей же, бей врага,
Что вам за труд давал лишь корку хлеба.
И бью его теперь наверняка —
Но попадаю точно пальцем в небо.

И повисает в воздухе рука,
А в голове шальная мысль ярится:
Да разве можно бить наверняка,
Когда тот враг в душе людской гнездится.
Март 1989 г.

         Жрецы

Имена, имена, имена,
Что враждебно тогда назывались,
Воскрешает из пепла страна,
Чтобы в памяти нашей остались.

Надо мной голубой океан
И весенней природы цветенье...
Так не хочется верить в обман
И кровавое хитросплетенье.

В те года, юный пыл бередя,
Нам внушали жрецы постоянно:
«Вожделенно любите вождя
И служите ему покаянно».

И, внимая словам и любя,
Мы хранили традицию эту,
Отдавая всецело себя —
Кто желанно, а кто по навету.

Знали деды и помнят отцы,
Как мечтою они были крепки,
Но за власть так рубились жрецы,
Что летели народные щепки.

Да и наши не так далеки
От жрецов по житейскому нраву:
В кровь дерутся, как в банке жуки,
За чины, за достаток и славу.

Было время — нам, как чудеса,
Приоткрыли картину обмана...
Но опять же, уйдя в словеса,
Напустили завесу тумана.

И опять мы в безгласные дни
Пили влагу обмана запоем.
Но и здесь извернулись они,
Окрестив это время застоем.

Словно вскрыли живое нутро —
И по нерву ладонью шершавой.
А жрецы, по привычке — хитро,
Заслонились идейною забавой.

Как случилось и чья в том вина,
Мы при жизни узнаем едва ли.
Лишь тасуем жрецов имена
Тех, что нас так легко тасовали.

Имена, имена, имена,
Свято чтим, иль ругаем превратно...
Но боюсь я: отхлынет волна
И другая прильется обратно.
Сентябрь 1988 г.

* * *
Картина черного квадрата
Неясной мыслью велика.
Шедевров, созданных когда-то,
Переживет она века.

И вы мне на слово поверьте:
Глазеть мы будем в этот мрак,
Пока на солнечной планете
Жить будет хоть один дурак.

Так пусть живет себе картина,
Умы шокируя слегка,
Духовной серостью кретина,
Питая щедро дурака.
Март 1989 г.

* * *
Что ж вы сделали, чертовы дети,
За какие-то семьдесят лет
Испоганили в самом рассвете
Трудового народа Совет.

Все, что чаяли мы и гадали
За последние тысячи лет,
Вы за прихоть мгновенно продали
И обратный засыпали след.

Нас позвали с собою, а сами
Не остались с народом вблизи
И укрылись от нас словесами,
Утопая в идейной грязи.
Обещая мечту голубую
Незавидной народной судьбе,
Нашу силу и верность слепую
Обратили в потребу себе.
135
Над народом вы так издевались,
Что такого не знала земля,
И послушно вождю увивались
У несметной кормушки Кремля.

Управляли страной как попало,
Охраняя свой утлый мирок,
Что отныне советское стало
Вызывать в нас невольный упрек.

Ой, да мало ли было на свете
В чем вы грязный оставили след...
Что ж вы сделали, чертовы дети?!
За какие-то семьдесят лет?!
Октябрь 1989 г.

    Раба моды

Говоришь: такая мода —
И шагаешь в ногу с ней.
Но я вижу — год от года
Ты становишься дурней.

На лице, неоспоримо,
Мазь вжилась за слоем слой:
Не лицо, а маска мима —
И не черточки живой.

Клок волос из-под косынки
Дыбом лезет — не унять.
Все поштучно волосинки
Можно разом посчитать.

Вот, воистину, натура
Для комедии смешной —
Неощипанная кура,
Размалеванная хной.

Вместо легких нежных платьев —
Радость женщин всех времен —
Носишь брюки наших братьев
Да помятый балахон.

Сунешь в зубы сигарету
И не видишь горя в том,
Что, чадя на всю планету,
Провоняла табаком.

Ко всему в себе небрежность
Ты внедрила без причин,
Потеряв любовь и нежность...
К сожалению мужчин.

Красотой людской природы
Одаренная судьбой,
Стала ты у вздорной моды
Неразумною рабой.
Апрель 1989 г.

* * *
Схватите за руку еврея,
Как можно крепче и быстрей.
На нашем теле руки грея,
На горло целится еврей.

Не острым лезвием булата,
Не силой вольною грозит,
А цепью хитрости и блата
Он нас окрутит и сразит.

Он бытом нам повяжет руки —
И недалек тот час, поверь!—
Как склочно вывел из науки
Умы российские за дверь.

Народ наш, силы не жалея,
Кроил и шил социализм,
А он, наследник иудея,
Нам в спину нож — бюрократизм.

С коммуной вроде бы шагая,
Стране взывал застоя штиль
И ждал, посильно помогая,
Когда растлит нас эта гниль.

Наветы, склоки, проволочки
Извечно вводит в нашу кровь...
Россию рубит на кусочки,
Внедряя рыночную новь.

А если новый день затрону
Воображением слегка:
Еврей (по новому закону)
Продаст Россию с молотка.

Примеров тысячи найдется,
И все подспорье одному —
Еврей в душе людской крадется,
Грозит народу моему.

И, право, хватит нам мириться
С жидом, играя в гуманизм,
Пока в стране моей гнездится
Змея разлада — сионизм.

Душевно Русь мою жалея,
Взываю росса: будь смелей,
Хватая за руку еврея,
Не то задушит нас еврей!
Февраль 1989 г.

* * *
Мои стихи редактор правил,
Кромсая строки не щадя:
Наполовину строф убавил,
Местами рифмы переставил,
За нитью мысли не следя;

В угоду цензору Горлита
Концовку, так сказать, скостил:
Мол, тема гласности закрыта,
Другая вроде поизбита —
И нет нужды на трату сил.

Так суть изранить постарался,
Что знатным именем своим
Их осчастливить отказался...
И безразлично подписался
Безвестным именем моим.
Апрель 1989 г.

* * *
Что надо нам еще — не знаю,
И что мы ищем — не пойму.
Да все мы — что ни вспоминаю —
Пока живем не по уму.

А как дорвемся до свободы —
То бьем, и крепче по своим;
То рушим старых истин своды,
То рабски им благоволим;

То машем вольно кулаками,
То тихо, смирненько живем;
То запад кроем матюгами,
То в гости милостью зовем;

То вдруг родной очаг ругаем,
Предвзято думая о нем;
То новым делом увлекаем,
Но сами благ не создаем;

То часто влево нас заносит,
То вправо тянет кое-кто...
Да если все на счеты бросить,
То выйдет уйма всяких «то».

А то... Шикуя русским духом,
Берем идею с кондачка —
И с голым телом, тощим брюхом
Живем, валяя дурачка.

Глотнув свободы — осуждаем,
Виня за жизнь ее дела,
И с нетерпеньем ожидаем,
Когда взнуздают удила.

Но до крови издергав губы,
Бока изранив от вожжей,
Освобождаясь, точим зубы
На умирающих вождей.

А отболев советским раем,
Другие ищем образцы,
Не осознав, что нашим краем
Вершат тираны и глупцы.

Но, чтя в былом, их проклинаем,
Брезгливо в прошлое плюем,
Хотя, кто нужен нам — не знаем,
И что мы ищем — не поймем.
Июнь 1989 г.

* * *
Я смотрю на анютины глазки
И глаза не могу отвести...
Кто живые и нежные краски
Так искусно сумел нанести?

Может, это живая водица
Из глуби принесла синеву?
Может, чистого неба частица
На рассвете упала в траву?

Может, свет из несбывшейся сказки
Мне донес о любви чудеса? —
Так похожи анютины глазки
На твои голубые глаза.
Июль 1989 г.

* * *
Говорят, что не будет вражды,
Если войны законом осудят...
Значит, больше убитых не будет
И калек от военной беды.

Значит, будем в согласии жить,
Без обид нищеты на богатства,
А в союзе единого братства
Будет раб с господином дружить.

Значит, я никогда на других
Не возьму ни дубину, ни камень...
А глушить буду нищенский пламень
Подаяньем господ дорогих.

Что нас ждет, предсказать не берусь,
Хоть душой изнываю от думы,
Замечая, как вновь толстосумы
Наводняют бесправную Русь.

Мне ж твердят: будь спокоен и рад,
И смиряй покаянием муки...
Но — о, боже! — как чешутся руки
Поскорее схватить автомат.
Июнь 1989 г.

* * *
Нас мучили весенние дожди,
Холодная промозглая погода,
Но верили мы: лето впереди —
И нас теплом порадует природа.

Сулили долговременный прогноз —
Погожее и солнечное лето,
Но холод и дожди циклон принес,
Желанное тепло оставив где-то.

Не раз уже закатная заря
На новый день тепло нам предвещала,
Но выходило — радовались зря:
С утра дожди хлестали одичало.

Вся жизнь моя — то холод, то дожди,
Напичканная в будущее верой...
Но все, что обещали мне вожди,
На деле оказалось лишь химерой.

Опять во тьме блеснул зари просвет,
Предсказывая нашей жизни ведро.
И вновь душа откликнулась в ответ...
Но веры нет — идти легко и бодро.

А вы, друзья, уставшую страну
Ведите в миф двухтысячного года.
И не вменяйте мне покой в вину:
Меня сразил обман «вождей народа».

Уверенней держите жизни нить,
Не следуя печальному примеру.
И дай вам Бог святую вашу веру
Подольше в новой жизни сохранить.
Март 1989 г.

* * *
Здравствуй, Июнь синекрылый, —
Светлая песня ночей,
Тайной тревожный и милый
Миг задушевных речей!

Долго я ждал эту пору,
Ясной твоей синевы,
Радуясь вдоволь простору,
Гомоном птиц и листвы.

Каждой зеленой травинке,
Легкой игре мотыльков
И босоногой тропинке
Я поклониться готов.

Трепетно к росному лугу,
Негой дурманившей всласть,
Словно к желанному другу,
Хочется сердцем припасть.

Хочется, слез не жалея,
Выплакать боль из себя,
Жить и любить, упиваясь
Тем, что идет от тебя.
Июнь 1989 г.

* * *
Вы мне, друзья мои, — друзья,
Когда в зените славы я:
От ваших слов, веселых глаз,
Похвал и шуточных проказ

Легко поет душа моя —
И рядом вы, мои друзья.
Вы мне, друзья мои, — друзья,
Когда в опалу канул я:

Когда в урочище врагов
От их нацеленных плевков
И грязной брани дураков
Огнем горит душа моя —

И рядом вас не вижу я.
Вы мне, друзья мои, — друзья,
Когда иными быть нельзя:
Когда и рай, и ад земной

Покину я и в мир иной
Легко сойду, а надо мной
Всплакнет, как водится, семья
И рядом — вы, мои друзья.
Июнь 1989 г.

* * *
«Скажи мне что-нибудь хорошее,
Чтоб сердцу было потеплей...»

А что сказать? Когда все прошлое
До мелочей известно ей;
Когда нежданно настоящее
Заполонил густой туман —
И ей, как лезвие разящее,
Пронзает сердце мой обман;
А наше светлое грядущее
Я не могу пообещать,
Пока обиды вездесущие
Ей не дают меня прощать.
Сентябрь 1989 г.

* * *
От алой мартовской зари
На ветках рдеют снегири;
По-над рекой сосновый бор
Оделся в солнечный убор;
Над горизонтом облака
В бордо покрасили бока;
Укрыв в дома ночную смоль,
Алеют окна сотней зорь...
И ты, любимая, смотрю,
В глазах несешь свою зарю.
1989 г.

* * *
Вновь пошла вразброд Россия —
И вернулась к нам беда,
Митинговая стихия
Захлестнула города.

Мы недружно шли к свободе,
Поборов раба в себе,
Кто-то с думой о народе,
Кто — о собственной судьбе.

Но сломав глухие стены
Лжи, насилья и стыда,
Обратили перемены
В месть ответного суда.

И кичась в пустом раздоре
За утробный интерес,
Обвинили в нашем горе
И в грехе КПСС.

Развенчав, любой бесславит
Образ бывшего столпа...
А меж тем страною правит
Безрассудная толпа.

Под фанфары в бражной пене
Разбазарили Союз,
И от сладкой матки-лени
Обрекли на голод Русь.

Сделав имидж на несчастье
И присвоив роль судьи,
Беспардонно рвутся к власти
Митинговые вожди.

Вижу, как, толпе в угоду,
Жадно тянутся к мечу,
И уставшему народу,
Плача, голодно кричу:
Митинговую стихию
И вождей останови,
А не то они Россию
Вновь запачкают в крови.
Август 1989 г.

* * *
Время за полночь — и спать
Нам пора настала.
И жена, ложась в кровать,
С болью застонала...

— Отчего, — шепчу, — жена,
Выглядишь угрюмой?
Почему напряжена
Невеселой думой?

Что за горечь обожгла
До такой заботы?
Или ты не отошла
От ночной работы?
146
Или вновь не повезло —
За твое мытарство,
Без причин сорвало зло
На тебе начальство?

Может ты в очередях
Вновь бока намяла,
И на кухонных делах
Голову «сломала»?

Смолкнув, нежно приласкал,
Заглушая встряску...
Но ответно услыхал:
— Силы нет на ласку.
Август 1989 г.

     Ответ

Себе вопрос: зачем живу
До седовласой старости?..
Смотрю я, щурясь, в синеву,
Любуясь до усталости;

Иду куда глаза глядят
Знакомыми дорожками —
У речки троица козлят
Друг в друга тычут рожками;

Детишки плещутся в реке
Веселой шумной стайкою;
Шагает кто-то вдалеке,
Придет — потешит байкою;

Щекочет нежно руки рожь,
Бреду тропой с ухабами...
Там что за шум, ядрена вошь? —
Мужик бранится с бабами…

Влечет, волнует тайной лес,
В покое от безлюдности,
И ко всему мой интерес
Куда сильней, чем в юности.

Прилег в высокую траву,
Дышу легко от радости...
Вот и ответ — зачем живу
Я в седовласой старости.
Август 1989 г.

* * *
Глядите — в зеркале, друзья,
На вас смотрящие глаза.
И если в комнате светло
И чисто зеркала стекло,
То каждый, думаю, поймет,
Какою жизнью он живет.

Глядите зорче каждый раз,
Не отводя стыдливо глаз,
До затаенной глубины —
И, я уверен, вы должны,
Поймав в стекле ответный взор,
Заметить в нем себе укор.

Примите зеркала ответ —
Души и глаз единый свет,
Укором собственной судьбе
Без снисхождения к себе.
И вы, смирив обман и лесть,
Тотчас поймете: кто вы есть.

Не отвергайте близнеца
В чертах знакомого лица,
А все, что есть дурного в нем,
Меняйте лаской и добром.
И верьте, в будущем не раз
Добром поддержат люди вас.
Октябрь 1989 г.

  Вечное движение

Все мы в юности спешили,
Все по-своему грешили,
Все по-разному мечтали
И, как все, не замечали,
Что и к нам придет пора...
Это было не вчера,
А за быстрыми годами,
Как за дальними горами,
Как в хорошем добром сне:
«Папа!» — дочь сказала мне.
А теперь — годам венец —
Повзрослев, зовет: «Отец!..»
Даже юноши порою
(И хотел бы, да не скрою),
Слов внимания не тратя,
Окликают сзади: «Дядя!..»
И приходится тогда,
Невзирая на года,
Попытаться гонор сбить,
Но дорогу уступить:
Ведь они спешат куда-то,
Эти бойкие ребята,
Чтобы там, за далью лет,
В жизни, свой отметив след,
Тех неведомых взрастить —
И дорогу уступить...
Декабрь 1989 г.
* * *
И год, и пять, и десять лет,
И больше в Лету канет,
А там, гляди, другим вослед
И нас в живых не станет.

А жизни вечная река
Все той же бурной будет:
Своей дорогою в века
Пойдут другие люди.

И наши скромные дела
Засыплет лет лавина.
Но ты, Россия, будь цела
И навсегда едина.

Твоей дороге — в добрый час!
Иди по ней открыто:
Живи, твори не напоказ,
А с нашим людом слито.

Его и руки, и душа
К твоим корням привиты,
Хотя не стоят и гроша
Для барственной элиты.

Не дай — открыто говоря —
Сдавить им наши груди:
Ведь сила крепкая твоя
Всегда в рабочем люде.
Январь 1990 г.

* * *
Не сули, гадалка, зря:
Мне пожить осталось мало.
Откровенно говоря,
Отдохнуть бы не мешало.

Сердце бьется вперебой:
То — как молот, то — устало.
Что нагадано тобой,
Говоришь, пройду я вяло?!

А когда-то шел судьбой,
Жизни смысл не забывая.
Но дала идея сбой —
И меня с пути сбивая.

И пошла душа вразброд,
Не унять ее, хоть тресни...
Труд в охотку не берет
И не ищет новой песни.

А кому застой такой,
Даже в наше время, в радость?!
И пришла людская гадость,
Что взъярила мой покой.

Этот каверзный народ
Подлой страсти не страшится:
Лезет всюду, как на мед,
На моем труде нажиться.

Тьма их всяких по верхам
Мертвой пеной накипело,
И в низах, на горе нам,
Той же накипью осело.

Всем известна сила их,
Как приходит срок дележки:
Нам за труд дают по ложке,
А себе — за семерых.

Кто и чем и как живет,
Черный деготь лить не буду,
Но скажу: такой народ
Выворачивался всюду.

И тому пример живой —
Болевая перестройка...
Сей народец деловой
За нее схватился бойко.

Эти праведники мне
По душе ножом пырнули...
Что там мне?! Они стране
Все нутро перевернули.

От обид, забыв покой, —
А иные скажут: сдуру! —
Как солдат на амбразуру,
Я бросался с ними в бой.

Нет, не ранен, не убит,
И пока что в силе тело.
Но разрушен монолит
Веры в собственное дело.

А без веры кто из нас
Сможет с честью уживаться?!
Я и сам уже не раз
Мог с вершины той сорваться.

Ну а ты себе гадай —
За навет у нас не судят,
Но судьбу не упреждай:
Жизнь решит, что с нами будет.

А она, из тьмы веков
Возродив былые страсти,
Классу свергнутых врагов
Примеряет платье власти.

Видишь, выправив закон
И ломая тем препону,
Этот черный легион
Рушит нашу оборону.

И опять, покой круша,
Проверяя, что я стою,
Неуемная душа
Призывает срочно к бою.

Откровенно говоря,
Я уже в пучине боя...
Не сули, гадалка, зря
Долгой жизни и покоя.
Февраль 1990 г.

* * *
Смолчать бы мне, и не могу —
Мы, как в шелку, всегда в долгу,
Рабы — низы народа.
И в нашем нищенском полку
Нас больше год от года.

Моя богатая страна
Неописуемо бедна
И недобра к народу.
Но в наших бедах чья вина
Не разобраться с ходу.

Давно уверился наш люд,
Что сытно нас не кормит труд,
Как будь не увлеченный:
У нас живет вольготно плут
Да властью облеченный.

Чего греха таить: они
Сулили рай в былые дни,
Пока Совет не сбили...
Но оседлав закон одни,
Нас тут же позабыли.

На пустословную тщету
Сведя рабочую мечту,
Упорно вправо клонят —
И скоро нашу нищету
Навечно узаконят.

Но чтобы в панику не впасть,
Не возбуждают нашу страсть
Огнем былой причуды:
Спасет ли нас иная власть —
Пустые пересуды.
Март 1990 г.

* * *
Когда вернутся короли
И нас они простят едва ли:
Сметут, что мы изобрели
И так натужно создавали.

Дай бог, жестокие слова
Чтоб никогда не оправдались:
Моя дурная голова
И ваши головы остались.

Но наши прежние дела
Они, конечно, не забудут:
Опять взнуздают удила
И понукать надменно будут.

А обездоленных бойцов
Из жизни вытравят по праву,
Как в бытность дедов и отцов
Они пускали на потраву.

И будут тысячи судей
Бесславить в пафосе речистом,
А мамы неслухов детей
Пугать за шалость коммунистом.

Так на круги своя вернут
Закон раба и господина,
И до судьбы лихой согнут
Трудом, кнутом простолюдина.

И в этом мире до поры
Мы будем жить покорно, тихо,
Пока нам в руки топоры
Вновь не подсунет злое лихо.

Взорвется мигом нелюбовь,
Наполнив души диким стоном,
И подлый принцип «кровь за кровь»
Взойдет неписаным законом.

И станет жизни смерть милей
В судьбе, сложившейся невзгодой,
Когда во имя королей
Опять поступимся свободой.

Они — пока от нас вдали —
Уже народ хитро тревожат...
Вот-вот вернутся короли
И все по полочкам разложат.
Март 1990 г.

      Закон

Свершилось: я — хозяин,
Меня хранит закон.
От центра до окраин
В России принят он.

И нет былого страха,
Что кто-то отберет:
В законе — и рубаха,
И собственный завод.

А тот пойдет на плаху,
Кто силой посягнет
На потную рубаху
И частника завод.

Смолчав, я дал бы маху
Кому и что блюдет...
Рабочему — рубаху,
Хозяину — завод.
Декабрь 1990 г.

* * *
Я — сторож: день и ночь хожу
С ружьем и в полушубке,
Объект секретный сторожу
И здесь живу в халупке.

Живет в хоромах комендант,
Начальником объекта,
Да в будке пегий пес Атлант:
Для полного комплекта.

Атлант от голода рычит,
А то скулит дискантом...
Но комендант грозней кричит,
Браня меня с Атлантом.

Он строг на голос и лицо,
Особенно в попойку:
Бывало, выйдет на крыльцо —
И мы с Атлантом в стойку.

Подённо временный народ
Приходит к нам с округи.
Но этот, так сказать, не в счет —
Бабенки для прислуги.

У нас есть каменный забор
Версты на три по кругу.
И если вдруг нагрянет вор —
Встаем горой друг другу:

Атлант рычит, а я бранюсь,
Чтоб знала наших банда...
Нет, не бандитов я боюсь,
А свары коменданта.

Хоть поживиться нечем здесь
Подобной тле нежданной,
Но полон остров наш чудес
Природы первозданной.

Зато бывают, вам скажу,
Большого ранга гости.
Тогда я зорче сторожу,
А пес мой гложет кости.

Вот так я день и ночь хожу
С ружьишком — для гаранта.
Ты говоришь: что сторожу?
Гостей и коменданта.
Май 1990 г.

* * *
«Христос воскрес!» — поют в церквах
С душой смиренной гимна строже.
А кто — в труде, кто — в торжествах
Проводит жизнь, не важно, Боже.

И я шепчу: «Христос воскрес!» —
Смиряя разум: вдруг поможет…
А на земле все больше Бес
Сердца и души наши гложет.
Май 1990 г.

     Рабы

Хитро внушали, чаще били,
Рядили в черные слова,
А мы их преданно любили,
Что и теперь любовь жива.

Потом нас думать отучали,
Глуша умы и голоса.
И мы услужливо молчали,
Сменив дела на словеса.

И так вот долго тихо жили,
Покой согласия любя;
Успешно иноков душили
И нас, сминая под себя.

Затем нас к злобе призывали,
Перекопав труху гробов,
И мы восторженно плевали
С извечным рвением рабов.

Теперь велят нам шить былое,
Что было вспорото по швам,
Хотя нутро его гнилое
Претит еще и нынче нам.

И вот другим уже в угоду,
Не зная будущей судьбы,
За мимолетный грош свободу
Опять отдали без борьбы.

И в новом будущем, похоже,
Нам не минуть людской хулы,
За то, что мы уже не можем
Спокойно жить без кабалы.
Июнь 1990 г.

Ответ
на «...следствие по делу Ленина».

И меня на скамью подсудимых
Посадите, как их, напоказ,
Ибо я и они неделимы —
Безголосый и каторжный класс.

Класс безвинно забитых, голодных,
Убиенных за тысячи лет,
И поныне еще несвободных,
И рабов, не рожденных на свет...

Кто нас судит? Потомки тиранов,
Что на беды нам выцвели вновь,
И советское племя гурманов
На рабочую потную кровь.

Что ж, судите рабочую долю
Да покрепче устройте заслон,
И отныне под барскую волю
Подгоняйте по Думам закон.

Не вождя, а бунты гегемона
Обливаете бранью мирской,
Чтобы присно я был вне закона,
Посягая на барский покой.
16 июля 1990 г.

Лизоблюду на ТВ.

Как червяку до человека,
Так до вождя тебе умом,
Демократический калека
И хитрый прихвостень в былом.

А ты, как блудная собака
Дискантом воет на Луну,
Придворный клоун и писака
Затеял вой на всю страну.

И, хоронясь от пересуда,
Свистящим пулей у виска,
Погряз во лжи и жиже блуда
За милость барского куска.

Но время долго не питает
Причуды властные, а в срок
Подобных ухарей сметает —
И нужен новый кувырок.

И ты опять прогнешь под власти
Свой гуттаперчевый хребет
И покаянно в новой страсти
Продашь и веру, народ.

И тут же скопом вы, как черви
После весеннего дождя,
Тревожа болью наши нервы,
Безумно точите вождя.

Но, право, нечему дивиться,
Как молвит мудрая молва:
«Любая шавка не боится
Облаять умершего льва!»
1990 г.

Песни старого солдата

С орудий дьявольски вчера
Лупила наших немчура.
В ответ, плотней, чем немчура,
Нас наши били до утра.
А мы в отместку поутру
Нещадно били ...немчуру.
           "      
Мы стойко дрались в том бою
За независимость свою.
И вот свободные с тобой...
Лежим под мраморной плитой.
          
Достойно две войны подряд
Прошел с победами солдат.
За то, когда Парад настал,
На площадь вышел генерал.
          "
«Вперед!» И в бой штрафная рота
Рванулась первою волной,
За нею валом вся пехота
И командиры... за спиной.
Одним судом огня и силы
Была судьба их решена:
Кому — санбат, кому — могилы,
А командирам — ордена.
           "
Великий дар твоей Победы
Прими, народ, собой гордясь:
Тебе за подвиг — труд и беды,
А командирам — вволю власть.
Но вновь бездарные кумиры
Хитро рассорили народ —
И с новой силой командиры
Кричат за спинами: «Вперед!..»
Август 1990 г.

* * *
В нашем царстве все понятно:
Нет ни жизни, ни свобод.
Потому неоднократно
Восстает на власть народ.

И тогда в сословной ссоре
Он крушит тирана всласть.
Но, устав в безвластье, вскоре
Отдает приматам власть.

Под шумок Россию делит —
Грабит, проще говоря, —
И по-рабски слепо верит
В щедрость нового царя.

И ведет дележ-потраву
С дикой жадностью рвачей,
Что великую державу
Сделал нищей и ничьей.

И винит кого угодно,
Исключив себя при том,
Что сгубили (всенародно!)
Вечный стимул жить трудом.

Не решив трудом проблему
Жизни сытной и благой,
Загубил одну систему
И попятился к другой,

Чтобы вновь нырнуть в колодец
Нашей ссоры вековой...
Вот таковский мы народец
С непутевой головой.
Сентябрь 1990 г.

* * *
Чу, поножовщики идут! —
Дельцы, громилы разной масти,
Сломав расшатанный редут
Им неугодной, нашей власти.

Слышней, ясней их злобный рык
На сходках, в кознях депутатов,
Как ни хитро скрывают лик
За милой маской демократов.

Манерой красных дьяволят,
Ломая жизнь народа с ходу,
Экономический разлад
Спешат разжечь себе в угоду.

Пока в стране идет разброд,
Они, злобясь, трубят атаку,
Ведя — в который раз! — народ
В братоубийственную драку.

Склонив к бузе рабочий класс,
Взывают к немощным и нищим...
А победят — и тут же нас
Опять придавят сапожищем.

И рыщут-свищут всюду рать,
Себя подобных в злобной страсти...
Чу! поножовщики опять
Неудержимо рвутся к власти.
Апрель 1991 г.

* * *
Вдали три красных огонька
Друг к другу — ближе, ближе, ближе…
И к горизонту — ниже, ниже,
Пока не скрыли облака.

А я стою в сырой ночи
На самом краешке платформы,
Где зябко также для проформы
Фонарь горит тусклей свечи.

И всюду слякотная грусть
Да гонит ост на Запад тучи,
Куда скатившись, словно с кручи,
Умчался скорый поезд — Русь.

А я ему вослед смотрю,
Как всякий путник опоздавший,
Еще беды не осознавший,
Теряя будущность свою.
Август 1991 г.

     Шутя

Я пригласил ее шутя
И танцевал, шутя на диво.
И мне прекрасное дитя
На то ответило игриво.

Шутя, до дома проводил
И задержал, шутя, у дверцы,
А на прощанье пошутил:
Возьми незанятое сердце.

Вторично встретились шутя
С ней без особенной причины.
И вот прекрасное дитя
Привычно гладит мне седины.
1991 г.

     Великий город

Вот такой наш славный город —
Расскажу, а ты суди:
Как с востока ветер — холод,
Тянет с запада — дожди.

Небо чистое проглянет:
Красотой его дивись —
И на сердце легче станет,
И куда полнее жизнь.

Ночь не ночь — заря, алея,
Выжигает хмарь дотла
И, румянца не жалея,
Красит ало купола.

Глянец рябью содрогаясь,
Движет сонная река,
Тихо, ласково сбегаясь
На гранитные бока.

А над нею вензелями
Смотрят в воду с высоты,
Выгнув шеи журавлями,
Разведенные мосты.

В светлом зеркале каналов
Чередой мостов венцы
И среди жилых кварталов
Божьи храмы и дворцы.

Вот так сказка-небылица!
Величава и мудра.
Век дивись — не надивиться
Стольным городом Петра.

Но едва лишь солнце тронет
Золотых небес янтарь,
Как промозглый вест нагонит
На дремавший город хмарь.

И к всеобщему позору,
Спрятав ночью до поры,
День высвечивает взору
Переулки и дворы,

Где видна до обнаженья
Наших дел живая вязь —
Бытовые испражненья,
Запустение и грязь,

Окон черные глазницы
Неухоженных жилищ...
И не видится границы
Как наш город гол и нищ.

Но вернемся на проспекты,
Где блестит дорог базальт, —
Те же самые дефекты
Да оплеванный асфальт.

И повсюду — от окраин
До дворцового Столпа —
Мельтеша, снует хозяин —
Безразличная толпа.

Вот такой он — то помпезный
И живой на первый взгляд,
То мертвяще затрапезный —
Славный город Ленинград.
Декабрь 1991 г.

         * * *

Эй, дружище, воспрянь — и смелей
Раззуди занемевшие руки!..
Выползают из черных щелей,
Битых ворогов дети и внуки.

Заражая живое нутро,
Расползаются змеи искусства
И, препоны ломая, хитро
Божий гнус наседает на чувства.

Распоясался злой радикал,
Что смирить мы не можем, похоже.
Нам он в души уже наплевал,
Будет время — пройдется по коже.

Ты безволен — и стали сильны
Разной масти дельцы, диссиденты,
И на недра богатой страны
Беспрепятственно прут интервенты.

И довольно беспечно взирать,
Как, используя наши напасти,
Распускает преступная рать
Мафиозные щупальца власти.

Помнишь — нас в недалекие дни
В петле долго вели партократы,
А отныне — очнись и взгляни —
Крепче тянут ее демократы.

Эта черная свора иуд
Наводняет Отчизну гробами
И, стремясь узаконить свой блуд,
Спит и видит рабочих рабами.

Кресла власти поспешно деля
Тут же подло от нас отделилась:
Им милее дворянская тля,
Что из недр забытья возродилась.

Так быстрее с колен поднимись
В богатырскую крепь удалую
И за право на лучшую жизнь
Покажи-ка им силу былую.

Да не дай опорочить наш труд
И покорно творить, что прикажут,
А не то они нас подомнут
И цепями закона повяжут.
1 мая 1991 г.

      Снегири

Такой мороз на улице моей,
Что даже жмется зябко ветка к ветке.
А на березе стайка снегирей
Пылает соком яблок на ранетке.

Преддверие великого поста,
А дикий холод жмет не отпуская,
И кажется, природой неспроста
Ниспослана на нас напасть такая.

К исходу дня холодный цвет зари
Пророчит вновь — грядет зима шальная...
Но в белый снег опали снегири,
О близких днях весны напоминая.

И чувствую — средь вечной седины,
Холодный зной зимы одолевая,
В снегу горят фонарики зимы,
В душе моей весну отогревая.
Февраль 1991 г.

* * *
Ну что ж, ликуйте, господа,
И шляпки вверх бросайте, дамы!..
Опять скрутила нас беда —
И новоявленные хамы,

На липкой патоке свобод
Поймав обиженные массы,
Ведут к барьеру наш народ,
Деля на титулы и классы;

Во зло, создав вражды оплот
Из радикальных негодяев,
Спешат вернуть на Русь господ,
Законных якобы хозяев...

И прут, надеясь нас подмять,
На наши фабрики и нивы,
Казалось, вымершая знать
И снобы рыночной наживы.

Как псы на течку, беляки,
По городам и весям рыща,
Опять сбегаются в полки:
Дай срок — и двинутся в штыки
На наши бедные жилища.

Ну что ж, плодитесь до поры,
Жируя впрок на нашем деле,
Пока мы точим топоры,
Чтоб затупить на барском теле.
Июль 1991 г.

         * * *
                Е.Б.Н.
А Боря вовремя прозрел,
Порвав с рабочим классом,
Хотя недавно весь горел
Душой идейно Марксом,

И чтил заветы Ильича,
Блюдя без сантиментов:
Бил крепко, так сказать, сплеча,
Врагов и диссидентов;

В зачатке наши голоса
Гасил идейным словом,
А нам замасливал глаза
Мечтой о мире новом;

Да и своих цеплял слегка
(А как, рядить не стану)...
За то ввели его в ЦК
Соратники по клану.

И нес бы Боря этот груз
Угроз и увещанья,
Но под напором рухнул шлюз
Всеобщего молчанья.

И захлестнула нас напасть
Пустых экспериментов,
Бросая в дрожь былую власть
К восторгу диссидентов.

И быть бы Боре не у дел
В укор былому чину,
Но Боря вовремя прозрел,
Легко сменив личину.

Теперь немного подождем,
Дадим ему открыться:
Он возомнит себя вождем —
И боль России повторится.
Август 1991 г.

     Лето 91-го

Надо ж, какое холодное лето —
Днями дожди и дорожная грязь...
Так ни одна вековая примета
С ясными днями зимы не сошлась.

В роще промокшей озябшая птица
Редко порадует песней селян.
Всюду смурые и грустные лица
Некогда щедрых на смех россиян.

Всюду в природе застой и гниение,
Серые краски истлевшей красы,
Словно душевное наше растление
Грубо коснулось природы Руси.

Всюду в России разлад и угрозы,
Холод промозглый и жизнь на гроши...
Где тут поверить в благие прогнозы
Ясной погоды и чистой души.
Август 1991 г.

        * * *
А вы хвалите заграницу,
Спешите вырваться туда —
В Гаагу, Вену или Ниццу...
На дни, на годы, навсегда.
А я — ну, если вам угодно,
Крутите пальцем у виска —
Готов поклясться принародно:
На все прошедшие века,
На дни беспутной перестройки
И на грядущие года,
Как на Руси хлеба ни горьки,
Останусь с ней. И никогда
Не отмахнусь от нашей драмы,
Сумев в рабы народ согнуть.
О, будет долог путь из ямы
И непомерно трудный путь!
А вы... Отсрочим пересуды,
Оставив каждому свое:
Бросают Родину иуды,
Взвалив на нас беду ее.
18 августа 1991 г.

         * * *
Пора сенокоса. Не высунуть носа:
Дожди, зарядив, канитель завели...
А все началось с небольшого вопроса
Глухого тетери пророка Ильи.

С небес вопрошает: «Куда отдождиться?»
«Дай, боже, где просят», — ответил народ.
А Бог тугоухий, спеша разрядиться,
Услышал: где косят — и сутками льет.

Страда полевая — пора трудовая,
Но из дому в поле не высунуть нос.
И снова причина — буза дождевая,
А было началом — подобный вопрос.

«Куда отдождиться?» — пророк вопрошает.
Народ отвечает, надеясь: «Где ждут».
И старый тетеря поля сокрушает
Потоками влаги, услышав: где жнут.

Безоблачный август. Немыслимый казус —
В уборки дождило, меж ними — жара.
И Бога мы просим: держи теплый градус,
Пока нас заботит страдная пора.

Но (нам наказанье — его прилежанье)
Лишь только уборка как сходит с ума:
Нашло на пророка опять недержанье —
И... на зиму наши пусты закрома.
Август 1991 г.


       * * *
Поиграем в демократию,
В эту шумную игру.
Всколыхнем людскую братию
В неустроенном миру.

Пусть сердечные расслабятся
От былых командных пут.
Может, волей позабавятся
Да и примутся за труд.

Убедим толпу безликую:
Жить, как жили, — стыд и срам,
Полюбовно Русь великую
Снова пустим по рукам:

Землю — в откуп арендатору,
Для рабочих — труд-совет,
Вольных дел — кооператору
И призыв на целый свет:

«Эй, купец, мешки валютные
К нам тащи, а то загнусь!..»
Наши головы беспутные
Привели к банкротству Русь.

Как-то вырвалось нечаянно
О беспутности голов!
Мы теперь шагаем правильно...
В свете рыночных основ.

Пусть глупцы себе командует
С новым рвеньем день за днем,
И успехами порадуют...
А уж мы с них куш возьмем.

Громко выскажем (для гласности):
Волю голосу даем,
Шепотком (для безопасности):
Полисменов наберем.

Пусть желающие тявкают
Собачонкой на Луну...
Надо будет — и удавкою
Стянем рот говоруну.

Всем так всем свободу полную —
И народу, и делам.
Но, выходит, нужно вольную
Дать дубинкам и стволам.

Дайте время — перестроимся
Под всемирный образец
И за гласностью укроемся
От народа наконец.

Всколыхнем в умах апатию
И по-новому начнем...
Поиграем в демократию,
А затем о том всплакнем.
Октябрь 1991 г.

       Деревня

А здесь, как сорок лет назад,
Все в прежнем виде сохранилось.
И за сто лет, как говорят,
Здесь ничего не изменилось.

Все тот же белый-белый снег,
Все та же санная дорога
И старый мост на стыке рек
На берег клонится убого;

Ольхой поросший косогор
У кособокого овина
И у дороги крайний двор
За тесным поясом из тына;
173
А дальше — там и сям дома
По виду ветхие, но те же,
И темных сосен бахрома
Поднялась выше, но не реже;

И та же глушь, и тишина
Дремотно прячется под крыши,
А где-то подлая война
Крадется смертью ближе, ближе;

По снегу редкие следы
Лаптей и валенок подшитых,
От незапамятной беды
Еще из носки не изжитых...

Свои следы ищу в снегу,
От жизни годы отнимая...
Вот! Я за матерью бегу,
Привычно ног не поднимая.

Все тот же я и время то:
Смотрю вослед тому мальчонке
В перелицованном пальто
И в замусоленной шапчонке.

Куда следы мои спешат
Позднее мудро жизнь рассудит.
А здесь, как сорок лет назад,
И через сто лет то же будет.
Февраль 1992 г .

        * * *
Слепит снег, а на березе
Рдеют ярко снегири.
Дрогнут ветки на морозе
От заката до зари.

Осыпает иней крону,
Нет ни тучки в небесах,
Звонче слышится по тону
Трель в синичьих голосах.

День в распашку — и капели
Отошли от зимних снов,
А в ночи с тепла запели
Хоры мартовских котов.

И покладистей с рассвета
На меня ворчит жена…
Тоже важная примета,
Что вблизи грядет весна.
Февраль 1992 г.

        * * *
Солнце встало из-за рощи.
Что еще быть может проще?!
Что прекрасней может быть —
Видеть солнце и любить
Небо нежно-голубое,
Землю в утреннем покое,
А на той земле российской
Отчий край родной и близкий,
Где вокруг простые люди —
Те, кого и чтим, и любим,
Те, кто сами честь по чести
Любят страстно и без лести,
С кем я рядом день за днем
Душу радую трудом...

Стоп! Восторг побереги:
Рядом тешатся враги.

Сразу радости не стало,
Словно солнышко не встало;
То же небо голубое
Стало серое такое,
И безлюдна, и пуста
Вся земная красота,
А на всей земле российской
Ни души родной и близкой,
Лишь везде пустые люди —
Все наветчики да судьи,
Что без совести и чести
Жалом острым скрытой лести
Бесконечно день за днем
Обжигают, как огнем.
Март 1992 г.

      * * *
Я, житель бывшего Союза,
Теперь сожитель СНГ,
Бывало, мяса ел от пуза,
Теперь — баланду вроде «г».

Отброшу главную причину,
Хотя сегодня ровно год,
Как нас в бездонную пучину
Увел беспалый идиот.

Нас так надули демократы,
Легко столкнув в голодный шок,
Что нашей мизерной зарплаты
Едва хватает на горшок.

И эту скудную зарплату
Мы месяцами ждем-пождем,
Гася властителям растрату
У нас отобранным рублем.

Но, слышал я, дают натурой
На предприятиях иных
Дай бог, едой, мануфактурой...
А чем платить на очистных?

И ясно видится картина
На вымирающий народ,
Когда затянет паутина
Уже ненужный нам проход.

О, много каверзных историй
Нам демократы поднесут!..
Пойду работать в крематорий:
Там платят вырезкой за труд.

Чего рукам трудиться даром,
Когда там есть хороший шанс —
Мне отоварят труд Гайдаром,
Хотя бы голенью в аванс.

Того ж беспалого иуду
В получку будут расчленять...
Но я не жаден и не буду
Большую очередь стоять.
23 августа 1992 г.

        * * *
Бог свидетель, такие мы люди —
Недозваться, кого ни кричи,
Над другими жестокие судьи
И живому всему палачи.

Как ни силюсь, не вижу просвета
В этой черной бездонной дыре,
Где ни слова добра, ни ответа,
Ни ростка не растет на добре.

От кремлевской элиты и дворни,
Растворяя поток неживой,
Ядовитые стелются корни
Для стволов с ядовитой листвой.

Что ни новый российский правитель —
Царь ли, вождь ли, избранник людей —
Непременно бациллоноситель
Прожектерских и вздорных идей.

Принимая мираж за реальность,
В толпы вносят кровавый разброд
И впадают из крайности в крайность,
Развращая и грабя народ.

Был бы случай такой да примеры,
Как мгновенно, систему коря,
Без надежды, без права, без веры
Превращаемся в свору зверья.

Я и сам не бываю святошей:
Плачу, спорю, а надо — дерусь,
И несу непосильною ношей
Озлобления смертную грусть —

Понапрасну жучка не обижу,
Комара без нужды не убью...
А тебя, человек, ненавижу
За всеядную хищность твою.
Июнь 1992 г.


     * * *
В нашем доме не живут,
А извечно маются,
И на грязный наш уют
То плюют, то каются.

Этот дом — моя страна —
Хата коммунальная.
В ней хозяин Сатана
И шпана нахальная.

Мы же, вечные жильцы,
Ни к селу, ни к городу:
Так нас властные отцы
Приучили смолоду.

Мы вселились в этот дом,
Загодя построенный —
И, ломая, не моргнем
Снова перекроенный.

Создавали под вождя
На века и планово,
Но немного погодя
Сокрушили заново.

Да, у нас природный зуд
Часто перестраивать.
Вот вам — варвары идут,
И начнут разваливать.

Что мы, право, за народ? —
Голью перекатною,
То, спеша, идем вперед,
То бредем в попятную.

И опять — в который раз! —
С новой перестройкою
Мы идем в кровавый час
По миру с котомкою.

Но не думаем о том,
Как ни порываемся,
Что богатства полон дом —
Мы же нище маемся.
Сентябрь 1993 г.

   Все на выборы!

Чуть передерну афоризм,
Меняя смысл былого толка, —
На Русь забрел капитализм...
И дай нам Бог, чтоб ненадолго.

Власть предержащая в крови
Убила веру на свободу.
Теперь оглохшему народу
Клянется в преданной любви.

Еще с себя не смыла кровь
Ей непослушных депутатов,
А нам карманных демократов
Уже избрать торопит вновь.

И сладким голосом сирен
О демократии вещает,
И переменами прельщает
На послушание взамен.

И верю, честно говоря,
В ее посул, что дело будет…
От Октября до Декабря,
А там опять народ забудет.

И вновь, как прежде, радикал
Нас капиталами повяжет,
А как опомнимся — покажет
Былой октябрьский оскал.

Но, как известно, под Луной
Ничто извечным не бывает:
Народ уроки забывает —
И слепо жаждет строй иной.

И снова люмпен-упыри
От смут удержатся едва ли.
А значит, будут Октябри
Трепать Россию, как трепали.
Октябрь 1993 г.

   Шахтерские посиделки

             По велению Бориса
             (Слава богу, без оков)
             В поезда, как торбы риса,
             Загрузили горняков.

          "Вот парадный подъезд"
                Н. Некрасов

Шахтерские хулители,
Слетев издалека,
Присели как воители
У думского летка.

