Баба Лёля

Апишев В.И.      Баба Лёля    Минск, 2015


     Данный сборник стихов подготовлен членом Общероссийского Союза писателей «Воинское содружество» Апишевым Владимиром. До этого им были изданы в разные
годы сборники стихов «Соль Земли», «Слово о родном», «Разнотравие». Новый сборник создан в творческом союзе с внучкой бабы Лёли Мамоненко (Коломойцевой)  Наташей. В написании сборника использованы мотивы рассказов Константина Паустовского, Ольги Громовой.
    Настоящий сборник представляет из себя некую квинтэссенцию, составленную из реальных образов и событий, усиленных некоторым художественным вымыслом, который опирается также на реальные факты. Эта книга даёт зарисовки отдельных членов одной большой семьи. От Гавриiла Борисова до его праправнучки Наташи Мамоненко (Коломойцевой), от 19-го до 21-го века.
   Это произведение, написанное в стихах, за короткий промежуток времени даёт представление о нескольких поколениях одной большой, дружной семьи. А фотографии её членов в разные временные отрезки жизни (они напечатаны все вместе в конце книги) делают эту книгу чем то наподобие компактного семейного поэтического архива.
   В наш век информационных технологий данный сборник, в котором в сжатом виде изложена родословная  семьи, который доступен и понятен любому ребёнку, всегда под рукой , будет украшением книжной полки в любом доме. Эта  книга является штучным и единственном в своём роде произведением. Данный сборник является одной из первых попыток превратить  факты жизни одной семьи из семейных «баек»  в привлекательное поэтическое повествование.
   Данный сборник можно найти в интернете. Электронный адрес автора: yladimir.apischew@yandex.ru     Контактный телефон автора: 89107426596









Памяти Мосюковой
Елены Гавриловны


       
        Баба Лёля

              -1-

Не выбираем мы семьи.
С утробы мамы как из плена
На свет явилась я – Елена.
Ребёнку пятому на смену,
Шестым ребёнком из семи.

А через год пришла она,
Разруха судеб и империй,
Миролюбивых намерений,
Носитель жутких разрушений –
Кровопролитная война.

В уклад людей вселился страх,
Летал в сожжённых сёлах пепел,
И чёрный гриб вдруг стал не небыль,
Отец в то время был фельдфебель,
И состоял при лошадях.

Как семь галчат в семье семь ртов,
Мы в Латвии неважно жили,
Тут немцы Ригу захватили,
И мы семьёй тогда решили:
К родне податься под Тамбов.

Слух к русской речи не привык,
Ведь я другой язык учила,
И по-латышски говорила,
Но всё уменье приложила
Освоить русский чтоб язык.

Пришла гражданская война,
Разруха, нищета и голод,
Они народ весь обездолят
Его безжалостно прополят,
Опустошив его до дна,

Осуществив собой точок
Для роста населенья кладбищ,
Не гасли всполохи пожарищ.
Уж лучше стал бы нам товарищ
В то время наш Тамбовский волк.

Веруню «делали» с утра,
Чтоб превращалась та в кривую,
Или в тифозную больную,
И в очень страшную, хромую
Моя красавица сестра.

Всё делали мы с ней зачем?
Чтобы и красные, махновцы,
Стучащие в избу в оконце
Все не хорошие знакомцы
Не приближались к ней совсем.

В лихое время - жизнь скромна,
Уклад людей собою рушит,
Людей безжалостно утюжит.
Вещают: - Голод миром кружит! –
У нас Любовь в семье - одна.

И хоть война, в театр дом,
Мы для народа превратили,
Со всей округи приходили,
И меж собою говорили:
- Мы на Борисовых идём! –

Так этим скрашивая быт,
Мы были сами сценаристы,
И режиссёры и статисты,
И театральные артисты,
Творили сами реквизит.

Прошёл тот жизненный виток,
Что будет, мы не выбирали.
Братишки наши возмужали,
А мы с сестрёнкой расцветали
Во взор ласкающий цветок.

Влетела в нашу жизнь искра,
(Пришёл к нам женский день фартовый),
Споткнулся взгляд мужчин по новой
О нас. Фамилию Петрова
Вдруг обрела моя сестра...


                -2-

Была я хороша собой.
Нас познакомили Петровы,
Ты предложил мне торт медовый,
Когда справляли год мы Новый –
Тот памятный – 32-й.

Тогда твой повстречала взгляд,
Вошла как в сказочные двери,
Я в это не могла поверить,
Мне было чувства не измерить,
И в них пролился звездопад.

Мы на Никитинской – ты рад.
Там в доме вниз спадает  хрустко,
Весь из порогов и из спусков,
Гремевший деревянно густо,
Марш лестничный как  водопад.

Подъезд тот – в жизни поворот,
И мы с тобой не колебались,
А целовались, обнимались
И глубже, глубже погружались
В влюблённых чувств водоворот.

А после в праздник Рождество
Была красива я и рада.
Дом на Никитинской  отрада,
И судьбоносная награда,
Ведь тут свершилось сватовство.

Был тут и свадебный наш пир.
Там кто-то в пляс тогда пустился,
Украдкою отец крестился,
А мне в мою в слезу вместился
Весь окружающий нас мир.

Кричали: - Горько! – Нам кругом,
А мы как школьники смущались.
Меня и крали, выкупали,
Потом опять мы целовались
За шумным, свадебным столом.

Гулянье продолжалось в ночь,
Оно взвивалось и бурлило,
Пробрали песни всех до жилок,
Поднять  свой водочный затылок
Бутылкам было не помочь.

