Семь дней с Заратустрой - одним файлом

                День первый

     «Когда этот человек проснется, – сказал Заратустра, – он подумает, что ему приснился чудесный сон. Не разубеждайте его – иначе он перестанет верить в реальность».

                ***

     В детстве я любил читать романы Жюль Верна. Каждый роман я прочел по нескольку раз. Температура в них обычно указывалась по шкале Фаренгейта, и я пытался запомнить, чему равен нуль Фаренгейта по шкале Цельсия. Мне это почему-то не удавалось. Через много лет, уже получив университетский диплом, я снова попробовал запомнить эти цифры – безрезультатно.
      «Это потому, что ты – человек оседлый, – сказал Заратустра. – Ты привязан к Цельсию и своему месту. Ты не выучил ни одного иностранного языка. Нет, ты не путешественник. Может быть, поэтому тебе так нравится приключенческие романы».

                День второй

      «Чудесный день!» – сказал Заратустра и растянулся рядом со мной на песке. Я молчал, ожидая, что он продолжит. «Пусть за меня говорит полдень!» – улыбнулся Заратустра, подложил руки под голову и закрыл глаза.

                ***

     – Что ты читаешь? – спросил Заратустра.
     – «Террор» Дэна Симмонса, – сказал я.
     – Этот гроссбух, превзошедший в бухгалтерской обстоятельности все романы Жюль Верна?
     – Я читаю его так же, как когда-то читал Жюль Верна – выпуская абзацы и целые страницы.
     – Недалеко же ты ушел от своего детства! – рассмеялся Заратустра.
     – Меня затерло льдами, как экспедицию Франклина, – серьезно ответил я.

                ***

     – Модный фасон. Мне нравятся твои новые очки, – сказал Заратустра.
     – Заодно я поменял стекла, – сказал я. – Вообще-то можно было этого и не делать. В юности меня очень огорчало, что у меня такое слабое зрение. Тогда я хотел быть ближе к миру, видеть его во всех подробностях. Но сейчас мир уже не вызывает у меня интереса. Я научился обходиться самим собой.
     – Ты еще мало разбираешься и в себе, и в оптике, – сказал Заратустра. – Придет время, когда ты будешь готов отдать все, – руку, ногу, – чтобы видеть мир лучше, как можно лучше, так хорошо, как только это возможно для человека, и даже еще лучше.

                ***

     Однажды я в смелом порыве уничтожил половину своих архивов.
     – Зачем ты это сделал? – спросил Заратустра.
     – Хотел походить на тебя, – сказал я. – Но дело еще не закончено. Завтра я уничтожу и остальное.
     – А что будет, если ты не достигнешь цели? – спросил Заратустра. – Не пожалеешь о сделанном?
     – Помолчи, – сказал я. – Сделанного не вернуть, и наполовину сделанного не вернуть даже наполовину.

                ***

     – Не хочешь ли ты сказать что-нибудь вслед уходящему дню? – спросил Заратустра.
     – Возвращайся, – сказал я, – и приводи с собой Заратустру.

                День третий

     Рано утром пишел Заратустра, и я обрадовался ему. Но Заратустра недовольно сказал:
     – Почему ты радуешься, когда кто-то нарушает твое уединение? Разве ты не знаешь, что человек бывает самим собой только наедине с самим собой?
     – Если бы ты был реальным человеком, твой упрек имел бы какой-то смысл, – сказал я. – Но ведь я выдумал тебя.
     – Ты?! Выдумал меня?! – воскликнул Заратустра. – Наоборот. (После паузы.) Что? Ты думаешь, я скучал в своем одиночестве? Нет. На то были другие причины.

                ***

     Мы сидели на берегу. Море плескалось в нескольких шагах от нас.
     – Любопытно, какова общая длина всех побережий, – сказал Заратустра, – исключая, конечно, северные.
     Я быстро подсчитал в уме:
     – Хватит на всех.
     – Как ты можешь это утверждать, если не знаешь, о каком расстоянии между сидящими идет речь? – спросил Заратустра.
     – Неважно, – ответил я. – Ведь тебя среди них не будет.