Стучите, братцы, касками,
Орите битый час…
Они вас вскормят сказками
И многим из прикрас.

А вы, как те просители,
Довольные собой,
От барственной обители
Уедете в забой.

И там, брехню столичную
Приняв за божий слог,
Войдете в жизнь привычною
На долгий-долгий срок.

А может быть, как водится,
Поймете суть беды —
Бориска с вами возится
Для собственной нужды.

А суть одна рабочего —
Не миновать судьбы,
Что вы без блага прочего
По статусу рабы.

Ни жарко и ни холодно,
И барам невдомек,
Как потно вам и голодно,
Рубая уголек.

За труд лишь до червончика
Дадут вам наскрести…
Но не найдут вагончика
В столицу отвезти,

А сказками-острастками
Упросят помолчать:
Теперь в России касками
Не велено стучать.
Август 1993 г.

       * * *
Нам в семнадцатом году
Дали общую дуду.
И на горе, на беду
Мы дудели в ту дуду.

В тот коварный перестрой
Нас толкали в общий строй.
А того, кто не вставал,
Били тут же наповал.

Нашу пламенную страсть
Обуздала мигом власть
И, под пламенный психоз,
Нас упрятала в колхоз.

Кто артель не признавал,
Обживал лесоповал,
Ссылку, лагерь и тюрьму;
А другим дала суму.

Но угас идейный гнет —
И вздохнул честной народ:
Песни пел, в труде потел
И от горя не дудел.

Народился новый рой,
И затеял перестрой.
В том злопамятном году
Дали каждому дуду,

И, как в княжескую старь,
Каждый стал себе дударь:
Без острастки всем дудел
Без идеи и без дел.

А пока что дудари
Дули, словно глухари,
Нашу пламенную страсть
Обуздала снова власть:

Тех, кто их не признает,
Наповал из танков бьет,
И по выбору в тюрьму,
А послушным всем суму.

Так сошел свободы мед,
Словно временный налет, —
И почувствовал народ
На своей спине господ.
Вот какой у нас рефрен —
Съели редьку, дали хрен.
Октябрь 1993 г.
* * *
Все, отрезвели — веры нет,
К добру и нежности остыли.
И сам собой встает ответ —
Так довели себя... Не мы ли?!

Все, истощился — воли нет,
Слова мятежные иссякли.
И сам собой пришел ответ —
Живи, как можется... Не так ли?!

Все, обнищали — силы нет,
Народ опутали деляги.
И сам собой отпал ответ —
Кто будет грабить нас... Варяги!
Июль 1993 г.

        * * *
О чем судачат старики
На солнечной завалинке,
В бородки спрятав кадыки
И ноги-палки — в валенки?

О перемене на дворе
От теплоты сегодняшней
И незапамятной поре,
Куда теплее нынешней;

О вечном — кто и как живет,
И с кем — важней не менее,
Что, где нас нет, житуха — мед,
Сытней и совершеннее;

О том, что схватит цепкий взгляд —
Дорогу, грязь машинную
И эротический обряд,
Дивясь, игрой мушиною;

Видать, с тоски (ведь мужики)
О днях бывалой зрелости,
Все, как большие знатоки,
Смакуют бабьи прелести;

О краснопером петухе,
О рвущих почки листиках
И всевозможной чепухе —
К примеру, о политиках;

О диких ценах, о земле,
О крахе партократии,
О новом бедствии и зле —
Махровой демократии;

О том, что жили под пятой,
Но с хлебом и колбаскою,
И, знамо, вспомнится застой
Навек минувшей сказкою;

О том, что был тогда царьком
Чудак простого племени,
А новый чаще под хмельком
Бывает больше времени...

Но все, как в бытность, без имен,
Без адресов и ясности,
Блюдя от сталинских времен
Предел дворовой гласности.

Один, другой — ведут рассказ
Подчас до самой темени,
И об одном помногу раз...
В достатке благо времени.

И чешут, чешут языки,
Не по здоровью шумные.
На то они и старики,
Как дети неразумные.
Апрель 1993 г.

        * * *
И моя жена та же женщина.
Так что мой удел вам знаком,
Что судьбою мне (вам) завещано
Быть при женушке дураком.

Сколько сделано всякой всячины —
Не боясь, зови молодцом.
Но мои труды не оплачены
Ни улыбкою, ни словцом.

Сколько мной острот метко схвачено,
Подцепив иных на крючок.
А вот тут с лихвой мне оплачено —
«Что за шуточки, дурачок?!»

Кто-то вымолвит: «Славка умница
И земля стоит на таких».
А она над тем зло поглумится
И кивает мне на других.

На святой Руси было ль видано,
Чтоб мужик ходил под женой.
А моей жене, видно, выгодно
Покуражиться надо мной.

Чаще спесь ее дилетантская
Бьет по логике и уму —
И кипит-бурлит кровь славянская...
Где тут разуму моему.

Ох уж, эта мне баба русская:
Где ни тронь ее, все при ней,
А не Запада — в бедрах узкая,
И не личика, не грудей.

Там экранный секс глазу патока
И любовный стресс напоказ...
А у нас в Руси... Слюнки спрячь пока,
Коль не раз тонул в сини глаз.

А у нас любовь тайна тайная
С русским привкусом и душой.
Ты — любовь моя несказанная,
Хоть с горчинкою небольшой.

Мы давно идем тропкой узкою,
Чуть сверни — и в прах кувырком...
Ох, и пьян же я бабой русскою
И согласен жить дураком!
Октябрь 1993 г.

      * * *
Что такое демократы?
Нет работы, нет зарплаты,
Нет достатка у меня.
Есть одно лишь — болтовня.
Есть всеобщая вина —
И, как следствие, война;
И одна всего свобода —
Вымирание народа.
Есть в достатке блуд и лесть,
И воров у них не счесть.
Говорят нам: — С нами Бог! —
И кромсают наш пирог
Наши новые пираты —
Эти горе-демократы.
Декабрь 1993 г.

          * * *
В моей стреноженной стране
Опять за преданность и честность
Стою лицом к глухой стене,
А за спиною неизвестность —
Не то коснется за плечо
Рука товарища и брата,
Не то под сердце горячо
Вонзится пуля демократа,
Не то ни тот и ни другой
Меня коснуться не успеет,
А третий крепкою рукой
Душой и телом овладеет.

В моей поруганной стране
С серпом и молотом у сердца,
С двуглавой птицей на стене
Опять пытают иноверца…
Не то свинцу подставить грудь,
Легко отдав себя гордыне;
Не то колени подогнуть,
Признав рабом себя отныне;
Не то, поддавшись сатане,
По-рабски лестно и притворно
Служить по мере сил тлетворно
Моей двоюродной стране.
Октябрь 1993 г.

       * * *
Когда больной царек в стране
И горький пьяница к тому же —
Верти отверстия в ремне
И затяни его потуже;
Скорей заткни поганый рот
В антиправительственной страсти,
Когда немой его народ
Опять лоялен высшей власти;
Молчать и слушать привыкай,
Смотреть — не дальше носа;
Хвали поганца, а не хай
С наивной преданностью росса;
Прими своим позор вины
Былых безвинных поколений
И жажди крови и войны
В минуты царских озлоблений;
Тяжелый крест судьбы неси,
Живя рабом иль диссидентом,
Пока в разграбленной Руси
Иуды правят Президентом.
Декабрь 1993 г

         * * *
Глупый шут засел в Кремле,
Полной властью облеченный.
Потому страна во мгле
И народ, как заключенный,
На распроданной земле,
При разваленном хозяйстве...
А во власти и зазнайстве
Умный враг сидит в Кремле.
Август 1993 г.

        * * *
Похоже, дьявол — бог судьбы,
Корпя над нашими грехами,
Рабам недавним нас в рабы
Продал со всеми потрохами.

Едва лишь эти господа
На наши головы свалились,
Как мы — заблудшие стада
На их подворьях очутились.

Теперь наш пыл не стерегут,
В стада не гонят богатеи,
А нас по-новому стригут —
Без принуждений, без идеи.

Но так стригут, что дрожь берет
И кровь росинками на коже...
О, этот подленький народ
С корнями будет рвать, похоже!

Гуманитарный скудный пай
И постно-жиденькое пойло
Отныне потом выкупай,
И рабской преданностью — стойло.

О бывшей жизни не вздыхай:
Получишь новый пай в рассрочку.
А нет силенок — подыхай,
Но помни, быдло, — в одиночку.

И рабской долей дорожа,
В нужду одетую с годами,
Отныне жить должны дрожа
Перед своими господами.

Они решили: навсегда(!)
На наши головы свалились.
Вы не ошиблись, господа,
Что мы надолго покорились?
Январь 1994 г.

         * * *
      Жизнь прожить — не поле перейти.

Жизнь прожить…
Леденею от холода
И на миг застывает рука:
Начиная с военного голода,
Я тяну бечеву батрака;
В ореоле помпезной парадности
И фанфарах партийной дуды
Были щедро житейские радости
Перемешаны с дегтем нужды;
Прирученный сплошной непогодою
Жить нацеленно в красной узде,
Я гордился своей несвободою,
Утопая в батрацком труде.
Потому, комментируя прошлое,
Дай Господь не сорваться на мат,
А за это — пришедшее пошлое
Не позволь мне схватить автомат.
Нынче стала восторженность модою
О свободе на совесть и труд.
Мне же этой безумной свободою
Затянули потуже хомут.
Радикалы змеей подколодною
Подкусили меня и страну.
И опять я Россию голодную
Из трясины раздора тяну.
Все, что нажил, в Союзе расколотом
Буржуи подмели помелом.
Потянул под серпом и под молотом,
То ли ждет под кровавым орлом.
Февраль 1994 г.

        * * *
Здравствуй, дальняя дорога
К ранней юности моей.
Ты все та же недотрога
Пылью нежною своей.

Взгорки, рощи огибая,
Как мальчишка, босиком,
Пыль ногами загребая,
То плетусь, то мчусь бегом.

И от счастья угорая,
Хоть и верится с трудом,
Снова, юность повторяя,
У порога в отчий дом.

Вот, вот-вот взбегу на взгорье,
Перейду глубокий ров
И родимое подворье
Отыщу среди дворов.

Но… О Боже! Ваше диво
Или дьявольский подвох? —
Вместо изб растет крапива
Да густой чертополох.

В дебрях трав брожу уныло
Битый час туда-сюда.
Время даже схоронило
След родимого гнезда.
А дорога дальше мчится,
Уходя за поворот.
Кто-то в юность возвратится —
И, дай Бог, гнездо найдет.
1994 г.

        * * *
Неспроста, конечно, неспроста
Не ношу нательного креста.
И причина этому проста —
Не люблю апостолов Христа.

Несомненно, были неглупы
Веры Божьей древние столпы,
Что доныне хитрые попы
Пожинают преданность толпы.

Заменили веру господа
Нам на кару Божьего суда,
Чтобы наша скудная еда
Доставалась каторгой труда.

Правит бал искусный Сатана,
Выскребая наш карман до дна.
Но ему несметная казна
Выкупает все грехи сполна.

Испокон по миру и окрест
Перепачкан кровью Божий крест,
Что и Бог под звонкий благовест
Днем с огнем не сыщет чистых мест.

Что попы, что нынешняя власть
Поддают опять друг другу в масть.
И боюсь, что вместе эта мразь
Мой народ затопчет снова в грязь.

Потому задача их проста —
Покорить нас именем Христа...
А пока душа моя чиста,
Не ношу нательного креста.
Октябрь 1994 г.

           * * *
В далекой маленькой стране
С чудным названием Андорра
Благоустроенно вполне,
Хоть нет земельного простора.

Смотрю... и радуюсь душой
За это маленькое чудо...
А я живу в стране большой:
Где правит пьяница иуда,

Земли хоть сорок сороков
Неизмеримого простора,
Но тьма ученых дураков,
Страну доводит до раздора;

Где зверски бьет народ ОМОН
Во благо мнимому народу;
Где Бог — неписаный закон,
Ворам дарующий свободу;

Где изворотливый еврей
На мягкотелых греет руки,
Держа славян лишь у дверей
Искусства, права и науки;

Где сатанинская мораль
За щедрый куш угодна Богу —
И всякий пакостник и враль
За деньги в рай мостит дорогу;

Где, если рушат, то дотла —
От экономики до сердца, —
И сразу новая метла
Метет на благо иноверца;

Где вурдалаки из Кремля
Опять куражатся над нами...
И это — отчая земля
С моими вечными корнями.
Март 1994 г.

      Нэцке

Не слышу, не вижу, молчу —
И славно себе поживаю.
Не никну к чужому плечу,
И помощь себе не взываю.

Сужу о других по себе,
Стеная о мире убогом,
И следую четко судьбе —
Тропой, уготованной Богом.

Чужая беда — не беда.
Чужая удача — чужая.
Моих обитаний среда —
Пожить, никому не мешая.

Надежная крепость — мой дом,
Хоть хатка всего лишь, но с краю...
Страну сотрясает содом —
И я свою дверь закрываю.

Рубахи своей не отдам,
Господских заводов не трону,
Себя доверяю судам
И данному властью закону.

Слежу из своей скорлупы,
Покоем пустым наслаждаясь,
И вижу, как люди глупы,
При воле за волю сражаясь.

Что было — нельзя изменить.
Что будет — уму неподвластно.
Держу настоящего нить
С душой покаянной согласно.

В церковном театре попы
Мне грешную душу подправят
И тут же под гомон толпы
Бессмертие духа прославят.

Мне голос церковных сирен
Напомнит о вечном и Боге —
И буду я тих и смирен
В земной неутешной дороге.

А прошлого солнечный Гимн
Забуду я, матерно кроя...
Неужто я буду таким
В обители нового строя?

Нет, прошлого клясть не хочу,
Непомнящих Вань раздражая.
Но слышу, все вижу — молчу,
То время беды приближая.
Май 1994 г.

       * * *
Бреду вслепую, но вперед
Походкой неуверенной,
А о былом тоска берет,
Как о строке потерянной.

Иду в обход, где — напролом
Сегодняшнего пошлого,
Одолевая бурелом
Раздробленного прошлого.

А впереди густой туман
Белесой взвесью стелется,
И сердце чувствует: в обман
Отныне жизнь оденется.

Вокруг, во мне все та же взвесь,
Сплошная глушь застойная.
В ушах, в глазах больная резь
И ругань непристойная.

А организм озноб берет
От пят до корня волоса,
И я на весь распертый рот
Кричу, не слыша голоса.

Любые звуки глушит взвесь,
Как голос мой до шепота.
Но знаю точно — люди есть:
Доходит гул от ропота.

Ищу на слух и взглядом их
И ожидаю всполоха...
Но, как назло, народ притих:
Ни тени нет, ни шороха.

А дальше — затхлая среда
И месиво болотное —
Дурманный воздух и вода,
Как зелье приворотное.

И, как в проигранном бою
Глотаешь кровь горячую,
Взахлеб дышу и жадно пью
Я эту грязь стоячую.

Зачем и кто в гнилой туман
Меня завел уверенно,
И столько мне душевных ран
Наносит злонамеренно?

А те же властные верхи
Подвергли на попрания,
Не зная меры на грехи,
Тем паче — наказания.

Да, эта жадная толпа,
Как и в былое — помнится,
От Президента до попа
На наших бедах кормится.

Завуалировав обман
В пустые обещания,
Легко столкнули нас в туман
Нужды и обнищания.

Единый некогда народ
Разрознили до племени...
И каждый сам себе идет,
Плутая в жуткой темени.

Туманный смрад немало лет
На их посулах зиждется,
И обещаемый просвет,
Похоже, не предвидится.

И я с разрозненной толпой
Походкой неуверенной
Бреду неведомой тропой,
Забытый и растерянный.
Май 1994 г.

       Дрезден

Как дома, воздух и асфальт,
И над домами небо то же...
Но за спиною слышу: «Хальт!» —
И холодок пошел по коже.

Лишь незначительный пустяк —
В толпе услышанное слово,
Но сердце грудь рвануло так,
Как будто вырваться готово.

И мне почудилось на миг,
Что сзади щелкнула винтовка
И кто-то плотно острый штык
Мне под ребро подставил ловко.

А тот же воздух и асфальт,
И то же небо над домами…
Но за спиною окрик «Хальт»
Взорвался давними громами.
Май 1995 г.

       * * *
Все перепуталось во мне:
Неодолимо крепкой вязью
И, перемешанное с грязью,
Невольно отдано войне.

Идет горячая возня
Под дикий вой ума и сердца —
Ума чужого иноверца
И сердца прошлого меня.

От этой внутренней борьбы
Меня ведет то в жар, то в холод.
И непомерно мучит голод
Непредсказуемой судьбы.

Душа растерянно в беде
Меж двух огней на части рвется.
А что ей делать остается,
Когда впустую сердце бьется
Не в созидательном труде?!

О, как буза душе претит
Глотком отравленного зелья,
И, как с глубокого похмелья,
Проходит к жизни аппетит.

И превратилась злоба дня
В неуправляемую злобу,
Как будто в тесную утробу
Вселился жадный бес огня.

Страдая, дергаясь в огне,
Гашу, сбивая пламя гнева:
Не дай бог, вырвется из чрева
И расползется по стране.
Сентябрь 1994 г.

       * * *
Когда правитель — Сатана,
Жируют вольно дьяволята —
И вся безвольная страна
Потребной жадностью объята;

Надежда, честь и совесть — грех,
А боль вокруг глухой стеною,
И Сатана один на всех,
А все... овиты Сатаною;

Везде безудержная ложь
Из уст слетает без оглядки,
И ты виновен, что живешь,
Что дышишь воздухом в достатке.

Где задурить спешат народ,
Загнав в тупик, не зная броду,
Где нет надежды наперед
И сил голодному народу;

Где оглупевшие отцы
В хмельном бреду отходят к Богу,
И отупевшие юнцы
Покорно вторят их дорогу;

Где впереди сплошная ночь,
И наша жизнь тому порука,
Что в этой бедной доле дочь
Вам не подарит крошку-внука;

Где по греху живет страна
С кровавой злобой брат на брата,
Пока у власти Сатана,
А нами правят дьяволята.
Апрель 1995 г.

 Турнир «Большая шляпа»

Гуляй себе, Бориска,
Россия подождет.
Играй хмельно без риска,
Пока немой народ.

Турнир «Большая шляпа»
Важнее всех проблем.
Хотя ты в них растяпа,
Давно известно всем.

Россия кровоточит,
Голодный стар и млад
И всюду в злобе точит
На брата брат булат.

Заморские варяги
Опять скликают рать,
Чтоб новые ватаги
Отправить Русь карать.

А ты сидишь у корта
С осанкой главаря —
Душой хмельного черта,
Личиной упыря.

Снуют на корте пары
Продажные, как ты, —
Известные фигляры
И мелкие шуты,

Кремлевские полпреды
Бандитов и ворюг...
А Русь изводят беды
От ваших подлых рук.

Пора готовить тризну
России под аншлаг...
Ведь ты загнал Отчизну
В хозяйственный ГУЛАГ.

Вот-вот придут варяги
Разруху пожинать...
Тогда одной отваги
Не хватит их прогнать.

Они, положа лапы,
Устроят нам, боюсь,
Турнир «Баварской шляпы»,
Где будет ставка — Русь.

И ты по вражьей воле
Сойдешь в немую тьму.
Так кто ты на престоле?
Я так и не пойму.

Да ты и сам, растяпа,
Не разберешь никак:
Не то — большая шляпа,
Не то — российский враг.
Сентябрь 1995 г.

      Птенцы

Еле-еле полетели,
Еле-еле поднялись.
Мы еще на самом деле
Начинаем только жизнь.

Мы немножко пролетели,
Но для нас огромный путь.
Потому на ветку сели,
Чтоб сердечку отдохнуть.

Дайте только отдышаться,
Дайте дух перевести.
Трудно, знаете, решаться
На далекие пути.

Вот немножечко подышим
Да на ветке посидим
И поднимемся повыше,
И подальше полетим.
Июнь 1995 г.

       * * *
Иду, куда меня качнет,
По ходу трезво рассуждая...
Душа, в хмельном бреду витая,
К любой судьбе согласно льнет.

Все вижу в радужных тонах,
Как никогда властям угодный,
Хотя по их вине голодный
И в замусоленных штанах.

Куда случайно ни взгляну,
Не зрю ни крови, ни раздора.
И нет на совести позора
За власть, за жизнь и за страну.

Спешу, куда спешит народ,
Такой же взбалмошный и рьяный.
Не я, народ, похоже, пьяный
Куда неведомо бредет.

То в бок, то в спину без конца
Меня толкает он и злится.
Когда же грешный отрезвится,
Стряхнув озлобленность с лица?

Да ладно — Бог тому судья,
Кто снова бедный и голодный,
Зато до одури свободный
И под хмельком всегда, как я.

А чем не жизнь, ядрена вошь?! —
Воруй, гуляй себе, рванина.
А не дослужишься до чина,
То вдоволь водочки попьешь.

А если глянуть по верхам,
То сердце сдавит изумленье:
У нас при каждом преступленьи
И президент бывает в хлам.

Уж так ведется испокон,
Что, увлекая нас затеей,
Поят то водкой, то идеей,
Ломая жизненный закон.

А чтобы скрыть свою вину,
Когда нам пакостно живется,
Одно им только остается —
Затеять новую войну.

А мы? Бредем в хмельном бреду,
Не обращая на потери,
И ждем, когда откроют двери
Из горя в новую беду.
1995 г.

         * * *
Снова вводится старая мода —
Каждый сам себе вор и судья.
Мне не нравится эта свобода,
Где голодный и сытый — друзья.

Говорят — мои руки от Бога
И в достатке умом наделен.
Но одна мне осталась дорога —
К новым русским идти на поклон.

Возрождается старая сила
Беспредельного чванства и зла —
И, сраженная, стонет Россия,
Превращаясь в отстой санузла.

Слышу всюду одни уговоры —
Нам… и нам голоса подари.
Подарил им — и властвуют воры,
Позабывшие нас глухари.

Под себя подгоняя законы,
Послушания нашего ждут.
А для жизни наводят препоны
И сосут наш талантливый труд.

Хоть они дураки дураками,
Но успешно возводят свой дом,
Не своими, моими руками
И моим просвещенным умом.

Ох, и старая вводится мода
Незапамятной власти и мук.
Мной не властна такая свобода,
Где не мы господа наших рук.

Но на том не кончается время
Для воров благодатной судьбы.
Выйдет срок — и разбросим мы семя
В благодатную почву борьбы.
Август 1995 г.

       * * *
Все, о политике молчу.
Как говорят — не наше дело.
Отныне тихо жить хочу,
Себя, отдав тому всецело.

Пусть нами правят господа
За годом год без утомленья,
Без моего на то суда,
Но с моего благословенья.

Я все в их руки отдаю,
От сердца с болью отрывая:
При жизни — Родину мою,
А после смерти — ключ от рая.

Я в храм их власти не стучу,
Где черный люд не принимают.
И чем безропотней молчу,
Тем крепче горло мне сжимают.

И тянут петлю в лоно бед,
Печалью боль обогащая...
Вот так молчания обет
Им дарит благо, развращая.

Найдется грамотный ворчун,
Моих суждений злобный критик.
Но я скажу ему: молчун —
В рабы продавшийся политик.

И ни к чему кривить душой,
Когда на всей земле бытует:
Мы все в политике большой —
И кто молчит, и кто бунтует.
Август 1995 г.

        * * *
Одуванчик — шар пуховый
Парашютики поднял...
Стебель, срезанный подковой,
Молодой табун подмял.

С лету режут травы кони
Острым лезвием копыт,
И земля натужно стонет,
Под копытами кипит.

Развернувшейся долиной
На два берега реки
Скачут плотною лавиной
С бранным гиком седоки.

Их какая гонит сила —
Страсти, зла или любви?
И куда их устремила
Молодая страсть крови?

Кто они и мчат откуда,
Выжав конский пыл сполна:
То ли детская причуда,
То ли новая война?

Мимо свищет звонкий топот,
Цокот новеньких подков,
Безудержный дикий ропот
И развязность бранных слов.

Мне кричат: «Ату раззяву!
Иноверца что жалеть?!»
И, змеясь через канаву,
По лицу хлестнула плеть.

Мигом схлынула лавина,
Будто кто смахнул рукой,
И бескрайняя равнина
Обрела былой покой.

Только дикие угрозы
Эхом мечутся вдали
И, мешаясь с кровью, слезы
Ртутью катятся в пыли.

Только ветер, как ладонью,
Стелет выбитый осот
И поверх с табунной вонью
Парашютики несет.

Но — с чего бы? — непонятно
Не покоится душа:
Ну, как ринутся обратно,
Под собою все круша!
Август 1995 г.

      * * *
Пишу напрасные стихи,
Опять вдали от новой моды.
И за какие мне грехи
Отведены такие годы?

Перевернули вновь медаль
Забытой черной стороною —
И вмиг пронырливая шваль
Манипулирует страною.

Внедрив в стране: ворам — хватай,
А нам — трудись за гниль отбросов,
Звериный нрав преступных стай
Несут в умы забитых россов.

Нуждой окованную грусть
Малюют радужной окраской
И строят лапотную Русь
С поповской, приторной закваской.

Загнав доверчивый народ
В демократическую клетку,
Судьбу Руси на век вперед
Безумно ставят на рулетку.

И сатанинскую игру
Нам представляют как свободу.
Душою в храмах, а в миру
Живут, греша себе в угоду.

О, это злое воронье,
Вдруг опоганив наши чувства,
На извращенное вранье
Нам заменили мир искусства.

Во благо роскоши своей,
Воссев на рабские хребтины,
Хотят, чтоб были мы смирней
Тупой безграмотной скотины.

И гонят бандой пастухов
В загон безнравственного быта,
Где будет нам не до стихов,
Вскормленным бредом их досыта.

И вот последние штрихи
Из уст выпархивают к свету…
Пишу ненужные стихи —
И жизнь бросаю в урну-Лету.
Сентябрь 1995 г.

         * * *
Пройдусь карщеткой по себе,
Сдирая скверну и заразу.
О, сколько лишнего в судьбе
Заметно разуму и глазу.

Не торопись плевать в меня:
Мы все — одна большая стая,
И в нас звериного огня
Костры горят не угасая.

Что из того — не в меру пил,
Знавал на чары слабых женщин;
Ну, грешен: жен чужих любил
И от мужей хватал затрещин;

Терял по ходу лет друзей,
И больше подлых и продажных,
Хоть выставляй иных в музей...
Так нет таких многоэтажных.

А кто из вас не воровал,
Когда бесхозного навалом?!
И я от всех не отставал,
Преуспевая, каюсь, в малом.

Какая яростная боль
Себя увидеть наизнанку
И, сыпанув на рану соль,
Сдирать с живого тела дранку.

Но если вздумал постирать
Нутро, не стиранное сроду,
То после нечего спирать
На омерзительную воду.

Но это мизер грешных дел.
Почти отметка нулевая.
В других грехах я преуспел —
Молчу, Россию продавая.

Нетрудно в грудь прилюдно бить,
Душе восторг предвосхищая.
Труднее Родину любить,
Посильно делом защищая.

И, несмотря на мой успех,
Помыв, увидеть душу кроткой,
Перед Россией этот грех
Не отскоблить любой карщеткой.
Октябрь 1995 г.

     Сатанинская дорога
           1
Сыплет ситничек осенний,
Веет свежий ветерок.
Я бреду в толпе последний
На далекий огонек —

Мимо рощи, мимо стога,
Мимо брошенной избы,
И лежит моя дорога
Мимо собственной судьбы.

Все бредут, и я за ними
Еле ноги волочу
За надеждами своими,
На далекую свечу.

Вот грунтовая дорога
Слева в сумерки ушла,
И опять во мне тревога
С новой силой ожила.

Может, эта без обмана
Будет легче для меня,
Хоть не видно, как ни странно,
Путеводного огня.

А теперь дорога справа
С мириадами огней,
Но уставшая орава
Не сворачивает к ней.

И опять проходим мимо
Прилегающих дорог,
Хоть усталость нестерпимо
Люд заблудший валит с ног.

Сколько пройдено — не знаю
И причину не пойму.
Шаг за шагом проклинаю
Этот путь в ночную тьму.

Одному известно Богу,
Есть ли наша в том вина,
Что в подобную дорогу
Нас толкает Сатана.

Он легко играет нами,
Он меняет ход судьбы,
В злобе днями и ночами
Нас готовит для борьбы.

Он в деяниях бессрочных,
Свой закон установил —
Самых подлых, самых склочных
Нам внедряет заправил.

Впереди остановились.
Непонятный шум и крик.
Говорят, что заблудились —
И зашли в глухой тупик.

А легко как начиналось:
Ситник, свежесть ветерка,
И немного оставалось
Нам дойти до огонька.
            2
Все же двинулись не в ногу,
Но пошли на разворот
На обратную дорогу,
Измотавшую народ.

После дня перестроений
И дебатов, как идти,
Я опять в толпе последний,
Заправилы — впереди.

Те же самые дебилы,
Те же дети сатаны,
Что всегда нас рьяно били
И сильней — кто без вины,

Норовя в умы удары,
А не выйдет — в грудь штыки...
Те — Чубайсы, и Гайдары,
И подонки Собчаки —

Внуки племени Ежовых,
Абакумовых, Ягод,
За амбиции готовых
До скота забить народ.

Ну да к черту фамильярность,
И тем паче мертвый пласт.
Наша черная реальность
По заслугам им воздаст.

Мы же двигаемся дальше
И ругаясь, и молясь,
По осенней снежной каше,
Приминая души в грязь.

Надрывая голос, кто-то
Бога кроет битый час.
Не пойму — не то в болото,
То ли в лог загнали нас.

И по гибельному логу
Дальше тянется стезя,
Но менять свою дорогу,
Говорят, уже нельзя.

Обхожу больных и трупы
Незнакомых и друзей:
До того мы стали тупы
И бездушнее зверей,

Что чужая боль — забава,
Смерть других — приятна нам.
Гнет меня такая слава,
Но другим не передам.

Рассуждаю что-то много,
Слог, счищая от шуги.
Знать, последняя дорога,
А быть может, и шаги.

Но влечет дорога страстно:
Хоть качаюсь, но бреду.
И одно предельно ясно —
К повороту не дойду.

Все же ползли из лога,
Но попали в топь болот…
Сатанинская дорога,
Сатанинский крестный ход.
Ноябрь 1995 г.

        * * *
Эй вы, молодость и старость, —
Ребра плоскости одной,
Мне так мало жить осталось,
А в судьбе нет запасной!

Жаль, нельзя начать сначала,
Выметая пыль и грязь.
Жаль, что песня зазвучала,
Но на «фа» оборвалась.

Жаль, что мне под спудом моды
Диктовала жизнь мечта,
Что мои младые годы
Поглотила суета.

Жаль, легко бродя по свету,
Я не знал, что жизнь не та,
Что смертельный враг поэту —
Бытовая суета.

Шаг, другой — и с острой грани
Мигом в пропасть соскользну
И в безмолвном океане
Я навечно утону.

Но не жаль, что четкой метой
Не стою в ряду имен.
Жаль, что с песней недопетой
Оборвалась цепь времен.
Декабрь 1995 г.

       * * *
Были мы не ко двору
У былой Советской власти.
А теперь в ином миру,
Побывав в козырной масти,
Мы в прислуге на пиру
У воров и новой власти,
Но голодные до страсти
И опять не ко двору.
1995 г.

       * * *
Жизнь истлела, словно дым,
Пропадая где-то,
Словно не был молодым
На пороге лета;
Словно лето зрелых лет
Память прозевала
И в душе глубокий след
Вмиг зарубцевала;
Словно мудрости пора
На излете лета
Не будила вечера
Думой до рассвета;
А судьба сама собой
С белой вьюгой блудит
И холодною зимой
Мне была и будет.
Ноябрь 1995 г.

         * * *
Не зима — нуда сплошная:
То туманы, то дожди,
А в России власть блажная,
Что в былом, что впереди.
Нет достатка для народа,
Как ни мыкайся, ни жди,
Если против нас природа —
И погода, и вожди.
Как тут нам не взбелениться,
Не пуститься в куражи —
С горя горького напиться
И схватиться за ножи?!
Январь 1996 г.

       * * *
Мы, конечно, невелики
И собой не так сложны,
Но, на счастье, не безлики
И не менее нужны:
Для российской силы — делом,
Для ее защиты — телом.
Кто мы, нас любой поймет:
Мы — все движущий народ.

Выдает наука гены:
Как ни пыжься, мол, не гений —
Чтоб спокойно рабски жил,
О достатке не тужил,
А была б твоя забота —
Рукотворная работа
Без задумки и без лени,
Потому как ты не гений.

Им же дело на усладу,
Вольной-волюшке простор,
Славу, почести в награду
И достаток на задор;
Полный мир любви и страсти,
И почет от высшей власти:
За пособнический труд
Ворох званий поднесут.

А по делу, что творят,
Их бы надо в общий ряд:
Вор и вождь по воле чувства,
Что и деятель искусства —
По закону или тайно,
Или выдано случайно —
Кто сейчас, а кто вперед —
Надувает свой народ.

Мы же люд иного склада:
Счет — подушный, труд — удел.
Наша высшая награда —
Жизни простенький предел.
Наша суть всегда печальна,
Хоть в основе изначальна.
Быт же (черт их подери!) —
Бедность, что ни говори.
Октябрь 1996 г.

     * * *
У России моей
Помню всякую стать —
Боль кровавых полей
И победную сладь,

Неожиданный взлет
В колеснице идей
И согбенный народ,
Утопающий в ней;

Помню дружный парад
Всех народов-друзей
И кровавый разлад
На удельных князей;

Годы веры и смут
Со слезами в очах,
И потертый хомут
На народных плечах.

И никто не уймет
Нас в гордыне своей,
С толку сбитый народ
На России моей.
Январь 1996 г.

       * * *
       Никите Киномяке на юбилей.

Искусства лезвием хрустя,
Кромсает мякоть, словно сдобу,
Былого мертвую утробу
Неблагодарное дитя.

СОВЕТОМ вышколенный раб,
Чтоб насладиться, бьет не сразу,
А, как искусный эскулап,
Дезинфицирует заразу.

Манипулируя былым,
Мудрено режет слой за слоем
И за прощение калым
К ногам властей несет героем.

Отбросив родственную связь,
Спешит затмить былые чувства
И, по-звериному злобясь,
Возводит злобу до искусства.

Глупец, похоже, не поймет,
Голодный славою до жажды,
Что мертвечину он жует,
Подняв из гроба не однажды.

На пир скликает воронье
Их удивить своей личиной.
И гости пьют взахлеб вранье
И заедают мертвечиной.

Они цивильны и чисты
И не по разуму речисты,
Обыкновенные шуты,
Вновь нареченные в артисты.

Искусно хвалят их уста
Его хмельную паранойю
В момент великого поста,
Бедой нависшей над страною.

О, Боже был бы им судья,
Да Дьявол выкупил их души!
Вот и творят, былым блудя,
Преображенные кликуши.

Они, как помню, в те года
Вертелись сытно у кормушки.
И нынче эти господа
Прилежно лижут зад верхушки.

А ведь свою копают вонь,
Трактуя прошлое фривольно.
А настоящее — не тронь:
Оно кусает очень больно.

Видать, оно не по зубам,
А изменить они не властны,
И снизойти боятся к нам,
Коль мы безвольны и безгласны;

Когда голодная сума
На плечи давит непосильно —
Они нас потчуют обильно
Искусством заднего ума.
Январь 1996 г.

      * * *
Заплела метель белесая
Ноги пуще муравы,
Обложив русоволосая
Тело с ног до головы.

Подгибаясь от усталости,
Вязнут ноженьки в снегу
И ни отдыха, ни жалости
Я дождаться не могу.

День-деньской бреду отчаянно,
Слепо по полю кружа,
И ругаясь, и покаянно
От такого куража.

Ни просвета, ни прогалинки
В снежной ветреной стене.
А штиблеты вам не валенки,
И тулупа нет на мне.

Пальтецо ветхо от старости
Да обшарпаны штанцы.
И вот-вот я от усталости,
Так сказать, отдам концы.

А метель бесовским рвением
Жжет и вертит на пути...
Пролетела жизнь мгновением,
А поляну не пройти.
Февраль 1996 г.

      * * *
Не идут на ум слова,
Не полнеет строчка...
И больная голова,
Как пустая бочка.

Жизнь бесцветна и пуста
Без ответной ласки —
И тетрадь моя густа
Черно-серой краски.

То с вождями, то с Христом
Лезут нагло в душу,
Опоганенным крестом
Бьют меня, как грушу.

Власть берут то те, то те,
Грабя нас без меры.
А известно — в пустоте
Нет любви и веры.

Завела на рот манжет
Новая система...
А такой пустой сюжет,
Чем тебе не тема?!
Февраль 1996 г.

        * * *
Ах ты, душенька Татьяна,
До чего ты молода!
То ли я родился рано,
То ли в том твоя беда.

Ну и что? — ты ходишь рядом
И, как лучиком зари,
Мне своим лукавым взглядом
Говоришь: твоя — бери.

Взять, не взять — не та дилемма,
Чтоб вести пространно речь.
Полюбить нам — не проблема,
А проблема — как сберечь.

У тебя в запасе вечность.
У меня — всего лишь миг.
Но и эту быстротечность,
Знай, не в праве брать старик.

Мне спешит шестой десяток
И знаток в былой любви.
От нее всегда осадок
Сердце саднит до крови.

Так зачем нам эта рана
И на миг, и на года...
Ах ты, душечка Татьяна,
Жаль, что ты так молода!
Март 1996 г.

        * * *
Не будем, милая, стареть,
А будем молоды, как были.
На прочих нечего смотреть,
Когда они так не любили.

Старея, хватит по волнам
Катиться в сумрачные дали.
Что на других равняться нам,
Когда они так не страдали.

Нет, нам другие не в пример,
Кому любовь была химерой:
Мы много знали вер-химер,
Но лишь любовь осталась верой.

Давай с любовью поживем,
Отбросив похоти ненастье —
И мы позднее не всплакнем,
Что потеряли где-то счастье.

Она нам будет сердце греть
Теплее жизни на порядок...
Давай, родная, не стареть
Хотя бы жизненный остаток.
Февраль 1996 г.

       * * *
Кто-то злобно и ехидно,
Управляемый извне,
Монотонно и обидно
Неустанно шепчет мне:

«Ох, держись! Ты посмеялся,
Бросив вызов божеству.
Час-другой всего остался
Боевому торжеству.

Жди теперь, как в одночасье
Он тебя в дугу согнет,
И поймешь — какое счастье,
Кто страдает, но живет.

Будешь клясться перед Боже,
Что тебя попутал Бес,
И, как схимник, будешь тоже
Целовать слюнявый крест.

У него земное войско —
От попов и до властей.
А взбрыкнешь — отлупит хлестко,
Пробирая до костей.

Он не пряником, а плетью,
Натравив блатной ОМОН,
И отвратной скудной снедью
Вмиг наладит угомон.

Ты один в людской пустыне
На прицеле божества —
И не знать тебе отныне
Ни любви, ни торжества.

И пусты твои надежды
Быстро вырваться из пут:
Эти властные невежды
Вместе с памятью сотрут.

Жил себе, как червь смиренный,
И живи в пределе том.
Ты всего лишь раб презренный,
А сразился с божеством».

Этот шепот тело тиной
Вяжет, будто бы во сне,
Усмиряющей вакциной
Разливается во мне.
Март 1996 г.

        * * *
С печалью думаю о том,
О том далеком и забытом,
Но словно заново открытом
Другим умом и языком.

Безумцы тешатся кругом,
Тряся былое, словно грушу...
А мне плюют открыто в душу
И растирают сапогом.

Легко копаются в былом —
И бередят былые раны.
Они такие же болваны,
Но лишь во времени другом.

Одежку новую одев,
Шумя и радуясь нелепо,
Рванулись в будущее слепо,
Свое расхожее воспев.
Октябрь 1996 г.

        * * *
Если неожиданно умру,
Не дойдя до милого порога,
Не молите немощного Бога
Мне душевный рай в ином миру.

Не зовите грешного попа:
Он берет за душу мзду крутую,
Чтобы не юродствовал впустую,
Если ясно — в ад ведет тропа.

И креста не ставьте впереди:
Не милее он кола осины,
А срубите тумбу из тесины
Со звездою алой на груди.

Жил я с вами, словно на духу,
Не таясь ни словом, ни делами.
И теперь, оставив душу с вами,
Я надеюсь, буду на слуху.

И еще — где я приют найду,
Подыщите мягкого покрова,
Если без завещанного слова
Я до вас случайно не дойду.

И — P.S. За его грехи
Я простил всеведущего Бога,
Что моя тяжелая дорога
Отравила горечью стихи.
Март 1996 г.

      По сути

Прошла пора великих битв —
Пора любви и созиданий.
Настало времечко молитв,
Слепого горя и стенаний.

По сути, я уже не тот,
Не в той стране уже, по сути.
В своей утробе, словно крот,
Ползу вслепую в черной мути.

По сути, нищая страна,
Где стало нам бедно и тесно.
И какова нам роль дана,
По сути, каждому известно.

Страна, по сути, не моя,
А ведь была моей душою.
И отстранен, по сути, я
От власти силою чужою.

За все мое большой ценой
Теперь плачу неоднократно.
И только небо надо мной
Еще пока — пока! — бесплатно.

Грядет на улице весна,
А на душе осенний холод.
О, временные времена —
Душе моей стотонный молот!
Март 1996 г.

      * * *
Родниковая вода
Ключиком струится.
Я не зря ходил сюда —
А воды напиться.

Содрогнется вся до дна,
Лишь коснутся губы.
И на диво холодна:
Пьешь — и стынут зубы.

В неге солнца и теней
Чистая водица
Меж березовых корней
Бисером искрится.

Здесь такая тишина —
Голова кружилась,
И бывала здесь Она,
Что ночами снилась.

И была хмельнее сна
Быль в тени березы...
Все изведали сполна —
И любовь, и слезы.

Позже хаживал сюда
В пору листопада.
Та же чистая вода,
Да не та привада.

В Лету канули года,
Как в песок водица.
Понял — я ходил туда,
Чтоб любви напиться.
Апрель 1996 г.

          * * *
Пора развязывать войну,
Когда у власти есть причины —
Отвлечь голодную страну
От осмысления пучины.

И вот развязана она,
Братоубийственная драка...
И стонет нищая страна
По воле подлого маньяка.

Его беспалая клешня
Схватила нас хитрее лиса.
И пала гордая Чечня
У ног кровавого Бориса.

Снуют горячие ветра,
Неся по свету наши стоны,
И греют руки у костра
Преступной власти фараоны.

Они несут нам нелюбовь
Друг другу хитростью особой
И отравляют нашу кровь
Непримиримостью и злобой.

Нет у враждебности конца
И у такой войны победы.
Да что позор для подлеца?!
Ему приятней наши беды.

Опять выходит он на бис
Демократических профанов,
Страну разрушивший Борис —
Король интрижек и обманов.
Июнь 1996 г.

        * * *
Ты — богиня, я — твой раб,
И другой судьбы не надо.
От единственного взгляда
Мигом речью я ослаб.

А шепнула: «Ты мне люб...» —
Обожгла словесным жалом.
Словно ранила кинжалом,
Лишь коснулись губы губ.

Как известно испокон,
От любви себя теряем.
Но всегда неуправляем
Полный чуда сладкий сон.

Наяву, а не во сне
Я премудрый слог теряю,
На глазах твоих сгораю...
Но исход приятен мне.

И теперь в раю любом
Оставаться не пристало:
Мне и так дано немало —
Быть в любви твоим рабом.

Ты прекрасна и люба
Даже в простеньком наряде.
И в твоем читаю взгляде:
Ты — мой Бог, а я — раба.
1996 г.

         * * *
Мне женщина дорогу перешла
И мигом сердце, екнув, защемило.
С того момента все мои дела
Очарование ее красы затмило.

Буквально-таки валится из рук
Любая рукотворная работа.
И стал мне закадычный друг не друг,
А прочий люд не замечаю что-то.

«...всем возрастам...» — поведал нам Поэт,
А я легко поверил, как подросток.
И часто захожу на перекресток,
Надеясь отыскать хотя бы след.

Как в юности бывает не до сна,
Когда живешь одной надеждой зыбкой:
Лишь прикорну — в глазах стоит она
С ее неотразимою улыбкой.

Несчетно повторяю: ты же стар
И женщины тебе не «по карману».
Но этот ниже пояса удар,
Как воздух моему самообману.

Торопит жизнь реальная вперед,
А я хочу на месте задержаться.
И, каясь за прошедшее, поклясться —
Меня покой так просто не возьмет.

И в этом мною созданном раю
Отсеяно былое жизни бремя.
Она остановила жизнь мою,
Чтоб снова петь оставшееся время.

И радостям житейским нет числа,
Как будто бы отвел висок от дула.
Мне женщина дорогу перешла
И в сердце мне вторую жизнь вдохнула.
Сентябрь 1996 г.