               -3-

Нам было хорошо с тобой,
Ребёночек у нас родился,
Ты дочкою своей гордился.
К нам год затем в семью явился,
Зловещий тот 38-й.

Рекорд арестам был тот год,
В ОГПУ все лютовали,
Пределов в клевете не знали,
И «справедливо» разделяли –
«Враги народа» и народ.

Не спал дом, знал, что «воронок»,
К подъезду в ночь подъехал.
Гадал теперь кто станет зеком.
Зловещим отозвался эхом
Ночной непрошенный звонок.

За ним у мужа был арест,
У жизни полное крушенье,
Надежды нет. Как завершение –
Соседей стихшее волненье,
Что их тронул тот приезд.

И оказалась я в «врагах».
Окаменелое страданье,
И за семью переживанье
В наш час тюремного свиданья
Увидела в твоих глазах.

К окну в тюрьме для передач
Мы, жёны, шли как на работу,
Чтоб о мужьях узнать, хоть что-то,
А в это время у кого-то
Жизнь отобрал уже палач…

Гвоздём сверлила мысль о том,
И призрак смерти был над нами,
А то, что кто-то сапогами
Об нас обтёрся – это сами
Мы как-нибудь переживём.

Одиннадцать их было жён,
Прозвали коих декабристки,
Им не узнать и даже близко
О методах звериных сыска.
Их было - чуть, нас - миллион.

Та очередь, где ждал народ,
Змеёю чёрной извивалась.
То замирала, то пыталась
Ползти чуть-чуть и колыхалась,
Чтобы продвинуться вперёд.

Несчастья были в котелке
В одном, мы это понимали,
Друг другу душу обнажали,
Дорогу не перебегали,
"Врага" увидев вдалеке.


Воспоминания пьянят,
Всё оборвал арест «законный»,
И приговор тот «сочинённый»,
Твои глаза заворожено
Сквозь время смотрят на меня.

                -4-

Любовь моя ушла с тобой.
Такое горе – горы гнулись!
Пути навеки разминулись.
Молю, чтобы  они сомкнулись,
Хотя бы в небе, милый мой!

Кому-то светится закат,
И радуга по небу бродит,
Со мной плохое происходит,
Из сердца с болью жизнь уходит,
Как бабы нервы голосят.

Ту боль за мужа не забыть.
Она со мной всегда на свете,
Во сне я вижу наше лето.
Всю ночь в подушку до рассвета
Опять белугой буду выть.

Боль изнутри всё время ест
И разрывает на кусочки.
Над i расставлены все точки,
Но слава Богу меня с дочкой
Не раздел нас твой арест.

Твои засохшие цветы
В хрустальной вазе сохраняю.
Приди, хоть кем – я ожидаю.
Я всё равно тебя узнаю,
В кого б не превратился ты.

Ты всё равно придёшь, к чему
Не хочешь, чтоб теперь всё было,
Я жду тебя, себя забыла,
Открыла дверь, свет потушила,
Тебя любого я приму.

Я знаю, что приходишь ты,
То ветром, то красивой птицей,
То ярко вспыхнувшей зарницей,
А можешь просто обратишься
В мои любимые цветы.

Крадётся ночь, не спит капель,
А в голове одни вопросы:
- Кто не признались – те отбросы,
А кто расстрелян – безголосы?..-
Иду как в прорубь я в постель.

Хожу со всеми наравне
К тебе в тюрьму без всякой цели,
Следак сказал, что ты расстрелян.
Последствия, чтоб не задели,
Исчезнуть надо быстро мне.

Дождь убаюкал боль в груди,
В душе не стихнет зуд от гниды,
За нанесённые обиды
И нервы словно инвалиды.
- Придёшь когда, то разбуди…-

…Я в нашу молодость вернусь.
Воспоминанья, замираю!
Любовь была моя без края,
Как ширь полей и синь морская,
За эту память я держусь…

То ладно в жизни, а то жесть,
Узнает сердце боль и робость,
Зло, грубость и плохую новость.
Нам помогала в жизни совесть
И наша внутренняя честь…




          Приговор

Мой следователь кровь сосёт.
Гляжу на стол, плывёт мой столик,
А он «врага» рисует облик,
По оголённым нервам окрик
С размаху плетью больно бьёт.

Ромашки, небо, синь без дна –
Сон в камере моей приснился.
Мы в поле, ветер проносился,
Цвет золотой от ржи струился...
Очнулась – мрак и я одна.

Решила «тройка»  без суда.
Да так, что мыслям стало тесно.
Тюремный двор и выстрел треснул.
Допрос, следак поведал честно,
Что я теперь уже одна.

Ведь «единичка» - то расстрел,
А «двойка» - это лишь десятка.
Осталась дочка – ей не сладко,
Теперь нет мамы у кроватки,
И ангел мимо пролетел.

Стряхну слезу как с трав росу,
Судьба вручила злую метку,
Была черна у ней расцветка.
…А майские жуки на ветках
Жужжали в липовом лесу…




      Откровение зечки

В воротах лагеря слова:
«Кто тут не был, тот скоро будет,
А кто был, тот не забудет».
И мысли голову остудят:
- Кто ты жена или вдова? –

Осмотрят словно как товар
Пред тем как в баню нас отправить,
Раздеться вертухай заставит,
«Рублёвых» в сторону отставит,
Чтоб им устроить «будуар».

Загонят в баню словно скот,
Глядя на нас – худых, голодных,
Заморенных и обнажённых…
Затем себе «пятиалтынных»
Конвой от сюда заберёт.