                ***

     – Если к нам подойдет сверхчеловек, примем ли мы его? – спросил я. – Говорить втроем – не значит ли переливать из пустого в порожнее?
     – Праздный вопрос, – сказал Заратустра. – А праздные вопросы не позволяется задавать даже в такой солнечный день, как этот.

                ***

     – Если ты – действительно Заратустра, – сказал я, – почему ты не учишь меня последним вещам?
     – Последние вещи? Их просто нет! – воскликнул Заратустра.
     – Если нет последних вещей, нет и Заратустры, – сказал я.
     – Вижу, тебе хочется, чтобы последнее слово всегда было за тобой, – сказал Заратустра и отвернулся.

                ***

     Я пытался вспомнить день, когда впервые увидел Заратустру, и не мог этого сделать.
     – Ничего странного, – сказал он. – Я прихожу незаметно и незаметно ухожу. Но в моем присутствии мир шатается, словно пьяный.

                ***

     – Как долго я блуждал, пока не встретил тебя, Заратустра! – сказал я. – Подумать только: я изучал химию, оптику, атомную физику, генетику, геологию, психоанализ, теорию литературных форм, языкознание, статистику, политологию, социологию, маркетинг, мерчендайзинг, астрономию, ботанику, зоологию, антропологию, кунфу, «Книгу Перемен», историю Древнего Египта… Чего я только ни изучал и чего я не изучил! Но все это было напрасной потерей времени. Лишь теперь, когда жизнь моя на закате, я встретил тебя. Почему мы не встретились раньше?
     – Я – человек заката, – сказал Заратустра. – Можно сказать, я и есть закат.
     – А как же твое восхваление утренних зорь?! – воскликнул я. – Разве ты – не утренняя заря?
     – Может, и так, – сказал Заратустра. – Но для тебя я – человек заката. Какая разница, чем я могу быть для других?

                День четвертый

     – Почему мы здесь? – спросил я и сам же ответил: – Мы здесь для того, чтобы не испытывать дурных чувств: обиды, сожаления, недоверия. Мы уходим оттуда, где нас не понимают. Окружение имеет власть даже над высшими людьми – оно заставляет их сомневаться в себе.
    – Ты хорошо усвоил мой урок, – сказал Заратустра. – Но запомни: мы здесь еще и потому, что нам здесь нравится. Нам нравится здесь, понятно? Благотворный климат, чудесный вид – разве этого не достаточно?

–––––––––––––––
     «Совесть меняется в зависимости от окружения, в котором мы живем, в той мере, насколько чувство несовпадения в оценке ценностей порождает в нас инстинкты страха, скепсиса, замалчивания, утаивания и т.д. Эти инстинкты немедленно начинают разряжаться в наших чувствах, превращая нашу совесть в нечистую совесть». – Ф. Ницше. Черновики и наброски. Весна – лето 1883, 7[15].

                ***

    – Общество хорошо тем, – сказал я, – что в нем ты отделен от себя самого и начинаешь тосковать по себе, и потом, когда уединяешься, испытываешь радость от встречи с самим собой. Если не разлучаться с собой, то не испытаешь и радости встречи.
    – Так говорят люди, когда собираются вместе, – сказал Заратустра.
    – А я думал, так говорят в одиночестве.
    – Нет. Ты сделал общество из себя самого и до сих пор не вернулся с этой вечеринки.

                ***

    Всю ночь я трудился, чтобы написать что-то дельное и показать это Заратустре. Но когда приблизился час его появления, я бросил написанное в костер.

