Прости, мама!

Моя мама заболела во время войны. Папа был на фронте и все мужчины - тоже. Остались только старики, женщины и дети.
 Они голодали, мерзли, не было самого необходимого. В доме жила баба Дарья Степановна, она нянчила маленьких, пока мама была на работе. Мама продолжала работать в малокомплектной школе директором. Надо было учить детей с первого по третий классы и топить печь, чтобы ученики не мерзли. Надо было идти несколько километров в лес, по бездорожью, нарубить деревья и распилить бревна, а после на себе на волокушах привезти их в село. Надо было найти еду для детей дома. Была война и все, что добывалось - отправлялось на фронт. Была очень маленькая норма на хлеб, чай, сахар, масло, крупу, керосин. Женщины шили для фронта теплые рукавицы, меховые жилетки, шапки, унты для летчиков. Старики забивали оленей и отправляли мясо на фронт, в госпитали. Самим себе не позволяли даже куска. Все было для фронта.
 У мамы не было теплой обуви. Унтики были уже очень старые и уже не грели.
В отчаяние, уставшая, замерзшая и голодная, она приходила вечером домой и взывала к Дарье Степановне, что сил нет больше и где же найти еду? Дарья Степановна отвечала ей :" Дочь моя, милая моя, дорогая, потерпи немного и Боженька поможет и нам!" И ее слова помогали маме терпеть.
 Сестры мамы и старая мать просили у мамы хлеба, плакали. Отец тоже был стар и болен, но он пытался хоть чем-то помочь. Уходил в лес, ловил на петли зайцев и ловил рыбу.
Сестра старшая была довоенная и ей приходилось собирать лебеду и крапиву, чтобы сварить похлебку. Она со сверстникми искала в лесу ягоды, коренья, грибы, сосали прутики, а весной - березовый сок.
Я и средняя сестра родились после войны, но тоже какой-то период был не сытый. Еще давали карточки и талоны на продукты, была норма. Слово "норма" было для всех знакомо и очень жестко. Люди пытались корчевать деревья, пни, кустарник, сажать картофель и овощи. Делать запасы на зиму. 
 
Мама целыми днями работала в школе. Днем были дети, а вечером - ликбез среди взрослого населения. Мне засовывали в ротик марлечку с мякишем хлеба или печения и я его сосала почти весь день и даже то, чего уже не было. Мама дивилась тому, что я не плакала. Я молчала целыми сутками. Наверное, не было сил у меня. В результате существования без витаминов и молока, я стала рахитиком. У меня был огромный живот и тонкие кривые ноги колесом. Я долго не могла ходить. Дяди-родственники вокруг смеялись над моими кривыми ножками и большим животом. Никто не верил, что я выживу. Но я выжила.
 Ноги выпрямились в пятом классе, так как именно тогда я встала на коньки и лыжи. Папа в молодости был спортсмен и он меня убедил заняться спортом.
 Мама все болела и болезнь перешла в туберкулез. В годы войны ослабленный ее организм заразился от больных учеников. В молодости и в юности моя мама была полная и цветущая, очень трудолюбивая, энергичная и волевая. Еще подростком была восхищена кружевоплетением у ссыльных женщин из запада и сама научилась мастерить себе крючки из булавки. Конец булавки она камешком согнула, а нитки  выпрашивала у знакомых, либо покупала в местном магазине, если были деньги. И она стала вязать крючком невозможно красивые кружева. Все в доме было из кружев. На круглом радио, на полках этажерки, на кровати подзоры, на подушках, скатерти, тюль на окнах - все было в снежных кружевах ручной работы. У нас, у девочек, были самые красивые кружевные воротнички и манжеты на школьных формах.
 Мама продолжала болеть, сильно по утрам кашляла, похудела до невозможного. Я морально страдала от ее кашля, мне очень хотелось, чтобы она выздоровела. Но как? И я придумала.
 В пятом классе я сказала маме, что отдаю ей свое одно легкое, чтобы она выздоровела. Но она засмеялась грустно и отказалась. Я просила маму неоднократно, умоляла, но она решительно ответила, что нет, никогда! Она не хотела допускать, чтобы ребенок из-за нее был с одним легким. Долго ли живут люди с одним легким? Я не знала. Мне казалось, что я буду жить до ста лет, как бабушка Марина.
  Она была моей подругой и самой любимой бабушкой. Я любила разговаривать с ней и просто смотреть на нее, как она курит свою длинную трубку, сидеть рядом с ней, разглядывая ее мозолистые и натруженные руки. Мне хотелось погладить их. У нее были серебрянные длинные серьги в ушах, совершенно седые волосы под белым платком. Мама приводила ее к нам и поила вкусным чаем с молоком, с варением и домашней выпечкой. После они начинали мастерить свои вещи, шить и вышивать узоры.
 Мама умерла у меня на руках, когда я была на первом курсе в институте и приехала на летние каникулы. Я тогда впервые в жизни увидела черный диск солнца. Лето отодвинулось за стеклянную стену и я погрузилась в мир слез и душевной боли. Боль утраты моей мамочки была так сильна, что я заболела тяжело. Учиться я не могла, я не воспринимала слова на лекциях и рука не могла держать ни кисть, ни карандаш. Постоянно лились слезы. Любая мелочь меня выводила из себя и я начинала рыдать в голос. Врачи дали мне академический отпуск в институте и я уехала из Ленинграда в Хабаровск, к подруге. Там я работала на судостроительном заводе художником в цехе. Я старалась работой заполнить пустоту и бралась за любую работу: оформляла квартиры росписями, магазины, помогала делать дипломы студентам из местного пединститута, рисовала в альбомы рисунки к песням и стихам. Появились новые знакомые и подруги. Проработав год, я вернулась в Ленинград и окончила институт. Время постепенно лечило меня, но рана еще долго кровоточила. Когда я пишу эти строки, то слезы вновь застилают мои глаза. Прости, мама.