Чтоб кто-то не сошёл с ума –
Не помню ни одной недели.
Клопы и вши всех одолели,
Нужду и холод мы терпели,
Косил нас голод как чума.

Оттачиваю ложку в нож,
Ни для того, чтоб взрезать вены.
Хотя те мысли сокровенны,
А срезать волосы мгновенно,
Чтоб не свела гнездо там вошь.

Баланда в котелке на дне,
Кусочек хлеба – это ладно,
Совсем другому буду рада.
Как прозвучит: «Отбой»! – команда,
Чтоб доченька приснилась мне…




              Крест

Он брёл с ружьём наперевес,
Конвойный – рыжий, добрый малый.
В толпе «бодрячек» было мало,
Зато измученных навалом.
Их ждал на смену зимний лес.

Остановил на перекур,
И арестантки бьют чечётку,
- Не убегут, он знает чётко,
Овчарки лучше чем решётка,
Рассматривал «врагов» в упор.

Парнишка с Волжских берегов,
Глаза как синь небес сияли,
И любопытство отражали.
Что перед ним враги «плясали»,
Себя он убедить не мог.

Солдат устал, но здесь не ной.
Приказ, устав – нет выше долга!
Стучит морзянкой как от Бога
В висках стыдливая тревога:
- А всё ли правильно со мной? –

Сухарь дорогую он съест,
К колонне примостится боком.
В кармане у себя глубоком
Нащупает вдруг ненароком
В кисет маманей вшитый крест…

«Враги» из жён и матерей
Шли арестантками по двое
По насту ледяного поля,
А впереди их ждало злое
Грядущее больших потерь.

Платок надвинут, в глазах мрак.
И каждой надо притерпеться,
Душою только б не раздеться,
А то ведь можно разревется,
Тогда завоет весь барак.

Сибирь, тайга, крест на груди,
Не потерявши веру в Бога,
Бредут по каторжной дороге,
Туда, где каждую подругу
Своя Судьба ждёт впереди…



Посвящается Антонине
Коломойцевой (Мосюковой)


               Доня


                -1-

Уж, скоро роды и живот
У мамы острый, смотрит вправо,
Капуста кислая на «браво»
Идёт на завтрак очень справно.
И рано плод ногами бьёт.

По всем приметам мальчуган
В семье родиться был бы должен,
Но появилась я – так что же…
И первым в жизни моим ложем
Стал папин старый чемодан.

Всё, что не дали б – было в новь,
Я в нём спала, пока укладка
Не стала в детскую кроватку.
Торчала розовая пятка
С постели новой как морковь.

Назвали сына бы Антон,
Ему уж подобрали имя,
Коль так – пусть будет посредине,
Меня назвали – Антонина,
Вопрос был с именем решён.

Озорником была потом,
По дому лился голос звонко
То пострелёнок, то пушёнок,
Была ребёнком как котёнком,
Который мчится за хвостом.

Я состояла из потех,
Мою натуру папа понял,
Прозвали ласково – Доня.
Ко мне весь мир был благосклонен,
И я любила тоже всех.

Отца лица не помню, нет.
Запомнила карман глубокий,
Туда я запускала руку
И находила в старых брюках
Всегда чего-то из конфет.

Тот трюк из папиных затей
Припомнить память меня просит.
Он по секрету мне доносит,
Что гномы вкусное приносят
В карманы брюк тех для детей.

Из детства память не отнять,
Из зеркала смеётся Доня,
В сознанье голос папы тонет.
Его тепло руки я помню,
Когда водил меня гулять.

Как выходной – так с головой
С ним погружались мы в прогулки.
Я помню вкус у сдобной булки,
И наши с папой закоулки,
Тамбов ведь город небольшой.

С огромным свёртком поздравлять
Меня мой папа с Новым годом
Пришёл. Прошло всё эпизодом.
Пол дня сидела непоседа,
Чтоб этот свёрток развязать.

В глазах моих сверкнул огонь.
От радости горели свечкой.
Со сбруей с огненной насечкой,
Весь серый в яблоках с уздечкой,
Из свёртка мне явился конь.

Был всем игрушкам дан отбой,
На ёлке звёзды пошли кругом,
Я засветилась вся восторгом,
Конь для меня стал верным другом,
Скакнув со мной на детский бой.

То атаман я у ватаг:
- Все богатеи, берегитесь!
И вы возможно удивитесь:
- Я то в картонном шлеме витязь,
А то я с шашкою казак -.

Потом. От всяческих невзгод
Мне не пришлось по жизни драпать,
Проблемы складывать в шляпу.
Стал конь мне памятью о папе,
Его подарке в Новый год.

Проснувшись как-то из дверей,
Взглянула в зал и увидала –
Там мишку с тигром зашивала
Моя мамуля. Так бывало,
Когда плюш рвался у зверей.

Ну, так бы шей она и шей,
Но навострила свои уши,
Как рассказала мне «заспуше»,
Что ночью бой был у игрушек,
А вёл его король мышей.

Представив – захватило дух,
Был бой не в шутку – сразу скажешь:
Из шкафа свалена поклажа,
Разорвана подушка даже,
И из неё повылез пух.

Был отпуск папы и на горку
Сводить меня он обещал,
Но своё слово не сдержал.
Сказала мама, что прервал
Он отпуск и уехал в Горький.

Сказала первое на ум,
Что прошептало ей мгновенье,
И это стало откровеньем.
В названье показалось мне,
Что город – горек и угрюм.