                ***

    – Я заметил, что, ожидая меня, ты глядишь по сторонам, – сказал Заратустра. – Как будто я – ветер, который может прилететь отовсюду.
    – А разве это не так? – спросил я.
    – Может, и так, – сказал Заратустра. – Но все равно – лучше вглядывайся в себя.

                ***

    З.: Я вижу, ты решил записывать наши разговоры – как Платон записывал беседы Сократа?
    Я: Надо же мне чем-то заниматься, когда тебя нет.
    З.: Ты мог бы в это время заниматься самим собой. Спроси себя, например, желаешь ли ты вечного возвращения вот этих самых одиноких часов?
    Я: Часов без тебя? Почему бы и нет? Но с условием, что вернуться и все другие.
    З.: Ты еще не уяснил мое учение во всей его глубине. Оно предполагает, что каждый час нужно желать ради него самого.
    Я: Но для этого мне потребуется столько же различных «я», сколько этих «благословляемых» часов. Если у меня одно «я», то желая этого часа, я отвергаю все остальные.
З.: Наконец-то ты что-то понял о себе самом!
 
                День пятый

     Я увидел Заратустру выходящим из воды.
     – Ты приплыл морем? – спросил я его.
     – Я шел по земле, – ответил Заратустра. – Я поднимался на гору. Понимаешь ли ты, что, по сравнению с морским дном, всякая суша – это гора?
     – Это тривиально, – сказал я. – Что тут поучительного?
     – Поучительно то, – сказал Заратустра, – что ты живешь на горе и считаешь это обычным делом. Я пришел, чтобы объяснить тебе твое положение, раскрыть тебе глаза.
     – В своем положении на суше я равен всем живым существам, исключая морских. Получается, что все мы – горные жители? – сказал я.
     – Да, – сказал Заратустра, – но остальные, кроме тебя, никогда не узнают об этом.
     – Ты не раскроешь им глаза, как раскрыл мне? – спросил я.
     – Во мне еще много милосердия, – сказал Заратустра, – слишком много. Меня хватит только на одного.

                ***

     – Мне не достает веры в себя, – пожаловался я Заратустре. – «Что толку во мне? – часто думаю я. – На что я годен?»
     – Когда-то я тоже задавался таким вопросом, – сказал Заратустра. – Тот, кто никогда не сомневался в себе, уж точно ничего не стоит.
     – Но ведь сомнение само по себе ничего не гарантирует.
     – Ты хочешь гарантий?! – рассмеялся Заратустра. – Ты хочешь застраховать свою судьбу?

                ***

     В этот закатный час Заратустра не ушел, как обычно, а остался со мной. Мы сидели молча и смотрели на море. Тихо плескали набегающие волны.
     – Есть люди заката и люди полудня, – сказал Заратустра.
     – А утренние люди? – спросил я. – Такие тоже есть?
     – По рождению все мы – люди утра. Но быстро меняемся. К тридцати годам остаются только люди полудня, вечера и сиесты.
     – Сиесты?
     – Это те, кто много работает, чтобы в старости отдохнуть. И те, кто вообще не работает.
     – А люди ночи?
     – Есть люди, ушедшие в ночь. О них нужно говорить в прошедшем времени.
     – Заратустра, – сказал я, – меня утомляет твоя привычка говорить метафорами, образами. Скажи прямо, какой род людей ты считаешь лучшим и почему?
     – Самый лучший человек еще не родился, – сказал Заратустра. – А из тех, что живут или жили,  самые лучшие – это мы.
     – Но почему же лучшие люди не испытывают радости от того, что они лучше всех?
     – Потому что их победы остались позади них, – сказал Заратустра, и это были его последние слова в тот вечер.

                ***

     – Заратустра, – сказал я, – ты прекрасен, как Аполлон!
     – Греки знали все о красоте и ничего – о Заратустре, – сказал Заратустра. – Их статуи прекрасны, но какое дело Заратустре до мраморных истуканов?