        * * *
А демократы взяли моду —
Разжечь костер и не тушить:
Пообещали мне свободу,
А приучили нище жить;

Открыв секрет партийных тайн,
Свои скрывают под замком;
Провозгласили: ты — хозяин,
А сотворили батраком;

Свалили скопом комиссара —
Партийной совести столпа,
И в миг победного угара
Внедрили хитрого попа;

Чужие нравы эталоном
Перевели на наш простор —
И стал рабочий под законом,
А над законом плут и вор;

И этим выродкам в угоду
Обманом, лестью и кнутом
На свалку вытеснили моду
Достойно жить своим трудом.
Октябрь 1996 г.

        * * *
Имейте совесть, господа,
Хватая жадными руками,
Все то, в чем вашего труда
И крохи не было веками.

Не ваши спины саднит пот,
И мир спасен не вашей кровью.
Но мигом ваш смышленый род
Хитро воспользовался новью.

Чтобы набить полней мошну,
Вас обуяла страсть шальная —
Вы развязали нам войну,
Своих кормильцев подминая.

У брюха матки-сатаны,
Не закрывая даже двери,
А на виду у всей страны
Грызетесь подлые, как звери.

А и всего — шальной забег
На олимпийскую верхушку,
Где добежавший человек
Наложит руку на кормушку.

И следом новый передел
Сердец и выворот кармана,
И бесконтрольный беспредел
Лишь обещаний и обмана.

Но, говоря на злобу дня,
Не позабыть бы вечной сути —
Всегда подобная грызня
Нам отравляет жизнь до жути.

А мы ведь помним те года,
Когда живали в мире лучшем...
Имейте память, господа,
Не то мы снова вас проучим.
Октябрь 1996 г.

       * * *
Над страною моей
            реет вражеский флаг,
Под дождями осенними прея.
В черной патоке дней
              нами тешится враг,
Ни меня, ни других не жалея.

В перекрестном огне
              новых русских деляг
Мы все нище живем год от года.
И не верится мне,
            что кремлевский дурак
По закону избранник народа.

На промокших полях
               урожаи гниют —
От поморских овсов и до риса, —
И разруха и страх
           по просторам снуют,
Как в былом, исходя от Бориса.

Зерна воли и смут
              для России немой
Рассевал он, народ ублажая, —
И наградой за труд
            расползалась чумой
 Боль и злоба, умы заражая.

Нам бы жить на земле,
                насаждая трудом
Радость жизни, с любовью друг к другу,
Но отрепье в Кремле,
             прикрываясь крестом,
Нам стянули хомут и подпругу.

И оставим торги,
           чей зловещей кулак —
Под серпом и поверженным стягом,
Или с тем, что враги
            вновь загнали в ГУЛАГ
Под двуглавым и реющим флагом.
Октябрь 1996 г.

          * * *
Довыбирали, додемократили,
Что стала нищею страна.
Не только время зря потратили,
А потеряли все сполна,
Не понимая, чья вина.

Быть может, тех — кого мы выбрали?
А может, тех — кто избирал?
Одни считают тайно прибыли,
Другие плачут — кто не крал,
Но демократов подпирал.

И стало вдруг яснее ясного —
Кто приобрел, кто потерял.
Уйдя из прошлого прекрасного,
Я сам потерь не измерял,
Но гнев к бандитам не смирял.

А перешло от нас немеряно
В суму чужую навсегда…
Могу одно сказать уверенно:
Нас тем сметают без следа,
Чтоб мы не делали вреда.

Укажет время четко каждому,
Кому лежать, кому стоять.
Я прикоснулся, словно к атому,
К земле уставшей воевать,
Где буду скоро почивать.

И никому не позавидую,
Кто перетерпит дикий час.
Из хрусталя души я выдую
Доброжелательный наказ —
Не повторяйте, дети, нас.
Октябрь 1996 г.

           * * *
Ну, все, поплакал — и довольно,
Слезу соленую утри.
И отчего бывает больно,
Теперь удерживай внутри.

Тебе других не больше надо —
Горбушку хлеба и питье.
А если с маслом, знай: награда
За послушание твое.

Дыши свободней атмосферой,
А то и это отберут.
И не бравируй рабской верой,
Что на земле твой нужен труд.

Есть голова и руки-ноги,
И пробуй всюду поспевать,
Чтобы хозяйские пороги,
Моля работы, обивать.

Свою судьбу прими от Бога
И чти библейский постулат:
До пота труд, еды немного
И никаких тебе услад;

Ищи покорно с властью лада,
А не посредством палаша,
И будет близкая награда —
В рай отойдет твоя душа;

А здесь терпи и радуй Бога —
Пиши пространные стихи
Да у поповского чертога
Молись и кайся за грехи.

И, как не стыдно и не больно
За Русь, оставь какая есть...
Ну что, поплакал и довольно:
Как говорится, знай и честь.
Октябрь 1996 г.

         * * *
Хотел бы высосать из пальца
Веселый радостный сюжет,
Но у меня, как у страдальца,
Сюжета радостного нет,

А вся округа в черной краске —
Закат вечерний и рассвет,
И боль утрат в житейской встряске
Надежды выветрила след.

О-о, нелегко опять Отчизне
С развала нового начать,
И у народа рабской жизни
На лицах черная печать.

И спорить с истиной не стоит,
Что стали нормой стон и плач:
Теперь хозяин ельциноид —
Экономический палач.

России, кровушкой залитой,
Трещит связующая нить,
А воры с правящей элитой
Нас приучают нище жить.

Какая почва для страдальца
За россов выплакаться всласть.
А радость высосут из пальца
Пииты, любящие власть.
Октябрь 1996 г.

       * * *
           Е. Борису.
На России тишина —
Режут Президента.
И голодная страна
Ловит кайф момента.

Пресса стонет в унисон
Мафиозной швали.
И под этот блудный стон
Все затосковали —

Кто, жалея, что он плох,
В помощь просит Бога;
А иные — чтобы сдох
Пакостный пройдоха.

И у каждого резон,
Несомненно, личный.
Брать чины грядет сезон
Братии столичной.

Даже подлая война
Замерла до срока.
Ждет кремлевская шпана
Смерть его, как рока.

Шлют депеши за рубеж,
Втайне в радость горю…
Только я кричу: не режь,
Острый скальпель, Борю!

Бога, Черта, Сатану
Я молю: спасите! —
Чтоб ответил за страну
Хоть один правитель.

А иначе улизнет
От ответа Боря —
И другой царек начнет
Править, горе вторя.
5 ноября 1996 г.

          * * *
Я был сильней, но проиграл
И при своих грошах остался.
Он воровал, а я не крал;
Он честь продал, я не продался.

Он шел до цели напролом,
Червем, ужом — ну сущий Каин, —
Плебей, обласканный в былом,
А нынче, видишь ли, — хозяин.

Но мельком в детство загляну,
Не удивляясь скрытой злобе,
И вижу — я его тяну
По быту, в играх и учебе.

Видать, стыдясь за те дела,
Он мне обиды не прощает,
Уже накинул удила
И нищей жизнью угощает.

Перешагнув стыда порог,
Он тут же с прошлым расквитался.
А я себя не превозмог —
И навсегда собой остался.

И вот на дне нужды горю,
А он толкается в элите
И там лопочет на иврите…
А я по-русски говорю.

Нет, я не мог узнать вперед,
Как обойдется он со мною
И обворует так народ,
Что Русь окажется страною,

Где, чем пронырливей хитрец,
Тем в жизни наголову выше,
А кто честней, умней, но тише —
Невольник чести и глупец.

Его мечта — ценой любой
Меня поставить на колени
И управлять моей судьбой
Вперед на много поколений…

Согнуть согнул и обокрал,
И память стер, как жили раньше.
Я был сильней, но проиграл,
И буду думать о реванше.
19 ноября 1996 г.

             * * *
Что за превратное время настало —
Лучшего в жизни не жду ничего:
Сердце стремиться и верить устало,
Не принимая пути своего.

Вижу, что дальше дорога иная —
Ровность долины на дальнем пути.
Но изможденная воля больная
Сил не оставила дальше идти.

Гири пудовые — руки и ноги,
Мышцы пустые — ну вата точь-в-точь,
И не сумеет никто мне в дороге
Боль обезболить и чем-то помочь.

Знаю: бывает второе дыханье —
Сбой пересилишь и дальше идешь.
Но мне, поникшему, даже желанье,
Словно для сердца отточенный нож.

Мимо проходят понурые тени —
Толпы людские, волна за волной.
Многие рядом встают на колени,
Смертно уставшие в гонке шальной.

Где та желанная сердцу граница —
Грань настоящего с будущим тем?
То ли в глазах моих время двоится,
То ли, что было и будет — тандем.

Многие, вижу, назад повернули.
Многие молча с оглядкой идут.
А остальные друг к другу прильнули,
Чтобы осилить последний редут.

Но надвигается темень ночная
С каждой минутой плотней и плотней.
Может быть, эта полоска речная
Есть та граница с луною над ней?

Там, за рекою чащоба лесная,
И никому не известно где брод.
Но по инерции сила шальная
В топкую реку толкает народ.

Я не хочу ради доли бесславной
Так рисковать безрассудно собой.
Но после драки при силе неравной
Был, как пушинка, подхвачен толпой.

Вот и барахтаюсь меж берегами
В стонущей, злобно орущей реке.
Бойко от всех отбиваюсь ногами,
В жизни вися на гнилом волоске.

Мигом забылось былое влеченье —
Страсть неуемная к будущим дням,
Лишь подхватило речное теченье,
Тело волоча по острым камням.

Все ж миновали крутые пороги,
Скольких оставив не стану гадать,
Если взошедших на берег пологий
Можно по пальцам легко сосчитать.

Мокрые, грязные, полуживые
Еле плетемся по топи без троп.
Всюду кипят пузыри грязевые,
Шагу шагнуть невозможно без строп.

Многие ладят к ногам мокроступы,
Кто по-пластунски по жиже ползет,
Кто-то использует сланями трупы,
Кто-то по спинам ползущих идет.

Люди в борьбе от борьбы обалдели —
Топчут друг друга, идут напролом.
Мы же свободы безумно хотели
И получили ее поделом.

Плача, шепчу им: вы все перемрете
В подлой грызне на зверином пути...
И признаю, увязая в болоте, —
Сил нет бороться и дальше идти.
Декабрь 1996 г.

        * * *
А что для жизни нам осталось?
Воспоминания одни,
Неутешительная старость
На все оставшиеся дни;

Ходить невольно на работу,
Когда привычка выше сил...
На днях, истратив жизни квоту,
Мой друг безвременно почил.

А завтра... еду на рыбалку
Рвать губы юрким окуням.
Вожди, затеяв перепалку,
И губы рвут, и души нам.

В глазах блестит тревога — хлеба,
А не загробный упокой:
Нам далеко земным до неба,
А до земли подать рукой.

И в эту долю временную,
Когда нас давит жадный плут,
Мы ждем покорно отходную
За наш нелегкий черный труд.

Дай бог, пожертвуют краюху,
Соленым сдобрив огурцом,
Да Русь — беззубую старуху
С убогим пепельным лицом.

А ведь сулили нам достаток
На перестроечной волне.
Но доживаем мы остаток
В чужой разграбленной стране.

Чу, погребально зазвучали
Дуэты молота с гвоздем...
Мы жизни с голода начали
И в гроб голодными сойдем.
Декабрь 1996 г.

          * * *
        Сынам Отечества на память.

Мой отец сберег меня
От огня войны и муки,
Чтобы вечно в неге дня
Жили я и ты, и внуки…

Подивись — то поднял я,
Что с былой войны осталось —
И в ответ моя земля
Расцвела, как нам мечталось.

Ты ж, круша мою страну,
Нас в быту изводишь мором,
И клеймишь меня позором
За святую старину.

Ты убил отцов мечту,
А меня пустил под молох —
И несешься, словно олух,
С диким воем в пустоту.

И не видишь сам конца
Этих выдуманных гонок,
Где подспорье — ложь с пеленок
До могильного венца.

Оглянись — то сделал ты,
Что нам властные кликуши,
Подло вытравив мечты,
Неусыпно травят души.

То, сынок, твои дела —
Что у власти все готово,
Как взнуздать нам удила
И на память, и на слово.

Верь, не верь, а на века
Ты увяз в быту зловонном,
А взбрыкнешь — тебе бока
Будут крепко мять ОМОНом.

Пожинай свои плоды
И не ной, что несъедобны,
Но доступны и свободны
Соком боли и нужды.
1996 г.

        * * *
          Читая женские романы
          И детективы в том числе...

Непонятно — зачем эти книжки,
Если баба сама без ума?
Поддержать гонораром штанишки,
Наполняя тоскою тома?

На беду, знать, советское время
Их ликбезом учило писать —
Вот и учат безумное племя,
Соску нового зелья сосать.

Всюду ломятся книжные лавки
От поэм графоманок — бабья,
Повышая от ставки до ставки
Имидж славы превыше себя.

Без ума, без особой задумки
Вяжут пряжу корявых словес,
Чтоб глотали их бред недоумки,
Поддаваясь под их интерес.

Упаси от упрека нас, Боже,
Что умы уготовил на слом, —
Но, похоже, нам стала дороже
Беллетристика слабых умом!

Неужели мы стали слепыми
И умом не умеем судить,
Что легко словесами пустыми
Нас сирены смогли усладить?

Не понять — за какие коврижки
Персонажи идут умирать,
И зачем эти постные книжки
Да и вкупе та бабская рать!
1996 г.

        * * *
Который день лупцует дождь
Под холодину адскую.
Пора зимы, а не поймешь
Погоду ленинградскую:

Ноябрь стряхнул давным-давно
Листочки календарные,
А тут потешное кино:
Причуды планетарные —

Все тоньше новый календарь,
А дол в зеленой озими,
И вест безудержный бунтарь
Не утихает с осени;

В реке вода за берега
Бежит струями темными:
Вот-вот и сенные стога
Из поймы смоет волнами,

И почки — надо же! — чуток
Набухли не ко времени…
Все оглядел бы, но продрог:
Знобит от пят до темени.

        * * *
Мне хула, как похвала, —
Временная спутница:
Смерть решит мои дела —
И хула забудется.

Похвала же, как халва,
Для утробной сладости:
Улетучатся слова —
И не станет радости.

Похвала, хула — молва
Для житейской жадности,
Чтоб кружилась голова,
Пьяная от важности.
1996 г.

    Часть вторая

         Стон

Народ не мыслящий без шор —
Неразрешимый русский казус:
Сверни с пути на малый градус,
Как окунет в мирской позор;
И сразу тысячи найдутся
За боль и стон изгоя пнуть,
Пока слюной не задохнутся,
Сопроводив в последний путь;
А следом, слезно упокоя,
С продажной властью в унисон
Канонизируют изгоя,
Приняв молитвой боль и стон.

         * * *
Завод зачах и — тишина,
Дички собаки да охрана
Опухла с ночи ото сна,
И я, идущий к цеху рано.

Слегка котельная дымит,
Машины ломаные в парке.
И на тепло, на свет лимит
Цехам, как мертвому припарки.

Людей бывало здесь полно,
Но вот оставлена лишь квота,
И тем, похоже, суждено
Торить дорожку за ворота.

Похоже, он уже мертвец,
И проку нет в анестезии...
Такой безрадостный конец
Власть уготовила России.
Март 1997 г.

           * * *
Видать, не все еще промотано,
А есть в стране моей что красть,
И на земле не все заметано,
Коль нагло прут они во власть.

Как крысы лезут в наводнение
(Гайдар, Шумейко и Чубайс)
Наверх моей страны строение,
Хоть их сбивали, и не раз.

А следом лезут воры ловкие
Под их зловещее крыло
И на экраны Березовские
Суют поганое мурло.

Но сводят их дорожки узкие
На воровстве, сбивая лбы, —
И трудовые люди русские
Живут под ними, как рабы.

Сроднив законом власть и мафию,
А нас зажав в свои тиски,
Легко России географию
Рвут на удельные куски.
249
Ни дать, ни взять пираты-вороги,
Легко пустили нас под нож.
Да и с чего бы мы им дороги,
Когда цена нам скопом грош?!

Мы жили-были жизнью лучшею,
Но разбрелись по хуторам,
Перепродав себя по случаю
Демократическим ворам.

И пожинаем, что посеяли —
Нужду, безвластие и кровь.
О Боже, что же мы затеяли,
Отдав им скипетр власти вновь?!
Март 1997 г.

   Робкая десятка

Опять один из десяти,
А остальные промолчали.
Похоже, этим девяти
Привычкой стали их печали.

Да нет, келейно поворчат,
А выйдут на люди — и немы,
Хоть долю рабскую влачат,
Молча в аду любой системы.

Да я и сам не лучше их,
Когда борьба дошла до дела:
Как ни кичился за двоих,
Простил виновных мягкотело.

Едва прошел о буче слух,
Как вмиг отцы моих стенаний
Сломили мой славянский дух
Извечной ложью обещаний.

А я, пристыженный, молчу,
Заполнив робкую десятку,
И, ожидая, жизнь влачу,
Упрятав боль в свою тетрадку.
Апрель 1997 г.

         * * *
— Разве это было лето? —
Денно холод да дожди.
Может, жарко будет где-то,
А у нас уже не жди.

Разве это чувство было? —
Только кругом голова.
Раньше, помню, ты любила,
А теперь — одни слова.

Где же ниточка ответа? —
Размышляю вновь и вновь...
Неужели холод лета
Остудил твою любовь?

— Да, такое вышло лето —
Нощно думы да тоска.
Может, все прошло бы это,
Да надежды нет пока.

Я тепло твое хранила
В сердце бережно всегда...
Но уехал — и остыла,
Как без солнышка вода.

Ну а что тому причина,
Зря, прошу, не пустословь.
То не лето, а кручина
Остудила мне любовь.
Апрель 1997 г.

        * * *
На шестом десятке лет
Я говорю без канители:
Альтернативы жизни нет
Без милой женщины в постели;

Вращаясь в жизненном кругу,
На миг, на час и на недели
Я понимаю — не могу
Без нежной женщины в постели.

«Тебя бы, фат, — корит жена, —
Прижать, чтоб косточки хрустели!»
А я шепчу: беда одна —
Без пылкой женщины в постели.

Средь буреломов, сотни гроз,
В болотной, приторной купели
Я непременно бы замерз
Без дум о женщине в постели.

Взглянул назад — и там ответ
В моей душе и бренном теле:
Сошелся клином белый свет
На дивной женщине в постели.

Переворочав уйму дел,
Творю во славу на пределе.
Но, что б ни делал, я хотел
Родную женщину в постели.

И как себя ни помню я
До оных дней от колыбели
Цвела блаженно плоть моя
От сладкой женщины в постели.

Вот-вот и смерть подкосит с ног
Под гомон близких и метели —
И отдалюсь на вечный срок
От дум о женщине в постели.

Отжил, отмучился от снов,
Не доходя до райской цели…
Но чту судьбу, что знал любовь
Желанной женщины в постели.
1997 г.

       * * *
С букетиком купальницы,
Вся радостью горя,
Идет и улыбается
Любви моей заря.

Прекрасная и стройная,
Былиночка собой,
Душевна и спокойная,
Со светлою судьбой.

Пришла, как жаром дунула
От взгляда своего,
И — словно сердце вынула
И обожгла его.

Ушла — как сон растаяла,
Спеша в немую даль.
И мне на дни оставила
Тревогу и печаль.
1997 г.

       Пасха

Какой потешный маскарад
Попы затеяли в честь Пасхи,
Не пожалев на свой наряд
Шитья богатого и краски.

Когорта дряхлых стариков,
Живя молитвой на халяву,
Дурачит русских дураков
Хамью кремлевскому на славу.

Они и в храме на виду,
А не с толпой, что за порогом.
Не потому ли, что в ладу
И с Сатаной, и с вещим Богом.

И здесь кремлевские столпы,
Как за стеной, в кольце охраны.
Им слуги — Боги и попы,
А мы — рабочие бараны.

Слезоточивые глаза
На нас глядят с телеэкрана.
И у меня плывет слеза,
Смочив щеку и сердце раня.

Куда ни глянешь — мир и лад
Попов, толпы и толстосумов.
Какой коварный маскарад
Умильных масок и костюмов.
27 апреля 1997 г.

        * * *
«Ты, беда, моя беда,
Не ходи ты никуда.
Оставайся ты со мной:
Видишь — я совсем больной.
Что тебе за кем-то гнаться,
Если все тебя боятся.
Слушай, милая, уймись,
Да со мною породнись:
Вместе мирно поживем,
Да в могилку отойдем».

Отвечает мне беда:
«Я не травка-лебеда:
Что, признаюсь не грозя,
С корнем выдернуть нельзя.
И с тобою здесь лежать —
Только времечко терять:
Что ты мне больной и вялый,
Весь разбитый и усталый.
Ты и так — на то похож —
Без моих услуг умрешь.
Ну а мне нельзя пока
Зря отлеживать бока:
Сам ведь знаешь, что сражаться —
Крепкой силой заряжаться».

И с последними словами
Затрясла легко крылами...
Но, пока мне речь вела
Про совместные дела,
Я себе на ус крутил
И за хвост ее схватил.
Диву дался бы любой,
Как жестоко длился бой.
Но в конце она была
Без хвоста и без крыла.

С той поры моя беда,
Как раба, со мной всегда.
Я же в смертной битве с ней
Стал мудрее и сильней.
Май 1997 г.

         * * *
От слова, от песни, от хлеба
До смертного дня откажусь
За краешек чистого неба,
Моя ненаглядная Русь.

Свинцово-холодные тучи
Закрыли твои небеса
И частые черные путчи
Затмили умы и глаза.

От Белого моря до Дона,
От сонной Невы до Курил
Нас ветер молитвы и стона
На долгие дни усмирил.

И тянется нудное время
Претензий былых и угроз,
Вживляя в российское племя
Печаль и душевный склероз.

А хочется чистого неба
И солнца, согревшего Русь.
А слова, и песни, и хлеба
Под солнечным небом дождусь.
Июнь 1997 г.

     * * *
Если скоро доктора
Так распорядятся,
Что настанет мне пора
С вами распрощаться,

Не скорбите обо мне,
Долго вспоминая, —
Надо думать, что вполне
Жизнь испил до дна я.

Я любил и был любим
Радостно и горько,
И примером был другим
В этой жизни бойкой.

Наше счастье в том ли есть —
Жить как можно дольше?!
Я всегда считал за честь
Сделать дела больше.

За добро платил добром,
А за дело — делом,
И за подлость — поделом! —
Мстил в порыве смелом.

Как детей, я вас любил
Горестно и страстно,
И, как надо, с вами жил —
Видит Бог — согласно.

Жизнь в достатке — не пустяк:
Жил о том мечтая,
Но превыше всяких благ
Родина святая.

Очень я ее любил,
А за что — не знаю.
Столько думал, пережил —
Вам не пожелаю.

И теперь ее судьба —
Корень нашей доли,
Объяснимо нелюба
До сердечной боли.

Отчего меня она
Вяжет крепкой вязью?
Наша жизнь наводнена
Непролазной грязью.

Мы сводили счеты с ней:
Шла на силу сила...
Но она была сильней —
И меня сразила.

Так что чтите, не дивясь,
Вся семья родная,
Ведь беды и счастья страсть
Всю испил до дна я.
Июнь 1997 г.

        * * *
Сто двадцать лет сегодня деду
И шестьдесят, когда исчез,
А по его живому следу
Давно шумит сибирский лес.

Отцовской памятью я помню,
Как выгоняли на большак
И, словно скот, вели на бойню,
Сгоняя в сталинский ГУЛАГ.

Затем отца кровь рдела ало
Среди безжизненных снегов.
Недаром я свое начало
Веду от Кольских берегов.

О, сколько горьких слез пролито,
И сколько с жадностью хмельной
Костей усопших перемыто
Демократической волной!

Какая власть — такие нравы,
И не дано нам их судить:
Тогда — свели мужей державы,
Теперь — детей не народить.

И удивительная штука —
И мне, как деду, шестьдесят,
И мне, как в бытность деду, внука
Не провожать уже в детсад.

И так нас россов подкосили,
Сумев свободою дожать,
Что стали женщины России
Бояться нам детей рожать.

И, строго следуя примеру,
Иного времени маньяк
Создал и мне, пенсионеру,
И внуку ельцинский ГУЛАГ.

А если б вы меня спросили
Яснее боль обосновать,
Отвечу: стали на России
И не рожденных убивать.
Июнь 1997 г.

         * * *
Что хомут, что крест нательный
Свиты крепко меж собой,
И от люльки колыбельной
Нам носить дано судьбой.

Их роднит людская шея,
Послушание и труд,
Да церковный ворожея,
Восхвалявший божий кнут.

Нам даны лишь постулаты —
Не убей, не укради
И господские палаты
С миром мимо обходи.

Пусть они себе воруют,
Щедро сеют мор и смерть
И, как благо, нам даруют
Безутешный труд под плеть.

Им грехи простит Всевышний
За подачки напоказ,
Отобрав наш грош нелишний,
Вдалеке от божьих глаз.

Нам же властью беспредельной
Шеи низко гнут и гнут,
Чтоб напялить крест нательный
И легко запрячь в хомут.
Июнь 1997 г.

         * * *
Пахнет севером морошка,
Ранним детством, как вдохну...
Наберу еще немножко
Да от детства отдохну.

Кто сказал, что мы не жили,
А крутила нас беда?!
Как любили, так дружили —
Вам не снилось никогда.

Вспоминаю ясно лето
Нашей жизни и страны.
Вам на то наложат вето
Власть и воры паханы.

Перед вами нас ославят,
Чтоб легко разъединить,
И надолго крест поставят
На связующую нить.

А какое было время
Дела, веры и мечты!
А не то, что ваше бремя
Беспардонной суеты.

Что мы строили годами,
Вы разрушили дотла,
И сметает вместе с нами
Ваша новая метла.

Ох! и топкое болото
От дождей последних лет.
Чу, кричит за лесом кто-то!
Может, выйдет, может — нет.

А дурманная морошка
Жизнью пахнет, как вдохну...
Подышу еще немножко
Да от жизни отдохну.
1997 г.

    А судьи кто?

Презренный и голый
стою перед Богом.
Защита — мой ангел,
свидетель — страна.
Меня обвиняет
греховно во многом
Надменно и зло
прокурор Сатана.

Судебный служитель,
читая надменно,
Истцов иностранных
и наших истцов,
А также присяжных
назвал поименно —
Один к одному
уголовных дельцов.

И справа и слева
большая охрана
Мне лишних движений
принять не дает.
И в каждом проходе
по два истукана
За дверью глухой,
отделившей народ.

И девять, и сорок
давно пролетели,
А делу, похоже,
не видно конца.
Я смертно устал
от такой канители,
Но судьи стараются
в поте лица.

А судят за то,
что я следовал вере,
Навек отвергающей
голод и гнет.
И каждый свидетель
(народ-добродетель)
В чем дело не знает,
но гневно клянет.

От нас несвободных
свободная пресса
Заводит за дверью
помпезный фурор —
И льет свои речи
безмерно с процесса
Не Бог, не защита,
а лишь прокурор.

Меня обличая,
копает былое
И лишь мертвечину
суду подает,
И злобно винит,
как отрепье гнилое,
В лице моем грешном
российский народ.

За жажду отмщенья,
за боль вековую,
На теле их предков
оставивший след,
За нашу нетленную
память живую
О радужном времени
в семьдесят лет.

Защита — мой ангел
молчит виновато
И Боже, спаситель,
молчит ей в ответ,
А мой обвинитель
тома компромата
Под ахи присяжных
выносит на свет.

По крохам из прошлого
он собирает
Зловонную грязь,
загребая со дна...
И я понимаю:
не Бог нас карает,
А ловкий масон,
привозной Сатана.

Да я и при жизни
не грезил о многом.
И здесь, в преисподней,
мне нечего ждать.
Презренный и голый
стою перед Богом,
Смиренную душу
готовя страдать.
Август 1997 г.

      * * *
Иванов Иван Иваныч,
Откровенно говоря,
Запирая двери на ночь,
Богу молится не зря.

Он, как я, рабочий парень —
Если есть они теперь?! —
И за пазухою камень
Он не держит — верь, не верь.

Он, как я, худой, но крепкий;
По годам — за шестьдесят.
Как Ильич, он ходит в кепке
И немного лысоват.

У него жена и дети,
Но семейно не живет.
В меру пьет, как все на свете,
А по-русски — мало пьет.

Раньше бегал комсомольцем:
Церкви рушил, веру клял.
А прозрев, стал богомольцем —
Чтит все то, что обелял.

Он бывал и раньше хватом —
Лез в партийные за грош,
А теперь, став демократом,
За Бориску схватит нож.

Одурманенный угаром
Перестроечных времен,
Раскулачен был Гайдаром
И Чубайсом обеднен.

Но не знает он позора
И за то своей вины,
Что поставил к власти вора,
Гордой некогда страны,

Что, как пес, стерег когда-то
Куражи партийных бонз,
А сейчас корит предвзято
Несуразность наших грез.

Гнут его — и он звереет,
Но, как прежде, не на тех.
Прошлой памятью болеет,
Замолить пытаясь грех.

Оттого больная злоба,
И плебеем лебезит...
На него смотрите в оба:
Взяв винтовку — штык вонзит.

Вот такой Иван Иваныч,
Самый русский человек,
Молит Бога днем и на ночь,
Промотав двадцатый век.
Сентябрь 1997 г.

       * * *
Можно долго ворожить
О правительстве, о Думе,
Пенсионной нищей сумме
И о том, как плохо жить.

Можно гордо угождать,
Приглуша свои печали,
И, что свыше обещали,
Год за годом рабски ждать.

Можно преданно терпеть,
Как указано, в надежде
И правителю невежде
В унисон всем людом петь.

Можно вылезти вперед
Из плебейской упаковки
И свои подать веревки
Палачу на эшафот.

Можно петлю самому
Напоказ надеть прилюдно
Или так же безрассудно
Спьяна дома одному.

Можно смыть позор вины
У могильного колодца...
Невозможно лишь бороться
Против сгорбленной страны.
Октябрь 1997 г.

        * * *
А я опять хмельней вина —
И потому прошу вас: тише!
Мне нипочем сам Сатана
И те, что чином нас повыше.

Им что до нас: живут себе —
Крадут, творят любую гадость.
А мне в безвыходной судьбе
Одно вино — благая радость.

Какой там к черту вещий Бог —
Моей больной души спаситель,
Когда мой каждый малый вдох
Опять дозирует правитель.

Он нашу веру отменил,
Затем скостил у нас зарплату...
Да что там нас — страну пленил
И уподобился Пилату.

Его указ — мне не указ,
Где в каждой фразе блажь больная.
Его главы во много раз
Мудрей моя башка хмельная.
Дай бог, протянем квоту лет —
И поглотит нас в бездну Лета,
Его, окрасив в черный цвет
На фоне лучика поэта.
Так выпьем, милые друзья,
Пока бытуем с интересом,
Чтоб ваша новая стезя
Не шла отныне за балбесом!
Октябрь 1997 г.
* * *
Листопад — багряный дождь
Обагрил листвою травы.
Остальное — тлен и ложь
От бесславия до славы.

Вечно только лишь трава
Да небесное движенье.
А мои о том слова
Лишь ума воображенье.

Загуляв на квоту дней,
Я бреду хмельно, как лава.
И бесславье тоже слава,
Только дольше и больней.

Чтоб совсем не утонуть,
Бросить что ли разом пьянку?
И решаю спозаранку
Завязать хмельную суть.

Но мудро одно лишь утро,
А у дня — нема ума.
И захватывает мудро
Вновь хмельная кутерьма.

Да и что мне прихоть славы:
Не далась — и не жалей,
Если пьяные забавы
И доступней, и милей.

Жизнь одна и быстротечна:
Днем — короче, днем — длинней.
Ну а слава бессердечна,
Что живет до смертных дней.

А затем ее услады
Будут тешить, но других.
Ах, какие листопады!
Только стало не до них.
Октябрь 1997 г.

        * * *
Миг от вечности наше житье,
А кому и того лишь частица.
Хрупко нашего тела литье:
Грубо тронь — и оно разлетится.

Незначительны наши слова:
Больше все для пустого искусства.
Разлетись моя вдрызг голова,
Но не ценим мы добрые чувства.

Хоть ты жги нас огнем и мечом
Искромсай наше тело на раны,
Все нам стало теперь нипочем:
До того мы душою поганы.

Кровь из носа, а надо пожить,
Отдаваясь угару забавы,
И как можно подольше продлить
Миг пустой и сомнительной славы.

Нашу жизнь мы пустили в обман,
Хоть словами полны возраженья.
Ценим крепко набитый карман
И плюем на чужие презренья.

Доверительно глядя в глаза,
Жмем товарищу вялую руку,
Понимая, что верить нельзя
Даже самому близкому другу.

Мы в своих измельчали делах:
Труд не жаждем ни думой, ни телом,
Утопая в панический страх
Перед новым неведомым делом.

Уступать мы другим не хотим —
Так мы стали друг другу далеки.
До обидного люд нелюдим
И до боли постыдно жестокий.

Не по нраву душе доброта.
Да и нежность за крепким заслоном.
И надежно — видать, неспроста —
Взята честь под опалу законом.

Кто мы есть и куда мы спешим,
Всем известно: пустая затея,
Потому как попутно грешим,
Ни себя, ни других не жалея.

А не лучше ли, сбавив порыв,
В корень жизни умом углубиться
И, себя для других приоткрыв,
Над людскою судьбой не глумиться.
Октябрь 1997 г.

          * * *
А мы, похоже, думать начали,
Хлебнув беды и обнищав,
Когда нас нагло одурачили,
Благую жизнь пообещав.

Но мигом канули в апатию,
Уйдя кто к Богу, кто в себя,
Открыто кроя демократию,
Ее свободу не любя.

И снова держим боль сердечную
У кроткой доли взаперти,
Пока вожди суму заплечную
Нам не сподобят на пути.

Тогда отрядим волю норову,
Ломая все и вся подряд,
И тут же схватимся за голову,
Когда отрезан путь назад.

И снова верим обещанию,
Боготворя любую власть,
И, покоряясь обнищанию,
Себя по-русски валим в грязь.

А нас дурачат, как дурачили,
Держа от воли в стороне.
Зато свободно думать начали,
Как выжить в нищенской стране.
Декабрь 1997 г.

        * * *
Вот такой же дождь осенний,
Залетев из дальних мест,
Окропит приют последний
И над ним еловый крест.

Холм осядет под дождями,
Упадет подгнивший крест
И никто его с годами
Не найдет уже окрест.

Время холм затянет дерном,
Наползет сосновый лес
И сосна смолистым корнем
Мой скелет повяжет весь.

Мглисто лягут мхи и травы
На сыром лесистом дне,
И ни памяти, ни славы
Не услышать обо мне,

Словно я на свете белом
Раньше не жил никогда.
Дождь один лишь между делом
Завернет не раз туда.
Ноябрь 1997 г.

         * * *
Моя бессонница — река
Неукротимых вдохновений
И неуемная строка
Воображений и сомнений.

В бездонном омуте ее
Среди немыслимых течений
Ищу пристанище свое
В потоке ярких изречений.

Моя бессонница — игра
Без правил и без арбитража,
Без перерыва до утра
От неосмысленного ража.

В ее безумном вихре грез
До измождения и пота
На грани хохота и слез
Летят мячи в одни ворота.

Моя бессонница — беда
Работой загнанного тела,
Когда сосет его нуда
Напрасно сделанного дела;

Когда больная голова
С похмелья глуше барабана,
Рождает бранные слова
Печальной песни и обмана.
Январь 1998 г.

         * * *
Нас хоть режь, а дай поверить
И безмерно пострадать.
Нашу веру не измерить
И беду не обуздать.

Знать, удел — нужда и вера,
А за верой вновь нужда,
И как стимул для примера
Дикий Запад, господа.

Но зато нас обрядили
Поголовно в господа,
Чтобы равными ходили
Олигарх и раб труда.

И теперь — пока, похоже —
Сам себе я властелин.
Но озноб берет по коже,
Что я — раб и господин.

А удел такой господский
На России, господа, —
Были мы народ нескотский
И без веры никуда,

Но с годами подустали
Веры сдерживать струну.
А без веры промотали
И свободу, и страну.

И живем себе без веры,
Не умея что-то ждать,
Хоть беды у нас без меры,
Но силенок нет взнуздать.
Январь 1998 г.

       * * *
Убегал от нас еврей
И один, и в куче...
И чем больше и быстрей,
Нам бы стало лучше.

Их в России пруд пруди,
Лысых и кудлатых,
Но не тронь их, не суди
Злых и вороватых.

Теле.., банки потряси —
Сплошь одни евреи,
Словно русских на Руси
Извели злодеи.

Что ни злачные места:
Там он, как проказа.
Бьются с ними неспроста
Люди из Кавказа.

Что судить?! Такой народ —
Тише, но хитрее.
Как в стране переворот,
Тут как тут евреи...

Чу, идет большой дележ!
Грабь, хватай быстрее.
И опять еврей в грабеж
Сам себя хитрее.

Ну и ловок русский жид
В сионистском стиле.
Так что скоро будем жить
В гранде Израиле.
Январь 1998 г.

        * * *
Не плачь, душа моя, не плачь
И заглуши обиду силой.
Минует срок — и мой палач
Закончит жизнь свою могилой.

Цивильный нынешний палач
И охраняем он от люда.
По состоянию — богач,
А по душе своей — иуда.

В руках нет петли и меча,
А в позе — бывшего фасона.
И он не бьет меня сплеча,
А душит милостью закона.

Его не встретишь на суде,
На лобном месте не увидишь.
В своей тусуется среде,
Склоняя русского на идиш.

Он не убил — схватил меня
Еще в былом нелегким бытом
И, к демократии клоня,
Легко прижал своим копытом.

Какая грусть, какая боль
Души, трепещущей в капкане.
Безгласен я, палач — король
Речами слуг в телеэкране.

Живу, пощады не моля,
Копя обиду день за днями,
Что вновь отобрана земля
С тысячелетними корнями.

А без нее мне денный свет
Сплошными кажется ночами...
Но все, чем жив во мне поэт,
Все ж не убито палачами.

И этот теплый уголек,
Сумев в глуби моей остаться,
Вселяет веры огонек —
Еще надеяться и драться,
Чтоб обескровить палача,

Отдав потомкам на потраву,
И вновь под знамя Ильича
Вернуть великую Державу.
Февраль 1998 г.

        * * *
Смотрю и думаю о том,
Как мне ответить на вопросы —
Здесь вроде русские кругом,
А все смуглы и горбоносы;

Здесь каждый третий лысоват,
А пятый — с черной бородою:
Кто по-грузински хамоват,
А кто с еврейской бледнотою.

Но близок час, когда абрек
С евреем двинутся в глубинку —
И будет русский человек
Иметь еврейскую горбинку.

Хвалю Отечество свое
За сердоболие такое,
Но наваждение мое
Не оставляет ум в покое:

Передо мной Святая Русь,
А я даюсь такому диву —
Не то в Тбилиси нахожусь,
Не то иду по Тель-Авиву.
Март 1998 г.

       * * *
          "Успокойся, стар уже!"
                Жена
Не сказал бы, что я старый,
Хоть шестидесяти лет.
И пока ядреный малый,
Козням времени в ответ.

Ни сединки в шевелюре
Не отыщешь днем с огнем.
Ту же иноходь в аллюре
Сохранил в житье моем.

Ну и что, что есть морщины —
Из нелегкой жизни весть?!
Но, что надо для мужчины,
Все в комплекте полном есть.

Знаю, вызову улыбку
И прошу за то простить,
Что не в силах бабью юбку
Мимо взгляда пропустить.

Что рядить — в любой работе
Сохранил былую прыть:
И теперь, при новом гнете,
Умудряюсь делом жить.

А меня любовью тронешь —
Не отстану в платеже...
Ты же мне одно долдонишь:
«Успокойся, стар уже!»
Март 1998 г.

         * * *
Русалка в озере купалась,
А я сидел на берегу.
Она дразнилась и смеялась,
Что я с ней плавать не могу.

Она плескалась и ныряла,
Взмывала вверх из глубины.
И чешуя ее блистала
Небесным бисером луны.

Она то ближе подплывала,
То удалялась от меня,
И неотступно зазывала
Вся в брызгах лунного огня.

А я сидел, любуясь дивом,
И знал, что если подчинюсь
Ее настойчивым призывам,
То тут же горестно проснусь.
Январь 1998 г

       Богема

Вернемся к памятным годам,
Когда была иной система
И о тебе твоя богема
Во славу гимны пела нам.

Ты помнишь, как сама ее
Растила, холила и чтила;
А нас она уже учила
Любить Отечество свое.

Но ты наивною была,
Что так богеме доверяла:
Она пронырливою стала —
И вскоре душу продала.

Что ей народ и боль страны,
Когда служить удобней вору
И поддаваться уговору
За мзду кремлевской Сатаны.

О, нелегко, моя страна,
Тебе поверить в перемену,
Когда за подлость и измену
Дают богеме ордена.

Шикует подлая душа,
Купаясь в славе и богатстве,
Забыв о нашем кровном братстве —
И тем навек себя глуша.

Как встарь, намять бы ей бока,
Чтоб не лизалась с президентом,
Пустившим, пользуясь моментом,
Отчизну нашу с молотка.
Март 1998 г.

         Маме

Некому поплакать обо мне.
Некому поплакаться о боли.
Я живу один в чужой стране
Маленьким росточком в диком поле.


Над твоей могилой в этот раз
Я шепчу тебе: «Моя родная,
Снова поменялась власть у нас
И страна не та, и жизнь иная;

Поздняя холодная весна
Гонит к нам балтийские пассаты;
Тихая гражданская война,
И привычно долго нет зарплаты;

Выпорхнув из нашей черни, знать
Подло нас отбросила в изгои,
И одно осталось — сохранять
Ласковую память о застое;

Снова не понять, по чьей вине
Стали подневольными при воле».
Некому поплакать обо мне.
Некому поплакаться о боли.
Март 1998 г.

        * * *
Хорошо в деревне нашей:
Все доступно и сполна —
Городских милашки краше,
И дородней, как одна.

Изберешь одну голубку
И на ночку в камыши.
Заголишь проворно юбку —
И... работай от души.

Для любого привереды
До рассвета вся твоя:
Хоть целуй, веди беседы
Под рулады соловья;

Хоть любуйся чудным летом;
Хоть на теплых сиськах спи...
Но опять, перед рассветом,
Как ни сыт, а не сглупи.

От такой любви безумной
Впору сытно отдыхать.
Но спеши порой лазурной
Потно во поле пахать.

Тут простор тебе безмерный:
Знай — работай и пылись...
А на ночку — к благоверной
Или замертво вались.

Выбор твой — идти с милашей,
Или сытно отдыхать…
Хорошо в деревне нашей,
Если б в поле не пахать!
Май 1998 г.

     * * *
Галочий грай
С детских времен —
Солнечный рай
В сердце моем —

В дальнем былом
В росном лугу
Я босиком
К речке бегу,

Где над рекой
Ветхий сарай,
А над стрехой
Галочий грай.

Там я, таясь
В травах густых,
Слушал не раз
Музыку их.

Было — тоской
Как ни гнетет,
Словно рукой
Боль отведет.

В солнечном дне
По-над окном
Слышится мне
Сказ о былом.

И, как в былом,
Галочий грай
В сердце моем —
Сказочный рай.
Май 1998 г.

* * *
Оправдаю любую вину,
Стану Богу без веры молиться...
Но что мы промотали страну,
Не могу оправдать и смириться.

Нам под силу любая беда,
А не можем осилить химеры —
То, что вышла шпана в господа
И ворует — нет, грабит!— без меры.

Просто кругом идет голова:
Тронь за плечи — и ставь на карачки,
Потому как клюем на слова,
Ожидая не дела — подачки.

Что за вирус привили в мозги,
Что покорно встаем на колени
И плетемся, не видя ни зги,
Разлагаясь в безверье и лени?

Где ж ты, некогда гордый народ,
Растерял и растлил дух идеи?
Повязали и гласностью рот
Нам заткнули для чуждой затеи.

Чтобы разум навеки затмить,
Будут нас, обирая не в меру,
Мертвечиной поповской кормить,
Выдавая химеру за веру.

И бесследно утопят в быту
Все, о чем мы мечтали веками,
Чтоб забыли мы Родину ту,
Что творили своими руками.

Над судьбою гадать не берусь,
Подобая пустой ворожее:
Четко вижу поповскую Русь
С хомутом непосильным на шее.

У варягов болит голова —
Не оставить Россию в покое...
Мне бы вырвать язык за слова,
Упредившего горе такое.
Июнь 1998 г.

         * * *
Его толкают — он встает,
Куда проворней обезьянки;
Десятки раз — не устает
Вставать подобно ваньке-встаньке.

Ему в глаза, хоть... — все роса;
Плюют в лицо — не знает срама;
А наша горькая слеза
Куда целительней бальзама
.
И нет сомнений — демон зла
Тепло в душе его гнездится:
Такого хитрого козла
Могла лишь выкормить волчица.