Минувшим этим дням протест
В себе нести я не устала.
А мама траур одевала
Всегда в тот день и вспоминала
Как ночью забран был отец.

Не встречусь с ним я на тропе.
Его глаза на звёздной крыше.
Хочу почувствовать поближе,
Чтоб голос бархатный услышать,
И взгляд почувствовать в толпе…

                -2-

Нам рядом грозы ухали,
Нас ветры колкие продули,
Мамуле тихо намекнули -
Чтоб с глаз долой. Тогда к дедуле
В деревню мы поехали.

Комиссии, что по домам,
До этого нас «забодали».
Финал такой – квартиру сдали.
Они как гончие дышали
В затылок нам.

Мой деда был мне очень рад.
Спасибо за заботу ихню.
Мамуля мне сказала тихо:
- Когда с арестом всё затихнет,
Возьму тебя в Тамбов назад. –

Я приклоняюсь вновь и вновь
Пред той, что в тёмной телогрейке,
Чей образ сердце моё греет.
Спасибо также той еврейке,
Что приютив, дала ей кров.

Домой по пашне как-то шла,
Узрела в ямке пар рождённый,
И замерла заворожёно…
Я в ней котят новорождённых,
Землёй засыпанных нашла.

Я положила их в подол.
Меня увидев, баба с сада
Попятилась куда-то задом.
В глазах у деда была радость.
Котят увидев, он ушёл.

Всех семерых уже с утра
Из соски бабушка кормила,
И через месяц превратила
В проказ пушистеньких и милых.
Их разобрали по дворам.

Где на попутках, где пешком
Ко мне мамуля многократно
Везла гостинцы аккуратно.
Тамбов, деревня и обратно,
Она металась челноком.

Не мало лет прошло с тех пор.
Я поражаюсь, где берётся
Такая воля, чтоб бороться,
Ведь мама ела, что придётся,
И в основном был «Беломор».

Скучали – грусть не утаить,
Любой рассказ венчает точка.
В Тамбов вернулась майской ночью.
Я с мамой, тетя Люба с дочкой,
Семьёй одною стали жить.

Я вам сейчас не передам,
Завидовала даже кошке,
Что у неё в подвале мышки.
Краюху хлеба и картошку
Делили ниткой пополам.

С конфетой был такой итог,
Как в садике перепадала.
Чтоб детвора не догадалась,
Её от глаз чужих скрывала
Себе в закрученный чулок.

Довольна я была вполне,
Когда мамуля приходила,
И я конфету ей дарила.
Не знала я, что прилетала
Конфета бумерангом мне.

Пошла клубника спелая,
К нам к дому детвора слетелась.
И в Щорса поиграть имелась
Такая мысль. Мне не хотелось,
И для мальчишек спела я:

- Голова обвязана, кровь на рукаве,
След кровавый стелется по сырой земле…-

- Ну разве это командир?
Ведь нет в отряде санитара.
По следу белые нагнали
Наверняка. И порубали,
Устроив им кровавый пир. –

Наш спор закончился тогда.
Играть решили мы в Чапая.
Не забывала я играя,
Коль – Анка! На переднем крае
Я быть в бою должна всегда.

Мы дома, вечер, я лежу,
Мне мама тихо прошептала:
- Зачем про Щорса! Папы мало? –
Тогда я маме обещала,
Что впредь «такого» не скажу.

- Такие времена грядут. –
Она твердила снова, снова:
- Без папы мы и мы без крова,
Своим неосторожным словом
Ты навлечёшь на нас беду. –

                -3-

Бродили в Шиловских лесах
И много мы грибов собрали,
Через «Ау» перекликались.
В Воронеже мы обитали
У маминой сестры в гостях.

Начался дождь и частокол
Из струй воды на нас обрушил.
Из всех потом была я суше,
Решили с мамой – будет лучше
Забраться мне к ней под подол.

Грибная ноша не грузна.
Она своя и мы упрёмся.
На замечанье обернёмся.
Нас предупредили: - Что смеёмся?
Ещё не знаете? Война! –

К военкомату – пять шагов,
И первый в них – детей пристроить.
Мамуля всё взялась устроить.
Трёх дочерей от тёти от тёти Веры
С собою увезла в Тамбов.

Всем как-то вместе веселей,
И тёте Вере посвободней.
Она ведь всё же  медработник,
Брал военком таких охотно
Для полевых госпиталей.

Любила Томой поиграть,
А Сюся с Калей о романе
Покрыты нежными мечтами.
С работы ж мама на почтамте,
Бинты шла в госпиталь стирать.

Как в женихов играть – беда!
Чапаев, Фрунзе и не только,
Не вызывали кривотолков.
Олеко Дундич был размолвкой
С сестрою Томою всегда.

Бинты сушились на окне,
А мало места – на кроватях.
Шёл человек в церковном платье
По хирургическим палатам,
Смотреть израненных в войне.

На маму взор он обратит.
Она его благословенья
Попросит словно избавленья…
Он после крёстного знаменья,
Мамуле скажет: - Бог простит.

Учёный взятый властью в «круг»,
Перед которым звёзды меркнут.
Для раненых – целитель первый,
Лука – епископ Русской церкви,
Одновременно и хирург.

Равноапостольный святой,
(Потом причислен был он к лику),
Любой из раненых окликнет,
Или с расспросами прилипнет,
Для всех доступный  и простой.

Он ангелом вошёл в наш век.
Спасёт, излечит и поставит,
Перекрестит, суставы вправит,
От боли страждущих избавит
Благословенный человек…

               -4-

Конец войне. Перебрались
В Воронеж к тёте Вере.
Мы в лучшее хотели верить.
События, в какой-то мере,
У нас другие начались.