                ***

     – Когда-то мы оба смотрели на мир меланхолически. Я знаю это по своим воспоминаниям и твоим словам.
     – Разве я говорил что-то подобное? Заратустра-меланхолик – невиданная химера! Ты, наверное, неправильно меня понял. Скорее всего, я сказал, что был бы меланхоликом, если бы не был Заратустрой. А так как я – Заратустра с рождения, то никак не могу быть меланхоликом.
     – Сдается мне, здесь что-то не так с логикой.
     – Не произноси при мне этого слова!
     – Хорошо. Теперь это уже не важно. Мы оба давно избавились от меланхолии. По крайней мере, я надеюсь, что оба. Я очень надеюсь на это, Заратустра. Хотя ты и говорил, что надежда – утешение для больных.

                ***

     – Я помню время, когда мне хотелось, чтобы каждая минута моей жизни была посвящена достижению какой-то великой цели. Я искал эту цель, но не находил. Дни моей жизни протекали впустую. То была великая скорбь – чувствовать, как бесплодно растрачиваешь себя.
     – И в результате ты пришел к мысли, что бесплодно растрачивает себя весь мир?
     – Да. Это было большим облегчением – знать, что участвуешь в общей судьбе.
     – Понятно. Ты придумал себе что-то вроде домкрата. А я здесь как раз для того, чтобы возложить тяжесть на плечи тех, кто пытается облегчить жизнь. Я здесь ради всех немощных, ради тех, кто изобретает домкраты и подъемные краны.
     И Заратустра положил руку мне на плечо.

                День шестой

     – Можно ли в этом море утонуть? – спросил я. – Иногда оно кажется мне таким мелким!
     – Ты никогда не заходил в него дальше, чем на тридцать шагов, – сказал Заратустра.
     – Я шел – и ничего не менялось. Что, если это мелководье тянется до самого горизонта?
     – Этого мы не узнаем: горизонт всегда – убегающий горизонт. Догнать его невозможно. Поэтому остается место для надежды.
     – Ты ли это сказал, Заратустра?! – удивленно воскликнул я.
     – Нет, – сказал Заратустра, – это голос глубочайшей из глубин. – И он расхохотался.

                ***

     – Что ты делал в Париже в августе 2014 года? – спросил я Заратустру.
     – Наверное, то же самое, что и в другое время в других местах, – ответил он не задумываясь.
     Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, и мы перешли в тень.

                ***

     – Было время, – сказал я, – когда я не знал, чем себя занять. Меня ничто не увлекало, не привлекало. Все казалось пустым и бессмысленным. Любое занятие, любая цель.
     – И что же? – спросил Заратустра.
     – Я выдумал себе идеал – нечто такое, что пробуждало во мне любовь, страстную заинтересованность.
     – Умно, – констатировал Заратустра. – А дальше?
     – Идеала этого хватило на пару лет. Потом пришлось выдумывать новый.
     – И когда ты выдумал третий, четвертый, пятый… ты наконец понял…
     – Да! Я понял, что самое интересное – это выдумывать идеалы.
     – После чего твои поиски завершились: ты нашел идеал, который никогда уже не уступит место другому, кладезь радости и энергии.
     – Поэтому я здесь, рядом с тобой. Иначе я не сумел бы сюда добраться.
     – Но ведь я-то сюда добрался, – сказал Заратустра.
     Губы его оставались спокойными, но глаза улыбались.

                ***

     – Заратустра, я потерял сон, – сказал я. – В темноте я слышу, как плещется море. И слышу много других шумов. Некоторые кажутся мне голосами. Я вслушиваюсь в них и не могу уснуть. Что мне делать?
     – Перестань вслушиваться. Эти голоса – твой собственный голос. Ты говоришь сам с собой. А теперь подумай: что бы ты мог сказать себе, чего прежде не знал?
      «Верно! – подумал я. – Какой смысл разговаривать с собой? Как смысл слушать самого себя? Похоже, сегодня я наконец высплюсь. До чего умен этот Заратустра!»