И не понять ему вины
За свой кураж перед народом.
Живя в фаворе Сатаны,
Наглеет в кознях год за годом.

Патрона точное клише
Не отличить, как ни старайся.
Куда там вещему Фуше
Душонкой подлой до Чубайса.
Июль 1998 г.

          * * *
Так хочется в глаза твои взглянуть
И глубиною взгляда любоваться,
А самому в том взгляде утонуть,
Да так, чтобы спастись и не пытаться.

Так хочется к губам твоим припасть
И навсегда в одно дыханье слиться,
И пить их негу ласковую всласть,
До упоенья пить — и не напиться.

Так хочется поддаться чувству рук,
Почувствовав твое прикосновенье,
И мой к тебе сердечный перестук
Настроить в упоительное пенье.

Так хочется тебя душой объять,
Твоим ответом вволю упиваться,
И всю тебя до тонкости понять,
Принять душой и вечно наслаждаться.
Октябрь 1989 г.

         * * *
             Бориске Е.

Я, угадав твое тщеславие,
Предвидел время, что грядет.
И вот пришло твое бесславие
За обворованный народ.

И не рыщи ты оправдания
В пылу величественных грез:
Одно несешь ты нам — страдания,
Нужду и горечь новых слез.

Живя с партийными гурманами,
Ты и тогда внушал: «Склонись!..»
И вновь, побором и обманами
За горло держишь нашу жизнь.

Смотри — опять Россия корчится,
Спадая в рыночную слизь,
Что мне тебя окликнуть хочется:
Имей же совесть — отрекись!

Уйди, оставив пререкания,
Глупец и немощный старик,
Стерев из памяти стенания
И с наших глаз свой подлый лик.
Сентябрь 1998 г.

        * * *
Договорю и замолчу:
Сегодня суть вульгарней шутки,
А пустословить не хочу,
Когда тоска в пустом желудке.

Сегодня прав, кто за спиной
В былом меня толкал трудиться,
А нынче злобною слюной
Брюзжит о прошлом — не укрыться.

Но что бесславить быт былой,
Когда теперь постней житуха,
Где тот хозяин и герой,
Кто пожирает больше брюха;

Когда по спинам этот хам
При жизни входит в кущи рая,
Ссужая выкупы грехам,
На наши беды невзирая.

И не по делу тут слова
Пускать в бесплодные дебаты?!
Хватай быстрее автоматы
И защищай свои права.

И только так! — себе шепчу, —
Мы изведем из жизни лихо.
Договорю и замолчу,
Вновь увязая в быте тихо.
Сентябрь 1998 г.

         * * *
Кляп мне в глотку, чтоб молчать
И бедой не поперхнуться ….
Нам бы снова путь начать,
Так обратно не вернуться.

А теперь любой исход
К нашей глупости притрется.
Словно рыбина об лед,
Дурачок-народец бьется.

И достойна дурачка
Доля рабская, к примеру,
Так как принял с кондачка
Он хмельной обман за веру.

Как к липучке муха, лип
К слову сладкому — хозяин,
А теперь просить охрип
От Кремля и до окраин.

Гибнет, дохнет, словно тля,
Под господскими ногами.
И кишит его земля
Компрадорскими врагами.

Где ни станет — не его,
Что ни глянет — все отняли.
И вернет уже едва ли,
Кроме рабства своего.

Получил свое сполна —
Боль безвластья и поборы…
Это первая волна:
Впереди — вражда и моры.
Октябрь 1998 г.

        * * *
Куда ни ткнусь, один ответ —
Во всякий век своя фактура:
В былом давила нас цензура,
Теперь печатать денег нет.

«Ищите спонсора», — твердят
И закрывают мирно двери.
Такие ласковые звери
С невинной мордочкой котят.

Зовут политику игрой —
И не играют в эти игры.
Куском приваженные тигры,
За власть стоящие горой.

А как известно, испокон
У нас всегда полно молчащих,
Под чей молчок бьют говорящих,
И молчунов беря в полон.

Но где? когда? какой поэт
Сгорал за спонсоров богатых,
В нужде народной виноватых
От древних дней до наших бед?!

Но будь, что будет — я иду
На добровольческую пытку.
И натыкаюсь на калитку
С глухим забором на виду.

И снова брезжится ответ
Мне после длительной цезуры —
Такой заслон плотней цензуры,
Когда гроша в кармане нет.
Октябрь 1998 г.

      * * *
Опять подняла хай
Лихая рать жидова.
А нам хоть подыхай, —
Не хлеба и не слова.

И я опять дивлюсь
Игрою наших правил:
Не то Россия — Русь,
Не то она — Израиль.

Куда ни кину взгляд,
Жиды повсюду в «деле»;
Одни они вопят
На радио и теле…

Иван, смотри в экран,
Где вездесущий Зяма
Плюется на славян
С надменной харей хама.

Тупой дурак, но плут
И подлый, как Иуда,
Надел на нас хомут
И удила, паскуда.

Который раз в стране
Меняются идеи —
И вновь в хмельной войне
Дележ ведут евреи.
288
Иван, ты Русь проспал
Под злобный вой бесовский.
Отныне правит бал
Проныра Березовский.
Ноябрь 1998 г.

        * * *
         На помин Г. Старовойтовой.

Воронье накрыло Питер —
Гам на весь крещеный мир.
Ясно, что ни говорите,
Дала дуба их кумир.

Мирно спит в гробу Галина —
Мой судья и мой палач.
А преступная малина
Вкруг нее подняла плач.

Здесь преступники и воры,
Здесь дельцы и паханы,
Эмиссары на раздоры —
Цвет общины Сатаны.

Я смотрю в их злые лица,
Злые слушаю слова —
И шепчу: чему дивиться,
Что Россия такова;

Где повсюду правит злоба,
Где наветы и вранье.
Вот оно стоит у гроба —
Новой жизни воронье.

И беспочвенны дебаты
За понятие свое:
Ведь какие демократы,
Такова и суть ее.
6 ноября 1998 г.

      «Совок»

А я доволен, что «совок»
И нечего куражиться,
Что мне той жизни островок
Великим благом кажется.

А кто-то плюй и зубы скаль
С личиною уродины,
Демократический дикарь
Без чести и без Родины.

Ну, развалили вы субъект,
И спорить зря навязчиво.
Не злобой мерю интеллект,
А делом настоящего.

Кому позор, а для меня
Была судьбой особою,
Где с детства выпестован я
Любовью, а не злобою.

Мораль же ваша наяву
Пока идет от дьявола.
А я поставил во главу
Совковой жизни правила —

Не сотворил себе врага,
Не предал друга верного
И не был парой сапога
И даже соразмерного;

Не слыл юлой, не стану всласть
К врагу собачкой ластиться
И под любую вашу власть
По ходу разно краситься.

Кем был — таков и буду тем,
Каким родные выткали.
Не подставляю щеку всем —
На смерть борьба ли, шутка ли.

Приставь к затылку автомат —
Пойду: куда тут денешься,
Но пожалеешь сотню крат,
Коль не убьешь — поленишься.

Иным — возок, а мне хомут
Носить судьбой положено.
Но как иные не поймут?! —
Рабам роптать положено.

Живу делами рук свой век
По доброте и совести
Как неизвестный человек
И даже в нашей волости.

А если где-то упаду
В чужой иль отчей местности,
Я навсегда покой найду
В приюте неизвестности.

Хотя шепчу себе: а жаль
Печали жизнью сшитые,
Что все со мной земная шаль
Укроет пережитые.

Родился — выжил — пережил
Российский век положенный:
И грех карал, и сам грешил —
И вольный, и стреноженный.

А если вдруг не упаду
От бытовой случайности,
То обрету свою беду
В жаровне чрезвычайности.

Вошел во власть преступный клан
По воле рока вещего,
А я — их жертвенный баран
Для празднества зловещего.

Прижмут — и бросят в жар огня
Под бурные овации:
Ведь их закон мне — не броня,
А путы Декларации.

И жизнь, и смерть один исход —
Мирская боль и тление,
А мне желанный эпизод —
От муки избавление.

Но сколько б черных дней-ночей
Ни шел до дня заветного,
Переживу я палачей
И после часа смертного.

Но прежде чем от дел сгорю,
Осилив боль телесную,
Судьбе шепну: благодарю,
Что в пору жил чудесную.
Декабрь 1998 г.

       * * *
Говорят, у латыша
Денег нет, одна душа;
А у русского Ивана
Есть дыра на полкармана —
Значит, как у латыша,
За душою ни гроша.
За какие же шиши
Спорим мы и латыши?

Мы не спорим: как всегда,
Спорят наши господа,
Преднамеренно и всласть
Разжигая нашу страсть,
Потому как ни шиша
Нет у нас и латыша.
А известно: без гроша
Озлобляется душа.

Жду давно за годом год
И надолго лет вперед,
Как и русский, и латыш
Господам покажет шиш.
Декабрь 1998 г.

        * * *
Вы сами видите: рука
Пока не держит автомата.
Но оглянитесь на века —
Бывало, шли мы брат на брата.

Мое оружие — слова:
Дай срок — и выпалит зарядом,
Да ручка, словно булава,
И лист, как поле боя, — рядом,

Здесь нет в ночи моих друзей,
А враг пока не потревожит,
И вездесущий ротозей
Мне помешать уже не сможет.

Но я не вправе уповать,
Что мне к друзьям тропа закрыта,
Пока невидимая рать
Врагом моим еще не бита.

Хотя он здесь, вокруг меня,
В ночной купели копошится.
Но темнота — моя броня,
А он брони такой боится.

Он глух, он слеп — мой вражий зверь —
От беспредельного обжорства,
И потому в нем нет теперь
Того коварства и упорства.

А я, как раненый зверек,
Свою зализывая рану,
Строчу, точу за слогом слог,
Готовясь к новому тарану.

Звенит ночная тишина
Настороженностью немою.
И даже боль заглушена
Все той же тишью временною.

А завтра в утреннюю рань
Война труда и капитала.
У нас оружие — гортань,
У них — припасы арсенала.

Но знаю — это лишь пока,
Пока, зализывая рану,
Словами занята рука…
А впереди — судить не стану.
Январь 1999 г.

      * * *
О, милые старушки,
Опять несладко вам,
Что вы свои полушки
Несете в Божий храм.

Нелегкая дорога
С нуждой и делом в лад
Была у вас без Бога…
И с Богом без услад.

А вы идете к Богу
Печалить душу всласть,
Не зная, что дорогу
Вам вымостила власть.

Они, дельцы и хамы,
В один и тот же час
Вальяжно строят храмы
И жадно грабят вас.

И нечему дивиться,
Что вам — своим рабам
Они велят молиться
Не Богу, а попам.

Они в животной страсти
За спинами толпы
Извечно подлой власти
Покорные рабы.

Шагайте к храму в ногу
И там молитесь всласть…
Угодны вы не Богу,
А предержащим власть.

Они и нас готовы
Поддеть на рог судьбы,
Те, грешники Христовы, —
И власти, и попы.

Уже и мне полушки,
Твердят, отдать пора…
О, нищие старушки,
Бог — подлая игра.
5 января 1999 г.

       * * *
Заглянул я как-то раз
В глубину девичьих глаз —
И увидел в глубине,
Что тоска явилась мне.

Заглянул еще разок —
И услышал голосок
Из неведомой тиши:
«Я любовь твоей души!»

Заглянул я в третий раз —
И увидел, без прикрас,
Снова чудо из чудес —
Голубую сень небес.

С той поры на много лет
Мне без неба света нет!
И смотрю бессчетно раз
В глубину любимых глаз.
1999 г.

        * * *
Мы народ неприхотливый,
Что дадут — и тем горды;
На обиды терпеливый,
И не гнемся от нужды.

А коль нет во рту ни крошки,
Мы хватаем топоры
И за фунт гнилой картошки
В сече той богатыри.

Били мы татар-злодеев,
Немцев выгнали огнем
И ворующих евреев,
Час пробьет, со спин стряхнем.

Глянь в глаза — в мятежном блике
Жар степей увидишь ты,
Хоть в славянском нашем лике
Европейские черты.

Тайный смысл в таком уделе —
То ли благо, то ли рок, —
Что в душе и нашем теле
Слился Запад и Восток.

Между двух цивилизаций
С незапамятных времен
Русь одна из резерваций
Воли жаждущих племен.

Хоть у нас земли и воли
Хватит всем на сотни лет,
Потому на русском поле
От врагов отбоя нет.

Если каждый обернется
На Звезду и Божий Крест —
Многим недругам икнется,
Кто на нас с мечами лез.

Бьем мы каждого злодея,
Кто очистил наш карман.
Но и новая идея —
Обязательно обман.

Силой нас не одолели.
Мы отделали врагов.
А свои легко раздели,
Как набитых дураков.

Судят нас, что мы ленивы
И болезненно горды…
Просто мы неприхотливы
И плюем на их суды.

Дайте время нам собраться —
И посмотрим, чья возьмет.
Бесполезно с нами драться:
Уж таковский мы народ.
Январь 1999 г.

       * * *
А где вы видели еврея?! —
Жиды издревле на Руси,
Хоть, нас и предков не жалея,
Подушно Русь перетряси.

Куда ни ткнись — в христовом мире
Иуды правят бал одни:
В моей ухоженной квартире
На теле... радио — они;

Служа Израилю, побочно
КБ и злачные НИИ
Все оккупировали прочно
Своей диаспоре — они;

Пока нам головы дурили
Химерой рыночной одни,
Другие жадно Русь делили
Без нас, естественно, — они;

И в эту пору передела —
По сути Ироду сродни —
Без права, чести и предела
Нас грабят подлые — они;

Когда важней Любви и Веры
Стал хлеб насущный в наши дни,
Замки секретные на двери
К амбарам вешают — они.

И лезут змеи сионизма
В теплицы сердца и ума...
Куда опаснее фашизма
Для нас жидовская чума.
Февраль 1999 г.

   Кумирам «Кинотавра»

Кумиры празднества дают —
То бал, то презентацию,
Когда в России вор и плут
Вогнали в голод нацию.

Какие дамы, платья — шик:
То с жемчугом, то с золотом;
Что ни артист, кремень мужик —
Такого в кузню с молотом.

Какая радуга имен:
Не знал, не видел ранее,
Поправших суть былых времен,
Отдав нас на заклание.

Важны и чопорны они,
Обласканные славою —
Шуты, не знавшие вины
За грех перед Державою.

Здесь: он — тебе, а ты — ему
Под бурные овации
По шутовству, а не уму
Тасуют номинации.

Здесь сплошь родня — и не понять,
Кто от кого в зачатии:
И сын, и дочь, и пятый зять
В фаворе у симпатии.

И каждый званий, приза ждет,
Во славу биографии...
Паяцы, сдавшие народ
Под гнет кремлевской мафии.

Какой рассадник важных лиц
Промеж рядов табунится
Из модных франтов и тупиц,
Куда не суйся умница.

И водят гульбы до утра
Вдали от телезрителей.
Игра, безумная игра
В усладу покровителей.

Но не разыгрывают тут
Иные номинации —
Нужду, бесправие и труд
На шее русской нации.

И зовы к совести пусты
Делить судьбу с Державою.
Пируют в чумный день шуты,
Хмельные бренной славою.
Июнь 1999 г.

       * * *
Смотрю на губы женские,
В небесные глаза…
О, бабы деревенские, —
Былинная краса!

Ни барщина от древности,
Ни долгие века
Любви и вашей верности
Не тронули пока.

Отбросив все условности —
Женат ли, не женат,
Я все всегда в готовности
Отдать за этот взгляд:

За губы чистой нежности,
За полный неги стан,
За ласки до мятежности,
Где счастья океан;

За тягу восприятия
Душой к душе прильнуть
И за призыв в объятия
Нырнуть — и утонуть.

Смотрю на губы женские,
В глаза, на стан ее…
О, бабы деревенские, —
Страдание мое!
1999 г.

       * * *
Мы идем по луговине,
Шепчем нежные слова…
Над зарею небо сине,
Стелет бархатом трава.

Вот заветная тропинка
К светлой заводи любви,
Речки синяя косынка
И ночные соловьи.

Позади от нас, потрава —
Злоязычная молва.
Здесь — по заводи купава
И постелью мурава.

И не в счет дурная слава,
Злоязычные ветра,
Коль любовная забава —
Будь что будет — до утра!
1999 г.

        * * *
В Вифлеем слетелась к Богу
Свора русских бесенят,
Замостив свою дорогу
От Кремля до Божьих Врат

Болью нищих и несытых,
И ограбленных людей,
Да безвременно убитых,
В сечу брошенных детей.

Как над гробом ни склоняйся,
Как упорно ни молись,
Не простит Он — ни Чубайса,
Ни тебя, блажной Борис.

И какой бы светлый орден
На тебя ни вешал поп,
Ты народу неугоден —
И сойдешь презренным в гроб.

И тогда лишь эта свора
Погрустит, потупив взгляд…
Их бы всех к столбу позора,
А тебя на дыбу, гад!

А пока народ неволят,
Измываясь над страной,
И греховно Бога молят
Бесенята с Сатаной.
6 января 2000 г.

        * * *
Извечный мучает вопрос,
Мешая редкому досугу,
Что наша жизнь — вселенский кросс
Или недолгий бег по кругу?

Но как бы ни было — в пургу,
При знойном солнце или ветре —
Я неосмысленно бегу
От спин, бегущих в полуметре.

Не торопись! Остановись!
Передохни! — шепчу устало.
Но дела жаждущая жизнь
Меня торопит: мало, мало...

И я еще быстрей бегу.
За спешкой жизнь не замечаю.
Не торопиться? Не могу! —
Себе же бойко отвечаю.

Хоть спотыкаюсь, но бегу.
А кто-то падает навечно.
А мимо, как ни стерегу,
Несется время быстротечно.

Черта конца уже видна,
Но сердце удержу не знает.
Как будто тянет Сатана,
А сзади Боже подгоняет.

Уже прерывисто дышу,
Больней и чаще спотыкаясь.
Неужто тем лишь дорожу,
Чтобы в конце упасть, не каясь?

На этом допинге бегу,
Углы дорожные срезая...
Но что-то бешено в боку
Живую ткань нудит, терзая.
303
Но сердце бьется на износ,
Окружность жизни замыкая.
И тут же теплится вопрос —
А где же жизнь моя людская?

Зачем? и с кем? куда спешить?
Все дальше, дальше от начала.
И так ли надо шумно жить,
Чтоб жизнь так быстро отзвучала.

Ответ, конечно, впереди,
Где круг замкнется на начало.
Но сердце екнуло в груди,
Пошло вразнос и — замолчало.

Лишь успеваю глянуть вслед,
Бегущим людям средь торосов...
Искал на жизнь один ответ,
А утонул во тьме вопросов.
Октябрь 2000 г.

   Мужам отечества

Остановитесь, мужики,
На ваши споры тратить силы,
Ведь вы не бабы, не жуки
И с виду вижу — не дебилы.

К наживе, славе волчья страсть
Вас безрассудно обуяла,
Когда бандиты — воры — власть
С народа тянут одеяло.

Пока мы чешем языки
И друг на друга целим вилы,
Варяги острые штыки
На нас готовят, множа силы.

О, как знакома сила та
Со смутных лет Руси былинной!..
Бальзам — вся ваша суета
Варягам с похотью звериной.

А вы, к великому стыду,
Россию рвете на делянки,
И рьяно дуете в дуду
Под партитуру злого янки.

У стен страны стоят враги
С извечной жаждой нашей порки…
Не тратьте силы, дураки,
На бесполезные разборки.
Апрель 2000 г.

   Придворному шуту.

Какой же цирк без клоуна,
А власть без дурака,
Коль наша жизнь основана
На грезах простака.

Святая наша вольница
И та из тех же грез,
Поэтому, как водится,
И жизнь смешна до слез.

Нам все плетут: ленивые
И все мы дураки.
А мы твердим: смешливые
И нравом простаки.

Какая сходка русская
Без выпивки и драк,
Когда дорога узкая —
Тропа, а не большак?!

Какая же компания
Без шуток и острот,
Коль мы без колебания
Тех любим, кто нам врет?!

Всяк в Думе, в Федерации
То шут, то гордый фат.
И в новой комбинации
Шуты прийти спешат.

Недаром власть российская
Смешней день ото дня,
Коль нам по духу близкая
И разумом родня.

На клоуна кремлевского
Смеемся много лет…
Но ярче Жириновского
Шута в России нет.
Апрель 2000 г.

       * * *
Мне по нраву добрый царь
Но не наш пустой зануда —
Совершеннейший иуда
КэГэБэшный пономарь.

Хочешь, смейся или плачь,
Но у нас такая мода —
Что для нищего народа
Всякий люб царек палач.

Так идет от старины,
Что за хлебные полушки
Чтят беззубые старушки
И грудные пацаны.

Чу, под хай орущих ртов,
Во хмелю хвалебной лести
На груди «Идущих вместе»
Наш Володя, как Адольф.

И не ранит нас позор,
А отрадней год от года,
Что отныне боль народа —
Ради воли, наш разор.

Наш добрейший преуспел
Нас дурачить постным словом —
Потому-то в мире новом
Нищий, кто в труде корпел.

С материнским молоком
Нам по-русски страсть привита —
Боль терпеть, когда элита
Лебезит перед царьком.

Что ж иные? А иной —
От чинуши до бандита —
«За!» — кричит, коль жрет досыта,
Забивая глас земной.

А народ? Я был бы рад
Сирый люд назвать народом,
Но, разбитый по доходам,
Он низложен в лекторат.

А царек? Как Президент —
Цедит сладостное зелье,
Вуалируя безделье
В избирательный процент.

И народец здесь — не суд:
Больно плотная защита…
Позлорадствует досыта
Лишь тогда, как сдохнет плут.

ТАМ уже другой расклад:
К Богу — душу, к черту — тело…
Так что можно молвить смело:
«Эй, Володя, топай в ад!»

Как сойду в иную даль,
Вам сюда шепну оттуда:
«Здесь, в аду, кипит иуда,
КэГэБэшный пономарь».
Апрель 2000 г.

     Дебаты

Дерутся лихо два еврея,
А мы, смеясь, ладошки трем.
Но, рассуждая, кто хитрее,
Резон возни не разберем.

И на ТВ мы пялим взоры,
Вкушая радость тех минут,
Когда пронырливые воры
Друг друга злобно подомнут.

А те, жиды, себе дерутся,
Держа секретное пари —
Покамест русские смеются,
Их грабь: они, как глухари.

А мы до хохота смеемся,
Как будто тем лишь голодны.
Когда ж, одумавшись, очнемся,
Увидим — Боже, как бедны!
2000 г.

       * * *
На России пахнет дымом:
От жары леса горят.
На отечестве любимом
Бродят лихо и разлад.

Говорят: порядка нету —
Сталин нужен или царь,
Чтобы власть блатную эту
Завьюжить в Сибирь, как встарь.

Говорят, что обманули,
И опять идет обман —
Мы годами спину гнули,
А другие мзду в карман.

Говорят, что ртом жидовским
Вновь мозги запрудят нам —
И Гусинский с Березовским
Русь поделят пополам.

Говорят открыто всюду:
Нам вернут хомут и кнут
И иуду нам за ссуду
В президенты протолкнут.

Убивают, грабят, губят;
Правит плут, леса горят,
А у нас пустышку любят
И впустую говорят.
Июль 2000 г.

        * * *
        "В России не любят богатых…"
         Подследственный Гусинский.

В России не любят богатых,
Спокойно им жить не дают,
И требуют бить виноватых
За наш бытовой атрибут.

Издревле карманного вора
Хватают, позорят и бьют.
Богатый не знает позора,
Гроши нам даруя за труд.

В России трактуют законы:
«Ворюга — преступник и враг».
Богатый ворует, но зоны —
Извечный приют бедолаг.

Мы жили идиллией братства,
Делами возвысив наш Дом,
И знаем — в России богатства
Не делают ратным трудом.

Свалились на Русь демократы,
Нам веру сменив на тщету —
И стали ворюги-магнаты
В России плодить нищету.

Пока мы в свободу играли,
Плюясь, понося старину,
Магнаты мгновенно украли
У нас безвозмездно страну.

Ан нет, мы нашли вороватых,
Но сил нет отправить на суд…
У нас ненавидят богатых,
А время приходит — и бьют.
Июль 2000 г.

         * * *
Одним подонком меньше стало
В невольной сгорбленной стране,
Хоть их сидит еще немало
На нашей согнутой спине.

Всевышний сам смущен, похоже,
Какой на похоронах люд;
А я лишь гляну — дрожь по коже:
О, сколько их, живых иуд!

Вальяжно баре друг за другом
Склонились к гробу вороньем —
И светлый день над Петербургом
Стал под крылами серым днем.

Какая славная тусовка
У гроба властных молодчаг,
Где в гроб уложена головка
С собачьей кличкою Собчак.

И сколько Бога ни проси я
Прибрать их, знаю — не поймет,
Чтоб поднялась с колен Россия
И зажил счастливо народ.
23 февраля 2000 г.

      * * *
Выше головы, друзья,
Хоть живем неважно.
Но хулить не будем зря,
И хвалить — продажно.

В нашем доме, на Руси,
Тихо и просторно,
Как народец не тряси —
Мы живем покорно;

Что свобода, что полон
Нам как хрен и редька;
Сытой жизни эталон
Даже снится редко;

Даст нам Бог — возьмем суму,
Жить пойдем в палатку:
Мы привыкли ко всему,
Только не к достатку.

Радикал и демократ
Врут, не пряча зенки.
Для острастки буду рад
Их поставить к стенке.

Но у нас острастки нет
Для элиты властной.
Держим мы за них ответ
Жизнью разнесчастной.

Мы опять плывем гурьбой
К светлому началу...
Но относит жизнь-прибой
К старому причалу.

Так что вы грустите зря
Тайно и публично.
Выше головы, друзья,
Жизнь идет привычно.
Март 2000 г.

        * * *
Блаженна, радостна жена,
Какой не знал издревле:
Купила черный хлеб она —
Обычно в шесть рублей цена,

А тут на рубль дешевле.
И так расхваливает хлеб
(Вкусен и вид приличный),
Что будь я сам от роду слеп

И мой язык на вкус нелеп,
Сказал бы ей: «Отличный!»
С войны голодной я не жмот
(В укор жиденку Мойше),

Но пробил час — и шепчет рот:
Копейка рублик бережет,
А тут на сотню больше.
Смотрю на хлебный примитив

И жажду бури спора...
Но я в еде неприхотлив,
А за обедом молчалив —
И мне не до разбора.

И вижу — счастлива жена,
Забыв на одночасье,
Что против нас идет война,
А нашей жизни грош цена
И рублик стоит счастье.
Июль 2000 г.

        * * *
Когда в стране порядка нет,
А власть не правит, а ворует —
И Боже щедро нам дарует
Разлад и мор на много лет.

Тогда ограбленный народ
Покорно ждет защиты с неба
И покаянно просит хлеба,
А благ своих не создает;

Тогда духовные отцы
Легко скликают в храмы души,
И тут же мигом наши туши
Пленят кремлевские жрецы;

Без душ, без хлеба, до поры
Влача судьбу полуживую,
Опять под песню боевую
Хватаем резво топоры...

И вновь исходит кровью Русь,
В сословной драке утопая,
А мы, в бою не уступая,
Даем обет: не покорюсь!

Так, на примере многих лет,
В народе правило бытует:
Коль власть не правит, а ворует —
В стране разлад и жизни нет.
Июль 2000 г.

       * * *
Не до спора — жизнь погана
И отраднее не жду.
Зрю ее на дне стакана.
Зрю, пока не упаду.

Забегу, пока не поздно,
В ближний водочный лабаз.
Угощу кого угодно,
Лишь бы трое было нас.

Где и с кем согласно пили,
Позже вспомнится не вдруг.
Знаю — счастливы мы были,
А никак народ вокруг.

Словно заново родился
Я на бражном рандеву.
Кто сказал, что я напился?!
Так по-новому живу.

Отметаю все, что было —
Неудачу, боль и месть;
Удивительно и мило
Все, что в грешном мире есть.

При советской колыбели
Без свобод, но жил народ,
А в сегодняшнем борделе
Нет ни жизни, ни свобод.

Правы умники от части —
Мы такие, как живем...
Добавляю: не от счастья —
От беды проклятой пьем.
Июль 2000 г.

        * * *
Говорят: ты сердоболен
И наивен, как дикарь.
Просто я душою болен
За любую божью тварь.

Если я иду тропою,
А на ней лежит червяк,
Не давлю его стопою,
А несу в траву. И так

Каждой гусенице малой,
От людей ползущей прочь,
Изможденной и усталой,
Я всегда готов помочь.

Говорят: ты нелюдимый
И нередко к людям строг.
Я такой же нелюбимый,
Хоть не так, как вы, жесток.

Что вы сделали с природой?!
Что творите над собой?! —
Развратив себя свободой,
Развязали смертный бой.

И рассудок поражает,
Как легко из века в век
Сам себя уничтожает
Зверь по кличке Человек.
Июль 2000 г.

        * * *
У причала два начала —
Боль разлук и радость встреч.
Боль надрывно отзвучала,
А про радость — позже речь.

Как бы волны ни качали
И куда б ни увели,
Нас разлучные печали
Не удержат на мели.

Море, вспененное шквалом,
Кто-то скажет: нипочем.
Мы с таким ретивым малым
Речь ведем, как с трепачом.

Это вам не путь-дорога
С колокольчиком в намет...
Здесь безбожник молит Бога,
Если вдруг Нептун прижмет.

И в изысканности слога
Не откажешь нам тогда.
Даже верующий в Бога
Кроет матом, господа.

По себе (судите сами),
Как желанны дамы нам,
Если бродим месяцами
Мы по взбешенным морям.

И хоть штиль — и не качает,
Манит все-таки причал,
Где восторженно встречает
Нас другое из начал.

Нас волна не укачала,
А причал — вразнос ведет...
У причала два начала
И для тех, кто верно ждет.
Июль 2000 г.

     * * *
Похоже, не умер
И смерть не видна:
Нудит, словно зуммер,
На кухне жена.

Со мной поскандалит —
Себя ублажит.
Она что-то варит
И просто брюзжит.

А сколько в том смаку
Находит она:
Меня как писаку
Не терпит жена.

То свет нажигаю,
То долго не сплю,
А жить полагаю,
Как кум королю.

Что сделал — не дело:
Не то и не так,
Хоть сделал умело,
Как лучший мастак.

Меня распекая,
Нудит мне назло...
У вас не такая —
И вам повезло.

Но, чу! словно зуммер,
Не слышу ее:
Неужто я умер
На счастье свое?!
2000 г.

       * * *
Мой Бог, к холму моей могилы —
Прошу тебя — не допусти
Того, кто тратил уйму силы,
Чтобы быстрей меня свести.

В моей отоптанной могиле
Не только я — мои дела
Они навечно схоронили,
Надев на память удила.

Друзьям же вымости дорогу,
И чаще им напоминай
Мою извечную тревогу
За угнетенный отчий край.

Ходите, милые, топчите
К моей обители тропу
И не слезами, делом чтите
Мою печальную судьбу.

А я холмом моей могилы
Вам буду в срок напоминать:
Копите праведные силы,
Чтоб Русь мою с колен поднять.

В моем скиту за дальним логом
Невесть какая благодать —
Недосказавшему о многом
Здесь не дано о том страдать.

У вас, друзей моих, заботы
Не те, что были у меня:
Ничтожней жизненные квоты
И труд в поту день ото дня.

Ваш дух подавлен, честь убита
И гнет судьбу хмельной покой...
Когда ж хлебнете боль досыта,
Покорность снимет как рукой.

И дрогнут рабские устои
В огне кровавых заварух...
Мой Бог, оставь мои покои
И поддержи их ратный дух.
Май 2000 г.

      * * *
Сима, Симочка — душа,
Пава Серафима,
До чего ты хороша
И неповторима.

Не видал стройнее ног
И степенней стана.
Глаз искусный, как ни строг,
Не нашел изъяна…

Всякий раз шепчу себе,
Сбросив пыл бахвала:
«Все, что надо, при тебе
Дивного овала».

Чудо тени и черты
Не воздать строкою…
«…гений чистой красоты»
Меркнет пред тобою.

Тут же блекнут словеса,
Как ни подбираю.
Загляну в твои глаза —
И в любви сгораю.

Ты — привада для мужчин,
Так неотразима.
Недостаток лишь один —
Не моя ты, Сима.
2000 г.

        * * *
Солдат войну не проиграл,
А проиграли генералы.
И если их ценить на баллы,
То каждый двух бы не набрал.

До боя всяк Наполеон,
Но бездарь, трус на поле брани —
В Чечне восставшей и Афгане
Своих продал за баксы он.

По сути, продана страна
Под нож чеченского бандита.
А генеральская элита
В Кремле хватает ордена.

И сам Правитель, демократ
С повадкой пошлого деляги,
Забыв о клятве и присяге,
Ведет Россию с ними в лад.

Вот-вот увязнут с головой
В гражданской драке федералы.
Войну затянут генералы —
И будет гибнуть рядовой.

Хвалясь, грозит пигмей Чечня
Свалить Колосс — мою Державу.
Не умаляя нашу славу,
Скажу: нет дыма без огня.

И собирай любую рать —
Войну затянут федералы,
Пока тупые генералы
За Русь не будут умирать.

Опять исходит кровью Русь,
И, как всегда, солдатской кровью.
Востребуй Русь любовь сыновью —
И с генералами сражусь.
Август 2000 г.

        * * *
В омут смуты головой
Любят русские бросаться,
Чтоб отчаянно спасаться
Со смекалкой деловой.

Наших хлебом не корми —
Дай потешиться забавой:
Мы сильны трудом и славой,
Как греховно ни клейми.

Млеет русская душа
Перед жизнью иностранца,
Одаряя африканца,
Хоть в кармане ни гроша.

Русский Ваня не пижон:
Как сказал, одарит щедро —
Не какой-нибудь вам Педро
И тем паче хитрый Джон.

Лучший друг его араб
Не за то ли лезет в Грозный,
Чтоб под хай религиозный
Бить его, пока ослаб.

Любим мы и чтим гостей,
Но пришедших без забрала,
А блеснет огнем кинжала —
Не собрать ему костей.

Знать наш кодекс таковой
И не знать нам век другого:
От житья-бытья такого
Только в омут с головой.

Но не сломлен бытом росс,
Растеряв былую славу:
Дай идейную затраву —
И утрем любому нос.
Январь 2000 г.


  Письмо от друга

Ни утеря, ни сума,
Ни ночная вьюга
Не свели меня с ума,
Как письмо от друга.

Треугольник фронтовой
С черными углами...
Что тут было с головой —
Посудите сами.

«Здравствуй, Слава дорогой!
Помнишь, как живали?..
Ты пока еще живой —
И поймешь едва ли.

Но хоть знаю, дела там
У тебя немало,
Поболтаем по душам,
Как живьем бывало.

Ты подумал — умер я,
Знаешь где могила.
Отбыл в дальние края —
Даль меня укрыла.

Что ТАМ было, было лишь
Временным и терпким.
ЗДЕСЬ всегда покой и тишь
За кордоном крепким.

Все ЗДЕСЬ будут, даже те,
Из другого теста.
Вы — живете в тесноте,
Нам — в достатке места.

Было — вышли мы на свет,
Кто и как пожили,
За оставленный вам след
Надрывая жилы.

Но какой бы ни был след,
В срок затопчет Лета,
Не давая на секрет
Ясного ответа.

ТАМ, у вас, на тайны спрос
О душе и смерти,
А у нас решен вопрос
И без коловерти.

Натравляя класс на класс
В злобе эгоизма,
Бьетесь смертно, а у нас
Без антагонизма.

Все равны в моей стране
И никто не лишний,
Нет разгула Сатане
И не Бог — Всевышний.

Нет рабов и баев нет,
Как на Белом Свете.
Вот такой, мой друг, Тот Свет,
Неподвластный Лете.

Знай и близким передай:
Не встречал здесь ада,
А поповский ад и рай —
Бука и привада.

Твой же Белый Свет, мой друг,
Краткий миг предтечи…
Если выдастся досуг,
Черкани.
До встречи!»
2000 г.

         * * *
Дай бог мне дожить без врачей,
Иначе преставишься вскоре.
Не знаю проворней рвачей,
Кто делает деньги на горе.

Один раскулачил меня
Не рынком, а диким базаром —
И с этого черного дня
Я в шоке, раздетый Гайдаром.

Другой замахнулся — и взял
Заводы и недра земные
И мне, как рабу, указал
Тропу на свои проходные.

А третий, как мелкая тля,
Меня пожирает дефолтом.
И стала чужою земля,
Моим окропленная потом.

Живу я голыш голышом
Под гомон подкупленной прессы
И грех отмываю грошом,
Ветшая от мессы до мессы.

С поживы хмельное жуль;,
Пока я взираю беспечно, —
Дай время! — отнимут жилье
И душу приручат навечно.

Храню, как от сейфа ключи,
В заначке гроши трудовые:
Боюсь, заболей — и врачи
Отнимут мои гробовые.

Окрасом закатных лучей
Любуюсь пока что свободно.
Хочу умереть до врачей,
Чтоб малость пожить неголодно.
Август 2000 г.

        * * *
Убит Влад Листьев и схоронен —
Скорбит слезливая душа.
Но ум печалиться не склонен,
А рассуждает не спеша.

Не ты ли, Влад, бандитской своре
Отчизну рушить помогал
И на сословной нашей ссоре
Азы их дела постигал?!

Не ты ли нам с умильным ликом
Любить свободу призывал,
Лелея тех, кто в раже диком
Безмерно крал и убивал?!

Не ты ли сам, верша поборы,
Собой теснил их сытный быт, —
И по закону дикой своры
Ты был восславлен — и убит.

И жжет мне душу нестерпимо
Утраты бешеный пожар.
Но ум твердит неоспоримо:
Что сам посеял, то пожал...
Октябрь 2000 г.

        * * *
Кто такое творит безобразие,
Знает каждый у нас на Руси:
Ходят тут… — и у нас косоглазие
От невиданной женской красы.

Вы смотреть-то смотрите, но вежливо —
Только мельком и чаще тайком,
А не так, словно с края медвежьего
Вы недавно пришли босиком.

А случись вам такая оказия,
И юнцу, и на старости лет, —
И возьмет вас под ручки фантазия,
Уводя за красавицей вслед.

Я и сам обречен на фантазии —
И спокойно не сплю до утра.
Объясняю: в моем косоглазии
Вряд ли что-то поймут доктора.

И вот так от Европы до Азии
Нас такие дивят чудеса,
Но себя не корим в косоглазии,
Если рядом такая краса.
2000 г.

        * * *
За покосы солнце клонится,
Зажигая облака.
И вот-вот его дотронется
Светлоокая река.

Не вода, а гладь зеркальная
И, кажись, зари теплей;
Как моя любовь хрустальная —
Чем глубинней, тем светлей.

Убеждаю лаской милую:
Оставайся до утра —
И твою печаль унылую
Унесут мои ветра.

Мы сидели у прогалинки,
Целовались до утра…
И шептали нам: «Охальники!» —
Полуночные ветра.

За спиною в дебрях ухала
От бессонницы сова,
А под утро молча слушала…
Задушевные слова.

Из-за леса зорька сочная
Подрумянила стога,
А вдали река молочная
Льет туман на берега.

Жжет промозглою прохладою
По колени вброд вода,
Разлучив меня с отрадою…
Дай-то бог не навсегда.
2000 г.

     Пляжный вариант

Куда уж нам до этой бабы
С чертами девственной красы.
Нам поглазеть, чуток хотя бы,
От жен в свободные часы.

Она, с покатыми боками,
С канавкой смуглой на груди,
Скажу меж нами, стариками:
Не наша плоть, как ни ряди.

На чуть намеченные лунки
На лоне персиковых щек
Смотреть смотри, пуская слюнки,
Но не сойди в сердечный шок.

Не позабыть бы мне про ножки
Сказать на вздохе, смежив взгляд:
Они, видать, не раз порожки
Переступали для услад.

Излишен толк, что наши бабы
Когда-то были нестройны…
Так поглазеть чуток хотя бы
На диво давней старины.
2000 г.

         Бабье лето

На диво чудный нынче год,
И теплым выдался при этом —
В календаре сентябрь идет,
А на дворе тепло, как летом.

Пора бы холоду, пора
Хотя бы инистое утро.
Но и на завтра мошкара
Погожий день вещает мудро.

С утра прохладный ветерок,
Шурша осинником, повеет,
Но разрумяненный восток
К полудню сиверко согреет.

Какой глубокий небосвод,
Подобный взгляду глаз любимой,
Что через улицу живет,
Но за чертой неодолимой.

Болтает сплетница строка
Секрет моей недавней шутки:
Как дивны женщины, пока
Не прячут прелести под шубки;

Пока их личико светло
Улыбкой легкою согрето —
И на душе моей тепло
В мое мужское бабье лето.
2000 г.

        * * *
Опять в стране разгул разрухи,
Живем по слухам и молве,
Как богомольные старухи
С разрухой полной в голове.

Святая Русь в глухой осаде
Своих и западных врагов.
А мы, сердечные, в блокаде
По воле властных дураков.

Расфасовав чинов по клубам —
Голодных к доллару невежд,
Не зная меры, нефть по трубам
Сгоняют рьяно за рубеж.

А то ли будет (но не с нами),
Когда до капли нефть сольют?
Сметут голодные цунами
Косою смерти русский люд.

Зрю в корень данного момента —
Нужду, безвластье и разбой.
Все с доброй воли президента,
А может, с вражеской и злой?

Но тут меня взяла икота,
Посылом дум о бедняке…
И мигом вызрела охота
Посыл отметить в кабаке —

И нет как нет во мне разрухи,
Какой Радетель во главе,
И пусть себе бредут старухи
К попу с разрухой в голове.

Прощай, великая держава,
Моя мечта, любовь и грусть!
Теперь твое бесславье — слава,
Извечно лапотная Русь.

И мне претят твои потуги
Когда-то вырасти в Колосс,
Пока к попу бредут старухи
И во хмелю сгорает росс.
Октябрь 2000 г.

         * * *
Заточение мое —
Наша утлая квартира,
Где, отрезанный от мира,
Я влачу житье свое.

Но безрадостней ее
Мне натужная работа,
От которой только квота —
Достояние мое.

Нет сильнее боли той,
Чем от суетного мира,
Где живет не песней лира,
А такой же суетой.

Небо, воздух и вода
Да ночной костер с ухою
Увели меня к покою…
Но как праздник — иногда.

На строку мою покой
Не пускает та же сила.
И выходит — лишь могила
Снимет боли, как рукой.
Декабрь 2000 г.

      Себе

Как ни стенай, ни голоси,
А голос твой не для Руси:
Теперь одежка — вера
Не твоего размера;
И как ее на грудь ни пяль,
В ней не дойдешь в иную даль,
А без одежки путь не гож:
Лишь тело в клочья издерешь.
2000 г.

          * * *
Что ж ты делаешь, горе-правитель,
Из богатой и гордой страны?..
Как сказал бы покойный родитель:
«Ну-ка, паря, снимай-ка штаны!»

Ты б запомнил, как я, до кончины
Эту порку горячим кнутом.
Мы до космоса шли от лучины,
А с тобою обратно бредем.

Ордена ты цепляешь на груди
Окружившей тебя сволоте.
Горе мыкают русские люди
В непроглядной глухой нищете.

То ль дурак, то ли враг умудренный,
Ты на горе ниспослан с небес —
И страдает народ покоренный
Под утробный чужой интерес.

Но не скроешь ты, горе-правитель,
И за смертью свой пакостный след.
Дай срок, скажем:
«Покойный вредитель,
Время вышло — держи-ка ответ!»
Декабрь 2000 г.

* * *
Будь ты женщиной, милая,
А не бабой, как та,
Что карает, а милуя,
Бьет сильнее кнута.

Будь со мною сердечною,
Несмотря на дела,
И любовницей вечною,
Как когда-то была.

Ты прости душу грешную,
Снизойдя до меня,
Что я в пору потешную
Стал, как всполох огня.

Будь добра мне от горести
Доложи свою грусть —
И, как в бытность, по совести
Я душой отзовусь.

Не плени волю мужнюю
Ни душой, ни рукой —
И семью нашу дружную
Не покинет покой.

Будь по-женски стыдливою,
Но по мере хитра;
Да по-женски правдивою
И мудрее утра.

Бранным словом насилуя,
Не глумись надо мной…
Будь ты женщиной, милая,
А не бабой шальной.
Январь 2001 г.

      Дележ

Намедни шел из гаража
С веселой дружеской попойки…
А тут дерутся два бомжа
У неухоженной помойки.

И так хватают за грудки,
Что ходуном трясутся груди.
Ну, дай бог просто мужики,
А то заслуженные люди.

Вокруг стоит прохожий люд
И призывает их к порядку,
Устроив дельный пересуд
Бойцам за яростную схватку,

А то бранят такую мать,
Но разнимать пока не рвутся:
Где можно кайф такой поймать?!
Вам не кино — живьем дерутся.