Мы спали с мамой в закутке,
А рядом в изразцах «голландка».
Не всё, конечно, было гладко,
Бывало голодно, но ладно
Мы жили в нашем биваке.

Родители, мы – детвора,
Все жили скромно и неброско.
И в школе, где был перекрёсток,
Комиссаржевской и Кольцовской,
Промчалась классная пора.

Мы семьям тем что на войне
Своих кормильцев потеряли,
Всей школой деньги собирали,
Тогда совсем не вспоминали
Погибших по чужой вине.

Так мама денег в долг взяла,
Чтоб семьям тем помочь, хоть как-то,
О том, что у самой не сладко,
Припоминала лишь украдкой –
Крест молча свой она несла.

Кадеты – это силища,
Они уверены с пелёнок.
Оркестр был игрив и звонок,
Во время танцев для девчонок
В Суворовском училище.

Украшен стол конфетами,
Готовились – не лишь бы…
Мы в вальсе радостно кружились –
Так завязались узы дружбы
Со многими кадетами.

По разному жизнь строилась.
Проспект и я, взгляд офицера,
Встречаемого мне лица.
- Ведь это прибыл Коломойцев! –
Фамилия мне вспомнилась.

Когда есть взгляд, не нужно слов,
И в дождь и в непогоду
Другое время года
Приходит пятым у природы,
И ей название – Любовь.

Твердят, что комом первый блин –
Не верно, видимо, учили.
Меж нами искра проскочила,
Сыграли свадьбу, укатили
На край земли – на Сахалин!




По мотивам воспоминаний
Святого Луки «Я полюбил страдание…»



             Святой

В тюрьме Таганской первый срок.
Прислал в дар Горький полушубок,
Чтоб холод камеры на убыль
Свести он к минимуму смог.
Хоть был Луке тулуп и дорог,
Другому в жизни он помог.

Вели в клозет. Его привлёк
Своим обличием шпанёнок,
Дрожавший словно как кутёнок.
Он полушубком дрожь пресёк,
Отдав ему. Так стал на Зоне
Авторитет его высок!

Был Север крайний зол и хмур,
Срок следующий стоял в запасе,
Туда он шёл в церковной рясе.
Был путь тот длинен и понур.
Но жили в нём две ипостаси:
Святитель и Лука - хирург.

Этапом шёл на Енисейск.
Абсцесс кости он вскрыл зубами,
Кость вынул ржавыми щипцами,
Как привели их на ночлег.
И рану леской он стежками
Себе зашил уж под конец.

Потом совсем идти не мог.
Как кандалов раздались звуки,
И люд увидев его муки,
В минуту трудную помог.
Поднял Луку себе на руки,
Понёс его и тем сберёг.

Полгода – ночь, затем – рассвет,
Всё это за полярным кругом.
По ритуалу крестил строго
Детей родившихся на свет
В «станке», где дом лишь на округу,
И лишь медведь тебе сосед.

Звучала радостно капель,
Мурлыкал на окне котёнок,
В корыте хрюкал поросёнок,
Заливисто брехал кобель.
Был рядом с таинством телёнок,
И кадкою была купель…

Он бельма резал людям в раз,
Пересадив на эту рану
С губы кусочек взятой ткани.
Тем зренье многим людям спас.
Они как в молодости ранней,
Стреляли точно белке в глаз.

Зараза та пришла как мор.
Казалось, сбылся навет древних: -
«…Ослеп охотник, мрут деревни…»
Беда явилась в каждый двор.
То саван шьют из шкур оленьих,
То погребальный жгут костёр.

Стал свет в очах людей совсем
От катаракты не прозрачен.
Был Север слухом весь охвачен,
Разнёсся по заимкам всем:
- Пришёл, чтоб исцелить незрячих,
Большой Шаман на Енисей! –

Лука протяпал корень зла,
Руками делая прозревших.
Тунгусов заново оживших,
Опять охота позвала.
Ему колонна из ослепших
В дар милостыню принесла.


Как мог он это пережить!
От этой вести всё померкло
Когда узнал о плане мерзком.
Чтоб Вере больше не служить,
В Ташкенте Сергеевская церковь
Должна разрушенную быть.

Решил проделать он с собой,
В ответ на это беззаконье,
Аутодафе на иконах,
Что находились в церкви той.
Хотел своим самосожжением,
Клеймом стать на Советский строй.

По Миру был известен он,
И весть о будущем сожженье
Власть приняла предупрежденьем.
Собор, который обречён,
Его стоическим служеньем
На этот раз был им спасён.

Над первом взрезом йодом крест
Всегда на теле рисовался,
Обряд молитвы совершался,
И только после был надрез.
Счёт операций не считался,
Ведь было в жизни их не счесть.

Был как хирург всегда готов,
Любой надрез считая важным.
К любому он с вниманьем должным
Имел врачебный свой подход.
Остановиться мог на каждом,
Взрезая стопку из листов.

- Хирургом главным в Москве будь!
Ты только отрекись от сана,
Забудь о том, что православный! –
Но Веру было не задуть.
Все «праведники» те бесславно
Свой завершили в жизни путь.

- Ту веришь в Бога? Это да!
Но где твой Бог и где он ходит?
И где находится в природе? –
Суду ответил он тогда:
- Мысль через голову проходит,
А видел кто её, когда? –

Искали во врачах «врагов»,
И Петерс всех их ненавидел.
Вопрос он задал, не предвидел,
Чтобы Лука ответить смог:
-Ума я как-то не увидел,
Хоть много вскрыл я черепов…-





Посвящается бабе Леле


Фрагменты жизни

            -1-

После зимы пришла весна.
Домой шли дочка и она.
Свернули к скверу с улицы,
От солнца день волнуется.
И небо словно как в пуху
Застряло в кронах наверху.

