Горный цветок

Этот белый цветок
         я на память сорвал на камнях,
На горячих камнях, на афганских горах,
         где мы с другом служили, 
И где мой «наливник»,
         весь покрытый попоной огня,
Выгибался на мертвых,
         сгоравших в огне сухожильях.

Лучший друг мой в крови,
         в гимнастерке, прошитой свинцом,
С пулемета гасил и гасил
         там стучащие точки на склонах.
Все душманские пули,
         казалось, летели в лицо,
Только шла под огнем без задержек,
         прорвавшись, колонна.

Я не мог – по закону войны! –
         при атаке помочь,
Но когда все погасли огни,
         пулеметов слепящие точки,
Я его разыскал и тащил,
         задыхаясь, всю ночь,
А он бредил про Псков, про невесту,
         что ждет-не дождется в Опочке.

Он меня прикрывал.
         Он в бою был жесток и горяч.
А сейчас я молил:
         мне б дойти к перевалу, к Салангу.
    «Там помогут,  – шептал я, –
             там связь, там «вертушки» и врач.
Только вытерпи, друг. 
        Только выживи. Ты – не «салага».

И когда часовой
         уложил нас командой «Ложись!»
Я поверил, что живы мы будем –
         и скалы поплыли вдруг зыбко.
В той команде звучали
         надежда и вера, и жизнь:
Я увижу свой дом и невесту,
         и город родной – Новозыбков.


А на память – цветок эдельвейса,
         что рос на камнях,
На горячих камнях, в тех горах,
         где мы с другом служили.
И где мой «наливник»,
        весь покрытый попоной огня,
Выгибался на мертвых,
        сгоравших в огне, сухожильях.