Молю себя: «Не разнимать!»
Хоть вижу кровь на снеге белом.
Мне добрых чувств не занимать,
Но я учен таким примером.

Глазеть мне битый час — не срок,
Когда домм      пмой бреду с попойки.
А тут по ходу дед изрек:
«Похоже, делятся помойки!»

И я за ним поплелся прочь,
Как юный шкодник после порки…
А чем, скажи, я мог помочь,
Когда по всей стране разборки?!
Январь 2001 г.

* * *
В дни богатства и нужды,
Чванства и скаредности
Нас законы и суды
Не спасут от бедности.

Сотоварищи мои,
В эти дни досужие
За страдания свои
Нам бы взять оружие.

Посмотреть бы им в глаза,
Зенки новорусские,
Не туманит ли слеза
Эти щелки узкие;

Как надменный их прищур
На глазах изменится,
Тех, кто грабил чересчур,
И теперь не ленится.

Только, чур! Не убивать,
Повторяя прошлое.
Наша цель — к труду призвать
Это племя пошлое.

«Вам,— смеются господа, —
Шиш, а не оружие».
Но настанет день суда
В наши дни досужие.
Февраль 2001 г.

         * * *
Видит Бог — не для забавы
Глушим горькую, друзья.
Нам, поборникам отравы,
Без нее прожить нельзя.

Наши прежние надежды,
Нашу волю, нашу страсть
Власть державшие невежды
Затоптали с нами в грязь.

Что бы мы ни совершили,
Как бы ни были умны,
Но на всей российской шири
Никому мы не нужны.

Нет нам блага в новой жизни,
Только воля водку пить,
Если в попранной Отчизне
Стало нечего любить.

Пейте, братья дорогие,
Чтоб забыться иногда —
Что бесправны, что нагие
И презренны до стыда.
Апрель 2001 г.

          * * *
О, красота, спасающая мир! —
Тебе скажу я, жизнь уже прошедший, —
Похоже, мысль озвучивший кумир,
Слегка был пьян и вроде сумасшедший.

О, красота, ты — чудо из чудес!
И что тебе взамен, найдешь едва ли.
Душевный ангел и кровавый бес
По мере сил тобой овладевали.

О, красота, ты — божье ремесло,
Что разуму людскому неподвластно.
Недаром над тобою кружит зло,
Вражду внедряя в наши души страстно.

Поднялась ты из пепла до мечты
На похвальбу народного кумира.
Видать, кумир не ведал доброты —
Источника земной любви и мира.
Июль 2001 г.

        * * *
Когда от боли я умру,
Затем твои погасят свечи,
Знай, дорогая, — в том миру
Нам никогда не выйдет встречи.

В моем аду, в твоем раю
Нас отделят глухой стеною:
Ты не услышишь боль мою,
Я не узнаю, что с тобою.

А ту связующую нить,
Что нам быть рядом помогала,
На краткий миг не сохранить
В огне загробного мангала.

Не торопись, родная, в рай,
А я в свой ад спешить не стану,
Хоть боли льется через край…
Но дела груды, как ни гляну.

Да, час пробьет — и отдохнем:
Ты — от меня, я — от печали,
Но помни — вспять не повернем
Там, как бы души ни серчали.

Нам вечность выделила миг,
Объединив одной судьбою.
Так выпьем жизненный родник,
Не торопясь, идя к покою.

Смотри — какие небеса,
Трава, как бархат, муравою…
Живи, дыши — здесь чудеса
С душой и радостью живою.

Настанет каждому пора
Оставить рай и ад земные.
А жизнь загробная — мура
На наши головы дурные.

Забыв поповскую муру,
Скажу: не будет нашей встречи,
Когда, страдая, я умру
И стихнут жалобные речи.
Июль 2001 г.

       * * *
Вертясь, о жизни думая,
Живу на потный грош…
О, Родина любимая,
За что меня гнетешь?

Себя ты чтишь втридорога,
Меня гнешь не любя;
А я хранил от ворога
И создавал тебя.

Нувориши сверхжадные
На общую беду
Закрыли мне парадные
К достатку по труду.

Как упыри прожорливы,
Сметают наш уклад …
А ты им наши головы
Бросаешь для услад.

А я — как люди многие,
Немые жертвы лжи,
Но принципами строгие —
Ценю свои гроши.

Работаю без роздыха,
Как требует душа.
Так не лишай, как воздуха,
Последнего гроша.

А ты, опять не думая,
Гнетешь меня, губя.
О, Родина безумная,
Убьешь сама себя !
Ноябрь 2001 г.

        * * *
Кто там лезет вон из кожи,
Будто бай живет трудом?
Мы издревле труд вельможи
Больно чувствуем горбом.

Нет богатства без обмана,
Лишних благ без воровства;
Без словесного тумана
Нет любого колдовства.

Заходите, баи, в храмы
Для забавы и утех,
Там божественные хамы
Вам любой отпустят грех.

Будьте вы в убийствах асы
Иль у черта в понятых,
Все равно попы за баксы
Вас причислят в лик святых.

При законе вор на воре
И в подручных ходит вор.
Все они в судах в фаворе
С древних лет и до сих пор.

Прячут жирную заначку
Кто-то в банки, кто в сумы.
Нам дадут, как псам, подачку
И кричат: святые мы!

Жили с планом и без плана —
Грабит больше тот, кто смел.
Все из нашего кармана,
Тех, чей рабский труд — удел.

А взамен молитву божью,
Рай небес и благость в нем…
Ну-ка, кто там стелет ложью,
Что мы их не поприжмем?!
Август 2001 г.

       * * *
Вот уж русская натура,
Что других на свете нет:
Мне безрадостна халтура,
Я же к ней, как тля на свет.

Жить бы, радуясь презентом —
Властью посланным куском,
Да негаданным моментом
С умной речью под хмельком.

Я же в атомное пекло
Сам — в который раз! — иду,
Чтобы жизнь окончить бегло
За копеечную мзду.

Мы подряд восьмые сутки
Роем атомную грязь
И под шутки-прибаутки
Вспоминаем бранно власть.

Знаем точно — лезем сдуру:
Завтра нас растлят кюри…
А пока твори халтуру —
Рой, копай и не дури.

Нас, заложников, десяток,
А покличь — и будет тьма:
У рабочих шиш — достаток,
Но наследная сума.

Как один, деды седые,
А ввязались в труд шальной,
Так как нынче молодые
Страх боятся проходной.

Ну-ка, где еще халтура? —
Из оков нырнуть в ярмо.
Славься, русская натура,
За копейку лезть в дерьмо!
Август 2001 г.

      * * *
         — Дед, дай закурить.
         — И не пробовал, доченьки.
         — Много потерял, дед!

— О, детки, столько потерял,
Что ваших десять жизней мало:
Когда я мили отмерял,
А море, тешась, мной играло;
Когда, сраженный наповал
Очередным девятым валом,
Полуживой, но я вставал
Трудиться бешеным авралом;
Когда взбешенный океан
Меня солил до мозга потом,
А возвращаясь с дальних стран,
Бывал гулякою и мотом;
Когда сменив морскую ширь
На утлый быт мирской заботы,
Я шел осваивать Сибирь,
Во льдах, потея от работы —
Тогда швартовы и троса
До крови жгли мои ладони,
А эхом вторили леса
Мои болезненные стоны;
Когда из тундровых болот
Бредешь, ползешь на тощем брюхе,
А жижа топит, лезет в рот
И мошкара пирует в ухе;
Когда мне атомная грязь
Не раз в поту пронзала тело —
И я терял взаимосвязь
С природным разумом всецело,
Да так, что мата не унять
В мужском
       сухом
           душевном плаче…
Дай бог вам этого не знать,
А по судьбе нести тем паче.
Сентябрь 2001 г.

        * * *
Жаба черная подколодная,
Глазки острые, словно нож;
Кожа скользкая и холодная:
Тронь — и пальчики обожжешь.

До поры сидит под колодою,
Нежа холодом телеса.
А настанет час с непогодою,
Как затмит других голоса.

И губная щель лишь откроется,
Как польет словес перегной:
Обольет кого — не отмоется
Век от ереси завозной.

Из нутра ее, как из лужицы,
Льется по ветру грязный сток —
И вопроса нет: от прислужницы
Тянет западный ветерок.

С этой фурией компрадорскою
Мне не жить в стране по уму,
Чтоб потом под речь прокурорскую
Не осваивать Колыму.

И слывет она не заморскою,
А с отеческих закутов,
И зову ее Новодворскою,
Самой ушлою из жидов.
2001 г.

   Минута молчания

А я в тот миг поднял стакан
И восклицал: «Хвала Аллаху» —
Что за арабов и славян
Он водворил врага на плаху.

Стоит, качаясь, злобный зверь,
Сжимая силы в лапах длинных.
Вот-вот он бросится теперь
На самых слабых и безвинных.

А мы смиренно будем ждать,
Неся — кто свечи, кто цветочки,
Пока он будет поедать,
Хватая нас по одиночке.

О, глупый мир кривых зеркал,
Тобою выдраенных чисто,
Не хочешь видеть ты оскал
И зло подранка-террориста.

Он — зверь, он — враг, он — террорист,
Давным-давно достойный кары.
Он был, он есть авантюрист
На все вселенские пожары.

А ты — о, мир! — пока он цел
И лижет шрам больной утробы,
Жди — попадешься под прицел
Его звериной подлой злобы.

Да что я рьяно душу рву,
Когда понятно с инцидентом?
Здесь дело пахнет ЦРУ
И, ясно, вкупе с президентом.
11 сентября 2001 г.

       * * *
Мне подледные рыбалки,
Как бальзам, душе нужны.
Ухожу от перепалки
И ворчания жены.

Кто-то скажет: рыбу надо,
Кто-то — главное процесс.
Все вокруг — моя отрада —
Воздух, чистый снег и лес.

Два часа трясет в вагоне,
Час потеешь при ходьбе,
А за окунем в погоне
Ноги сносишь сам себе.

Ветер, снег, мороз трескуче
Донимает зло меня,
Но «беда» такая лучше,
Чем домашняя брехня.

Может, вызову улыбки,
А кого-то рассмешу,
Что у выловленной рыбки
Я прощения прошу.

Но наш Бог такой природу
Сотворил (а может, Бес),
Что любой себе в угоду
Слабых выловит и съест.

И выходит, я за Бога
Перед жертвою винюсь.
Я ловлю себе немного,
Чтоб ухи поесть. Клянусь!

«Это ж ты, — жена судачит, —
Ради дюжины хвостов
И за прихоть порыбачить
Столько мучиться готов.

Неужели лета мало,
Где теплынь, природа — рай,
А поклевок вдруг не стало —
В лодку лег и загорай?»

Мне подобные нагрузки
Не дают подолгу ждать:
Я же русский, а по-русски
Благо высшее — страдать.
Январь 2002 г.

       * * *
О, милая Расеюшка,
Я вижу — ты больна,
Как попранная девушка,
На целый свет одна.

А где же были русские?
В загоне крепком мы!
А Познеры и Глускеры
Формуют нам умы.

Они под теплым пологом…
А мы под лоскутом,
Оплеванные ворогом
И пуганы кнутом.

И будет нам не справиться
Ни с долей, ни с врагом —
И ты пойдешь, красавица,
По миру с подогом.

А дальше с болью славица
Пойдет вслед до креста.
Жидам, видать, не нравится,
Что Русь моя чиста.

Задушат волю русскую
И наш великий слог,
Согнав на тропку узкую
Со столбовых дорог.

Такой грех свет не видывал,
А видел, то забыл:
Кто вечно нам завидовал,
Тебя пустил в распыл.
2002 г.

         * * *
В эти годы сподобилось мне
Потно выжить и выправить паспорт,
И познать в этой рабской стране
Нашу долю — общественный транспорт.

В эту прорву — трамвайный вагон —
Нас набилось, как в бочку селедки.
И тому здесь легко испокон,
Кто имеет луженые глотки.

Этот запах прокуренных ртов
И подгнивших зубов с перегаром
Я из каждого вырвать готов,
Сотрясаясь в вагончике старом.

Эти с запахом прелым пальто
С закутов коммунальных квартирок
Я готов искромсать в решето,
Одурев от трамвайных притирок.

В эту серую сонную рань
Тронь любого, как тут же взъярится…
Под такую вселенскую брань
Я готов хоть к чертям провалиться.

В это время с названием пик
Я особо браниться не стану:
Потому как, подобно барану,
Лезу сам сквозь толпу напрямик.

Этих нагло вошедших в вагон,
Хоть на вид крепыши и верзилы,
Мы бы миром отправили вон,
Да нет нынче общественной силы.

Эта рабская суть — без конца
Пересуды до злой перепалки,
Ожидая проезда мигалки,
Больно сводят мне мышцы лица.

Этот выжим из тесных дверей
Мне всего лишь двух пуговиц стоил...
Эх, Россия, — страна дикарей,
Что за демон тебя обустроил?
Май 2002 г.

        * * *
Впереди, порою кажется,
Схлынет горечи волна:
Жизнь надеждою повяжется —
И раскроется сполна.

Там вдали за дымкой серою
Жизнь привольна и легка…
Только сколько верст ни меряю,
Даль безмерно далека.

Убиваю годы времени,
Проходя белесый фронт.
Но опять из новой темени
Вижу тот же горизонт.

Вот дойду — и жизнь наладится:
Схлынут беды и печаль…
Но мешает несуразица —
Убегающая даль.
Апрель 2002 г.

      * * *
Эх, российская житуха! —
Что ни делай, все не впрок.
Задавила бытовуха:
Не в усладу жизнь, а рок.

Знаем: утро мудренее,
Но под вечер, как всегда, —
Горе радости длиннее
И печальней, чем беда.

Загляните в наши души
И откроется секрет:
Кто, жируя, бь;т баклуши,
Для того закона нет.

А тебе, трудяга русский,
Серп да молот — и молчи.
Хоть загнись ты от нагрузки,
Но не выйдешь в богачи.

Плут плюет в тебя и лихо
Топит в каку с головой.
Ты ж его осудишь тихо,
Как поднимет хамский вой,

И окутает законом,
Как в немом кошмарном сне.
А взбрыкнешь — прижмет ОМОНом
В нашей отчей стороне.

Вот и ясно, кто хозяин
И кому подвластна власть:
От Кремля и до окраин…
Дай мне бог умерить страсть.

Так-то будет всем прекрасно —
И трудяге и рвачу,
Если слезно и согласно
Раболепно прошепчу:

«Есть сермяга и краюха —
И повесь на рот замок».
Эх, российская житуха
Вечно русскому не впрок!
Июнь 2002 г.

         * * *
Над моим счастливым кровом
Ворон поутру кружил
И гортанным птичьим словом
Мне несчастье ворожил.

Мне подобную услугу
Слышать явно ни к чему,
И в сердцах на всю округу
Тут же выкрикнул ему:

«Ты о чем картавишь, ворон,
Потревожив сладкий сон?
Голос твой печали полон
И озлоблен, словно стон.

Видишь — солнце светит ясно
И чиста дневная новь,
А в моей душе согласно
Уживается любовь.

Знай же — милая подруга
Прилегла со мной почить,
И едва ли злая вьюга
Нас сумеет разлучить».

И премудрый ворон-птица
Мне поверил и смолчал.
Но пред тем как в небе скрыться,
Вновь зловеще прокричал.

Нет, не вывела примета
Наши судьбы на беду…
Но тревожно эти лета
Помню ворона — и жду…
Июль 2002 г.

        * * *
А нам, как музыка, ветра,
Лесные тропы для зарядки
И ночь у шалого костра
Под звездным небом у палатки.

Нам небо синее и лес,
Что нас хранит от непогоды, —
Восьмое чудо из чудес
Еще нетронутой природы.

Пожитки наши — рюкзаки,
С посудой, снастью и вещами;
Еда — в кастрюлях судаки,
А не тарелочки со щами.

Кому-то в тягость новый день,
Когда бушуют злые ветры;
А нам до вечера не лень
Шагами мерить километры.

Нам говорят, что мы стары.
Но мы об этом забываем
И необъятные миры
Себе на радость открываем.

Скажи: «Канары!» — сплюну я
И восхищусь родимым краем.
Недаром милые края
Мы нарекли душевным раем.

Но если к раю не дойдем,
Иль не вернемся мы из рая,
Лишь пожалеем и всплакнем
О тех минутах, умирая.

Шагайте, милые, и вы
От стариковского застоя
В живое царство синевы
И рай зеленого покоя.

Рюкзак на плечи и… Друзья,
Вы все еще сидите дома?!
Бальзам — зеленая стезя,
А не квартирная истома.

Не говорите свысока,
Что все увидели на свете,
Пока несет, как облака,
Нас по земле веселый ветер.
Июль 2002 г.

        * * *
        Умом Россию не понять,
        Аршином общим не измерить:
        У ней особенная стать —
        В Россию можно только верить.
                Ф.И. Тютчев

«Умом Россию не понять»,
Не видя видимой причины.
Мы рождены, чтобы страдать
От юных лет и до кончины.

Размах души и щедрый край
«Аршином общим не измерить».
Мы создаем наземный рай,
А нувориши нас за двери.

В России чтят за благодать
Плевать над отчими гробами:
«У ней особенная стать» —
Всегда держать народ рабами.

То лях, то галл, ваххабит
Стремятся русский дух умерить…
И каждый с умыслом твердит:
«В Россию можно только верить».
Июль 2002 г.

        * * *
И моя душа — не камень,
А чувствительна до слез:
Жжет ее нередко пламень
И порой берет мороз.

То она мягка, как вата,
То черствее сухаря,
То в бою острей булата
Жалит, злобою горя.

Заходите — дверь открою
И чем надо помогу.
Но ее не взять, как Трою,
Даже хитрому врагу.

Загляните на минуту —
Всем каликам куща есть.
Только ернику и плуту
Нет в ней места, где присесть.

Но в действительности чаще
В кущу ломятся враги,
И моей душой скорбящей
Обтирают сапоги.

Кто тут вытерпит такое —
Не закрыв глухую дверь,
Чтоб творить добро в покое,
Коль в фаворе зло теперь.

Все прошла — мороз и пламень,
Боль утрат и ремесла…
Нет, душа моя — не камень,
А затворница от зла.
Август 2002 г.

       Процесс

Ива плачет, ветки клонит,
Предваряя час жары.
В речке солнце словно тонет,
Выплывая из зари.

Краски утреннего дива
Встань художник — и пиши.
Но вокруг лишь я да ива,
Ни одной живой души.

Поплавок не шелохнется,
Ни рыбешки нет в ведре.
А твердят, что леска рвется
При поклёвках на заре.

Нет поклевок — и не надо:
Мне приятен сам процесс
И душевная отрада —
Теплый день, вода и лес.

По воде пошли разводья.
Кто там, окунь или язь?
Лесу — в руку, как поводья
Натянул, к воде кренясь…

Вот вам!.. Кто-то вдруг под тиной
Тянет удочку, крутясь…
Фунта на три с половиной
Вывожу и вижу — язь.

Уложил плашмя на воду
И веду за лопухи,
Предвкушая сам по ходу
Вкус божественной ухи.

Подвожу, беру рукою,
Мягко пальцами скользя.
Оп-па!… Брызги над рекою —
И не лески, не язя.

Разразилась брань по лесу
До ближайших деревень…
Где тут радости к процессу,
Коль с утра испорчен день.
Сентябрь 2002 г.

        * * *
Сама невинность наша Маша:
Кто глаз ни кинул — взять не смог.
Как заявила баба Даша:
«Краса красой, но был бы прок…»

Но речь покамест не о Даше:
Ей что ни благо, то — порок.
На все дела благие наши
Ей не судья ни черт, ни Бог.

А Маша, Машенька, Машуля —
Живой предел мужской мечты.
О, сколько долго ни живу я,
Не знал подобной красоты!

Как ни ряди, подарок Божий
Нам дан на миг, кому — на час.
Неволен в том любой прохожий,
Чтоб не скосить влюбленных глаз.

Пред ней эпитеты бессильны,
Как ни искал по словарям.
Юнцы, что так любвеобильны,
Икнулись болью матерям.

Никто в любовь окутать Машу
Пока не смог, как был ни крут.
Но время вспомнить бабу Дашу,
Озвучив мудрый пересуд.

О, сколько отроков безусых
Хваталось бранно за ножи!
И черных ухарей, и русых
Мирили взрослые мужи.

Года годами, а любовью
И я болею по весне.
Она приходит к изголовью,
Склоняясь ласково ко мне.

И никакая рядом «стража»
Не отвлечет от наших дел.
Шепчу сквозь дрему нежно: «Маша…»
И слышу: «Дед, да ты сдурел!»

Да что там я, мужья моложе
Хотят дотронуться красы,
Когда тревожный миг дороже
Покоя вечной полосы.

В какие веки так красавиц
Хвалил и хаял белый свет
И возносили столько здравиц
Художник местный и поэт?

Так нет окрест прекрасней Маши,
И каждый знает — нет скромней.
Не потому ли бабы наши
Невесть чего плетут о ней.

Права, выходит, баба Даша,
Когда в укор произнесла:
«Хоть Божий дар, но наша Маша —
Рассадник похоти и зла».
2002 г.

         * * *
Новый русский женский запах
В неухоженном быту
Держит нас в зловонных лапах,
Убивая красоту.

То мужчины или бабы,
С кондачка не разберешь —
Дым глотают, словно жабы,
В выгребные ямы рож;

Искушенно цедят пойло
С тухлым запахом пивным,
Превратив округу в стойло
Испражнением хмельным.

Я б закрыл глаза хотя бы
И корпел в других делах,
Но безнравственные бабы —
Изначальной жизни крах.

А кому из нас по нраву
В перестрой очередной,
Что загнали на потраву
Генофонд страны родной?

В молодых бы мне влюбляться,
А взгляну — и страсти нет:
Так не хочется мараться
На седьмом десятке лет.

Встарь смолил лишь дед бел;сый,
А теперь кругом курцы:
Бабы, девки с папиросой
И безусые юнцы.

Так, глядишь, и связь порвется,
Жизнь держащая века, —
И Россия задохнется
Черным смогом табака.
Август 2002 г.

        * * *
А если будущего нет
И настоящее тлетворно,
Зачем туманный белый свет,
Любя, нахваливать притворно?!

К чему прилаживать судьбу
К житейской похоти инертно,
Когда наложено табу
На суть душевную посмертно?!

Все вроде сделано, что мог,
А впереди немало дела.
Но не прожить на свете впрок,
Какая б страсть во мне ни рдела.

Сойдут со мной мои грехи,
Не принеся потомкам блага…
Но вам останутся стихи,
Как одуряющая брага.

Но с той ли болью их запал
Вас ждет во времени далеком,
И кто поймет, как я страдал,
Сполна испив в быту жестоком?!

Слетит последняя строка —
И я отряжу душу Богу,
И вы сойдете на века,
Мостя кто в рай, кто в ад дорогу.

А мы все хвалим белый свет
И ждем грядущего притворно,
Хотя нам будущего нет,
А настоящее тлетворно.
2002 г.

      * * *
Умиляется столица,
Что народ свободным стал,
Что поможет заграница
И российский капитал;

Только надо дать начало —
Чуть страной поторговать…
И принялись одичало
На куски Россию рвать.

А кому досталось мало,
Взял ружье для дележа.
Человечество не знало
Век такого грабежа.

А награбив, к власти рвется
Под людской голодный стон.
Стон наш песнею зовется
И поется испокон.

Но узрел такое третий,
Что остался не у дел,
И на стыке двух столетий
Окровенил передел.

Кровь людская — не водица,
Но в России — как вода,
Где умеют поглумиться
Над народом господа.

Кто-то вымолвит беспечно:
Год-другой и раж пройдет.
Будет эта драчка вечно,
Коль постыдно нищ народ.

Загляните в рабьи лица —
И поймете, кем он стал…
Помогла нам заграница
И российский капитал.
Октябрь 2002 г.

       * * *
Бледноликий живчик Вова
Из четы живых вождей —
Новый русский Казанова
Обворованных людей.

Шпарит дойчем без нагрузки
И с французским тет-а-тет,
Но на русском не по-русски
Тянет «э-э», как мысли нет.

Мочит черных лиходеев,
Где нужду справляет сам,
А безродных иудеев
Любит, видно по глазам.

Строг на вид гарант талмуда,
Что слепила вражья рать, —
И лоснятся глазки плута
С молотка страну продать.

Но с экрана льстит народу,
За него горой встает,
А тайком, ворам в угоду,
На потраву отдает.
Сам летает до окраин,
Где узрит во власти брешь,
А поманит лишь хозяин,
Как умчится за рубеж…
361
Чтят Володю россияне
От волосиков до пят,
И не зрят в своем дурмане,
Что былым Плутом подмят.

Вот такой наш Казанова
Обездоленных людей,
Эмбрион Борискин Вова
С полным перечнем затей.
7 октября 2002 г.

  День примирения

             Седьмое Ноября

О, их бы скопом на Петровку
И под метлу на Тель-Авив!
Они ж, гаденыши, тусовку
Суют на телеобъектив.

А сколько яда в желчной пене,
Наперебой орущих ртов?!
Куда их пращурам в измене
До злобы нынешних жидов.

А если вспомнить поименно,
Напомнив им былую страсть,
Когда плевались в нас зловонно,
Взахлеб хваля Советов власть.

Забудем напрочь тех делишки,
Кому былое — в горле кость.
От счастья писали в штанишки,
Когда ласкал их взглядом вождь.

У ног властителей ужами
Вертелись, души им продав,
И были оком и ушами,
Нас утлой жизнью оковав.

И вновь вокруг вождей роятся,
Неся разлад в российский дом.
Они для мира не годятся,
Ведь их прикорм — большой содом.

Но минет миг анестезии,
И нас оставит боль оков.
Надеюсь, хватит у России
На них осиновых суков.
7 ноября 2002 г.

      * * *
По дороге на завод
Кто, ты думаешь, идет?
Кто-то едет… А пешком —
Дед шагает с посошком;

Обгоняя старика,
Я без посоха, пока;
Впереди, как побирушка,
Седовласая старушка;

А старушки впереди…
Те же старцы — погляди.
Но зато на проходной
Нас встречает люд иной —

Предлагают пропуска
Молодцы до сорока.
А в цеху — дай бог пока! —
Пять всего до сорока.

И выходит: дн;м с огн;м
В цехе молодь не найдем,
Словно нет их на Руси,
Хоть страну перетряси.

Где ж пропала молодежь?
По охранам жмется сплошь,
В магазинах, по ларькам,
В услужении царькам —

От больного диссидента
До пьянчуги Президента:
Что им крепкий гегемон,
Коль нужней всего ОМОН.

Охраняться от народа…
Отошла в былое мода,
Как в ушедшем добром дне,
Жить, печалясь о стране.

Но настанет все же час —
И былой рабочий класс
Станет нужным для труда,
И, осмыслив, власть тогда

От доходного лотка
В труд погонит мужика.
Но такого «знатока»
Хватит лишь для молотка.

Эй, ты там, прими слова,
В коих вложена молва,
Что ломать всегда легко,
Коль не видишь далеко!
Декабрь 2002 г.

         * * *
Паспорт, с бройлером в красной обложке,
Мне под роспись инспектор вручил.
И бреду я домой по дорожке,
Словно смачный плевок получил.

Этот некогда квелый уродец,
Нареченный двуглавым орлом,
В исступлении русский народец
Нам из памяти смел помелом.

И пылился он в залах музеев,
В склепах затхлых томился и тлел.
Но Бориска, под гам ротозеев,
Воскресить бренный тлен повелел.

До креста бы носить колосистый,
Согревая уставшую грудь,
Но попутал Россию нечистый
И возвысил бандитскую блудь.

В подлый век кабалы и неволи
Не хочу пред собою грешить:
Мне обмен неприятен до боли,
Но чины не позволят пожить.

Этот символ великой державы
И держава под посвист и грусть
Раскололись без чести и славы
На уделы и малую Русь.

Утешая себя матюгами,
Новый паспорт бросаю в трюмо
И потряс интенсивно руками,
Будто стряхивал с пальцев дерьмо.
Декабрь 2002 г.

         * * *
Перешагнув из века в век
И миновав тысячелетье,
Я вижу тот же серый снег
И затяжное лихолетье.

Тупая боль сквозит бока,
Виски свербит нуда шальная,
Как будто шел сюда века,
Себя до пота загоняя.

В округе — голая зима,
Поля, заросшие кустами,
Хибарки — утлые дома
И церкви с черными крестами.

Смотрю — вдали крестов леса,
Куда ни кинь усталым взглядом;
И слышу вьюги голоса
В полях, во мне и в тех, кто рядом.

Народ: кто — падает, кто — пьет,
По закуткам хмельное рыща;
А тот, кто явно не дойдет,
Ползет в убогие жилища.

А я иду в деревню Русь,
Гонимый болью и врагами.
Быть может, там я пригожусь
Моими умными руками.

Поземки рыжая волна
Вдали мешается с туманом —
И путь-дорога не видна
И глазу кажется обманом.

Но небеса вдали чисты,
И облака белее пасты,
А над поземкою кресты,
Как кораблей погибших мачты.

Не вижу страждущей толпы,
Лишь рядом пьяно воют хамы,
Да затрапезные попы
Молитвой зычно кличут в храмы.

А я бреду в деревню Русь —
Своей былой, душевной Мекке.
Но где-то рядышком кружусь,
Не находя и в новом веке.
Май 2003 г.

          * * *
Что там с памятью? Постараемся
Все по косточкам разобрать:
Мы как маялись, так и маемся
Под душевный вскрик — в бога мать!

Допоповились, докрестьянились,
Добогатились, кто как смог;
Сатане Кремля в няни нанялись,
А везде орем: с нами Бог!

К власти вырвались испытатели
Тела юного для вражды.
Не хотят играть в дочки-матери
Наши женщины от нужды.

Мама в полночи над подушкою
Льет горячее серебро:
Стало в наши дни долей русскою —
В лоб свинец и нож под ребро.

Кто там злобою весь изводится
На былую жизнь и на нас?
Тот, кто с давних пор хороводится
У кремлевских стен в дикий час.

Детки малые, бейте ладушки:
Скоро свалится боль на вас.
Как уйдут в гробы деды-бабушки
И не слыхивать правды глас.

В вашей памяти дни погожие
Разорвут, сотрут, как лоскут,
И другой лоскут — на подножие
К грязной паперти вам соткут.

Думать времени не останется:
Дай бог выбраться из нужды.
Вам дадут они, что приглянется, —
Вволю зрелища да еды.

Внуки, правнуки будут грамотны,
Духом вольности взбодрены,
Но душой скупы и беспамятны
До отеческой старины.

Русь раскатится на колонии,
Как горошины на полу.
Будут грызть ее посторонние,
Как безродную мал малу…

И придет конец вашей памяти,
Что жила-была где-то Русь.
А душевный вскрик: в бога мать ети! —
Подытожит вам нашу грусть.
Июнь 2003 г.

           * * *
Мы давным-давно на мушке,
Ожидая свой черед…
Но у смерти-побирушки
Дел других невпроворот.

Чу, опять войною пахнет:
Не сегодня-завтра бой.
Террорист всемирный бахнет
Из Америки шальной.

Он затеет мясорубку,
Утопив народ в крови,
Объясняя эту лупку
Делом мира и любви.

Загремела канонада.
Стоны ужаса глуша.
И ползет, ползет армада
Из гнезда расизма — США.

Он Ирак придавит — ясно,
И внесет, что там искал.
А покорный мир согласно
Примет злой его оскал.

Кто там следующим будет:
То ль корейцы, то ли мы?
И никто в нем не остудит
Пыл коричневой чумы.

А понять нетрудно Буша:
Хоть игра в войну — не гольф,
Но зато такого куша
Знать не знал и сам Адольф.

И ООН не будет против,
При разгуле подога,
Откусить на полный ротик
Дармового пирога.

Я же смерти-побирушке
Говорю: по мере сил
Ты пальни в меня из пушки,
Чтоб не знать Руси распыл.
18-19 марта 2003 г.

      * * *
С этой бойкой богомолкой
Я давным-давно знаком.
Помню в школе комсомолкой
И когда вела партком.

Докучала всем на свете,
Кто без шор партийных жил,
И песочила в газете
Тех, кто к Господу спешил.

Обещала вырвать руки
Тем, кто пальцы сложит в крест.
И кривила рот от скуки
Под вечерний благовест.

Нам же кочетом вещала
Планетарный коммунизм.
И не раз мне обещала
Срок за мой антагонизм.

Промышляла не работой,
А партийным ремеслом.
Нам не знать и доли сотой,
Что тайком тащила в дом.

И учить всегда старалась
Жить стезей большевиков,
Но порою не чуралась
От случайных мужиков.

Не поймав за хвост удачу —
Вознестись в мирскую власть,
В шестисотковую дачу
Унесла былую страсть.

Вы недавно проезжали
У деревни Пятачки.
Там старушка в серой шали
Продавала кабачки.

Наторгует рублик с носа,
К алтарю ведет стопы.
Как обязанность партвзноса
Принимают мзду попы.

Оставляю недомолвку
О бессмертии души…
Бог же бабку-богомолку
В рай не пустит за гроши.

То — не поп: цена другая
В поднебесный закуток,
Где осмысленность благая
Лишь попутный ветерок.

Вот такая жизнь-проруха
По Господнему клише:
Погрешила молодуха,
К смерти страждет о душе.
Июль 2003 г

        Саммит

Над Питером глухие облака
Обильно дождевую сеют крошку
И граду не до праздника пока,
А нам в селе не высадить картошку.

И что за наказанье свысока —
Как праздники, так холодно и мглисто.
Но ходит слух: разгонят облака —
И над Петровым градом будет чисто.

И день-деньской, летая в облаках,
Вытравливают тучи самолеты.
А мы в поту с лопатами в руках
Без отдыха свои ведем «полеты».

Ну что за блеф — картофельная блажь
В стране моей богатой и открытой.
Нам во главу потемкинский типаж
Для западной элиты сановитой.

«Да нет же, нет!» — ворчит мой старый друг,
Нелепо оседая на лопату…
Дай бог мне умереть вот так — без мук,
Посмертно получив за год зарплату.

А главы улетели… Но дожди
Их все же прихватили на дорожку.
Спасибо, наши мудрые вожди,
Что мы успели высадить картошку!
1 июня 2003 г.

       * * *
«Наше горе — бездорожье,
Разной масти дураки
Да преступное безбожье», —
Вечно стонут русаки.

Да, сплошное бездорожье.
Да, немало дураков.
Но повальное безбожье
Не свалило русаков.

Опрокинули безбожье,
Заменили дураков —
Но осталось бездорожье
К лучшей жизни русаков.

Не корите бездорожье,
А судите русаков,
Что при Боге и в безбожье
К власти ставят дураков.
Июнь 2003 г.

        * * *
                Рубцову Н.

То ли складно ты спел, деревенщина,
Восхваляя кресты и коров?..
Мне намедни желанная женщина
Уступила на ночку любовь.

И пошел я, как мальчик неопытный,
Мир неведомый с ней открывать.
О, как страстно той ноченькой хлопотной
В унисон подпевала кровать!..

Где тут помнить во время усладное,
Кто ты есть и в каком ты краю,
Если пело сердечко отрадное,
А душа наслаждалась в раю.

И дивился я ласковой спутницей,
Согреваясь любовным огнем,
Что была она ночью распутницей,
Но по-ангельски скромная днем.

Время мигом промчало счастливое
По судьбе вереницею дней,
Полоня мое сердце тоскливое
Нескончаемой думой о ней.

Солнце, за день уставшее, клонится
За такую же алую гладь…
Только мне не любовь, а бессонница
Будет сердце смертельно глодать.

Где-то птица всплакнет одинокая,
Где-то встречусь на поле с цветком —
Тут же вспомнится мне синеокая
С задушевным родным говорком.

О тебе — о, желанная женщина! —
Благодарный за ласку и кров,
Я пою. Но никак деревенщина,
Восхваляя кресты и коров.
Июль 2003 г.

Не мое, ничье, не наше.

Не мое, ничье, не наше
К нам из города сошлось
И в подворье тетки Маши
Поначалу прижилось.

Ране брали мы черницу
И ходили по грибы,
Но черничник и грибницу
Сохраняли, как зеницу
Ока собственной судьбы.

Рано пришлое поднялось,
Кофейком взбодрив себя,
И на бор с цепи сорвалось,
Все попутное губя.

Саранчой прошлось по лесу,
Оставляя грязь и хлам,
Что не стало интересу
В лес наведываться нам.

Наши чистые озера
Испоганило, зоря;
Утопило в кучах сора,
Наши дивные края.

Чужаком прошло деревней,
Развалив без топора,
Что от нашей кущи древней
Нам осталось три двора.

Напоганив в нашей чаще,
По погожим летним дням
НЕ МОЕ, НИЧЬЕ, НЕ НАШЕ
Расползлось по деревням.

А в Кремле упырь болтает:
Возродим деревни их…
Дай-то Бог! Но нас хватает
Лишь пригубить на троих.
Июль, 2003 г.

         * * *
Еще поныне помнят долы
Татарский вой и гон копыт,
И снова шествуют монголы,
Ломая наш славянский быт.

Края восточные жестоко
Лупцуют желтые дожди.
О Русь, оставят без Востока
Тебя кремлевские вожди!

Пока услужливый японец
Купить намерен Шикотан,
Уже в Карелии чухонец
Забрался в твой лесной карман.

Кавказ, забыв твою заботу
И добродушие твое,
России жаждущему готу
В аренду сдаст жилье свое.

Опять литовцы и поляки
Вот-вот и двинутся ордой.
А нам, славянам, не до драки,
Объятым походя нуждой.

А те, за морем-океаном
На нас с хитринкою косят,
И — коль не пушкой, то обманом —
Наш дух отеческий сразят.

Дай срок — и будешь ты разбита
На доли карликовых стран,
Пока московская элита
Живет отдельно от славян.

Смотрю на даль с великой грустью
От Сахалина до Невы…
Россия скоро будет Русью
В границах княжества «Москвы».
Август 2003 г.

         * * *
Мне не испить из чаши славы
В такой ославленной стране.
Но знаю: русские дубравы
Шептаться будут обо мне,

Когда небесное светило
Осветит кудри облаков
И улыбнется людям мило
В стране отпетых дураков;

Когда душевные чертоги
Теплом окутаются вновь
И будут жить в них наши Боги —
Надежда, Разум и Любовь;

Когда космато-рваный ветер
Не будет души иссушать,
И не цари, а мы на свете
Начнем свою судьбу решать;

Когда отрадную потребу —
Нас обездолить и убить
Заменит честь к труду и хлебу,
И нравы ближнего любить;

Когда безумные забавы
На дело сменит ротозей —
Я пригублю из чаши славы
В кругу восторженных друзей.
Сентябрь 2003 г.

         * * *
Судьба мне землю подарила —
И ей была моя страна.
Теперь моя земля — могила,
И та за выкуп отдана.

Вот и стенаю, как кукушка
Без материнского гнезда,
Где жизнь моя — пивная кружка
И в голове хмельной беда.

Кому здесь весело от хмеля
И от чужой шальной беды,
Когда рабочая неделя
Нас не выводит из нужды?!

Эй, там, за стойкой бара власти,
Плесните мне стакан вина,
Чтоб о своей беде-напасти
Не думал трезво — чья вина.

Да не жалейте больше зелья,
От стариков до детворы, —
И мы, как встарь, от безземелья
Не схватим в руки топоры.

И неустанно говорите,
Что русский лодырь, вор и пьянь,
Чтоб новоявленной элите
Жилось сытней, когда он рвань.

И пусть рванина заводская
На лбу зарубит наперед:
Какой народ и жизнь такая,
И пусть спокойно он живет.

Живу в стране иной окраски,
В чужой отобранной стране,
И нет мне люмпену опаски
Служить душой хоть Сатане.

Святая Дева, чудо сделай —
Лиши меня порочных слов:
Вот-вот и вишней переспелой
С землей смешаем вашу кровь.
Октябрь 2003 г.

       * * *
О, Русь моя, безбожница
Молящихся людей,
Извечная заложница
То Бога, то вождей:

Несешься тройкой резвою
В неведомый простор,
Превознося над бездною
Потертый триколор.

Твой вещий символ — троица
И в нас живей живых:
Недаром блажь заводится,
Когда ищу двоих.

Пригубили до одури —
И впали в спор хмельной:
Кто — пристяжные лодыри.
Кто — в тройке коренной.

А ты несешься улицей
Под посвисты хлыста:
Под сенью флага с курицей
И грешного креста.

Кладу на грудь трехперстия,
До ужаса дивясь:
Какая гонит бестия
Тебя на этот раз?!

Какая дрянь поганая
Тебя так обвела,
Что жизнь милее пьяная,
Чем добрые дела?

Страна толпой приблудною
Полно наводнена,
А к россу стала скудною
И нежностью бедна.

За спинами пожарища
По всей твоей нови…
И два мои товарища
Лежат в парной крови.

Прошлись твои два полоза
Обоим по груди.
Друзья, не выдав голоса,
Остались позади.

Вослед охрипшим голосом
Кричу: «Остановись!
И сколько их под полозом
Осталось — подивись».

Они теперь покоятся
Среди могил других.
А были мы — вся троица —
Когда-то в коренных.

Душа горит, тревожится
О сущности твоей.
Но мчится Русь-безбожница,
Презрев своих людей.
Ноябрь 2003 г.

        * * *
На Руси от Бога власть,
Хоть правитель из народа
И всеобщая свобода…
Чтобы власть могла украсть.

Ей дана большая страсть
Прививать любовь народа,
Чтоб искусней год от года…
Обирать карманы всласть.

Но затем нисходит власть
С государственного дела,
Где изрядно попотела…
Так что нечего украсть.

Вот такая нам напасть —
На века от Бога власть.
Июль 2004 г.

      * * *
Не ходите, девы, в поле,
Не гуляйте до утра:
На его медвяной воле
Зреют сладкие ветра.

Ветер удержу не знает,
Выходя на вешний дол:
Закружит вас, заиграет —
И поднимет ваш подол.

Он в пылу лихой забавы
Упоительно поет —
И сомнет не только травы,
Но и души вам вперед.

Привереда и проказник
Не упустит своего.
Но любовный справит праздник —
И ищи-свищи его…

— Ты, поэт, откуда слышал
Этот простенький сюжет?
— Я в тот миг из дола вышел,
На душе оставив след.
Июнь 2004 г.

         * * *
Я не жаден до патоки жизни,
А хочу лишь тенистой тропы,
Чтоб меня без тревоги до тризны
Отделила от шумной толпы.

Мне так быстро наскучило время
И оскомина новых имен —
Разбитное до наглости племя
Средь чужих моей жизни знамен.

Не могу в их рассудок поверить,
Если каждый и жаден, и зол
И насильно стремится примерить
Мне с ломбарда их пыльный камзол.

Утопая в грязи и разрухе
Храма нашей былой красоты,
Я не стану довольным краюхе
Со стола недоступной мечты.

Но, осмыслив заплечные годы,
В беспредельно пустой суете
Понял я, что все той же породы
И заквашен на прежней мечте.

Но, теряя последние силы,
Я хочу по-былому любить,
Чтоб остаток до черной могилы
Все обиды и боль позабыть.
Июнь 2004 г.

         * * *
Скорбя о времени былом,
Я утешаю душу словом,
Когда, блуждая в мире новом,
Бреду сквозь частый бурелом,

Где застилает очи мгла
И задыхаешься от воли,
А для стенания и боли,
Кажись, вселенная мала;

Когда один среди людей
Иду, ползу со всеми рядом,
Но не узнать пытливым взглядом,
Кто добрый ангел, кто злодей;

А на душе тоска и грусть,
И разум мне нудит с надломом:
«Куда идешь? За буреломом
Зияет лапотная Русь».

Но я иду сквозь бурелом,
Себя подбадривая словом:
Вдруг обрету надежду в новом —
Душе, оставшейся в былом.
Декабрь 2003 г.

          * * *
О, знаю, скоро смерть-старуха
Напомнит мне последний раз,
Что даже скудная житуха
Была прекрасной без прикрас.

Оставив скудные пожитки,
Уйду дорогой в никуда,
И все мои земные пытки
Никто не вспомнит никогда.

А выходя на путь-дорогу,
Не оберну прощальный взгляд,
И там, за далью, понемногу
Я позабуду путь назад.

Здесь был я встречен хлебом-солью
И жил всегда под интерес,
А ухожу с душевной болью
Под насыпной земельный пресс.

Но задержаться у могилы
Мне ритуалом не дано —
И тех, кто сердцу были милы,
Навек оставить суждено.

А вы, пока открыта дверца
И я пред вами на земле,
Мне подарите память сердца,
Чтоб согревала там, во мгле.
Май 2004 г.

         * * *
Я, как всякий русский парень,
Чту добро, любя красу…
Но коса найдет на камень —
На кусочки разнесу.

Раззудив плечо пошире,
И под мат — ядрена мать,
Как пришельцу в этом мире,
Мне — что строить, что ломать.