Кольцовский сквер –
Влюблённых парочек удел.
На лавочку они присели,
Серёжки на ветвях висели.
А на асфальте лихо
Шла воробьиная шумиха.

Среди листвы зелёной, клейкой
Стояла синяя скамейка.
Была совсем то не цыганка,
А внешне – чистая славянка.
Взглянув в глаза, она сказала:
- Плохого много ты  видала! –

И рассказала им о том,
Что было и что ждёт потом.
Что дома кто-то Тоню ждёт,
Она его там и найдёт.
Не просто так там ожидает,
Всё выяснит за чашкой чая.
Не быть ему кем стать он хочет,
А просто голову морочит.

Да! Мужем будет офицер,
Совсем не ждущий кавалер.
Ей взгляд его в толпе укажет,
Сердечко в этом ей подскажет.
Уедет к мужу на край света,
И не взгрустнёт она об этом.

И верно – гость у дома ждал,
Букет цветов в руках держал.
В волнении слова застряли,
Тогда они заулыбались.
Чтоб быть увереннее мог,
Пригласили на чаёк.

Ну, не смогли они помочь,
Сбылись тогда слова точ в точ:
Был взгляд в глаза, потом свиданья,
И полное очарованье.
Потом одними стали дни,
Её рожденья и семьи.

Дочь отбыла не на «авось»,
И предсказание сбылось.
Она тогда из суеверья,
Крестила поездные двери.
И замер в шпалах лязг металла,
В иную жизнь дитё вступало.

 Всегда вдвоём – теперь одна,
Стояла молча у окна.
Над парком голуби летели
Как вихрь из сизых пятен,
Мальчишки им во след свистели
С дворовых голубятен.

Гулять дочурка не зовёт,
Прощальный ласточки полёт
Под крышу мезонина.
Кровавит парк рябина,
Край неба завернулся
Оградою чугунной.

Свод неба хмуростью набряк
И спряталась заря.
В её постель она легла,
В «голландском» закутке.
Слезинка путь себе нашла
В морщинке на лице.

Подушка с запахом волос,
- Мою кровиночку увёз! –
Биенье жилки голубой.
Плохое настроенье.
- Лишь было б дочке хорошо! –
Сверкнуло утешенье…

Тоску, как в песне у цыган,
Её не спрячешь ведь в карман.
Но счастье было с нею рядом,
И стало ей оно отрадой:
Вот Жорик ротик раскрывает,
И первый зубик представляет.

Ведь счастье – это как клубок,
Прошлёпал детский в нём шажок,
Пинетки это и слюнявчик,
Как у невесты – сарафанчик,
Пелёнки, сбитые коленки,
Рисунки первые на стенке,

В квартире сладкий, детский дух,
И щебет, что ласкает слух,
Тут ворох сломанных игрушек,
Игра в прихлопы у ладошек,
Меню, понятно – на пижаме,
И брызги с пеной по всей ванне,

Когда вопросы ко всему –
Сплошные: - Что и почему? –
Вот Жорик вытянул ручонки
Из своей детской распашонки.
И Ира бегает, лопочет,
Укладывает куклы к ночи.

Прелестный ласковый ребёнок,
Совсем недавно из пелёнок.
Носочки, розовая майка,
Четырёхлетняя хозяйка.
В своём мирке она хлопочет,
Без дела посидеть не хочет.

                -2-

Ладонь ложится на ладонь,
Лежат спокойно и не тронь.
Прошёл период безквартирный.
Тот год Гагарина – был дивный.
И луч пролился ей на душу,
С приездом дедушки Гаврюши.

Дожил он до преклонных лет,
И был в семье не просто свет,
А свет любви и с продолженьем,
Все это знали без сомненья,
Финал проглядывался чётко.
Он – не безвёсельная лодка.

И только знал он лишь один,
Как был ухожен и любим.
В его Судьбе – сплошные даты,
Где ,в каждой был всегда солдатом.
Не выворачивал он душу,
И жил как совесть дед Гаврюша.

Потомкам всем не забывать,
Что на плечах его стоят.
Ведь было в нём такое сердце,
Что можно было в нём согреться.
Добро творил, жил очень просто,
И нёс с собою благородство.

Не говорила лишних фраз.
Цвело в окошках её глаз
Всегда лишь тёплое радушье,
Как будто каждый был ей нужен.
Тут длинный чай, привычный фартук,
Не важно в декабре иль в марте

Сюда за чем-то ты зашёл,
И ощущаешь хорошо
Её гостеприимность дома,
Себя единственным знакомым,
Которого давно здесь ждали,
И наконец-то повстречали.

Был у неё всегда уют,
Нет дома, коль в нём не поют,
Не ждут, не любят, не страдают,
Когда не сопереживают.
Для дома главным был критерий –
Для всех распахнутые двери.

Шел чередой за годом год,
И в каждом был свой эпизод.
Одних из них всего был краше,
Когда на свет пришла Наташа.
Ракета в космосе парила,
А дочка внучку подарила.

Хотя и трудно было жить,
Могла она всегда скопить,
И слала внучке к дню рожденья,
Любимым ставшим угощенье.
Из года в год, опять и снова –
Конфеты те – «Песни Кольцова».

