Варенье из сосновых почек. Часть вторая

    Наконец наступила весна. Кстати, в мой день рождения( а родилась я в марте) случилось странное. К нам пришла Софья Михайловна и принесла цветы и сборник романсов( дефицит по тем временам невероятный). Она неожиданно поцеловала меня в щёку и сказала, что они с Сашей поздравляют меня и желают, желают… Мама в ответ приглашала её выпить чаю с
«Наполеоном», но она, засмущавшись, отказалась. Уже выходя из квартиры, вдруг оглянулась и сказала, что если Ляле нужны будут какие-нибудь ноты, то она всегда найдёт. « Приходи, деточка. У  нас много книг, бери и читай, что понадобится».  Я сразу захотела Достоевского, поскольку в библиотеку ходить не любила.
     - Какой приятный человек, - прокомментировала мама, когда за Софьей Михайловной закрылась дверь.
     - И где она достала этот клад? – мама гладила рукой сборник романсов.
     - И как она узнала, что я занимаюсь музыкой? – в тон маме спросила я.
     - Лялька, когда ты долбишь по клавишам по два часа, то мёртвые слышат, а не только второй подъезд, - подала голос бабушка.
На самом деле второй подъезд, как и наш, слышал отлаженные голоса нескольких «фоно». В нашем подъезде инструмент ( так гордо называла пианино мама) был у Тани, одноклассницы моей Надьки, и у девочки с первого этажа, а во втором подъезде было аж четыре инструмента. Далее по дому я не помню, но думаю, не меньше. Иметь пианино, гитару или скрипку было так же престижно, как теперь автомобиль, хотя, что такое «престижно» мы тогда не ведали. Просто каждый второй занимался музыкой, и фразы «мне в музыкалку» или «как я ненавижу сольфеджио» звучали так же привычно, как «мне ещё уроки делать». Мы были влюблены в Ван Клиберна. Его портрет, вырезанный из «Огонька», висел у меня в комнате рядом с Есениным, Хемингуэем, Бельмондо в красном пуловере и Гойко Митичем (последние двое из «Советского экрана»). Моя одноклассница Лика Гридина играла на скрипке. Мы регулярно посещали симфонические концерты, живая музыка завораживала. Мы слушали «живьём» самого Когана, чем очень гордились. В общем, музыка в нашей жизни – это отдельная тема.
     - Я же всегда говорила, -  продолжала бабушка после ухода Софьи Михайловны, - дуры вы с Надькой твоей, не на тех смотрите. Вот парень, так парень, цветы прислал.
      - А, Батов, ты цветы прислал? Дождёшься у меня!
На следующий день в школе я на всех переменах усиленно прогуливалась по коридорам в надежде столкнуться с Сашкой. План мести был хорошо продуман. Я при всех, громко и нагло говорю:
     - Спасибо за цветочки. Жаль только, что ты побоялся сам подарить - маму прислал.
Народ в изумлении. Батов обтекает.
Мне повезло в столовой, где все «давились» за пончиками. Я крикнула, потрясая в воздухе пятикопеечной монетой кому-то из наших, пролезающих вперёд, что мне  «один». И тут в самое ухо я услышала тихое «Привет, принцесса», и прямо в руку мне лёг тёплый, пахучий пончик в серой промасленной бумаге. Девчонки из моего класса со словами «Везёт тебе» ринулись в кучу из бесстыдно придавленной малышни и старшеклассников. Я опешила, растерялась, тоже тихо, одними губами сказала «спасибо за цветы» и почти бегом понеслась вон из столовой. Месть не удалась. Как же я себя ненавидела!  Я ясно представляла его ухмылочку при очередной встрече.  «Это был всего лишь пончик, а не цветы. Ты что-то перепутала, принцесса». Твоя взяла, Батов.
     В общем, это было в марте. Март - не весна. Март – это предчувствие весны, её дыхание, а я про весну. А весна – это апрель. Снег сошёл, асфальт просох. Днём можно снять надоевшие за зиму пальто и шапку, пойти с Надюхой «за дом» и резаться в бадминтон. Папа привёз эту экзотическую забаву из Москвы, и теперь мы до седьмого пота стучали по воланчику, набитому пластилином, чтобы ветер не сносил его в сторону. Девчонки и мальчишки занимали очередь и, пуская слюнки, ждали, пока мы с Надеждой наиграемся досыта. Сашка жил на первом этаже, и окна их квартиры выходили как раз за дом. В общем, играли мы у него под носом. Его обнаженный торс то и дело мелькал то на кухне, то в спальне, а если окно было открыто, то мы слышали, как он играет на гитаре ( а играл он здорово) и поёт.
     В один из таких солнечных, тёплых, апрельских дней мы, наигравшись, залезли на газон под окнами и наблюдали за игрой, азартно выкрикивая:
- Бей сильнее! Отходи! Режь, режь! Какой счёт? Они уже переиграли своё время.
     - Принцесса, подойди к окну.
Я оглянулась и увидела Батова.
     - Ещё чего.
     - Говорю тебе, подойди к окну.
Надька толкает меня локтем в бок: «Иди!». Я делаю несколько шагов к окну. Он садится на подоконник. В одной руке на весу он держит гитару за гриф, как за шею гуся, которого только что удавил. Длинная такая шея, а внизу тело с болтающимися лапками. Живодёр!
     - Держи!
Он протягивает мне из окна толстенную книгу: Достоевский. «Преступление и наказание». Я после "пончика" так и не сходила к Софье Михайловне за книгой. Она, наверное, сказала Сашке про Достоевского.
     - Спасибо.
     - Да ладно, читай на здоровье.
Я решаю избавиться от тяжеленной книги и сразу отнести её домой.
     - Принцесса!
Я оглядываюсь. Он почти вываливается из окна и шепчет:
     - За линию одни не ходите. Я тебе цветочки и так подарю.
Мне очень хочется сказать какую-нибудь колкость, но Достоевский, которого мне только что великодушно всучили, не позволяет. Я покорно киваю и сворачиваю за угол дома.