Не хвали меня в работе,
Не хули, как я живу:
Мы в России, как в болоте, —
Лишь бы выжить на плаву.

Говорят: живем душою,
Тянем лямку за гроши
И с охоткою большою
Крест целуем без души;

Наша древняя закалка —
Вечно скудное житье,
Воли нам милее палка
И кабальное битье;

Нас извечно манит вдали —
От неволи в бедняки,
На груди у нас медали,
А на спинах — синяки;

Наши головы и руки,
Знаем, сказочно умны,
Но от лености и скуки
Наши действия скромны…

И в моем пути дорога
Не сулит вдали покой,
Хоть до вечного чертога
Мне осталось шаг-другой.

На душе — горячий камень,
На уме — вердикт суда,
Что в труде сжигаю пламень
В пенсионные года;

Что в стране вражды и блуда
Я поэт, а не судья —
И в глазах честного люда
Не кичусь, а плачу я.

Сколько помню, столько знаю
Из далеких сотен лет,
На Руси, как ни стенаю,
Мне, при жизни, жизни нет.

И в разгул шальной свободы
Я бы жил без маяты,
Если б мне на эти годы
Дали право на мечты.

А пока что тает пламень
Задушевной доброты…
Я, как всякий русский парень,
Жизнь не мыслю без мечты.
19 мая 2004 г.

       * * *
У реки дубовый пень,
От него густая тень.
Из окрестных деревень
Пешеход, присев на пень,
Отдыхает в жаркий день:
На огромном пне — одни,
Кто потеет, тот в тени.

С доброй памятью о нем
Вспоминают светлым днем.
А детишек перед сном,
Кой не спит, пугают пнем,
Чтобы помнили о том:
Там утопленник в ночи
Греет дух, как на печи.

А влюбленным не до сна
И страшилка не страшна,
Если ранняя весна
Для любви хмельней вина —
И, конечно, не до сна:
Тихой ночью у реки
Шепчут нежно голубки.

Говорят: поныне пень
Меж окрестных деревень
Дарит всем — густую тень
Пешим людям в жаркий день,
Дух, страшнее, чем ремень,
Где под сенью облаков
Рай влюбленных голубков.
2004 г.

      * * *
Не убьешь, не украдешь,
Чтишь молитву гожую —
В рай небесный попадешь…
Но пока в прихожую.

В этой судной проходной
Нет щелей везения.
А в основе балл иной —
Балл непротивления.

И зависит, как прожил —
С болью, потно, бережно,
Или дьяволу служил,
Откупившись денежно.

Балл, что ты не воровал —
Жил куском дарующих;
Балл, что ты не восставал
На господ ворующих;

Балл, что ты не убивал
Тайно и в открытую…
За тебя их наповал
Бить другой не уставал
На потребу сытую.

И у каждого черед,
Как у нас в училище:
Кто заплатит мзду вперед —
Тот не ждет в чистилище.

Выбирают из толпы
По рекомендации,
Что в церквях дают попы
В собственной редакции.

А тебе, смиренный друг,
Живший век с надсадою,
И в чистилище от мук
Станет ад усладою:

Затаскают душу так
У порога райского,
Что милей земной ГУЛАГ
Станет рая байского.

Ты осилишь боль свою
И препоны прочие…
Ведь для благ господ в раю
Так нужны рабочие.

Так живи червем в миру
В байском испражнении
И у Бога на пиру
В том же положении.

Сам на краешке стою
Тления телесного…
Отстрадал в земном раю
И хлебну небесного.
Июнь 2004 г.

         * * *
Здесь больше нечего любить,
А тех, кого любил, не стало —
И мне осталось только пить
И коротать свой век устало.

Налей полней — и буду рад
На все оставшиеся годы:
Мы не народ, а лекторат —
И нам достаточно свободы.

А жизнь?! Живи себе, рванье,
Но на обочине дороги:
Здесь благо жизни не твое,
Твое — работа и налоги.

Какие чудные края
И необъятные просторы.
Но знай — Отчизна не твоя,
Ее отдали на поборы.

Дыши ты воздухом пока,
Пока купцы не овладели,
И наглядись на облака,
Пока им ценник не одели.

На посошок — и брошу пить,
А то сердечко обветшало.
Здесь больше нечего любить,
А тех, кого любил, не стало.
Июнь 2004 г.

           * * *
       "Плакала Саша, как лес вырубали…"
                Н. Некрасов
Вы были на станции Проба?
А видели, что там за вид?
Смотрите, сограждане, в оба
Пока этот вид индивид.

От рельсов по долу коренья
Как всполохи черных огней;
За ними глухая деревня
И дальше коренья за ней.

Поодаль деревни убогой
По вырубке плотный забор…
А дальше за пыльной дорогой
В лесу поработал топор.

А дальше? А дальше плешины
Карельских былинных лесов:
Зубастой пилою мужчины
Грызут, словно пастями псов.

На поезде мчусь спозаранок,
И сердце печалью знобит,
Что каждый второй полустанок
Порубленным лесом забит.

Молись хоть до самого гроба —
Не вымолить горькую грусть:
Смотрю я на станцию Проба,
А видится голая Русь.

Меня же взяла до озноба
Неведомой болью беда…
Смотрите, товарищи, в оба,
Что делают с ней господа.
Март 2004 г.

           * * *
Хоть глазком бы взглянуть на Поэта —
И представить, каков из себя…
Говорят: он в ночи до рассвета
Музу нежно ласкает, любя.

Говорят, что взмахнет лишь рукою —
Как польется живая строка,
Будто чудные строфы рекою
Ниспадают ему свысока.

А еще говорят, что Поэты —
Это эльфы из жизни другой
В человеческий облик одеты
И ниспосланы Божьей рукой.

Мне с пеленок внушали такое,
Убеждая устами певца,
Что в России за дело благое
Чтят Поэта мудрей мудреца.

Это свыше идет — и не спорьте —
У Поэтов своим чередом…
Значит, я не в элитной когорте,
Коль пою через боль и с трудом.
Август 2004 г.

         Саранча

Не видно черных туч над Русью,
Не застит небо сизый дым…
Но я в слезах бессонной грустью
Делюсь с Отечеством моим:

Что нет ни силы, ни поруки
Нам устоять перед грозой —
И обольются наши внуки
Поздней кровавою слезой;

Что как бы ни были далеки
Те дни, но мой печалит взор,
Когда на Русь людские стоки
Обильно льют с восточных гор;

Что, опоганив наши долы,
От Петербурга до Курил,
Как в бытность дикие монголы,
Восток набеги повторил.

Чу, слышу, вижу шабаш близкий —
По весям алые ручьи,
Когда затмят простор российский
Потоки черной саранчи.

И говорю родной Отчизне:
Люд черный, прежде чем пригреть,
Знай — будет смерть милее жизни
Для внуков, согнутых под плеть.
Август 2004 г.

         * * *
Не молю себе покоя
И заоблачных чудес.
Даже в статусе изгоя
Я живу под интерес.

Мне знакомы все печали
Всех обиженных людей,
И когда в какие дали
Нас отправит зуд идей.

Кто бы знал, какая мука —
Видеть русский передел.
Это сдуру Борька-сука
Дух изгнал из наших тел.

Знаю, быдло новый русский
Нас продаст в рабы врагу.
Я сгибаюсь от нагрузки,
Но стряхнуть их не могу.

Гнусь под спудом, но стараюсь
Чтить надежду до креста,
С чистым сердцем отрекаюсь
От попа, но чту Христа.

Помню: в бытность от окраин
До великого Кремля
Я был ратник и хозяин —
И цвела моя земля.

Вроде стяг российский реет
И пока жива страна;
Солнце светит, но не греет,
Как холодная луна.

Разделили нас межою,
Навязали строй другой —
И мне стала Русь чужою…
Ваш слуга ее изгой.
Сентябрь 2004 г.

           * * *
Я самый из всех неизвестный певец,
Страдая от россов маститых,
Хочу достучаться до ваших сердец,
Оглохших, слепых и забитых.

Очнитесь! Встряхнитесь! На ваших глазах
Презренные псы демократы
Россию линчуют и топят в слезах,
Ведя о свободе дебаты.

Все походя наше убито опять —
Любовь и надежда былая,
И только осталась могильная пядь,
За выкуп землица сырая.

Подранив, связали рабочую рать,
Унизив нуждой и зарплатой,
Чтоб мы на века лишь могли выбирать
Одно! — меж киркой и лопатой.

Глаза повязали, заткнули нам рот,
А уши набили свободой,
И нам узаконили волю на пот,
Связав нас с господской угодой.

И стал им я самый презренный холоп
В новейшей истории байской,
Заведомо зная, что жить мне по гроб
Под посвисты плетки хозяйской.

Но я как невольник, но вольный певец,
Стеная и плача от боли,
Хочу достучаться до ваших сердец:
Опомнитесь, дети неволи!
Ноябрь 2004 г.

       И мы…
…пройдем тропу усталую,
Так называемую жизнь —
И не увидим зорьку алую
И голубеющую высь.

А те, кого любовно нежили,
Нас позабудут навсегда,
Как будто мы доныне не жили
И не любили никогда.

И будут ярки зори дальние,
Но не для наших впалых глаз;
И даже речи погребальные
Родня озвучит не для нас.

И боль, что звали нежно Родиной,
Из нас истлеет без следа,
Когда, как пыль, с дороги пройденной
Нас ветры сдуют в никуда.
Ноябрь 2004 г.

   Сопливая страна

Сопливит слезная зима,
Как шутят северные люди.
Еще на днях снега по груди
В сугробы прятали дома,

А ночью, слышу, о карниз
Стучат настойчиво капели.
И впрямь циклоны оглупели,
Неся к нам западную слизь.

В былом такого баловства
Зимой дожди не допускали,
А в эту ночь снега слизали
В канун Христова Рождества.

Мой друг промолвил: «Ну и что ж?!» —
И сам чихнул, не закрываясь.
Прошла старушка мимо, «лаясь»,
В опорках древних без галош.

Промчался мимо «Мерседес»,
Обрызгав грязью, как обычно…
И та старушка, вскрикнув зычно,
Ему грозится: «Я те, бес!»

А мы стоим чуть в стороне,
Со смаком пьем из банок пиво
И разговор ведем ретиво
О том, что деется в стране.

И углубляем диалог —
Богатый русский, но постится,
А сколько мор его продлится…
Никто сказать уже не смог.

Еще промчался «Мерседес»,
Обрызгав нас из той же лужи.
И друг съязвил: «Бывает хуже,
Чем этот бешеный балбес».

И продолжаем речь с тоской
О перестроечных прорабах…
Но, как один, молчим о бабах
От жизни пакостной такой.

Гонец припер бутыль вина,
И мы в местечке нелюдимом
Сошлись во мнении едином —
Нам всем до лампочки страна.
Январь 2005 г.

          * * *
Всех нас ждет такая участь —
Старость, смерть — и тлен за ней.
Но — живя легко и мучась —
Мы храним докуку дней.

Дожуем вот, словно пиццу,
Пирожок своей судьбы —
И в чистилище — больницу
Отойдем, а там — в гробы.

Хоть ты был всему начальник,
Отравляя нашу быль,
Откипишь, как дутый чайник, —
И лети себе в утиль.

Не возьмешь придатком гробу
Ни достаток, ни бабье,
Лишь бескровную утробу
И нательное белье.

Да и ты, мой славный гений,
Как и я, такой же хрен:
Покорпел на всех без лени,
А сойдешь — и тот же тлен.

Кто там шепчет недовольно,
Косо скаля пенный рот,
Что душа в могиле вольно
Вечной жизнью заживет?

О, не дай бог круглой дуре
Или грязному попу
Заблудить в словесной буре
Богомольную толпу!

Скопом выйдет с божьим сыном
Под крестом на крестный сход —
И под вопль каленым клином
Вмиг заткнет безбожный рот.

И, телесно вдоволь мучась,
Кану в бездну Леты я…
У кого иная участь,
Отзовись из небытия.
2005 г.

   Сирень в уме…

Ломали мальчики сирень
И милым девушкам вручали…
А по шоссе машины мчали
На лоно дачных деревень.

И я, невольный автор слов,
Не мог из ряда выбиваться,
Но тормознул полюбоваться
Красой и запахом цветов.

Хрустели веточки куста,
Пронзая сердце болью жала,
Что так легко уничтожала
Красу младая красота.

Как ни вспылил, но не дерзнул
Угомонить хмельной мальчишник,
И сердце рвал, пока гаишник
Меня на штраф не тормознул.

Какая грусть — в воскресный день
Спешить на зимние квартиры,
Когда себя унять нет силы,
Увидев голую сирень...
     …И резюме:
Уклад такой в моей стране,
Где олигарх, семит, гаишник,
Тупая власть, ОМОН, мальчишник
На трудовой сидят спине

И, вуалируя делишки,
Терзают Русь кому не лень,
А кто открыто, как мальчишки.
Ломают белую сирень.
Июнь 2005 г.

       * * *
      "Ночь, улица, фонарь, аптека…"
                А. Блок

День, улица, к мосту дорога,
Забор с избою под сосной
И на околице у лога
Мужик валяется хмельной.

Минует век — все повторится:
Изба, забор, мост над рекой,
Над логом бедная станица
И даже пьяный, но другой.
Май 2005 г.

         * * *
Без веры русский сирый люд
Ворует, пьет, ругается;
Таланты за море бегут;
Поэт без дела мается;

Жирует постный стихоплет,
Ваяя байки светские,
А нужно — власти козырнет,
Как в бытность — дни советские.

Певичка девица-краса
Виляет попой голою:
В ходу не песни, а попса
С любовью однополою;

В нас не «Мосфильм», а Голливуд
Свои сливает сладости —
В экран плюется старый люд,
А дети пьют те гадости;

Вослед за миром, пятясь вспять,
Заросшей тропкой старою
Мы к первобытности опять
Шагаем с янки парою;

Что ни пройдем в своем пути —
Разруху и пожарища,
Мы блага думаем найти
За счет раба-товарища;

Нужда, безверье и обман
Червем изъели нацию…
Эй, кто здесь будет из славян? —
Готовься в резервацию!

«Да ты, поэт, не торопись! —
Стенают люди русские. —
Переживем такую жизнь,
Пройдя препоны узкие».

И катится из года в год,
Куда катнут горошиной,
Перелицованный народ
Страны в тряпье заношенной.

Превознося житейский блуд
До веры в дело богово,
Без веры в будущее люд
Идет в попово логово.
Март 2005 г.

          * * *
О, Русь, смотри — кресты повсюду:
В умах, у тел, на куполах,
Внушая страх честному люду
Где поп, где лама, где аллах;

Как гонят нас в средневековье
Среди обмана и разрух,
Впрок умножая поголовье
От деток малых до старух;

Как слуги власти оводами
Сосут кровинку бедноты,
Согнав послушников стадами
В богоугодные гурты;

Как за спиной слепого Бога
(Сказать о сроке не берусь)
Мостится торная дорога
В убого лапотную Русь!
Октябрь 2005 г.

         * * *
Я у жизни в блокаде,
Я у боли в кольце
И у смерти в осаде
На дорожном конце.

Ниц склонись, обыватель,
Как родная страна.
Хохочи, неприятель
И палач мой, сполна.

Вам, живущим, известно —
И хулить не резон:
Жил послушно и честно,
Не меняя фасон.

Но иконному богу
Перст не ставил ко лбу
И, кончая дорогу,
Умоляю судьбу:

Дай мне волю и силу
Путь пройти чередом
Да сухую могилу
И уютней, чем дом.

А посмертная слава,
Хоть сладка и нежна,
Как хмельная забава
Мне уже не нужна.

И, что будет, то будет
На остатке пути:
У могилы не судят,
Как блуди, не блуди.

Нас таких бы — к награде,
И любовь — на страну…
Я ж у жизни в блокаде
И у смерти в плену.
Ноябрь 2005 г.

       * * *
Красный лист календаря
Прижимаю к сердцу я.
А со мной моя семья
Чтит «Седьмое Ноября».

На пороге — новый век,
За порогом — дождь и снег…
Но как бедный человек
Чту душевно прошлый век.

Сладко, как ни говори,
Бьют под зад у той двери,
Где жируют, как цари,
Олигархи-упыри.

А восстанешь — схватишь срок
Оживать лесной восток:
Знай отныне свой шесток,
Если тихо жить не мог.

По-простецки говоря,
Душат волю Октября…
Ведь замазали не зря
Красный День календаря.
Ноябрь 2005 г.

     Четырехстишия
* * *
О, Сердце — двигатель души,
Тебя не купишь за гроши.
А остановишься — в глуши
Не будет жизни для души.
* * *
В кабинах темных колесниц
Не вижу ясно чьих-то лиц.
Как в зале: где затемнено,
Ты лиц не видишь, лишь — кино.
* * *
Если истину где-то найдешь —
Против истины сам не попрешь.
То-то часто, уму вопреки,
У меня на лице синяки.
* * *
За долами блеснула гроза,
Обласкав на мгновенье глаза.
А секунду-другую потом
Испугал нас раскатистый гром.
* * *
Против лома нет приема,
Если нет другого лома.
От жены любимой дома
Не найти другого лома.
* * *
Как жаль, но так идет в миру,
Что снова на ночь я умру,
Что эта маленькая смерть
И та крадет у жизни треть.
* * *
Знаем мы, что миф — душа:
Бьют, казнят из-за гроша.
А была бы в нас душа,
Мы бы жили не греша.
* * *
Бог шепчет нам: «Не укради:
Грядет расплата впереди».
На то скажу: «А ты, чего ж
Тела послушников крадешь
И ТАМ тайком ведешь дележ?»
* * *
В. В. П.
Давай, иудушка, смелей
Круши народный Мавзолей!..
Когда же сам сойдешь с пути,
Скажи-ка, где тебя найти?!
* * *
Тут, что и как ни говори,
У нас такие главари,
Коль мы такого упыря
Вновь долизали до царя.
* * *
Пей, наслаждайся от души
И к Богу в гости не спеши:
Там для святош и простаков
Нет ни церквей, ни кабаков.
* * *
Будь в жизни я и глух, и слеп,
Скажу: всего вкуснее хлеб.
Но я не глух и век не слеп —
И монолог о том нелеп.
* * *
Секрет разгадан, но не прост:
Приходит день — и нету звезд.
Так миллиарды добрых лет
Глаза нам застит ясный свет.
* * *
Четыре ножки у стола,
И на одной кружит юла.
Стол — твердь: стоит, как монолит.
Юла стоит, пока юлит.
* * *
С земли любую пустоту
Мгновенно тянет в высоту.
Душа — прости за простоту —
Ты тоже рвешься в высоту.
* * *
«Да хватит, — шепчут голоса, —
Впустую тратить словеса.
Для жизни время береги,
Когда за ней не видно зги».
Декабрь 2005 г.

         * * *
Давайте поваляем дурака
И бойко посмеемся и попляшем,
Не то сойдем с ума от бардака
В Отечестве исконно нищем нашем.

Давайте похохочем над собой
И, как умеем мы, состроим рожи,
А клоун мерзопакостный любой
Нас доведет до колик и до дрожи.

Давайте умиленно лобызать,
Не отделяя недруга от друга,
И у царька лизать зловонный зад,
Когда он в недержании, подлюга.

Давайте будем с толком умирать,
Сбавляя племя россов понемногу,
Когда надоедает жизни ждать,
А тут дорога к райскому чертогу.

Давайте подзадорим русаков
На наши вековечные напасти —
Дороги дрянь и уйма дураков,
И дураки, как водится, у власти.

Давайте попридержим разговор
И навсегда умерим наши страсти:
Дороги и придурки — не позор,
Позор наш — мы, приверженные к власти.

Давайте напрягать свои умы,
Вникая в суть открытого вопроса,
Чтоб всякий раз, в такой же день чумы,
Мы неделимы были росс от росса.
Декабрь 2005 г.

          * * *
                Газманову

На два притопа три прихлопа
В музыке к траурным стихам…
А чем попса не для холопа,
Всегда подручного верхам?!

Под этот хрип, подобный вою,
Трепещут молоди тела,
А над столицею-Москвою
Блестят златые купола.

Но в разыгравшемся бедламе
Я разобраться не берусь…
Не с головой, а с куполами
Теперь твои кумиры, Русь.

Ну что же, хлопай для подачки,
Вертись, виляя, как червяк,
Мзду загребая для морячки,
Береговых песков моряк.

И, наслаждаясь зальным гулом,
Как на саргассовых волнах,
Скачи по сцене есаулом
На квелых мыслях-скакунах.

Не придираясь строго к слову,
Надеюсь, каждый сам поймет,
Какую горькую основу
Он подает за сладкий мед.
Январь 2006 г.

        * * *
Поворовать пришли они
И наши выгрести карманы
В туман укутанные дни,
Бандитской власти атаманы.

А ты, мой друг, за далью дней
Не будь заложником обмана,
Чтобы не стать еще бедней
И в шкуре глупого барана.

Как ни порочат нас они,
Как ни куражатся над нами,
А наши новые огни
Сильней раздуют их цунами.

Нас убеждают: мир таков —
И подло сталкивают лбами,
Чтоб мы терпели боль оков
И были подлыми рабами.

Как знаем — тысячи веков
Кормили сладко нас речами,
Но только сбросим боль оков,
Как рубят головы мечами.

Но пусть запомнят богачи:
Те времена не за горами,
Когда и речи, и мечи
Вновь обезвредим топорами.
Январь 2006 г.

        * * *
Когда все будет позади —
И нефть, и газ, и демократы,
А внуки с горечью в груди
Взойдут во властные палаты,

Не будет Запад Русь ласкать,
А ненавидеть будет строже,
Коль в недрах нечего искать
И на земле пустынной — тоже.

Тогда лишь будет впереди —
Отходов свалки да морозы,
И боли русского в груди,
Преобразятся в ваши слезы;

Не будет Запад потакать
И принимать всерьез для дела,
Коль стало нечего алкать
В кольце московского предела.

Тогда — дай бог, мои слова
Из уст исчезнут вместе с нами —
Падет московская глава
Под наносными племенами,

Не будет Русь мою ласкать
Поэта искренняя лира,
Коль станет нечего искать
На обновленной карте мира.
Февраль 2006 г.

       Предтеча

А наш-то шеф банкет закатит
С размахом царственным притом.
Он наши денежки растратит,
Но будем пьянствовать гуртом.

Прибудет босс куда повыше.
А сколько всех? — немой вопрос.
Зато ответ: на ветхой крыше
Привилась рощица берез.

И стены цеха ветхи тоже,
А в цехе потно грязь и стынь.
Не говорите: «Так, похоже…»
Нет, неприглядней, чем Хатынь.

А если здесь поставим точки,
То вам представлю мир чудес —
Зато купил квартиру дочке
И джип по кличке Мерседес.

А кто, воруя, без фазенды,
Как нынче модно говорить?
И мзду из цеховой аренды
Доит в дозволенную прыть.

Смотрю на стройные березы,
На облепивший стены хвощ —
И за Россию плачу в слезы
Под говорок воздушных рощ.
Февраль 2006 г.

        Бесы

Тупая троица иуд
Который год бесовски правит.
Они нас грабят и гнетут,
А их народ в ту пору славит.

Один Союз разворошил,
Легко отрезав пол-Европы.
Другой Отчизну раскрошил
И нас, повив, продал в холопы.

А третий бес, из бесов бес,
Как во хмелю от дутой славы,
В верхах сидит под интерес
Чужой враждующей державы.

Те двое (выслушай, народ)
Пожали плод беспутной власти:
Народ клянет, но не поймет,
Что третий бес такой же масти.

Ну что ж, хвали, как ты горазд,
Того, кто дал гроши на яства,
А он, пока молчишь, продаст
Твои несметные богатства.

Не закрывая костный рот,
Он благо нищим обещает.
Народ, ты вдумайся: вперед,
Кого и как обогащает.

Не будь наивен так и прост,
Что он за челядь сдвинет горы…
Ему придавят тут же хвост
Олигархические воры.

Дела их рук, что мы слабы
И лишены былого братства,
Вдали от газовой трубы
И от российского богатства.

Так почему же ты остыл
И стал покорно одноликим,
Забыв, каким недавно был —
Сплоченным, сильным и великим?

Пока твой разум не угас,
Над бесом стань амбициозно.
Когда ж продаст он нефть и газ,
Поверь, любезный, — будет поздно.

Ты слышишь? — ходит шепоток:
От недр земных страна в угрозе.
И льют на Запад и Восток,
Пока ты в умственном наркозе.

И будут так качать и гнать —
И нефть, и газ, и горы леса,
Пока ворующая знать
В поводырях тупого Беса.
Март 2006 г.

* * *
Живем издревле, как в колодце,
В стране, где смрадно и темно.
Когда-то вздумали бороться
За то, что отнято давно:

При дикой воле — за свободу,
С казной богатой — за кусок
И, как всегда, другим в угоду —
За отведенный закуток.

Но как в колодезе бороться
И с кем, где смрадно и темно,
А сруб у старого колодца
Труха трухой к бревну бревно?

И жить бы так меж дном и светом,
Прильнув полипами к земле,
Под негой грез зимой и летом
О светлом ласковом тепле,

Но вот колодезный народец
Спонтанно вновь полез на свет.
Как вдруг захлопнулся колодец,
Окутав тьмой обратный след.

И мы посыпались обратно,
Круша гниющие венцы:
И те, что падали стократно,
И желторотые юнцы.

А грунт сползает, топит ноги
Сырым песком до ягодиц.
И видят только черти-боги
Животный ужас наших лиц.

Никто не выползет отсюда,
Хоть уйма вроде смельчаков:
Таких на дне большая груда,
Как люди молвят, дурачков.

А там, в раю тепла и света,
С разящим звоном и щелчком
На люк витая цепь одета
С огромным кованым замком.

А ключ приблудный инородец
Прибрал, кривя в улыбке рот…
Ну чем Россия не колодец
И не колодезный народ?
Апрель 2006 г.

        * * *
  О меньших братьях думая…

Заглавной буквой напишу
И свой сарказм к тебе разрушу,
А ты икни, когда грешу,
Беря твои грехи на душу.

Уж если ты — небесный Бог
И мира целого ваятель,
То будь ответственен и строг
За все живое как Создатель.

А ты за тысячи веков
Не правишь сам, а бьешь баклуши,
Свалив печаль своих грехов
На наши страждущие души.

Смотри — глаза от слез горят,
Смывая добрую улыбку:
По пустякам, как говорят,
Вновь отдаешь меня под пытку.

И вот, воздев молящий взгляд
С руладой матерного слога,
Топлю в ведре живых котят,
Исправив брак деяний Бога.

По счету сотого топлю,
Копаю погодя могилку…
«Простите, милые!» — молю,
Пополнив Богову копилку.
Апрель 2006 г.

           ПАМЯТКА ИВАНУ

                Нарусовой-Собчак.

Эта дама собачьей фамилии
Взвыла шавкой под волчий дискант…
Слышишь, Ваня! — у нас в изобилии
Кто скулит под жидовский диктант.

Их по градам и весям немеряно,
Кто нам головы злобой кружит.
То не сплетни, а жизнью проверено:
Из воров, что ни особь, то жид.

А по кругу их шавки белесые
В понятых, чтобы вольно блудить.
Скоро станут славян горбоносые
По раввинским законам судить.

Дай срок, Ваня, — душа христианская
Задохнется судьбой голытьбы,
Чтобы помнила челядь славянская,
Кто хозяин, а кто здесь рабы.

Им помогут пришельцы раскосые
В тюрьмы русских сынов паковать,
А навзрыд будут шавки белесые
Так же бранно жидам подвывать.

А пока — нашу боль нелегальную
Усыпляют под хруст кулака,
Чтоб забыли мы Русь уникальную
Под кабальной пятой чужака.

Слышишь, Вань! — осуждая заранее
Неприемлемый русский нацизм,
Неужели нам станет желаннее
Пожирающий нас сионизм?
Апрель 2006 г.

           * * *
Я сделал то, что сделал я,
Идя от сердца к людям строго.
Не ты, потомок, мой судья,
А тот, кто жил, не плача много;

Кто к праздной жизни не привык,
А обходился самым малым;
И — оторвите мне язык —
Тот, кто гордится флагом алым;

Кто в те великие года
Для вас до кровушки трудился,
А нынче беден до стыда
И вам обузой не сгодился;

Кто, что ни шаг, то все не в лад
И не бежит, как собачонка,
В строй страстно жаждущих наград
Из рук кремлёвского волчонка;

Тот, кто по совести судья,
А не за дачи дорогие,
Для благ которых делал я
По мере сил дела благие.
Март 2006 г.

       А он… А я…

Он нам ниспослан, чтоб продать
Наш дух и нас, и нашу землю.
А я — работать и страдать,
Пока его сторонне внемлю.

Две параллельные судьбы:
Моя — трудом в родстве до братства;
Его — у вентиля трубы,
Качая ворогам богатства.

Ему портной беспалый сшил
Кафтан кремлевский по размеру.
А мне обноски предложил,
Толкнув в поповскую химеру.

Я знаю, вижу лет на сто,
А он, слепец, — не дальше носа.
Но я фактически никто,
А он значительней Колосса.

Сейчас он где-то на югах
Скликает вражескую стаю.
Колосс на глиняных ногах
Страны, в которой я страдаю.

Как говорится, на-гора
Мы поднимали Русь веками.
А он не сделал ни хера
Ни головой и ни руками.

И вот те на! — хозяин он,
Божком вознесшийся над нами.
Как ни верти, Борискин клон,
Зеркально выглядит делами.
Он — сам, он — все, а не народ,
В моей Отчизне полководец:
По нефти, газу полиглот,
По сути русской — иноходец.

На мне любой поганый мент,
Как что, опробует дубинку.
А он, как всякий Президент,
ОМОН имеет на разминку.

А то — случись! — введет войска,
Как тот иудушка беспалый:
Ему, как тряпка для быка,
В моей руке флажок наш алый.

А был ведь — помните! — судьбой
Пошит — да крепко! — алой нитью.
Он не со мной и не с тобой,
А с новой шайкой мчится прытью.

О, не кричи наперебой,
Что нет замены на примете.
Но жить-то с Путей нам с тобой
И нашим детям в новом свете.

Он, Президент, законы бдит
И, правя, маслит их рутину,
Нас принуждая жить в кредит,
Под наших внуков ставя мину.

Он день за днем не сходит с глаз,
Когда какой экран ни глянешь.
О, сколько! было их у нас,
Чье имя лаской не помянешь.

Не поперхнуться бы в словах
И не забыть бы грех от воли:
Не то наш Бог, не то Аллах
Его послал на наши боли.
Июнь 2006 г.

        * * *
Сколько от песен оторвано зря
Дней и ночей отведенных!
Вот — побледнела за далью заря,
Вышла луна для влюбленных;

Свет замерцал из соседних окон,
Как-то по-летнему вялый…
Я, как умею, стеклю свой балкон,
За день от дела усталый.

Только присел за столом у окна,
Чай потянул из стакана —
Как невзначай проворчала жена:
«Каплет вода из-под крана».

Мой ОТК и прораб мой — жена,
Знай: не оставит без дела.
Все по уму понимает она,
Все — от души и до тела.

Кран подтянул — неугодно жене:
Кран что-то крутится туго.
Светит луна. Отвечаю луне:
«Срок не пришел для досуга».

В доме будильники, как петухи,
Слышу, сквозь стены запели…
Утром какие быть могут стихи:
Дуй на завод из постели.

День оттрубил от звонка до звонка,
Скудную выбрав монету.
Всю без остатка… смываю с горшка.
Сколько? Вопрос не к поэту.
Только мне муза шепнула: «Дружок…»
Слышу — жена из постели:
«Глянь-ка, пиит, сколько света нажег
Ради пустой канители».

Треплет бессонница душу и плоть,
В хаосе дум утопая…
«Время настало картошку полоть», —
Шепчет жена, засыпая.

Вновь спозаранку подняла заря
Россов, на труд осужденных.
Снова от песен оторвано зря
Уйма ночей отведенных.
Июнь 2006 г.

 Берег «Белые пески»
         1
Ни забора, ни ворот,
Только мент в дорожной будке,
Чтоб случайный пешеход
Не прошел в любые сутки.

А когда-то шла тропа
Средь весеннего посева,
И по ней моя стопа
Пыль сгребала для согрева.

Вот в такой же летний день
Мы гурьбой неслись купаться.
А теперь, кому не лень,
Просит мент: «Не пререкаться!»

Значит, мне закрыт проход
На былой наш «лягушатник».
Нет ворот, а поворот
Предлагает грозный ратник.

Ну, коль нет пока ворот
И длиннющего забора,
Я бреду к реке в обход
Сбоку луга, мимо бора.

А за бором берег крут,
И по берегу вдоль бора
Узкоглазый, черный люд
Ямки роет для забора.

Ба!.. Зеркальная река
Оторочена дворцами,
И речной ковер песка
Весь осыпан огольцами.

Вот он, наш былинный рай,
Если в памяти остаться…
И грешно не искупаться
Под задорный детский грай.

Но непрошеных гостей
Здесь встречает строже ратник:
Пляжем избранных детей
Стал наш бывший «лягушатник».

Дай им срок, дорожный пост
Подопрут с боков забором —
И, как вражеский прохвост,
Я пройду едва ли бором.
         2
Хлебнув несолоно, бреду,
Ругаясь матерно порою.
На заболоченном пруду
Вода кипит под детворою.

И огорчительной тоски
В их существе найдешь едва ли,
Что где-то белые пески
У них навечно отобрали;

Что их зеркальная река
Вся окольцована дворцами…
А вдруг зачешется рука,
Зуд успокоят — и с концами.

Шумите, милые, пока,
Пока вас лето детства греет,
Пока зеленая тоска
За далью взрослой не алеет;

Пока в горячие тиски
Не сдавит горькая обида,
Что берег «Белые пески»
Для вас исчез, как Атлантида.

И так они за пядью пядь
Себе сгребут землицу нашу,
Пока ваш разум будет спать,
А мы им щедро полнить чашу.

Такой в стране моей разброд,
Где воля — враг босым и слабым:
Едва раскрыв, зашили рот,
Снабдив нам рты снадобьем рабьим.

Стою с приподнятой ногой,
Боясь другую ставить рядом:
А вдруг хозяин здесь другой
И на меня косится взглядом.

Хотя далекий пращур мой
И не совсем далекий предок,
Что дожил век за Колымой,
Дарили землю напоследок.

О боль, времен кривых судеб
Уже нацеленных на драчку,
Ты сочно сдобрила наш хлеб
И благость рая на заначку!
         3
По дороге к речке пост,
И ворота, и ограда…
От кого? Ответ непрост,
Хоть мы знаем — значит, надо.
Июнь 2005 г. — июнь 2006 г.

       * * *
Справив пенсию Ивану
На лугу за гаражом,
Утром шарю по карману
Торопливо, как в чужом.

Ни гроша. Поднялся к Ване,
Что повыше этажом.
«Есть, Ванюша, мани-мани?»
«Есть в кармане, но в чужом».

Я зашел к другому Ване,
Что пониже этажом.
«Деньги есть в твоем кармане?»
«Есть, — ответил, — но в чужом».

Заглянул к жильцу у Мани,
Что работает бомжом.
Отвечает: «Шиш в кармане.
Деньги в банке, но в чужом. —

И добавил: — Дуй до Зямы…
У него мешками грош».
Были с Зямой мы друзьями,
Но теперь к нему не вхож.

Но побрел… Как говорится,
Попросить — не согрешить.
Мне бы чуть опохмелиться —
И затем часок пожить.

Вам судить о Зяме рано,
Что, мол, плут и хитрый жмот.
Просто Зямина охрана
Не пустила до ворот.

Ну, а если скажет кто-то:
«Дуй работать и не ной!»
Да какая ж тут работа
С неприкаянной душой,
И к тому ж в карман чужой?!
Июль 2006 г.

      * * *
Лизали зад татарину,
Хоть был он — лютый враг;
Затем — родному барину
За плети и кулак;

И поголовно Сталину,
Устроивший ГУЛАГ.
Лизать могли хоть лешему
С завидной чистотой —

Хрущеву, позже Брежневу
За ласковый застой,
Чтоб жизнь цвела по-прежнему
Для челяди простой.

Но вспомнили о Греции,
Где демос — верховод, —
И вмиг интеллигенции
Открыли жадный рот,

Чтоб крючья интервенции
Она брала в заглот.
А тут ворвался бешеный
Во власть беспалый пес —

И демос, как помешанный,
К его задку прирос:
Голодный, но утешенный
Целует зад взасос.

Отхожая посудина —
Богатый наш чертог,
Однако простолюдина,
В нужде сбиваясь с ног,

Кричит: «Мне дайте Путина
Лизать на третий срок!»
Топчу дорожки узкие,
В былое пялю взор

И, видя годы тусклые,
Шепчу душе в укор:
«Привита в гены русские
Лизня с татарских пор».
Август 2006 г.

         * * *
Обувь стер, шагая к церкви;
Много времени убил…
Ровным счетом будешь в пекле,
Если в жизни плутом был;

Если благостным порывом
Обездолил полстраны
И во власти слыл нарывом,
Протирая зря штаны.

Самостийно властвуй дальше
И бесправных обирай —
За награбленное наше,
Знай, тебя не пустят в рай.

С нас сдираешь мзду безвинно,
А гроши — на интернат.
И рисуешься картинно:
Что тут скажешь? — меценат.

И не пяль глаза шальные,
Коль к беде людской оглох.
Да, за мзду грехи земные
Поп отпустит, но не Бог.
2006 г.

         * * *
В чулке гробовые у бабки в дому
И кошки — домашние звери,
Но так, чтобы стало в избе по уму,
Ей нужно железные двери.

Как было когда-то, нет коз и коров,
Но есть «петушина с курями» —
И надо на двери ядреный засов
И, знамо, решетки на рамы:

Ведь ныне, как молвят, порядок ослаб
Для тех, в ком нуждается плаха…
А бабкина живность и скопленный скарб
Ценнее дворцов олигарха.

Пришлось с гробовыми отдать пенсион,
А жить ей на… Бог не оставит:
Не зря по Росее идет перезвон,
Что Путя полушку добавит.

Какая ни есть, а добавка к столу —
Кусочек ржаного и сыру.
А с кошками рядом поспит на полу:
Не баре они — не до жиру.

У бабки в избе по углам образа
Холщевым окладом укрыты…
Покорно смотрели святые глаза
Пока паковали бандиты.

Собрав подчистую весь скарб и курей,
Ушли, подгоняя друг друга…
Лишь бабка осталась лежать у дверей
Да кошки под устьем с испуга.

Не вышло дождаться прибавки к столу
Ни кошкам, ни ей, как ни ждали.
И только смышленые мыши в углу
Привольно еду доедали…

Веревочка вилась… Но ту унесли
С концами под бабкины стоны.
И, как ни молила, ее не спасли
Ни дверь, ни закон, ни иконы!
Сентябрь 2006 г.

          * * *
О, Русь! Дай молвить слово
Моей истерзанной душе:
Опять твое житье хреново,
И все по русскому клише —
Где, как ведется, вор на воре
От поселений до Кремля;
Опять опричнина в фаворе
И под татарами земля;
Где под мирским судом, но волен
Бандюга, плут и нувориш,
А трудовой народ доволен,
Что облачен в раба и нищ.
Октябрь 2006 г.

  Под хруст лопаты.

      "Я уплыву на пароходе,
       Потом поеду на подводе,
       Потом еще на чем-то вроде,
       Потом верхом, потом пешком
       Пройду по волоку с мешком —
       И буду жить в своем народе".
                Н. Рубцов
Я, услужив чужой угоде,
Батрачил в детстве на подводе,
Трубил на атомном заводе,
Ходил в моря на теплоходе,
Потел в сибирской непогоде;
Опять на атомном заводе
Гноил себя (лет сорок вроде) —
И вот на жизненном исходе,
Копая землю в огороде,
Рабом живу в моем народе!
Сентябрь 2006 г.

      * * *
        "Я скажу: «Не надо рая,
        Дайте Родину мою".
                С. Есенин

Я у жизни на закрайке —
И вот-вот сойду во тьму.
Богомолки, как ни хайте,
Мне та жизнь не по уму.

Да пошли вы с божьим раем
Под молитвенную нудь…
Мне бы там, за скользким краем,
Отрешенно отдохнуть.

Мне и здесь хватало муки
И стенаний на двоих.
Посмотрите эти руки —
Сколько памяти у них.

Посмотрите кольца жизни,
Как у древа на корню:
Вот вам летопись Отчизны —
Боль и радость день ко дню.

Посмотрите — шрам на шраме,
Где — смягчились, где — грубы,
Как мазки на панораме
Общей с Родиной судьбы:

Если плачу я, ей больно —
И ее душа в слезах,
А вздохну легко и вольно —
Свет блеснет в ее глазах;

Если труд мне застит очи
И душевно в кабале,
Значит, день темнее ночи
На большой моей земле.

И, минуя догмы правил,
Мы нисходим в смутный день,
Не поняв: то Бог иль Дьявол
Тень наводит на плетень.

Но и в черный час печали
Мы по доле близнецы,
Как нам мудро завещали
Наши деды и отцы.

Несвободою хмельную,
Как ни жаль страну, хвалю.
И при воле, но больную
С той же нежностью люблю.

И, навечно замирая
Под беззубый бабий вой,
Прошепчу: «Не надо рая,
Быть бы Родине живой».
Сентябрь 2006 г.

           * * *
Я опять в плену у слова,
В паутине новых дум.
Но моя душа готова
Их дарить без должных сумм.

Здесь иные цены слова,
А почем — особый суд,
Хоть без хлеба жизнь хренова
И тесней словесных пут.

Встань-ка где-то с темнотою,
Потрудись-ка день-деньской
И с сумой полупустою
Шпарь до дома на покой.

Дома — пяль на телик взоры
Под хвалебный вой шальной,
Как чиновники и воры
Вольно грабят дар земной;

Как бесстыже в зной и стужу
Кличут нас на труд мирской
И умильно гладят душу
Заскорузлою рукой.

Вой у телика умильно,
Протирай себе штаны,
Но зато в стране стабильно —
Без эксцессов и войны…

Убаюканный покоем,
Утопающий в вине,
Стал я сам себе изгоем
И чужим в своей стране.

Потому-то в путах слова
Я — пчела из тысяч жал.
Нет в России Третьякова,
Чтоб изгоя поддержал.
Май 2006 г.

        * * *
Компрадоры демократы
Обокрали русских всласть —
Не идет наш брат в солдаты
Защищать чужую власть;

Молодежь увязла с дымом
В наркотическую бредь;
На Отечестве любимом
Парни стали голубеть;

Силиконовые губы,
Силиконовая грудь —
Это русским бабам в зубы
Так дала блатная блудь;

Сумрак божий на полнеба,
На полнеба властный блуд;
Миллионы просят хлеба,
Им же зрелища дают…

И, похоже, нет границы
Силиконовой среде:
Испражняются певицы
В силиконовой нужде;

Силиконовые баи
Безысходно недра пьют,
А по Думам шалопаи
Под законы вторят: «Гут!»

Бог — сторонний, я — свидетель
Перманентных перемен,
В коих Вова, наш радетель,
Вызрел символом измен.

Кой царек, такая свита —
Нам, кормящим, черт и бог.
А у свиты есть защита —
Силиконовый царек.

Нас в труде остались кучки,
А нужда съедает тьмы.
Довели страну до ручки
Силиконовой тюрьмы.

Ну-ка, ровно подравняйтесь
Под царька, что вас ведет,
И по-старчески не пяльтесь
На совхозы и завод:

Их пора оставить тыщу,
Разметав рабочий люд —
Силиконовую пищу
Нам Америки пришлют,

И согнут под аллилуйю
Дорогую сердцу Русь,
Изначально удалую
В силиконовую грусть.
Сентябрь 2006 г.

       * * *
Раньше были времена;
А теперь моменты:
Шла Великая война…
Под аплодисменты.

Немец занял полстраны,
Грохотали танки…
А вдали со стороны
Радовался янки.

Долго ждал он — чья возьмет,
Веселясь от скуки,
Точно ведая вперед,
Что погреет руки.

С божьей волей Ваня смог
Одержать победу.
Ушлый янки в самый срок
Подоспел к обеду.

Он на Запад и Восток
Лезет с интересом.
Чуть затеплится дымок,
Как кружится бесом.

Где интрижки, где пожар —
Тут как тут паскуда:
Янки издавна — корсар
И поборник блуда.

О, у янки божий дар —
Грабь, тащи в свой улей;
Демократия корсар
Со штыком и пулей.

Боль ему — те времена
Крепкого Союза…
Разбежались племена,
Как вода из шлюза.

И одна осталась Русь
Перед интервентом…
Да и та, на нашу грусть,
С квелым Президентом.

Говори, не говори —
Легче нам не стало:
Русь «пускает пузыри»,
Приподняв забрало.

Ей не справиться со злом
И заморским блудом
Ни уменьем, ни числом
С новым квелым людом.

Янки к нам стучится в дверь
С ложкой в наше блюдо…
Нам бы Сталина теперь,
И Хруща — не худо!