                День седьмой

     – Заратустра! – воскликнул я. – Мы тратим время впустую. Мы тратим впустую время своей жизни. Самое дорогое время из всех времен. Мы должны вернуться к людям. Все, что происходит вдали от людей, происходит напрасно. Мы нереальны. Нереален всякий отшельник. Нереальны отшельники, даже если их двое. Вернемся же к людям!
     – Ха-ха! – засмеялся Заратустра. – Ты соскучился по теплу людских душ. Ты соскучился по теплу. Научись переносить холод – тогда у тебя будут хоть какие-то шансы. Но если ты тоскуешь о тепле, шансов у тебя никаких.

                ***

     Я: О Зараустра! Это испанское кружит мне голову.
     З.: Головокружение от испанского – не худший вид головокружения. И что такое вся наша жизнь, как не постоянное головокружение?
     Я: Но есть все-таки разница.
     З.: Выпей еще. И ты поймешь, что ошибаешься.

                ***

     – Мы существуем ни ради чего, – сказал я. – Мы растрачиваем себя. О, как бы я хотел иметь алтарь, на котором мог бы принести в жертву свою жизнь!
     – А ты уверен, что твоя жертва будет угодна богу, для которого сооружен алтарь? – спросил Заратустра. – Такая уверенность, может дорого тебе обойтись.
     – Я готов рискнуть, – сказал я.
     – Рисковать – значит подчиняться неведомому, – сказал Заратустра. – Не лучше ли быть хозяином своей судьбы?

                День седьмой (продолжение)

     Заратустра говорил о смехе и судьбе, о восходе и закате, но я не слушал его: черный дрозд носился в моем сердце, мешая сосредоточиться.

                ***

     Черный дрозд сел на плечо Заратустры, и тот вздрогнул. «Посмотри, что сталось с моим орлом», – сказал он, и слова его прозвучали невнятно и как бы издалека.

                ***

      – Если бы ты выбрал своей птицей не орла, а черного дрозда, то что бы он символизировал? – спросил я у Заратустры.
      – Не знаю, – ответил Заратустра. – Зато я могу точно сказать, что символизировал бы черный пальмовый какаду –  поверхностность, выдающую себя за глубокомыслие.

                ***

      Заратустра принял тень орла за черного дрозда и рассмеялся, когда понял свою ошибку. «На миг мне показалось, что это змея, – сказал он. – И ведь тогда я был ближе к истине, чем потом, когда решил, что это всего-навсего дрозд».

                ***

     Заратустра всматривался в горизонт, и взгляд его напоминал взгляд черного дрозда, собирающегося перелететь на другую ветку.

                ***

     Заратустра подобрал с земли длинное черное перо.
     – Похоже на перо черного дрозда, – сказал я.
     – В самом деле? – сказал Заратустра и вернул перо на то место, где оно и лежало.

                ***

     – Что делает твой орел по ночам? – спросил я Заратустру.
     – То же, что и черный дрозд,  я думаю, – ответил Заратустра. – Но какое мне дело до их ночей!

                ***

     – Если бы здесь водились дрозды, мы бы давно увидели хотя бы одного, – сказал Заратустра. – Но здесь нет никаких дроздов – ни черных, ни иных. Да и какой дрозд осмелился бы приблизиться к моему орлу?
     – А какое дело твоему орлу до черных дроздов и других птиц? – возразил я.
     – Ты прав, никакого, – сказал Заратустра.

                ***

     – Наши разговоры, – сказал я, – удобнее всего было бы записывать пером черного дрозда.
     – Хорошо, что ты ничего не записываешь, – рассмеялся Заратустра. – Спасибо тебе от меня, несуществующих читателей и всех черных дроздов.

                ***

      Мы спорили о том, как правильно говорить: дрозд сидит на ветке или стоит? Черный дрозд был с нами возле костра и внимательно слушал.