Бежало время – не сдержать.
К ней внучка стала приезжать.
Трудится шла она на почту.
Вела и внучку на работу.
Любила марки она клеить,
От транспортёра просто млела.

На поезд денег набрала,
Ведь внучка в 1-й класс пошла,
И с ней в Приморье поспешила,
(Наташа у неё гостила).
Они за эти восемь дней
Проехали по всей стране…

                -3-

Красивый батюшка Байкал
Среди песчаных дюн и скал.
Он всех тревожит с глубины,
Ведь он как совесть у страны.
Священное живое море,
Гуляет на его просторе

Холодный ветер баргузин,
Барашков белых господин.
Тут шум прибоя от волны
Рвёт сеть таёжной тишины,
И мысль людей сверкает искрой,
Что совесть их должна быть чистой.

В зелёных бурунах тайга,
И пихты, ели и луга.
Растут здесь кедры-великаны,
Под утро шепчутся туманы,
Вдаль тропка по траве бежит,
И хвоя голову кружит.

В корзину собери грибы,
Но знай, охрана – комары!
А в кронах белки-баловницы,
Поют разноголосо птицы.
Там лоси накопытели,
И дятел в пёстром свитере.

Амур, петляя между гор,
Нанайкам подсказал узор
Для вышивания на платье,
Который нёс с собою счастье
Для будущей невесты.
Амура стрелы всем известны!

Разливы солнца розовят
Цветы в некошеной траве,
У сопок от зари румянец,
Выходят кедры из тумана.
Приморье синеглазое
Расцвет встречает радостно.

Тайга травой косматая,
С ресницами мохнатыми,
Багульник в самоцветах
Стоит весь разодетый.
Черта здесь у природы –
Пленит любое время года.

Амур окутался в тумане,
Река—граница разных стран.
Широк, могуч и в русле тесно,
Как будто бы стоит на месте.
Тут ветер набирает силы,
И начинается Россия!



     Посвящается Наталье
Мамоненко (Коломоёцевой)


              Наташа

                -1-

Аэродром был мой роддом,
Не сам, а госпиталь при нём.
Гул самолёта как взлетает,
Звук был не первый, так второй.
Видать теперь Судьба такая –
Жить между небом и землёй.

Оркестра медный перезвон
Будил таёжный гарнизон.
Была дитём обыкновенным,
Но стал навек родным один
Кусок земли благословенный
С названьем остров Сахалин.

Смешались на краю Земли
Тайфуны, тишина долин,
Болота, море, росомахи,
Субтропики и мерзлота,
Медведи, редкостные птахи,
Ну, и людская доброта.

В Приморье же росли пионы,
Среди цветов как чемпионы.
Малину ешь, хоть вся в занозах,
Грибы кто ищет тот найдёт,
И шишками совсем как роза,
Там лиственница раз в год цветёт.

На скалах снежный эполет.
Костром зажёгся бересклет.
Лианы – твёрдые верёвки
И волны в море набегу
Застыди неподвижно в сопки.
Спят сивучи на берегу.

Краб на снегу застыл в коралл,
Когда подняли с моря трал.
И кружка не полна малины,
Ведь это зрения игра,
Ты заблуждаешься наивно,
Смотри внимательней – икра!

Румянится в дали заря,
Забросив в море якоря,
Бельчата шмыгают в дозоре,
И осень рыжая в подоле
Прекрасных листьев принесла,
И паутинкой заросла.

Тут – горы, хвойная тайга.
И не вступала, где нога
Места в Приморье вам найдутся.
Узнать, чтоб эту благодать,
В неё вам надо окунуться –
Словами чувств не передать.

                -2-

Имело детство свой окрас.
Голубоглаз он и вихраст.
Мы были «партизаны в штабе»,
Где «командир» давал «приказ».
Все краски детства тут в масштабе,
Ну, а ребёнок здесь – фантаст.

С солдатской песнью сопряжён
С утра – подъём, а в ночь – отбой.
Склоняло всё к «войне геройской»
Входили в «партизанский» раж,
Причина Блюхера постройки:
Окопы, земляной блиндаж.

Был на слуху у всех «Восток»,
Чей путь по космосу пролёг.
И мы решили – чем мы хуже,
Преграды у мечты ведь нет.
Корабль космический был нужен,
И проездной к нему билет.

Тогда представили себе,
Что ждёт ракета нас в тайге.
Хотели мысль свою одну
Осуществить в реальный план:
Слетать всем дружно на Луну
За золотом для наших мам.

К ракете мы должны дойти,
Билеты там приобрести
К Луне за небосводом.
Маршрут к Луне! Ни как-нибудь.
Решили взять мы бутерброды,
Потом уж отправляться в путь.

И посчитали: местом сбора
Пусть будет дырка у забора.
Ушли поесть и в путь собраться.
План: дальше мы в тайгу пойдём.
Мечтали: как все удивятся,
Когда ракету мы найдём.

Нас двое к дырке, лишь пришли,
Ребят там не нашли.
И были я и Славка Глухов.
Друзья решили, видно, так,
Что к вечеру темно и глухо –
В тайге ракету не сыскать.

На перепутье трёх дорог,
Нас привела, привычка ног,
К избушке, прочно вросшей в почву.
Сюда мы бегали всегда
За нашей гарнизонной почтой.
Нас посылали иногда.

Шумела горная река,
Тоскливо стало нам слегка.
Знакомая пришла случайно,
Чтоб телеграмму здесь отбить.
Нас выслушав с большим вниманьем,
Пошла куда-то позвонить.