Всем простила все и вся:
Готам, черным, янки…
А сейчас, мошной тряся,
Просит в помощь банки;

Да к тому ж за племена
Платит «алименты».
Вот такие времена
Под аплодисменты…
Октябрь 2006 г.

        * * *
Красиво жить не запретишь
По воле Думского Указа…
Когда во всех карманах тишь
И нет ни фабрики, ни газа;
Когда холодная душа
Покойно ежится в сторонке,
Не понимая ни шиша
Голодных бар в обжорной гонке;
Когда трясет грудную глубь
И сам подобен в круге белке,
Пока ладошку греет рупь,
Что друг наскреб для опохмелки;
Когда пустой желудок злишь
Случайным пойлом вроде водки,
Красиво жить не запретишь,
Когда от стопки для заводки
Как будто душенькой Христос
Босыми ножками прошелся,
А вслед… желанный третий росс
С бутылкой полной вдруг нашелся.
Октябрь 2006 г

        * * *
Вновь стучится сорок первый
В мирно спящий в ноль седьмой.
У границ голодной стервой
НАТО — враг смертельный мой.

Маршируя у окраин,
Враг готовится к войне.
Придавить! Так умер Сталин,
Жуков в бронзе на коне.

А кремлевские ребята
И беспалый их патрон
Продадут нас до солдата —
И отправят всех в полон.

Соберутся вражьи танки —
И устроят нам разгон.
Подтолкнет Европу янки
На российский полигон.

Налетят на наши кости
Вороньем, кому не лень;
И непрошенные гости
Нам устроят судный день.

А кремлята дружным скопом
И бесславный их патрон
Разбегутся по Европам,
Как при ханах, на поклон.

Люд растлен, Союз развален,
Русь пора на пересмотр…
Ох, как нужен новый Сталин!
И не хуже светлый Петр.

А пока, смиряя нервы,
Отрезвить Европу так:
«Нас тревожит сорок первый,
Сорок пятый помни, враг!».
Март 2007 г.

        Завет

У гроба, друга хороня,
Не восклицаю дифирамбы.
Но где-то там, внутри меня,
Беда слова тасует в ямбы.

Вот миг! — пора сказать о дне,
Когда в тупик зашла дорога:
Ваш бог не мой, мой Бог во мне —
И не дано другого Бога.

Легко вздохну, когда умру,
Навеки тело упокоя,
А в этом временном миру
Земной покой не для изгоя.

И ты, мой Бог, со мной сойдешь,
Истлев, как я, в моей могиле.
И сам поймешь мирскую ложь,
Что вечен ты в подлунном мире.

Другого отрока душа
Питаться будет этой ложью,
Что жизнь красна и без гроша,
Пристав душою к слову божью.

Иной меня распять бы рад,
А то упрятать в психпалату,
Хоть сам Иуде сводный брат
И служка новому Пилату.

У божьих служек суть блага —
Врата открыть под кущу рая.
Не для того ль даны рога
И голова к рогам дурная?

Но речь, по сути, не о нем:
Шипит и пусть шипит, гадюка.
Давайте родственно всплакнем
Да и проводим миром друга.

Звучит далекий благовест,
Наполнив звонами округу.
Крестясь перстом, старушка крест
Сует в немую руку другу.

В себе ты смейся или плачь,
Тая душевную поклажу,
И словеса переиначь
В угоду старческому ражу.

А я, когда придет черед
В домину лечь при белом свете
И, дай бог, явится народ
На мой печальный праздник смерти,

Для них шепчу под благовест:
«Мои слова оставьте в силе —
Я не хочу хваленый крест
Ни на груди, ни на могиле».
2007 г.

         * * *
Здесь уклад на душевный покой
Добрых сто лет, а может, и тыща.
Предрассветный туман над рекой
Перемешан с дымком от кострища.

Здесь печали мои ни при чем,
И домашняя скука бледнеет.
Рядом ключик с прозрачным ручьем:
Воду пьешь — и гортань леденеет.

Здесь заслон от людской суеты
На заре соловьиного лета,
И за звездами даль высоты
Над свинцовым закрайком рассвета.

Здесь природная небыль вокруг
Так сочна и свежа и красива,
Что на редкий недолгий досуг
Я не видел желаннее дива.
Июнь 2007 г.

          * * *
С тоской смотрю на острый нож,
На яркий лучик лезвия.
Чего, любезный, долго ждешь?
Валяй, покамест трезвый я.

Ты битый час в моей руке
На малом расстоянии,
И грудь моя невдалеке
В тревожном ожидании.

Пока вдохну еще разок
С потугами недобрыми…
Вот левый бок, на нем сосок
С канавкою меж ребрами.

Давай же: времечко бежит,
Ценою мне втридорога.
Пока десница не дрожит,
Кольни меня, как ворога.

Рука чего уперлась в стол,
Как будто ткнуть не хочется?..
Всего-то разовый укол —
И все земное кончится:

Не будет неба и травы,
Что мне судьбой завещаны,
И поднебесной синевы
В глазах любимой женщины;

Не будет склоки и вины
С разборками обычными,
И расцветающей весны
С ее хорами птичьими;

Костер угаснет у реки,
А вслед — душа ранимая,
Где были склоки — пустяки
И боль вины лишь мнимая.

Ладонь сжимает рукоять,
Рука к груди сгибается:
Чтоб на обиды не пенять
И от вины не маяться…

Но за окном зардел рассвет,
Красою душу радуя, —
И в пальцах должной силы нет:
Нож осветился, падая.
Июль 2007 г.

         * * *
Что ж, полагай мой слог за бред
И бранно плюйся словесами…
Но я единственный поэт,
Твоими плачущий слезами.

Зарой, забудь к могиле ход,
Что есть пока еще на свете.
Знать, не родился мой народ
На изнывающей планете.

А ты, попавший на крючок
Демократической неволи,
Плыви в подставленный сачок,
Не осознав грядущей боли.

Дитя безнравственных времен,
С душой, не ведающей слезы,
Не слышишь стон живых имен;
А погребешь — скулишь для позы.

Хвали иные имена
Во славу бренную поющих,
Но знай — их сладкая слюна
Икнется ядом для живущих.

О, как ты быстро одичал,
Неся попам свои подачки,
И безрассудно обмельчал,
Легко вставая на карачки.

Не уважающий себя,
Взахлеб свою потребу славишь:
Не потому ли, не любя,
При жизни так изгоев травишь?!

Но, как юлою ни вертись
Под дудку правящих каналий,
Твоя безрадостная жизнь —
Пойми! — пойдет под мой сценарий.

Опередив событий ход,
Я четко вижу — на планете
Еще родится мой народ,
Который вспомнит о поэте.

И, освежив мой пыльный след,
Он скажет: «Здесь, под небесами,
Он был единственный поэт,
Кто плакал нашими слезами».
Февраль 2007 г.

       * * *
Петербургская Валюха,
Комсомольский секретарь,
Как ни пыжься, дальше брюха
Не берет тебя печаль.

Вечна времени машина
Нашей памяти людской,
Что любая паутина
Не затянет твой покой.

Даже властной молотилкой
Не отсеешь в небыль лесть:
Как была властям подстилкой,
Так и есть, хоть — «Ваша честь!».

По округе бдят гурманы
Губернаторский покой,
Чтобы мзду грести в карманы
Завидущею рукой.

С важным видом светской дамы
Крестишь лик под благовест,
А в былом плевала в храмы,
Отвергая божий крест.

Кто-то скажет: «Баба-кремень,
Баба думает о нас…»
У того в глазищах темень,
А мой глаз, как ватерпас.

Помнить что-то проку мало,
Если впредь не упредить,
Кем была и что ломала…
По уму пора судить.

Сплыло время превращений
Ушлых смердов в кесарей.
Срок настал молить прощений
У мощей былых царей.

Пялишь глаз на заграницу,
Принося бациллы зла:
Чужеродную царицу
В наш могильник завезла,

И под черною вуалью
Цедишь слезную тоску,
Опоив себя печалью
На утеху простаку.

Явно, нечего дивиться
На банальную мораль:
Всякий хочет повиниться,
Нисходя в иную даль,

Кто под дланью патриаршей,
Кто в церковной проходной —
Ты у власти секретаршей,
Я под черною нуждой.

Слышишь, ушлая Валюха,
По тебе негласный стон? —
Политическая шлюха
Всех народов и времен.
2007 г.

        * * *
Глашатаям памятника
«Битлам» в Питере.

Своих кумиров мало, что ли,
Что честь варягам воздаем?
До глубины душевной боли
Скрежещет стыд в уме моем.

Да здесь и так орда с Востока
Ползет в страну — отбоя нет.
Так надо ж, «Битлы» — бесы рока,
Взойдут на русский постамент.

Скажите мне, в какие лета
У нас издревле так велось,
Чтоб выцарапывая где-то,
Стал их божкам молиться росс?

Во сне кошмарном не приснится
Вовек позорней и хитрей,
Что сердцу русскому сроднится
Приют пещерных дикарей.

От Ливерпуля до Аляски
Пусть создают за храмом храм
Искусства их безумной пляски
Времен пещерного там-там.

Остановлю язык и разум
И боль души остановлю,
Когда ваш пыл навеки разом
Остановить власть умолю.
Март 2007 г.

   На помин Ульянову

Сегодня с помпой хоронили
Шуты известного шута,
И смачно слезы проронили,
Блюдя обряды от Христа.

Прости мне, сирому, читатель,
Мой трудовой антагонизм,
Но не забудь, как «председатель»,
Рвав глотку, звал нас в коммунизм;

Но, не желая побороться,
Посыпал пеплом свой обет —
И, ластясь к славе полководца,
Прибрал венец его побед…

Кто не хотел, тот не увидел
Его надменные черты:
Как будто им взращенный идол
Из полководческой четы.

А вы, наперсники морали,
Не устояв перед грехом,
С актерской хитростью играли
Хвальбу кукушки с петухом.

И у могильного колодца,
Обряд сменив на суету,
Вы развенчали полководца,
Отдав его венец шуту.

О времена! О дни забавы,
Где честь идет на пересуд —
И удостоен вечной славы
Не Бог побед, а бренный шут.

Не потому ли так убога
Жизнь созидателя в стране,
Где поголовно верят в Бога,
А все живут по Сатане?!
Март 2007 г.

          * * *
             На помин Б. Е.

Вновь погребальный сериал,
Одна из многих серия…
И я бы так его назвал:
«Бесовская мистерия».

А я как знал — и призывал
Остановить в преддверии,
Когда в тебе, бес, вызревал
Развал святой империи;

Когда тобою люд чумел:
Орал, хвалил, надеялся;
А ты, что Гитлер не сумел,
С моей страной разделался;

Когда был подло попран суд,
А разум волей застился,
Ты ублажал толпу иуд,
Точнее — к славе ластился…

Что ж, в жизни, просто говоря,
Все лезут в роль заглавную,
Чтоб зреть из трона короля
Блаженно почесть славную.

И ты безумный до Кремля
Дополз змеей холодною….
Но пухом будет ли земля
С такою подноготною?!

Теперь суди, люд: так, не так,
В дерьме неволи плавая,
Но не кивай на свой колпак,
Когда башка дырявая.

И не ряди, по чьей вине
Мы впали в похоть низкую —
Что не узрели в Сатане
Свою погибель близкую.

А погребальный сериал,
Сравнив с годами старыми,
Смотри — куда помпезней стал
Бравурными фанфарами.

О, поглупевшая страна,
Погрязшая в порочности,
Тебе, чем гаже Сатана,
Тем больше даришь почести!
Апрель 2007 г.

     Зеленый Рай

Представьте, братцы, — на халяву
Мне предлагают дочь с женой,
Хоть на Канары, хоть на Яву,
Где солнце с морем — рай земной.

А что не сделаешь для внука
И ради дочери родной?!
Но, боже мой, какая скука —
Греть телеса в стране иной:

То — пузом вверх, то — кверху спину,
То — с боку на бок, снова — ниц...
И корчить бархатную мину
Среди надменно постных лиц.

Где каждый миг следи за кожей:
Моя же кожа, как-никак…
А у меня стоит в прихожей
Уда складная и рюкзак.

Да, я — потею, да — страдаю,
Пока бреду, пока плыву.
Но вот устало припадаю
На диком острове в траву.

На километры глушь лесная,
Вокруг зеркальная вода.
А что мне надо, мать честная,
В мои степенные года?!

А вот заря от перелеска.
Но мне пока не до красот:
Уда — дугой, струною — леска…
Да где ж сачок? И снова сход.

Что может быть смачней по вкусу
Двойной, наваристой ухи
Под стопку выпившему россу,
Едва ли выразят стихи.

Вдали от быта и работы,
Под лоно зорьки до утра,
Без дум насущных и заботы
Сижу у шалого костра.

Вас как-нибудь я на досуге
Возьму в поход на острова.
Ну, где же, где на лысом юге
Такая мягкая трава?

Кто за деньгу, кто на халяву
Пусть югом нежат плоть свою,
А мне бальзам душе по нраву —
Зеленый рай в родном краю.
2007 г.

        * * *
Упаси нас Бог от срама —
Жить в безрадостном быту,
Как мы жили от Адама
И до наших дней — в поту.

А кого, скажи на милость,
Мне еще просить о том,
Если власть ума лишилась,
Грабя свой народ гуртом?

Что им люди черной кости:
Пострадают — и умрут.
В Кремль пришли они не в гости,
А пограбить бедный люд.

Мне же дай, хоть я безбожный
В этом временном миру,
Крепкий посох подорожный
В том миру, когда умру.

Побреду по белу свету,
Как при жизни, босяком.
Мне поверят как поэту
И не стукнут подогом.

Распылюсь на диком поле,
В людях — словом поделюсь,
Чтобы вспомнили о воле
И с колен подняли Русь.

А пока душа и лира
Кровоточат от плетей
И таких, как я задира,
Ставят пугалом детей.

Не дойти, не достучаться
До поверженных умов:
Те — в подлизах, те — кичатся,
Обалдев от новых снов.

На подходе — слышь, роятся! —
Желторотые юнцы.
«Наши» власти пригодятся,
Как бывалые стрельцы.

А пока не вызрел колос
И жнивье не сжато в прок,
Я кричу с надрывом в голос
Всем на запад и восток:

Эти милые орлята
Скоро вырастут в орлов —
И не станет, как когда-то,
Многих пламенных голов.

Так не стоит миловаться
И стоять в одном строю,
Чтоб позднее не нарваться
На свинец в шальном бою.
Июнь 2007 г.

       Поэту

Мой друг, пригубим свежака
Да и рассудим строго ямбы
И разберем наверняка,
Чья боль души, чья — дифирамбы.

Само собой пройдут года
И время мудро нас рассудит,
Кому тропинка в никуда,
Кому дорога дальше будет.

И ты, закрывший мне глаза,
За мною следом канешь в Лету —
И наша каждая стезя
Уже без нас пойдет по свету.

Для боли выдан долгий срок,
А каждой радости — минуты.
При жизни твой восхвален слог,
А на мои одеты путы.

Твоя строка на простака.
А мудрый так мою рассудит:
Его беда прошла века
И на века потребна будет.

Кому не ясен твой кураж —
Для громкой славы и достатка?!
А мне не льстит хвалебный раж,
Когда строки судьба несладка.

За горький слог ей мнут бока,
Пинают душу, — не до шуток.
Твоя же сладкая строка
Для уст и слуха институток.

Хвали кумиров, сдобных дам,
Малюя славу и достаток.
Но тем, идущим по следам,
Какой останется осадок?

Да, ты умеешь угодить,
Искусно ладя власти строчку;
Я боль стараюсь упредить,
Ни дня не зная на отсрочку.

Кому куда и с кем идти
Стезей добра или угоды,
Определят в конце пути
Апологеты новой моды.

Прости, прошел хмельной досуг,
И речь закончим жирной точкой —
Имей я мысль твою, мой друг,
Не стал бы пачкать ямбы строчкой.
Июнь 2007 г.

           * * *
Видать, сладка мирская власть,
Где воля вольная для блуда,
Что шваль бандитская впилась
И не прогнать ее от блюда.

Притворство в ней от века есть,
Что чуждо сердцу человека,
Кому превыше блага честь
И совесть в нем чиста от века.

Повита ниточкой она
С ворами нового приплода,
Пока купается страна
В дерьме кремлевского урода.

А он блажен, когда не счесть
Хвалы, затеянной элитой,
Под омерзительную лесть
Из рабских уст богемы сытой.

Недаром лезет ушлый сброд
Под свод кремлевского чертога,
Чтоб утолить голодный рот,
Припав к соску земного бога.

А тот от властного глотка
Стает наглее год от года…
О, как мирская власть сладка,
Когда живет не для народа!

И будет так из века в век,
Как шло в России век от века,
Пока российский человек
Еще не вызрел в Человека.
Октябрь 2007 г.

       * * *
Читаю чьи-то книги,
Строчу свои стихи,
Ношу труда вериги
И прочие грехи.

Смотрю в глубины неба —
И вновь стихи строчу:
Не за краюху хлеба,
А суть души ищу.

Бегу по краю жизни
До смертного конца —
И знаю боль Отчизны,
Как черточки лица.

Иным та боль в угоду —
И носят на ура,
А я несу народу
На кончике пера.

И чей-то мимо скачет
Закормленный Пегас:
Его перо не плачет,
А млеет от прикрас.

Таким труда вериги
Не жали и не жмут:
Плодят пустые книги,
А я тащу хомут.

Их доля — до озноба
Хвалить, кричать ура.
Моя — хомут до гроба
И вольный слог пера.
Октябрь 2007 г.

  От Киевской Руси

Сегодня старый и убогий,
А сотни лет тому назад…
К реке бегу я босоногий
Средь голопузых бесенят.

Река бурлит, вода искрится —
И сердцу юному легко:
Прохладной свежести водица
Нам как парное молоко.

От возбуждающего дива
Не знают времени юнцы,
Пока их матери с обрыва
Не крикнут: «В поле, сорванцы!»

А где-то там опять набеги
Вздымают Русь на смертный бой:
Все сотни лет — то печенеги,
То орды немцев под Москвой.

Шестерка баб в упряжке цугом
Надрывно, потно тянут плуг,
А та, идущая за плугом,
Кричит на быдло из подруг.

Вослед на выданье молодки
(На загляденье как одна),
И с ними братики-погодки
Боронят поле допоздна.

Поодаль мама, из лукошка
Засеяв множество полей,
Бредет; а я, босая крошка, —
Ориентиром рядом с ней.

Вот-вот появится на поле
Объездчик с плеткою в руке…
Все сотни лет моей неволе,
И миг лишь воли на реке.

«А ну-ка, хватит бить баклуши!» —
Пронзает выкрик сердце мне.
…корова тащит волокуши,
И я иду вслед по стерне.

Еще заря не расцветала,
А мы плетемся на покос —
И с малышни, как ни устала,
Как с мужиков берется спрос.

И дальше в жизни те же точки —
Нужды, неволи и труда,
Писать? А вынесут ли строчки
Невыносимого стыда?

И не знавал я лучшей доли,
Чем прогибаться для других —
И сотни лет нудят мозоли
На хрупких рученьках моих.

Да оглянись, мальва живая,
И память лет перетряси —
Моя тропинка трудовая
Идет от Киевской Руси.

Смотри — твой пращур босоногий
Из поля потного бежит…
Теперь я старый и убогий,
А плеть визжала и визжит.
Ноябрь 2007 г.

          * * *
Умен ли, глуп — какая разница,
А нам удобней старый князь:
Его облизанная задница
К губам и трону привилась.

С ним наши души покаянные
Покойны в облике своем,
Что эти годы окаянные,
Глядишь, без бунта проживем.

К чему платить налоги потные
На новоявленных воров:
А ну как вновь придут залетные —
И наломают сдуру дров.

А так: не жирно, но не голодно
Под княжьим крылышком живем —
И нам не жарко и не холодно,
Что мы за недра хлеб жуем.

Бывали очереди длинные,
А нынче лавка, как музей:
Прилавки гнутся магазинные —
Входи спокойно и глазей.

А остальное — дело личное,
Когда запудрены мозги,
Что, чем дивишься, — заграничное,
А наше — думать не моги.

Так пусть ему спокойно княжится
И с непутевой головой:
Все на Руси само уляжется…
Все — под молебен гробовой.
7 октября 2007 г.

    Застольная

Чтоб не болели раны,
Нальем полней стаканы,
Присядем на диваны,
Уставимся в экраны,
Где — думские болваны,
Поющие Биланы
И прочие гурманы,
Вновь вызревшие паны
Под рыночные планы
Гребут себе в карманы;
Летят в другие страны,
Где — солнце и бананы,
И нежат океаны
Лечебные лиманы…

Друзья, сомкнем стаканы,
Чтоб затянуло раны
От боли и труда,
Чтоб присно в наши планы
Не вмешивались паны,
Исчезнув навсегда.
Октябрь 2007 г.

     Под интерес

Пилат кровавый, проще — Бес,
Под власть богатых интерес
Христа распял на бренный крест.
Но тот не умер, а воскрес
В умах, рабам под интерес.

Затем жирующая знать,
Чтобы рабов к рукам прибрать,
Сумела выгоду понять:
Призвала в храм попову рать —
И стала подданных карать.

Из года в год вопят: «Воскрес!» —
Являя чудом из чудес.
И жмут к груди, целуют крест,
Что осквернил поганый Бес
Под их душевный интерес.

Когда средь бела дня с небес
На нас сошел Бориска-бес
Под власть богатых интерес:
Чтоб смерды знали свой замес,
Попы вопят: «Христос воскрес!».
Ноябрь 2007 г.

       Осень

Серый ситник сыплет осень,
Остывая день за днем.
А среди зеленых сосен
Клен красуется огнем.

Зябко, слякотно — и глухо
Шины шепчут под мостом.
Мокрота. И только сухо
Под моим складным зонтом.

Слякоть в лицах у народа,
Если мельком заглянуть, —
И другого нет исхода,
Как принять природы суть.

Тянет к югу клин за клином
В поднебесной вышине,
И в их клике журавлином
Слышу я печаль по мне.

Желтый лист стряхнула осень,
На пруду ледок звенит,
А на дальнем поле озимь
Так же сочно зеленит.

Солнце, правда, не в зените,
А согрело на ветру:
Лица к солнцу поверните —
И поймете, что не вру.

Небо сине, в небе солнце,
Грай ребячий на пруду;
Бабка глянула в оконце
Посмотреть, как я иду

Мимо темного оконца,
Мимо грая на пруду,
В неге радости от солнца
У народа на виду.

И народ не хмурит лица,
А сияет ясным днем:
Значит, дальше жить годится —
И всем миром поживем.
Ноябрь 2007 г.

         * * *
В полынье, как смоль, вода,
Словно черная беда.
Шаг — и… Но нельзя туда
Без душевного стыда,
Чтобы схлынула беда.

В небесах к звезде звезда,
Словно россыпью слюда.
Говорят нельзя туда
Без небесного суда,
Чтобы сгинула беда.

Петля есть и нож всегда
Потеплее, чем вода.
Но на петлю без стыда
И на ножик без суда
Не подвигнется беда.

Без стыда и без суда
Не шагнуть, не взмыть туда —
И выходит, что беда
Как наземная среда
Мне привилась навсегда.
Ноябрь 2007 г.

       Народ

Какая может быть обида
На глас народного суда,
Когда сама его планида
И та сгорает от стыда:

То он поднимется великим
От городов и до станиц;
То вдруг становится безликим,
Клонясь до царских ягодиц;

То, русской следуя повадке,
Последний грошик отдает,
А то в кровавой дикой схватке
За корку хлеба рот порвет;

То, сытой власти неугодный,
Находит узкую тропу —
И голопузый и голодный
Торит дороженьку к попу;

А отхлебнув благого рая
Среди подобных бедолаг,
Бредет, от счастья угорая,
В доступный рай — хмельной кабак;

То поутру — не то с похмелья,
Не то от потной злобы дня —
Ему глоток хмельного зелья
Теплей семейного огня —

И ни к чему ему отныне
Ни Русь, ни царь, ни божья знать —
Кто в потребительской корзине
Его кусок спешит отнять;

То стыдно нищий, но богатый,
Скупому рыцарю под стать,
Гребет сокровища лопатой,
Чтобы о сытости мечтать;

То вкупе веры и надежды,
Как шло от дедовских времен,
Ждет подаяний от невежды
Из новоизбранных имен —

И выбирает добровольно —
Коль создан фарс для бедолаг —
Пообещавших сердобольно
Златые горы за пятак.

Так год за годом, век за веком,
Кто бы ни княжил — плут иль шут,
Не правит русским человеком
Ни Бог, ни Разум и ни Суд:

Его пинают — он спокоен,
Его гнетут — не восстает…
Подобный люд жить недостоин
В стране богатств, где так живет.
2007 г.

         * * *
Перешагнув через себя,
Заткну потребой глотку горя —
И буду жить себе, любя,
Что уготовила мне доля;

И, бросив душу в суету
На годы долгие без мала,
Я посажу на цепь мечту,
Чтоб с голодухи подвывала.

Моей неволе покорюсь,
Трудами власти позабавлю
И угасающую Русь
В беде разрухи не оставлю;

И в заколдованном кругу
Меж лоскутов земли и неба
Я вспять уже не побегу
Из рамок зрелища и хлеба.

Покаюсь боженьке, моля
От безнадежного бездолья,
И буду есть из хрусталя
Объедки с барского застолья;

И поборю в себе кошмар —
Безумство вора и актера,
Хотя для вора нужен дар,
А для актера — наглость вора.

Приемлю рабский блуд иуд,
Приму за власть воров в законе —
И буду рад, что продадут
Русь на мирском аукционе;

И на замок закрою рот,
Хребет согну перед Европой,
Коль так желает мой народ
Порой хмельной и с голой попой.
Декабрь 2007 г.

           * * *
Здесь в заколдованном кругу,
С глухим невидимым забором,
Живешь — живи, я — не могу
С досадой, болью и позором.

Не пустят в дверь — уйду в окно,
Окно запрут — пролезу лазом…
Здесь недоумкам все равно,
А мой свободы ищет разум.

На мне, как видишь, нет креста,
И не крещен я в их купели.
Я был и есть один из ста,
Кого б они распять хотели.

Ты знаешь, власть, какая есть —
Мне острый серп к мужскому месту:
Я не могу душой присесть
К ее кремлевскому насесту.

И ни к чему здесь пересуд,
Кого мне надо на подмогу:
Чтоб нам меж толпищей иуд
По дебрям выйти на дорогу.

Нас будет: двое — трое — пять,
А там, глядишь — из капель море —
Мы оттесним за пядью пядь
От тех, несущих зло и горе.

Иначе в этом сыр-бору,
Лишаясь разума и силы,
Я в корчах адовых умру
От дум о вас и о России.

Но не дойти бы до греха —
Мечем ответить на угрозы…
А дальше мысль не для стиха,
А для раздумий скучной прозы.
2007 г.

          * * *
О, безответная любовь —
Такая боль, такая мука,
Когда не вымолвить ни звука
При миллионе нежных слов!

О, нехотение понять
Ее влечение к другому,
Когда, умом впадая в кому,
Не можешь пыл души унять!

О, эта смертная тоска,
Тропу забывшая к рассудку, —
Ее увидеть на минутку
И отдалиться на века!

О, вера будущих веков
Ее любовью насладиться,
И вновь с надеждой удалиться
В словесность радужных оков!

О, эта сутолока слов
Сладка, как сладости Востока!..
Так безрассудна и жестока
Неразделенная любовь.
2007 г.

          * * *
Ты не в Думе на трибуне,
Не на сцене в БДТ —
И мозги не пудри втуне
По душевной простоте.

Будь ты Вова Жириновский
Или Вова свыше ты —
Я на посул ваш бесовский
Испражняюсь с высоты.

Боже, сколько вас у блюда,
Сколь к нему в очередях:
Что ни особь — то иуда,
Праздно живший при вождях.

И живали мы когда-то
При идее и делах;
Жили, правда, небогато,
Но с колбаской на столах.

А на Вову нет надежи
Нам пополнить закрома.
Хоть при роже и при коже,
Но без должного ума.

Без морали, без идеи,
Раскрутив страну вразнос,
Нами правят иудеи,
Приглушив на русских спрос.

Нам бы водочки покрепче
Да огурчик на троих,
Чтобы жизнь казалась легче
И приятней слов моих.

И сказал бы я Володе,
Сплюнув с той же высоты:
Знать, в былом в твоей породе
Были пращуры, как ты.

Были, не были в породе,
А пока я так спою,
Как ты славишься в народе —
Под ядрена мать твою!

Так смотри и слушай в оба,
А не пудри нам мозги:
Помни — память после гроба
Соберет за ложь долги.

И найдутся тут же судьи
Осудить, что сделал ты…
Испражняться будут люди
С недоступной высоты.
Март 2008 г.

     Давай поплачемся

Не верь хуле, что мы калечимся,
Найдя утеху в бражном сне.
Нет, мы не пьем, а мудро лечимся
И знаем — истина в вине.

Дай опрокинуть кверху донышко —
И разберемся по уму:
Кому подарим власти солнышко,
Кому — суму, кому — тюрьму.

Не упреждай пока события,
Пока не выпьем по второй.
И не спеши мои наития
Назвать надуманной игрой.

У нас на то порядки строгие:
Как пьем — о власти ни гугу…
Нам в этом трезвенники многие,
Как молвим, — пара сапогу.

Пока они за жизнь цепляются
И верят власти с кондачка,
Но с наше душами помаются —
Как сходят с трезвого крючка.

Давай-ка третью, мил, не чекая,
И углубимся в нашу суть.
Пример наш в точку — Русь далекая,
Когда шагаем в пьяный путь.

И остановим то мгновение,
Пока бодрит нас добрый хмель.
А там, глядишь, уйдет знамение
Страны безнравственных Емель.

Не отрицай: душа безродная
От Сатаны сползла во власть —
И вновь поповщина голодная
Ломать нам души занялась.

Пути-дороги наши разные,
Хотя стремятся к одному:
Иных соблазном несуразные,
А наши потом на суму.

Теряя речи связь словесную,
Скажу, пока не донял хмель:
Сквозь время вижу Русь поместную
Погостом княжеских земель.

Сумей понять мое пристрастие —
Стезю от чарки до души,
Когда в стране царит безвластие
И жизни мерим на гроши.

Так поддержи в пиру товарища —
Глядишь, по-новому поймешь,
Что легче пить, пока не свалишься,
Чем заработать потный грош!

Да кто так пьет?! Как будто ленишься:
Волынку тянешь, а не пьешь…
Ты никуда, мил друг, не денешься,
Когда беды с мое хлебнешь.

И я был в годы близлежащие
Проводником своей судьбы,
Пока купцы власть предержащие
Меня не продали в рабы.

А вот теперь давай поплачемся
О несуразности судьбы.
Нет, мы не пьем, а мудро прячемся
От неминуемой борьбы.
Декабрь 2004 г.

         * * *
Для борьбы мы стали стары
И ослабли от нужды.
А на нас ползут хазары —
Древнерусские жиды.

Я не буду голословен,
Углубляясь вглубь веков,
В те года, когда жидовин
Набегал под звон оков.

А позднее жили проще,
Став великою страной,
Что не раз в военной мощи
Убеждался враг шальной!

Но, известно, нет без худа
В жизни радости большой:
Стал хитрей славян иуда,
Овладев людской душой.

Эй, отеческое племя,
Вам-то легче было жить:
Саблю в руку, ноги в стремя —
И айда хазар крушить!

А теперь потомки блуда
Разбрелись среди людей:
Разберись тут, кто откуда
И — кто росс, кто иудей.

Эх, Россия — мать родная,
Ты от блуда их слаба,
И твоя душа хмельная
Им приятна и люба.

Жди: вот-вот они упрячут
Глазки — в шоры, уши — в ложь,
И над нами похохочут…
Так чего ж, славянин, ждешь?

Эй, ты — племя молодое,
Думай, кто тобой вершит!
Ты пока в глухом застое,
Над тобой беда кружит.
Апрель 2008 г.

         * * *
А кто признается, что он
Окурок сплюнул мимоходом,
Коль ни души со всех сторон,
Хотя тропа кишит народом?!

Престижный шик — когда она
Швыряет банку из-под пива,
А из открытого окна
Бросает сор другая дива.

И чей пакет, из чьих машин —
Пойди, узнай из интереса —
Летит от женщин и мужчин
Из «Жигулей» и «Мерседеса».

Мы — кто из Думы, кто бомжит,
Кто изымает мзду за стройку,
Все, как один, — и росс, и жид
Страну укутали в помойку.
467
И не посмей тому мешать,
Кто чин по чину вносит лепту…
Так скоро будем по рецепту
Мы свежим воздухом дышать.

И не резон искать вину,
Любовь квасную ублажая,
Как испоганили страну…
Не потому ли, что чужая?!
Май 2008 г.

    Парадный тамада

А ну-ка, Вова, покажи
Для большого света,
Что в России есть «Стрижи»
И к «Стрижам» ракета;

На посту кремлевский полк —
Крепкие ребята,
Чтобы бог войны умолк —
Есть у нас расплата;

Есть чинам зеленый свет
На штабные стулья,
Хоть былых умнее нет,
Но повыше тулья;

Есть на Красной суета,
У стены — аллея,
И трибуна, но не та —
Мельче Мавзолея;

У трибуны русаки,
Корчат маски мима,
А потешные полки
Строй за строем — мимо…

Но прошел потехи час,
Площадь опустела —
И пора не напоказ
Нам коснуться дела.

Приспусти-ка ниже флаг
Бело-сине-алый
Да очнись, коль не дурак.
Эй, кремлевский малый!

Можно ворога стращать
Или сдаться сразу,
Но спрошу: чем защищать,
Под какую базу,

Коль на фабриках развал
И в стране нет лада,
А российский общий вал
Только для парада?

Если мозги не свело,
То смекни досугом:
Отучили вы село
Жить землей и плугом.

А откуда взять солдат
Постоять за Рашен,
Если пятый из ребят
На иглу посажен?

И на носик заруби
Новые зарубки —
Мамы прячут за рубли
Отроков за юбки:

То дистрофик, то больной,
То живет доходно…
Подпишись под той виной —
И вздохнешь свободно.

Без войны нас точит тля
Желто-черной масти…
Видно, дядям из Кремля
Не хватает власти.

Дай-то бог последний раз
Подивить парадом…
Или вновь положил глаз
На детинец рядом?

В жизни, помню, куражи
Всякие бывали.
Но спасут ли нас «Стрижи»?
Убежден: едва ли!
Май 2008 г.

         * * *
Голодный песен не поет,
Голодный болью мается,
А став народом, — восстает
И кровью упивается.

И это вам — не комары:
Увидел, хлоп — и корчится.
Голодный долго ждал поры,
И вот на вас охотится.

Ни Бог, ни царь не скопит сил
Вернуть его к терпению.
Не раз он с кровью вас косил.
Знать, мало, к сожалению.

И жадны вы, и наглость та
Без правил и терпения,
Как в древность с чистого листа
От крох до ожирения.

Пока богатый, обнаглев,
Добро гребет ручищами,
Голодный мирно копит зло,
Собравшись в толпы нищими.

Взгляни — увидишь: неспроста,
Как перед дракой вороны,
У разведенного моста
Две рати на две стороны.

А если кто-то мост сведет
Меж «нашими» и «вашими» —
Голодный тут же запоет
И двинет в бучу маршами.

И боль аукнется опять
Кровавою охотою,
Коль не поступитесь на пядь
Землею и работою.

Но вам желаемо, никак,
Былого повторение:
Петровка — Берия — ГУЛАГ
И вечное забвение.
Май 2008 г.

       * * *
Еще одна пришла весна —
И мне, как прежде, не до сна,
И соловьи опять зовут
Покинуть комнатный приют,
Где скука с болью заодно
К любви зашторили окно.
Да потому и не до сна,
Что от любви пришла весна.
2008 г.

          * * *
О, как любимая нежна!..
А муза шепчет: «Так — весна!»
А ты мне, муза, не нужна,
Когда прекрасна так она.
Хотя бы так — идти вослед,
Грустя, что прожил свой рассвет
И нет надежды на ответ
Мне первый раз за много лет.
2008 г.

      * * *
Я не прошу у жизни рифмы,
А дай терпение на труд —
И сочных строчек логарифмы
Ко мне само собой придут.

Еще — дай легкого здоровья
И силы духа мне вперед,
Пока в ночи у изголовья
Сюжеты водят хоровод,

И чтобы я в душевном плаче
Не задохнулся на бегу…
Я не могу любить иначе
И ненавидеть не могу!

И пусть иной резвее скачет,
Благоустраивая быт,
Когда навзрыд Россия плачет
От новых варварских копыт.

Не до любви к тому, кто правит,
Подвигнув нас на вашу ложь.
Иной пиит пусть лестно славит,
Продав вам божий дар за грош.

Из закутков моей судьбины
Мне четко видно все и вся.
Мои слова с нуждой едины,
О русской доле голося.

Коль ты на деле вездесущий
И на грехи людские строг,
То голос наш, беду несущий,
Неужто ты не слышишь, Бог?

Согласен быть под властным спудом
И на замок защелкнуть рот,
Но ты не дай живущим блудом
Замаслить ложью наш народ.

И, как бы путь мой был несладок,
Не торопи на свой порог:
Хочу сполна отдать задаток,
Лишь дай мне времени чуток.
Май 2008 г.

    Судьба на выбор

Душа изводится обидою,
Поденно Господа моля:
Не утопи Русь Атлантидою,
Оставив бесов у руля.

Штурвал схватили три избранника,
Меняясь вахтами в пути:
Они избрали курс «Титаника»
Твой айсберг гибельный найти.

Твой русский дух — хозяйство бросово,
С какого боку ни взглянуть:
Тебя ведут дорогой Косово,
Чтоб кровь усобицы глотнуть.

А сколько в этой тройке кипежа,
Чтоб придержать подольше власть.
О, Русь, разделишь долю Китежа,
Коль с плеч не сбросишь эту мразь!
2008 г.

       * * *
Был бы жид, жид баламут
И хотел бы росса хаять,
А программу подберут,
Чтобы мог на росса лаять.

Был бы жид такой же плут
И, как пращур, жил в обмане, —
Наши денежки найдут
Свой приют в его кармане.

Был бы жид, как в нужный час
Он в запутанном процессе
Украдет и нефть, и газ
И продаст, и купит «Челси».

Был бы жид хитрец и хват —
Поменяются законы
И, как много лет назад,
Застучат в ГУЛАГ вагоны.

Был бы жид… Не только мне,
Всем известно, между прочим, —
Не пойдет служить стране
Ни солдатом, ни рабочим.

Был бы жид пустым нулем,
Но при властной перемене
Станет Музе королем
Или клоуном на сцене…

Был бы жид… Как пуп земли
Он всегда под чистым небом
Не бывает на мели,
Промышляя хитрым хлебом.

Был бы жид… Он всюду жид,
Хоть в неволе, хоть при воле.
Потому без ветра в поле
Лист осиновый дрожит.

Будет жид — и мы при нём
Будем жить вне наших правил,
А однажды судным днем
Русь прогнется под Израиль.
Июнь 2008 г.

         * * *
Твое Превосходительство,
Скажу: коль ты нам царь,
Дурдом — твое правительство,
А ты — их пономарь.

И сам ты Чебурашкою
Зовешься на Руси,
Снуя по миру пташкою
Вокруг и по оси.

О сколько силы отдано
И пота за века —
И все тобою продано
Под корень с молотка.

Хожу страною бедною,
Смотрю, как плоть сосут.
И спирохетой бледною
Премьер твой тут как тут.

Сосал он недра многие,
Жаднее день за днем —
Как были мы убогие
И нынче так живем.

На шею русской нации,
Напялив вновь хомут,
И в новой комбинации
Уселся подлый плут.

Дурил годами долгими,
И дурит третий срок,
С баранами двуногими
Глотая наш пирог.

Вот-вот сойду на станции
Могильного села —
И ваши комбинации
Слетят, как удила.

Святая Богородица,
Храни от бранных слов.
Опять в России вводится
Нужда, вражда и кровь.

Твое Превосходительство,
Слова-то не новы:
Сгниешь ты и правительство,
Как рыба, с головы.
Июнь 2008 г.

       * * *
Нет, года не помешали
Сну, от детства вдалеке,
Как ватагою бежали
Мы к сверкающей реке.

Солнце, гомон ребятишек,
С легкой сварой на бегу, —
И с обрыва без штанишек
Стайкой ласточек в реку.

Чуть обсохли — и с обрыва
Снова летом напоказ…
И — для маминого дива —
До мурашек сорок раз.

Нам дано одно — утеха,
А деревня — вся страна.
И, конечно, не помеха —
Общий голод и война.

Слезы, визг, чудные лица —
Пой, душа, живи легко.
И кипит, искрясь, водица,
Как парное молоко.

Кто где мельче остается;
Кто ко дну прижмет мальца —
И затем до слез смеется,
Как тот схватит «огурца»;

Кто-то вздумал поглумиться —
И нырнул в водоворот…
Из куста на нас дивится,
Как плаксиво кривим рот.

Наутек бежим к амбару —
Кто в штанах, кто голышом,
Кто с подружкою на пару,
Кто-то с братом-малышом.

Прибежали к речке бабы,
Зрят — целехонек малец…
Ну, повинно брел хотя бы,
Так бойцом идет, шельмец.

Ругань, смех, упреки женщин;
К юбкам жмется ребятня,
Получивших град затрещин…
Не минули и меня.

Сон угас — осталось слово,
Лист бумаги под рукой,
И на память Петраково
С Лукшей — солнечной рекой.
Июнь 2008 г.

        * * *
Как накоплю, опять издам
Мои — твои, народ, печали.
Ну, что вы, право, заворчали,
Что не сытней живется вам?

Не разжигая всуе страсть,
Мол, вы-де в трубочку молчите
И испокон по-русски чтите
Собой продвинутую власть.

Подняв на щит кремлевский клан,
Не вы ли их, визжа, встречали?!
А как покорно замолчали —
На вас набросили капкан.

Я знаю — вам больнее ран
Протестный выпад одиночки.
А суть моей правдивой строчки
Куда обидней, чем обман.

Но я, хоть режь, не уступлю
Их упоительному блефу:
Чубайсу, Путину и Грефу
Скажу, как боли накоплю.

«Остановись!» — сказал Поэт
Тому прекрасному мгновенью.
Добавлю разум вдохновенью —
И нелюбовь пошлет сюжет,

Как в нелюбви за ними вслед
Уходим мы от кущи рая…
Поэт, в печали угорая,
Не водит радостных бесед.
Июнь 2008 г.

         * * *
Говорят, под Богом ходим
И в ночи, и светлым днем,
И, как мы ни колобродим,
Богу души отдаем;

Что прописан срок любому
Тоже божеской рукой
И к пришествию второму
Перед Летою-рекой

За грехи себя караем,
Поклоняясь земно лбом;
И безумно бредим раем,
Нам прописанным попом…

Это кто в грехе замешен
И по горло блудом сыт.
А безбожник, что безгрешен?
У такого в ад транзит.
Июль 2008 г.

         * * *
Прекрасен миг, когда напьюсь
И ум не нужен как поэту —
Тогда мне лапотная Русь,
Хоть вся бреди по белу свету;

И наплевать на тот момент,
Какая женщина под боком,
А президент — хоть Путин мент,
Хоть шут Медведев ненароком;

И отчего мой пуст карман,
А чей-то полон — безразлично…
Прекрасен миг, когда я пьян —
И сердце к боли апатично.

Прискорбен миг, когда очнусь:
Как ни бодрюсь, не до веселья.
Не потому ли топят Русь
В болоте пагубного зелья?!
Июль 2008 г.

         Богеме

Грудь теснит до боли сердца
Заказной богемы блуд —
Осудившей иноверца
За его во благо труд.

Каждый плюнет и смеется:
«Не тебе нас править, смерд!»
Мне одно лишь остается —
Подождем: рассудит смерть.

Да, не вы, не ваши дети —
Внуки, правнуки поймут
То, что жил при вас на свете
Добрый малый, а не шут.

Этот малый на излете,
Хоть оплеван, но живет
И, пока вы к власти льнете,
Говорит за свой народ.

Я, окованный системой
И безрадостным трудом,
Не стою в ряду с богемой,
Оставаясь ей врагом.

И пусты все ваши склоки
Против гордого певца,
Если потные потоки
Льют не с вашего лица.

Не устали и не потны
Сроду ваши телеса,
Но зато властям угодны
И учтивы словеса.

Суд не я — свершат другие,
Я лишь буду вам истцом
За мои дела благие,
С гордо поднятым лицом.

И за далью вашей славы,
Занесенной вьюгой лет,
До потомков ваши нравы
Донесу я как поэт.
Август 2008 г.

        * * *
Так неожиданно и сразу
Нас окунули скопом в грязь.
Младенцу ясно — по заказу,
Чтоб рабья рать не поднялась.

Какая может быть свобода
Под ряской блуда и вражды,
Под властью подлого урода
Из самой подленькой среды.

