Тебе

Проходи, присаживайся - угощу Тебя желтым CAMELом.
Прости за фамильярность, но слова обращаются сами в великое «Ты»,
Ничуть не пытаясь принизить Твою гениальность.
Стихи, подкрадываясь, обращаются в облако дыма.
Ночь, балкон, комары потягивают с нежным трепетом
Кровь из меня-потира.
Говорят, горит мой район. А я плачу над Твоим образом,
Что написан Твоими словами по моим тонкочувственным полосам
Поэтического сознания.
Мой Саратов сегодня пахнет Невским и сыростью,
Облаками Балтийских вод, колоннадой и изморосью
Пушкинского конца январских погод.


Я могла бы быть Твоей дочерью: кровь Давида и Соломона,
Нотный стан Пастернака, в ночь играет Шопен,
И зачитывает Анна с болью в голосе от советских ран,
Где Овидий бредет прочь от римских арен.
Все они уходят в ночь.
Я могла бы быть Тебе дочь.
 

Ты мечтал – что любовь как перст, что она существует вне времени.
И любовь …она и есть сила сопротивления.
Но была такая судьба, что не женщина с тихим именем,
Не любимая, не жена, направляла движения Гения.
Рок – влиять на сознание бедных заблудших овечек.
Добрый самаритянин в стихотворном обличье.
Все тревожней перелистывать все страницы со штампом «боль»,
Что свой след оставляет на книгах, никак не связанных с Тобой.


Нет никакого подражания. Все мы черпаем из Абсолюта:
Лишь язык, лишь созерцанье многовековой традиции
Интерпретации античности и священного писания.
 Все приходит оттуда.
И в такую звездную ночь под созвездием Ориона
Гесиод был ближе к богам, чем к носителям людского слова.


Мне, увы, не дано совсем прикоснуться к миру Поэтов.
Строчки тяжки, они как крест. Они тянут на дно скелет.
И бросая взгляд на предмет я не вижу сути предметов,
Я простой посредственный смерд, мне далеко до Поэта.


Все равно останется тишь, берег Волги, семья у стола,
Стопка книг, сигареты, надежды, да сектантские образа.
Когда смерть примчится ко мне, поверь, у нее
Могут быть лишь Твои глаза.