Какие тут быть могут речи,
Что жизнь зависит от ума,
Когда вот-вот на наши плечи
Повиснет тощая сума.

Кому докука — наши боли
За те голодные года,
Когда на ранах столько соли,
Что не очистить никогда?!

О, затыкаю сразу уши,
Закрыв стыдливые глаза,
Когда кремлевские кликуши
Свой лик малюют в образа.

Они не день, не два, а годы
Нас травят благостью свобод,
Вновь испеченные уроды —
Власть оккупировавший сброд.

По ходу к власти, пирогами
Нас сытно потчевали всласть,
А взяли власть — и подогами
Нас бьют, чтоб рать не поднялась.

Передохнуть на этой строчке
Остановлюсь на запятой,
Чтоб мне хватило сил до точки
Поднять со дна гнилой застой.
Сентябрь 2008 г.

         Вечер

Река — хрустальное стекло,
И лист опавший, как заплата.
А на душе моей светло
От хрусталя и от заката.

Течет недвижимо река,
Вдали за плесом лист скрывая.
Дымок прозрачный костерка
Струится, думы навевая.

Осела заревая даль
На пики дремлющего леса —
И гаснет старая печаль,
Не оставляя интереса.

Проголосил вечерний звон,
В заре за лесом замирая,
И разом, звону в унисон,
Курлычет в небе птичья стая.

Ползет по речке седина,
От взгляда ели закрывая.
А в речке искрится луна,
От легкой ряби оживая.

Закат угас. Лишь костерок
Бездымно тлеет между нами,
А теплый запад и восток
Сравнялись серыми тенями.

И мы смиренны и тихи
Под сенью дива неземного
Не то с наваристой ухи,
Не то от стопочки хмельного.
Сентябрь 2008 г.

         * * *
Ночь прожил — и слава Богу.
День идет — и дай-то Бог.
Бог дай силы на дорогу,
Чтоб дойти до завтра мог.

Я смотрю на годы дальше.
Я живу вперед числом.
Эй, сыны, во время ваше,
Знайте — я приду послом.

А у нас, где жрут и пляшут,
Забрала поэта грусть:
Здесь не сеют и не пашут,
А сосут и грабят Русь.

А взгляну еще подальше —
Дай мне, разум, не соврать —
Присосется к вашей чаше
Саранчой чужая рать.

Было время — было наше,
Что нам Бог и предок дал…
А теперь подворье ваше
Новый русский промотал.

Эти пакостные блудни
Нам сказали наотрез:
«Пожил ты в былые будни,
А на наши — вот те крест!»

Но отсюда, издалека,
К вам сквозь время полосу,
Как сорока-белобока
На хвосте своем несу —

Знай, пока нам президенты
Ваньку ломят напоказ,
Получает дивиденды —
Грош за труд рабочий класс;

И пока под властью новой
Плут живет, а правит гнусь,
Будет дойною коровой
До кончины века Русь.

Не валяйся на диване,
А стряхни гнусь со страны,
А иначе вам, славяне,
Дни под небом сочтены.
Ноябрь 2008 г.

          * * *
Не говорите: «Он как чувствовал!» —
Когда схороните меня.
Я жил, печалился, но умствовал —
И время вычислил до дня.

Не удивляйтесь: «Поразительно,
Почил, а вроде не болел!»
Все в этом мире относительно,
Когда есть души кроме тел.

Не попрекайте, что от гордости
Я ваше время отрешил.
Мы все уходим от негодности —
И я, и тот, кто подло жил.

Не осуждайте: «Жил безбожником —
И прозябал в душевной тьме».
Поповской ереси заложником
Быть не хотелось при уме.

Зря не хулите, он-де пьянствовал
В непонимании слепом.
Я во хмелю собою царствовал,
А трезвым выглядел рабом.

Не восклицайте грустным голосом,
Как я любил и нежил Русь.
Я уползаю тихим полозом,
Но громким голосом вернусь.
2008 г.

     * * *
        Самоварной бабе.

У бабы самоварной
Под юбкой самовар…
А нашей светозарной
Оседлан гонорар.

Ледок сияет чистый,
Она — среди судей,
А на коньках артисты —
Звезда звезды звездей.


Здесь чурки и арабы…
Являя божий дар,
Для самоварной бабы
Гребя большой навар.

Подмаслив деготь буден,
Мы пялимся в экран,
Где пассия Ягудин
Танцует… как баран.

Но он любимец бабы
В обличии любом.
Ну, торс прогнул хотя бы,
Так нет же — столб столбом.

Топи других, а словом
Будь ангела добрей:
Она в суде ледовом —
Ну, ясно! — всех мудрей.

На пыл мадам коварной
Ответить буду рад:
С душонки самоварной
Потоком хлещет яд.

Взять легкую тележку
И вывезти с катка,
Чтоб присно за потешку
Не взять ни пятака.

А то наш деготь буден
Не внять иначе им,
Что баба и Ягудин
Живут трудом моим.
Ноябрь 2008 г.

       * * *
Виновен в этой жизни пред собой,
До боли — перед женщиной любимой.
Но не виновен собственной судьбой
Перед страной, моим врагом ранимой.

Перелопать хоть сто раз суть мою,
Пересмотрев под лупу думы с делом, —
И не увидишь хатку на краю,
Где б я улиткой прятал душу с телом.

Хоть из конца в конец перелистай
Моих стихов листочки черновые
И принародно вслух перечитай —
Не устыжусь за боли головные.

Опять зима сегодня на дворе —
И холод душ сквозит по всей России,
А у меня июнь при декабре
С былым теплом, которое носили.

Провозглашаю культом для себя
Везде и все дела мои земные;
Но как бы блага жизни ни любя,
Не тратил на потребу, как иные.

И как молва враждебная ни жаль,
Что я еще заквашен тем рассолом,
Когда, стремясь в желаемую даль,
«Задрав штаны, бежал за комсомолом».

И пусть под боль пройду последний путь,
Пока под спуск, спеша, несет дорога,
Хочу пожить еще хотя бы чуть,
Как пасть под грунт утробного чертога.

Как поп бубнит и повторяет люд:
Покайся, раб — и будет в рай дорога.
Здесь — филькин суд, за гробом — суд…
Так погрешу я здесь еще немного.
2008 г.

  В ночь на Рождество

Когда шуты поют и пляшут
И пародируют себя —
За них другие потно пашут,
Жизнь трудовую не любя.

Смотрю в экран, где девы-телки
И нет народа от труда —
В душе моей то воют волки,
То грудь сжимает от стыда.

Кто в нас смачней плюет издевки —
Тот шут славнее королей.
Порнографические девки
У нас нужней учителей.

А пот наш рабский не покажут,
Держа подальше от себя,
Пока шуты поют и пляшут,
За шоу доллары гребя.

Когда меняется ткачиха
На шмотки юрких «челноков» —
Недалеки и мы от лиха
В забоях, в цехе у станков…

Кому не ясно, кто виновен,
Убивший наш рабочий класс?!
Не дай Бог знать, но час не ровен,
Придет в Россию судный час.

Зри, раб, забавы их, хоть сутки
От января до декабря…
Ох, доиграются ублюдки
Вновь до «Седьмого ноября!»
7 января 2009 г.

        * * *
Хоть зачахни Бог на небе,
Хоть издохни царь в Кремле —
А душа болит о хлебе
И о жизни на земле.

И велик ли Вова Путин
Или первый шут страны —
Он сойдет из наших буден
Как обносок старины.

И за пошлые дефолты,
И за кризисный обвал
Говорю тебе: пошел ты,
Где исходно побывал!

Хоть хвались, носись по весям
И по разным городам,
Знаем, что бандитским бесам
Служишь верно, а не нам.

Нитку с мира, каплю с моря
Нам и морю не вредит.
Но меня довел до горя
И внучат моих в кредит.

Нефть и газ себе в забаву
Ты ведешь в обход страны.
Помни — меченого славу
И Бориски-сатаны.

И в былом ты был у блюда
КэГэБэшного стола…
Так по ком скажи, иуда,
Зазвонят колокола?

Смежив впалые глазенки,
Не сверли через экран…
Тресну с горя самогонки,
Чтоб не слышать твой обман.

И еще пригубить, что ли
За смиренный сирый люд,
Что забыл во время боли,
Как лукавит подлый плут?

Вот теперь мне не до хлеба:
Жизнь прекрасна на земле,
Будто Бог явился с неба
Покарать шута в Кремле.
Январь 2009 г.

           * * *
Назло врагам, помалу — женам,
Давай-ка, встретимся, мой друг,
И, не в пример иным пижонам,
На время скрасим наш досуг.

Уж если пить, то лей полнее,
Чтоб позабыть докуку дней…
Мне жизни каторга вольнее,
А боль страны петли больней.

Да что одну! Давай вторую
Пока все беды наяву,
Чтоб не грустить, что не ворую,
А горькой пьяницей слыву.

Пусть говорят, что пьяной роже
По горло хватит и того,
Чтоб не жалел на смертном ложе
В утрате блага своего.

Не осквернить бы бранным словом
Все, что покоится в уме:
Я утопаю в мире новом —
Демократическом дерьме.

Мне не присущи охи-ахи,
Не суждено — к виску пистоль…
В стране моей мы — олигархи
На долю бедную и боль.

Но мы с тобою — не холопы:
Холоп — оплеванный народ,
Народ, которому до попы,
Как он при Путине живет.

Пока землица нефть дарует,
Пока торгуют газом всласть,
Здесь не живут, кто не ворует
И кто не водит куклой власть.
491
А мы живем лишь в бражной дреме,
Когда свободны и хмельны
И под вечер с мечтой о дом
Под теплым крылышком жены.
Январь 2010 г.

       * * *
Ну, уважу — пить не стану
И всерьез займусь трудом,
А затем в безвестность кану,
Не пожив легко в былом?!

Говорят же, что в могилу,
Как ни пыжься, не возьмешь
Ни труды свои, ни виллу,
Ни правдивый слог, ни ложь.

Все останется другому,
Что создам и сберегу.
Дай бог другу дорогому!
А как подлому врагу?

Сколько было прецедентов
На Руси в тяжелый час —
От князей до президентов,
Всякий вор пограбил нас.

Нам привито от природы
Жить рабами — с дележа.
Нет у нас для нас свободы,
Кроме вора и бомжа.

Без закона, при законе
Не имеем больше прав,
Чем, склонив чело в поклоне,
Биться оземь, кто ни правь.

Мы богато не живали
И не стоит начинать.
Но сломаете едва ли
Так легко былую стать.

Дайте право на свободу,
Обеспечьте нас жильем,
А не то, вождям в угоду,
Много кровушки прольем.

Наша русская закваска —
То покорность, то разгул:
Нам, что быль, что рая сказка —
Хороши, пока посул.

А наскучат нам посулы,
Спесь на взвод — и грудь на грудь.
И никто не даст отгулы,
Чтоб от бойни отдохнуть.

Что ты, друг, глаза напучил,
Петухом вздымая грудь?..
Я всего лишь вам озвучил
Родовую нашу суть.
Июнь 2010 г.

        * * *
С горя горестного пьем,
А помалу — с радости,
Потому как мы живем
В горьковатой сладости.

Эта сласть — моя страна
В дикой демократии.
А зачем нужна она
Русской рабской братии?

Кто доволен — пусть кричит
Под российским знаменем.
Сердце в горечи скворчит
Над открытым пламенем.

Мы пролили уйму слез,
А поверить некому:
Все ушли с туманом грез
К быту одинокому.

На протест наш рот зашит,
Наделенный крошками.
На дележ проворен жид:
Жрет большими ложками.

Точно знаем, что почем,
Двигаясь по облаку.
Мы молчим. А если пьем —
Все нам в жизни по боку!
2010 г.

    Сага о «звездах»

Жизнь стала мудрой и прекрасной:
Вольней, сытней за часом час,
Когда смели метлою властной
С лица земли рабочий класс.

С дней плюрализма Горбачева,
Минуя Ельцинский развал,
Пошла в доярки Пугачева,
А зять-пискун шахтером стал;

Под грай ученых ротозеев
Госплан сменили на обман —
Встал к плугу Боря Моисеев,
А комбайнером — див Билан.

Когда под нож пошли коровы,
Затем колхозы с молотка —
Как взялись нас кормить Дибровы
Брехнею вместо молока.

И вот рабочих «звезд» в достатке —
И лишне лучшего желать,
Грызловы Путину в припадке
Законы шьют на тишь и гладь.

Издревле труд ведет к награде
И ласкам, льющимся дождем…
Куда до «звезд» былой Загладе
С ее колхозным трудоднем.

«Жить будем! Будем!! Будем краше», —
Льет мед Володя с языка.
Рай в магазинах, но не наше,
А наше гонит с молотка.

У нас, как вод от снеготала,
Полно сырья родных земель.
Дай бог, чтоб Алла не устала,
Да и Кобзон — российский Лель.

Они доводят труд до ража,
Держась за плуг, кто — за косу.
Пример — для выработки стажа,
Выходит на поле Алсу.

И «звезды» сеют, потно пашут,
Народ спасая от нужды,
А под вечер поют и пляшут
В известном шоу «Две звезды».

Корпит рабочий Абрамович,
В труде мозольном Дерипас…
А легендарный Рубинович
Хитро с экрана тешит нас.

И лишь лукавый Березовский
Предался вовремя бегам…
Да неуемный Жириновский
Бредет к индийским берегам.

Но и без оных вдоволь силы
Жизнь обустроить без прикрас.
Недаром власти «звезды» милы,
А не трудом рабочий класс!

Из перестроечного ила
Шагнув в шальную круговерть,
О, Русь, похоже, ты вскормила
Себе пособников на смерть!
Июнь 2010 г.

  Добровольная оккупация

Смотрю на пришлых издалека —
И боль гудит в мозгу моем,
Что нищих с дикого Востока
Чернит все больше день за днем.

Припасть к живительному блюду,
Где наши потные харчи,
Летят в Россию отовсюду
Потоки черной саранчи.

А дальше следуют вопросы
К народу попранной страны:
Похоже, будем горбоносы
И не по-нашему черны?

Иного нет пока ответа:
Пока жируют москвичи,
Дай срок! — и будет Русь одета
В оковы черной саранчи.

Они — пока! — не беспокоят?!
А расплодятся до отар —
И тут же Косово устроят
С резней мамаевых татар.

Не зря душа от боли сохнет,
Предугадав иную новь,
Где русских слов напев заглохнет
В восточном лае чуждых слов.

Куда? Куда девалась вера
За суть славянскую болеть?
Ну, разве нет у нас примера?
Пример — орды татарской плеть!

Примеры были, а момента
Страна не знала за века,
Когда по воле президента
Без драки вводятся войска.

А дальше? Дальше без вопроса
Решить дилемму и забыть:
Пока страна еще белеса,
Руси по нашей воле жить?!
Июль 2010 г.

        * * *
Кому вериги, а кому
Похлебка зэка слаще меда.
Как больно сердцу моему
Терпеть такой уклад народа.

О, времена! О, времена —
Ума людского непогода,
Когда у власти имена
От горькой пьяни до урода.

Оно пройдет. И вновь весна
Светло заглянет в наши окна,
Как в годы юные она
Нам согревала тел волокна.

Алеет утренний восток,
Скрывая звезды дикой ночи.
Чу, веет свежий ветерок!
Смотри, пока ласкает очи!

Как никогда дышать легко
И ощущать приятно взглядом,
Хотя зарница далеко,
Но для души и сердца рядом.

Кто скажет: «Сон!» Я ж наяву
Его внимаю худо-бедно…
И пусть я чуть не доживу,
Но, так сказать, мечтать невредно!
Январь 2010 г.

         * * *
Мы умеем дружно хлопать,
Дружно руки поднимать.
А как есть и шмотки штопать —
Вспоминаем бога мать?

Мы отвратная порода:
Что ни чин, то сукин сын;
И в верхах слуга народа
То профан, то арлекин.

Приучили мы Европу
К нефти, газу и зерну…
И послушно лижем попу,
А не будем — жди войну!

Говорят: нас губит водка.
Да не водка, а цари!
Что Бориска, что Володька,
Что другие упыри…

Нам твердят: от Бога нравы!
Хоть все знают — от попа.
Блуд превыше доброй славы:
Поблудил — и в храм тропа.

«Бог во мне, — я заверяю, —
Без попа и без креста!»
А по сути жизни знаю:
Где есть поп — там нет Христа.

Кукиш в рот — и не помелешь,
Хоть ты трезвый или в хлам,
И как раб захочешь зрелищ
И попа в бесовский храм.
Февраль 2010 г.

         * * *
Все смешалось в доме нашем,
И, похоже, на века.
Мы не сеем и не пашем,
А валяем дурака.

Над страной взошла Свобода,
Но упала брюхом вниз —
И снискала нам урода
Под названием Борис.

И, казалось, славный малый:
Наш — рубаха и хмельной…
Оказался, бес беспалый
Вездесущей Сатаной.

Ни Мамай, ни Карл, ни Гитлер
Не осилили народ.
Он о нас ножищи вытер —
И пустил страну в разброд.

Сдох Бориска! Но оставил
Нам себе подобный клон…
Но и этот так же правил,
Обрекая нас на стон.

То в посулах, то в обмане,
Положив на доллар глаз,
Правил с думой о кармане,
Продавая нефть и газ.

Но, как водится в природе,
Все проходит — явь и сон:
Срок настал уйти Володе —
И ушел… в премьеры он.

Но, чтоб хвост не придавили
И остаться у руля,
Отыскал в партийном иле
Эмбриона для Кремля.

Так и правят клон за клоном,
Не меняя суть страны,
Восседая над Законом
Под эгидой Сатаны.
9 мая 2010 г.

       * * *
Опять болела ночью рана,
И подняла его чуть свет:
Сегодня праздник ветерана —
Великий день его побед.

Внук невзначай потрогал рану —
Военных дней глубокий след,
Напоминая ветерану
Вернувший к жизни лазарет.

Сегодня солнце встало рано
И греет ласково народ.
Оно рукою ветерана
Вознесено на небосвод.

И я ношу на сердце рану —
Дитя злопамятной войны,
Склоняясь низко ветерану
За радость праздника Весны.
9 мая 2010 г.

          * * *
Шепталась меж собой листва —
И жизнь была подобна раю,
Когда сказала ты слова
Те, что поныне вспоминаю.

Одеждой звездной небеса
Блистали, бисером мерцая,
Даруя свет в твои глаза
В те, что я вижу, созерцая.

Я был по-юношески скуп,
Пока — яснее освещаю —
Не ощутили губы губ
Тех, что поныне ощущаю.

Не раз стыдливая Луна
Свой взгляд за тучки уводила…
Да разве наша в том вина,
В чем зорька поутру стыдила?

Все так же шепчется листва,
А небо звездное до края
И повторить могу слова,
Но только нет былого рая.
2010 г.

       * * *
От столицы до деревни
И от Бога до попа
На Руси порядок древний —
Власть скаредна и тупа.

Там, в Кремле, земные боги,
Но, как боги, — далеки…
А дойти — плохи дороги
И охрана — кунаки.

Кровь из носа, пот на теле,
Ходят в стоне желваки:
В жизни мы и в нашем деле,
Как издревле — батраки.

И один лишь свет в окошке —
Строить, сеять и ваять…
А за труд бурды по плошке
И ночлежная кровать.

Все для нас и против: танки,
«Томагавки» и «Стрижи»…
И карманы грабят банки:
Встань на лапки — и служи.

Больше чарки наши боли
Подогнали под клише.
Но зато довольно воли
Вознесенной вверх душе.

Дар Земли — наш дар, кто помнит,
А житуха — нищета:
Ваня — платит, Зяма — гонит
Миллиарды на счета.

Ждем, когда же клич взовьется,
Призывая: «Раб, не трусь!»
И по весям отзовется:
«Бей врага — спасайте Русь!»

А вокруг землица наша,
Где изгои мы с тобой.
Вот такая наша Раша
С неприкаянной судьбой.
2010 г.

       О козлах

Вновь в огороде недород
И закрома на зиму пусты:
Козлы залезли в огород —
И нет моркови и капусты…

Трясут бородками козлы,
Бодают рожками друг друга,
Как полоумные ослы
С того обжорного недуга.

Висят покатые бока,
Круглее спелого арбуза…
И съели б хряпу, но пока
Им не осилить больше пуза.

И я в толпе бок о бок трусь,
В недоумении и страсти…
А дальше грядок вижу Русь,
В разгульном жоре высшей власти.

Везде козлиные следы
В речах, делах, умах от части…
Народ, внемли: твои труды —
Козлы голодные у власти.
Сентябрь 2010 г.

        * * *
Когда в кармане ветер,
Но пламенна душа —
На радости на свете
Нет веры ни шиша!

Зато свобода в поле
С котомкой на плечах,
И песенка о воле
В рифмованных речах.

На теле старый свитер
И сверху старый плед.
А ветер слезы вытер
И засыпает след.

Кружит и гонит вьюга
Горячий снег под плед
И не дает досуга
Слова сложить в куплет.

А мимо мчатся с гудом,
Куда быстрей коня,
Машины с праздным людом,
Обдав дымком меня.

Бреду я метр за метром
В ознобе и поту,
Поэт, гонимый ветром
В завьюженном быту.
Ноябрь 2010 г.

         * * *
Все проходит — и горечь, и смерть,
И потуги последнего слова.
Только хочется тихо дотлеть,
Чтоб не мучила боли полова.

Снова старый хомут господа,
Полонив, натянули на шею —
И ременная режет узда
В кровь мне губы, пока не сомлею.

Рот заткнули, хребтину в дугу
Споро гнут под рабочее быдло,
И воскликнуть о том не могу,
Как мне в вашем раю все обрыдло.

Вы незрячи, глухи и немы,
Пораженные вирусом быта,
Примеряете лямки сумы
На страну, что больна и несыта.

Нисхожу в летаргический сон,
Чтобы вам отдохнуть от поэта,
Но вернусь под малиновый звон
В светлый час заревого рассвета.
Декабрь 2010 г.

         * * *
Эх, держись, аборигены,
На отеческой земле!
Неугодны наши гены
Да и мы, подобно тле.

Наша русская закваска —
Вековой менталитет
Для воров богатых встряска
И страшнее всяких бед.

Пей, травись паленой водкой,
Раз помеха их утех,
Чтобы жизнь была короткой
Без работы на успех.

Хватит нас и половины
Послужить для их проказ —
Чтоб успеть нам до домины
Сплавить в трубы нефть и газ;

Чтоб не знали пенсиона
И не смели уповать:
Потому как вне закона
Вольно голос подавать.

То ли мудрость, то ль измена
К нам исходит свысока —
На голодного нацмена
Заменяют мужика.

А когда в Руси нацмены
Расплодятся до отар —
Мигом грянут перемены,
Что не снилось от татар.

И тогда нас в русской лиге
Изведут по пустяку.
Не пора ли в Красной книге
Отвести и нам строку?!

От дитя до россиянки
Полонят в потребу дней,
Как индейцев пришлый янки
Выдрал с кровью до корней.

Так чего ж, аборигены,
Жизнь влачим, себя губя,
Позволяя наши гены
С корнем вырвать из себя?!
Июль 2012 г.

      * * *
Не маг, но мне дано понять:
Простая суть открыта,
Что мы останемся опять
У старого корыта.

Вы не смотрите свысока,
Пока одели путы —
Тому порукою века
Кровавой русской смуты.

И прост, и виден корень зла,
Как будете ни лживы, —
Опять вас жадность занесла
До блуда и наживы.

Люд, ясно, нынче не истец
Под аурой обмана,
Пока не выйдет наконец
С дурманного тумана.

А коль не так: как не понять,
Что наша карта бита, —
И мы останемся опять
У старого корыта.
Июль 2012 г.

          * * *
Бальзамом снимут боли сердца
Мои печатные стихи,
Когда меня как иноверца
Порочить станут за грехи.

И окружит шальная стая
На яд хулы голодных псов
И, в голос власти почитая,
Меня закроют на засов.

А к двери выставят охрану,
Чтоб в люди скверну не пускать,
Пока без вести я не кану —
И станет власть спокойно лгать.

Но мне, по роду иноверцу,
Как душам зомби хмель попсы,
Всегда тот миг отраден сердцу,
Когда безумно лают псы.
Июль 2012 г.

          * * *
   Богеме на заметку.

Мадонна вновь презентовала,
И рядом юный херувим.
Кому Мадонна не давала…
Да хрен-то с ней: мы так хотим!

Нам пожалеть бы херувима.
Хотя за что, коль сам пошляк:
Когда их плоть неодолима
И не зажать ее в кулак.

Мадонна — ясно! — дура дурой.
А как же юноша, но муж:
Куда ему с такой… натурой,
Когда ТАМ шире всяких луж?!

Стал стар по времени, но я бы
(Хоть верь, не верь — имею толк)
До этой самой блудной бабы
Не завернул на огонек.

А что ей выказать народу
В погрязшей в похоти стране,
Когда уже песок по ходу,
А плоть бесовская в огне?!

Но, чу! — ползут по весям слухи —
Ее пригляд на стороне…
Эй, развращенные старухи,
Внемлите: вы — пример стране!
2012 г.

          * * *
Я вспоминаю до сих пор,
Как в спешке шумного вокзала,
Прервав недолгий уговор,
Ты на прощание сказала:

«Жди после дождичка в четверг!» —
И улыбнулась из прохода…
Уже прошло четыре года,
А словно канул целый век.

Зима не раз меняла снег,
Спешили весны без оглядки
И четвергу другой четверг
По ходу лет ступал на пятки,

Но продолжало время бег,
Не унимая прежней спеси,
А нужный дождичек в четверг
Не посещает наши веси.

И только я и вешний бор,
Пока заря румянит дали,
Ведем печальный разговор,
Как мы надеялись и ждали.
2012 г.

        * * *
Шуми и пой, весенний бор,
Пока бодрит бессонница:
В моей душе твой разговор
Былой любовью полнится.

Я захожу сюда не зря,
Как есть минутка малая.
Здесь та же флора и заря
На загляденье алая;

Похоже, те же соловьи
Ведут рулады сольные,
Напоминая о любви
В былые дни фривольные;

Как раньше, в светлом родничке
Зеркально небо движется,
А в заунывном язычке
Твой отголосок слышится.

Чу, ясно возгласы слышны,
Воскреснув новой сказкою, —
То Флора голосом весны
Тревожит нежной ласкою.

Вот-вот закатится заря,
Спадая в память млечную…
Я захожу сюда не зря,
А сбавить боль сердечную.
2012 г.

    Лесные этюды

Мирно лебеди летели,
Вдруг подняли шумный грай,
Будто мне сказать хотели:
Не стреляй нас, а взирай!

Чу, за лесом, им ответом,
Слышу выстрел! И опять:
То ли эхом, то ль дуплетом
С двух стволов, ядрена мать!

Где тут поиску грибному,
Если душу жжет печаль.
Думал я по ходу к дому:
За полет в такую даль

Многих ждет на изготовке
Снизу огненная смерть —
И убудет до зимовки
Половина, дай бог — треть.

Накатилась с грустью разом
Неуемная слеза…
Эй, собрат, накинь указам
На людскую страсть груза.

Если мой собрат наложит
Вето — жить им птичий век,
А не то их уничтожит
Враг природы — человек.
2012 г.

        *
Вот так чудо — ежевика
С черно-бурою красой!
А моя подружка Ника
С томным взглядом и косой.

Ты лишь ягода лесная:
Кузовок — твоя судьба.
А моя, конца не зная,
Мне желанна и люба.

Знамо, каждому природа
Временной дает порог:
Для тебя всего полгода,
А для нас подольше срок.

Потянулся было к плоду,
Чтоб опробовать на вкус…
Но не стал губить в угоду,
А поверг себя в искус.

И, видать, не зря дивился
Я в тот день лесной красой —
Мне за то ко сну явился
Ангел с солнечной косой...
2012 г.

        * * *
От Вовы до богемной шоферни
Страной, авто рулят себе в угоду.
А ты попробуй только не сверни —
Как отсидишь за колесо по году.

Мы самая богатая страна
По площади, по нефти и по газу,
Но нам она во благо не дана
По новому кремлевскому Указу.

Живут у нас вольготно торгаши
Под теплой негой бога и мздоимца,
По мере сил, скрывая барыши,
От вора до кремлевского любимца.

Какая тишь и гладь на всю страну
И никакого бойкого подполья,
А все живут, клонясь под Сатану,
Довольствуясь от рабского бездолья.

А ты, поэт, пиши себе, пиши, —
И поутру найдешь в своей корзине:
Твой опус не встревожит их души,
Тем более их ум, коль нет в помине.
2012 г.

              * * *
Нам светлый лучик в темном царстве
Блеснул надеждой и угас,
Вдруг осветив во всем убранстве
Земли прикрасу из прикрас.

Но поглотила тьма пространство,
Упрятав в грязь прошедший век,
Где свято чтил свое гражданство
Великой Веры человек.

И тут же разом хитрой лаской,
Под вой безнравственных кликуш,
Вожди поповскою закваской
Вспоили мякоть наших душ.

А опоив церковным зельем,
Заплесневевших с древних дней,
Нас одарили безземельем,
Лишив отеческих корней.

И стали русские миряне
И городов честной народ
По родословной не славяне,
А безымянный серый сброд —

Ни дать ни взять толпой безликой
Угодной ей повелевать
И под напором веры дикой
На рай небесный уповать.

И наползли из черной грязи,
Подобно выползкам-червям,
Неудержимо плуты в князи
Во благо властным главарям.

Куда ни глянешь — всюду кланы
От иноверцев до попов
На оскудевшие карманы,
Трудом униженных рабов.

А мало нашего кармана,
Вмиг обнищавших россиян,
Как наводнили для обмана
На Русь залетных басурман.

И вводят орды издалека,
Стесняя россов до поры…
Дай срок — и варвары Востока
Устроят нам тартарары.

Не дай мне Боже молвить слова,
Тем паче видеть эту грусть,
Когда шальные орды снова
Зальют кровавой сечей Русь.

И, как ее ни возноси я,
С тоской шепну перед концом:
Прощай, убогая Россия
С восточным пепельным лицом!

А если нет вождя такого,
Кто может выгнать вражью рать,
Пора нам Дмитрия Донского
По русским весям поискать.
Октябрь 2012 г.

       Пара

Мы, как в паре сапоги,
И при отдыхе, и в деле.
А вот кто с какой ноги,
Разобраться не сумели.

Каждый сам себе сапог
У дверей своей прихожей.
А выходим за порог,
Служим цели непохожей:

Шаг шагнет она — стою,
Я шагну — она в покое…
Каждый знает суть свою
И движение такое.

Если мы не на ходу,
То нередко косим взгляды,
А по ходу на виду
Помогать друг другу рады.

Но не внемлем до сих пор,
Кто умом на деле здравый,
Затевая вечный спор —
Главный левый или правый.

Так мы шли издалека
По стезе к единой цели,
Мы — два старых сапога,
Уживаясь, как умели.

А сойти на разговор
От надуманных сравнений,
То не ясно — кто же гений
Провоцировать на спор.

Так что мы, как сапоги,
Те, что ноги истоптали,
Но друг к другу так строги,
Что помиримся едва ли.
2012 г.

        * * *
Смотрю тревожно, а глаза
Туманит горькая слеза —
И я лишь вижу, что друзья
Глядят к востоку, лебезя,
Где зарождается гроза,
Минуть которую нельзя,
Когда туманные глаза
Зальет кровавая слеза.
Октябрь 2012 г.

   Голос в никуда

Привет, кремлевские божки
И воровские сателлиты!
До вашей каменной башки
Я доношу: мы вами сыты!

Пока вас тешит маскарад
Под хоры музыки и пляски,
Хочу я сдернуть ваш наряд
И заглянуть под ваши маски.

Покамест ваша песнь хитра
И так умильны ваши мины,
Метут смертельные ветра
На наши русские долины.

Пока от жадности хмельной
Вы наши чистите карманы —
Недолог час, как над страной
Пройдут голодные туманы,

И по Руси, вослед ветрам,
На выбор веси смоет голод,
А зарубежный дядя нам
Обрежет сытный путь на город.

Как ни вольны вы, господа
И компрадорские бандиты,
По вашей воле города
Уже в полон берут джигиты.

И расползутся по дворам
Халдеи черного Корана.
Они устроят нам байрам,
Где росс заменит им барана.

Кричу во всю: «У нас беда!»
А для божков она — утеха.
Хоть голос рви — из никуда
Ты не услышишь даже эха.

Дай срок — падем перед Ордой
По воле диких интервентов…
Да пусть Восток грозит бедой:
Божкам важней травить «агентов».

Крепки бронею их башки,
Что не берут ни стон, ни биты…
Жируют хитрые божки
И воровские сателлиты!
26 октября 2012 г.

          * * *
Читая «Ленинградскаю правду»
от 3 июля 1985 года.

Читая старую газету
Времен безоблачных надежд,
Исходит зов — призвать к ответу
Демократических невежд,

За одураченные мозги
И наши души на заказ;
За феодальные обноски,
Что вдруг напялили на нас;

За вашу рыночную кашу
С остатка барского стола,
Что лишь хватает на парашу
От старика до мал мала;

За вашу страсть по доброй воле
Держать в готовности язык,
Что, как сорняк на диком поле,
К кремлевской заднице приник;

За нашу скудную диету
На слово боли и свобод
И гражданину, и поэту,
Несущих вещий глас в народ;

За убиенную планету
Надежды, радости и грез…
А эту старую газету
Благодарю за негу слез!
9 ноября 2012 г.

        * * *
В стране цвели знамена алые,
Храня Отчизну от воров;
И знали даже дети малые,
Что брать нельзя чужих даров.

Жила-была ворам инструкция —
Не зарекаться от тюрьмы…
Но тут вдруг вызрела коррупция,
Ограбив росса до сумы.

И был разорван круг братания
Надежды, веры и труда,
А вещий разум созидания
Сожрала жадная вражда;

Божки сменили биографии
На суть подачек и даров,
Сроднив в единой русской мафии
Власть предержащих и воров.

Текут рекой по свету белому
Вагоны леса, нефть и газ…
На зависть люду отупелому
Помимо их слезливых глаз.

Зато велят за хлеба толику
Стереть из памяти совдеп,
Сменив славянскую символику
На дикий западный вертеп.

И Кремль усвоил математику,
На всю открыв бюджетный кран, —
Стране копейку — на косметику,
А долю львиную в карман.

Орет с экрана речи бранные,
Кремлем продвинутый еврей:
«Вокруг агенты иностранные
И толпы русских бунтарей!..

Пора! Давно пора ОМОНами
Пресечь бунтующую рвань
Да оградить глухими зонами,
Чтоб знала собственную грань».

А власть евреям за старание
Преподнесла Фемиды храм,
Отдав законы на попрание
Олигархическим ворам.

Так обуяла Русь коррупция
И нас ОМОН — дворцовый псарь.
А под законом резолюция —
«Не возражаю!» Путин, царь!
Август 2012 г.

        Пролог…

Я, в тридцатом лишенный наследства,
Шел тропою военного детства —
И жестоко хлестал меня север,
А питали крапива и клевер…

Но по ходу, взрослея с годами,
Я роднился с трудом и мечтами —
И в краю, опаленном войною,
Пепелище возделал страною.

Я годами трудился на славу —
И поднял до богатства Державу,
Ту, что ныне чумные чинуши
Грабят, радуя подлые души.

Мне б, отцов подобру вспоминая,
Так и жить-поживать, не стеная;
Но не мог я узреть за делами,
Что рождается вражье цунами.

Пролетело оно над страною,
Накрывая бедой наносною
И, как в годы далекого детства,
Отделив от страны и наследства.
2012 г.
           …И эпилог
Пойте, поэты, правителям славу
Громче фанфар и торжественных нот,
Что повторили былую забаву,
Вновь раскулачив российский народ.

Все, что мы делали, вы осмеяли —
Время и дело за семьдесят лет.
И, уходя, вы поймете едва ли,
Ваших деяний отравленный след.

Молитесь Богу, а служите Черту,
Подло погрязнув в грехе и во зле,
И, откормив плутовскую когорту,
Сеете мор на российской земле.

Зорче взгляните на тысячи весей,
Сотни мертвящих в нужде городов,
Топко увязших в пучины полесий…
Гляньте! Из рая рублевских садов.

Все ненасытней несметные средства
Жадно глотает московская знать…
Скольких по счету лишили наследства:
Мне не осилить, а вам не понять!
Ноябрь 2012 г.

         * * *
Уймусь, когда настанет срок,
И напоследок боль осилю,
Но также будет невдомек,
За что же я любил Россию.

За ясноглазую зарю
И полдень солнечного рая?..
Так не меня ли ты в раю
Душила, нагло обирая?!

За долы вольные твои,
Не поддающиеся взору?..
Так все до пяди не мои,
А приданы под лапу вору.

За благоверные труды,
От века данные народу?..
Так ведь тобой его плоды
Подонкам отданы в угоду.

За вековечную мечту
Дожить скоромно до получки?..
Так ты ту мнимую черту
Сместила к черту на кулички!

За думы тихие мои,
Что обласкала нежно лира?..
Так не твои ли соловьи
Их завопили на полмира?!

Не поддаваясь куражу,
А тихо следуя к покою,
Вполне уверенно скажу:
Тебя люблю, но не такою…
Октябрь 2012 г.

     На злобу дня

О, Россия, я долго не выживу —
И угаснет мой светлый очаг
От любви твоей к девам по вызову,
Вроде дамы по кличке Собчак.

Лучше сдохну от запаха винного,
На попрание сдамся врагу,
Но подачки от Прохора длинного
Я понять — и принять не могу.

Жизнь моя от пеленок опутана
Крепкой ложью кремлевских вожжей.
Дай-то Бог пережить путы Путина,
Как осилил десяток вождей!

Намекнуть на исходе им хочется,
Что закон русской жизни таков —
После власти ТАМ многие корчатся
От горячих народных плевков.

Есть поэты, как девы, по вызову,
Возвышая и славя наш стон…
О, Россия, я долго не выживу!
Так прими эту притчу в закон!
Февраль 2012 г.

         Хотелось бы...

Хотелось бы еще чуток пожить
В живом миру простом, но многоликом,
Чтоб тех душевный пламень потушить,
Кто обвинял меня в грехе великом.

Хотелось бы услышать и понять,
Что прожитое было не напрасно,
А привилось на слух, хотя б на пядь,
И прижилось в людском уме согласно.

Хотелось бы в разваленном быту
Поведать суть российского полона
И скопом «Пусси райот» как беду
Низложить и придать суду закона.

Хочу воззвать: «Господь, останови,
Душевный миг в судьбе неодолимой, —
Последний праздник ветреной любви,
Мне напоследок отданной любимой!»

Хотелось бы в безоблачной ночи
Ласкать ее теплом души и тела
И встретить в неге ласковой лучи
Багряного рассвета без предела.

Хотелось бы в сиреневом саду,
Купаясь с милой в ауре сердечной,
Принять в ладонь упавшую звезду
И с ней угаснуть в бездне бесконечной.
2012 г.

         * * *
Там, за последним поворотом
Глазам невидимым пути,
Не пролететь бы мимо летом,
А путь осознанно пройти.

И согревая пылью ноги,
Как в светлом детстве налегке,
Пройти легко конец дороги
От дум и боли вдалеке.

Среди нескошенной поляны
И неба ясного над ней,
Не строя в будущее планы,
Вздохнуть поглубже и вольней.

Затем, собрав остаток силы,
Вдруг оглянуться, где во мгле
Остались те, что были милы,
И то, что сделал на земле.

Стыдя себя иль славой млея
За песнь печальную мою,
Остановиться, не жалея,
Что ты у жизни на краю.

И, запрокинув взоры к небу,
Взглянуть по-новому туда:
Забрать с собой, что на потребу,
Покинув душу навсегда.
Декабрь 2010 г.

         * * *
Жена готовилась ко сну,
А я смотрел в ночную бездну
И думал: «В эту тишину
Я в скором времени исчезну».

На подоконник вспрыгнул кот —
Лизун хитрющий и мурлыка —
И я спросил: «Кого вперед
Из нас настигнет эта мука?»

Мяукнул он. А что сказал —
Кто разберется без огласки?!
И он лишь щеку облизал
Мне, отдавая дань за ласки.

Черкнула по небу звезда,
Но не моя, как понял позже, —
И я, как минула беда,
Душой воспел: «Спасибо, Боже,

Что все еще хранишь меня,
Не разлучая душу с телом,
И сохраняешь дар огня,
По ходу лет, наполнив делом».

Сморил-таки зануда-сон
В глухую ночь жену и кошку,
А я, поправ ночной канон,
Приник к холодному окошку.

Едва Земля ушла ко сну,
Кружа вслепую в круге млечном,
Как я услышал тишину,
Подспудно думая о вечном.

Еще звезда больней ножа
Блеснула в небе над деревней…
И стал я ждать (для куража!),
Когда увижу след последней.
2012 г.

   Иностранный агент

Это вам не враг народа:
Враг народа — мелкий враг,
Кто измерил путь исхода
Воронок — острог — ГУЛАГ.

Этот враг наш — гость незваный,
Проще, нанятый агент,
Да к тому же иностранный —
Значит, вражий интервент.

Он — не чин наш вороватый,
Не тусовочный пострел,
Не электрик рыжеватый…
И его удел — расстрел!

Долго речь вести — не дело
Про расстрелы и ГУЛАГ…
Обозначь «агента» смело,
По-простому — русский враг.
2012 г.

          НОС

             «Как ни хитра мирская власть,
             А думать плетью не прикажешь,
             И усмирить нельзя ту страсть,
             Когда на плаху мирно ляжешь».

Как мирно рос и чей тот нос,
Речь не о том и суть не в этом;
Что красен он, когда мороз,
А от тепла бледнеет летом.

Иной — горбат, другой — курнос
И все нам любы без вопроса.
Но лишь на тех в России спрос,
Кто вздернет выше кончик носа.

На ширпотреб его пошив,
Природа мудро огранила,
Таким, чтоб, ноздри распушив,
Дышал, шумя, как мех горнила.

О нем тюрьма, суды моля,
Тоскуя, плачет по закону,
А он доходит до Кремля,
Примерив царскую корону.

Но, как она ни велика
И по уму, и по таланту,
Схватил ноздрями за бока,
Что не сорвать ее Атланту.

Живет отдельно от лица
И не по разуму владельца.
Все знают нос как хитреца,
Но не изгнать его из сердца:

Видать, нас так объял склероз,
Что мы забыли понемногу,
На чью личину нос прирос,
Как стал служить иному Богу.

Я свой с опаской тронул нос,
И убедился — мой на месте…
А тот, не глядя на мороз,
Поет, как кочет на насесте.

И сыплет голосом горох,
Как под копирку и без толку,
Пока нам зубы пустобрёх
Рядком не выложит на полку.

Пока же, что он ни сулит,
А боль с бедой идут впритирку,
И он за голос мой торит
Мне тропку торную в Бутырку.

Но не о той тропинке речь,
А в том изюминка вопроса,
Как на века предостеречь
Русь от задиристого носа,

Чтоб жизнь могла нас уберечь
От их безудержного блуда —
И не вложил нам в руки меч
Другой неведомый иуда.
20 декабря 2012 г.

         * * *
В канун тринадцатого года,
Поправ каноны старины,
К нам забрела шальная мода
Затмить забавой боль страны.

Шуты гороховые пляшут,
На нас взирая свысока…
Они не сеют и не пашут,
И не потеют у станка,

А лишь потеху за награду
Справляют в нужнике ТВ,
Пока народ, царьку в усладу,
Живет без думы в голове.

А тот, ведун судьбы народной,
Сверля глазенками экран,
Вещает рай стране голодной
С душой страдающей от ран;

Хитро развесив перла речи
На уши преданных рабов,
Забыл бесславные предтечи
Своих тринадцати годов.

А я, уже хлебнув помалу,
За три минуты до «Ура!»
Шепчу искристому бокалу:
«Дай бог забыться до утра,

Чтоб в новый год без песнопений
Жить по закону — как могу:
В нужде и в путах сожалений,
Что власть доверили врагу!»

Живу с подачки от Газпрома
И нефтегазовой трубы,
Пока не грянет громче грома
Вселенский клич шальной беды:

«Пора довольствоваться крошкой,
Когда пустой закром страны»…
Как тут же западной дорожкой
Царек смотает от вины;

А следом смоются паяцы,
Подобно крысам с корабля,
И без подачек папарацци
Сбегут подальше от Кремля.

А к нам, как встарь, другая мода
По души смертные придет —
Синдром семнадцатого года
И новый сорок первый год.
31 декабря 2012 г.

         * * *
Кого мой голос не обидел
И он дослушал до конца:
Что я любил, что ненавидел,
Прими от первого лица.

А тот, кто слизывает сливки,
Оставив нам обрат труда,
Пусть сам холеные загривки
Потрет в вериге хомута.

И если вдруг не околеет,
Поняв, насколько жизнь сложна,
То непременно пожалеет —
«Кому такая Русь нужна!».

А если вражьи оппоненты
Дискантом взвоют — буду рад
Принять такие дивиденды,
В каком пределе выльют яд.
2012 г.