Мы слышали обрывки фраз.
Устроивших обоих нас-…
Чтоб Коломойцевой Наташе
И Славе Глухову при ней
Билеты передали спешно
Для пребыванья на Луне.

…Сидели вместе, каждый  ждал,
О лунном золоте мечтал…
Явилась мама – непонятки?
Ремень развеял мысли прочь,
Домой бежала. Даже пятки
Прилипли к попе словно скотч.

                -3-

В военном нашем городке,
Располагавшемся в тайге,
Произошло одно событье
Не давшее нам заскучать,
Осуществилось вдруг прибытье
К нам визитёра в нашу часть.

В заборе мы создали лаз,
И пользовались им не раз.
Через него влез медвежонок
И место с ним не пустовало.
Ведь детвора со всех сторонок
К нему мгновенно набежала.

Был медвежонок – егоза,
Таращил чёрные глаза.
Он всё понюхал, тронул лапой,
Внимательно всё оглядел,
И обойдя всех косолапо,
На лапы задние присел.

Он, словно, в цирке так сидел,
На нас внимательно глядел.
Дворовая собака Динка
Брехала рьяно через чур,
Но взвизгнув, убежала псинка,
Когда он лапою махнул.

Мишутке наша детвора
Желала только лишь добра.
Смех был пронзительный и звонкий
От нас ребят – весельчаков.
У всех в домах была сгущёнка
С отцовских воинских пайков.

За ней метнулись мы домой,
И стало банок целый рой.
Мишутке были как приманки.
Когтём своим он как ножом
Вскрывал спокойно эти банки,
Вылизывая языком.

За следующей банкой я
Домой влетела, но меня
За руку мама ухватила,
И показав мне на пальто,
Меня спокойно так спросила:
- Ты объясни, что за пятно?

Я тут увидела в тоске
Медвежью лапу в молоке.
- У нас такой дружок занятный!
Мишутка чудный из тайги!
Но, видно, он не аккуратный –
Пальто испачкал из джерси…-

- Ты мне сказала из тайги?
Скорее в дом и там сиди! –
Мамуля сразу заспешила,
Воск превратился сразу в жесть,
Она мгновенно доложила
В штаб эту «радостную» весть.

И сразу взвыл сирены вой,
Как при тревоге боевой.
Сбежались на плацу солдаты,
Им всем тогда был дан приказ,
Чтоб под охрану автоматов
Был взят в заборе каждый лаз.

Медведица в тайге ждала,
Она мишутку увела.
Хоть медвежонок громко фыркал.
Его впихнули в лаз легко.
Он после радостно запрыгал,
Слизнув на лапе молоко...

          -4-

Для многих Дальний наш Восток
Погодой кажется жесток.
Зима кому-то как ненастья,
Не правду люди говорят.
В зиме живут флюиды счастья,
Они снежинками летят.

Не греет солнце, а горит
На небе лампочкой. В зенит
Ему подняться – не дождаться.
Нет времени, чтоб разбежаться,
Взойдёт, пройдёт, затем нырнёт,
Кула-то в свой солнцеворот.

Залита в городке гора,
И мы катаемся с утра.
На горку вверх иду с опаской.
- Кто там стоит – посторонись! –
И за собой тащу салазки,
Но долго вверх и быстро вниз

Мы мчимся с ледяной горы,
И, кажется, что как шары
Взлетим от быстрого скольжения
В нас замирает сердце – Ух!
И визг и хохот, всё в движенье,
С детьми несёмся во весь дух!

Залил мой папа нам каток,
Ребята не жалели ног,
Когда на нём они катались,
И даже, если синяки
Им от падения достались.
Не виноваты тут коньки.

Тут снега хруст и стынет нос,
Но нет волшебнее красот.
«Амурская зима» как фраза –
На слух нам коротко звучит,
Но долго радуют проказы
Зимы на краюшке Земли.

Рыбалка зимняя, Амур.
В руках у папы «самодур».
Поддержкой папе и подмогой,
Расположилась вся семья
В снегу на шкурах как в берлоге –
Бабуля, мама, ну и я.

Мороз и снег, хотя уж март,
Лов корюшки для папы – фарт.
Нам светит солнце неустанно,
Разделись мы в своём «раю».
В «берлоге» принимаем «ванны»,
Хотя мы в северном краю.

На корюшку подлёдный лов
С Амура лучший из даров.
Желанья эти завладели
У всех друзей моих отцов.
Нам в нос от папиных трофеев
Бил запах свежих огурцов.

Таких как здесь метаморфоз,
Я привести могу обоз.
Река и сопки в вальсе кружат,
Кому-то просто снег кружит.
Загар и солнце с папой дружат,
Он в плавках по лыжне бежит.

Ещё, пожалуйста, одна,
Вас позабавит всех она.
Примчалась в гости к нам Бабуля,
Где, можно, стала убирать.
Всё до пылиночки смахнула,
Решила всё перестирать.

Хотела замочить бельё,
- Перестираем мы его
С тобой вдвоём, его не мало,
Не мыкаться тебе одной –
Остановила её мама.
И вот приходит выходной.

Кладёт папуля бутерброды
В рюкзак и на природе
Семьёю хочет отдохнуть.
Бабуля вату в папиросы,
Пытается впихнуть.
В глазах у ней одни вопросы.

- Пойдём же, мама! –
- А стирать? –
Бабуля хочет всё понять.
В глазах у мамочки искринки,
И отвечает ей она:
- У нас «стиральная машинка»
Стоит у речки, где сосна…

Бабуля понимала юмор,
Поэтому рукой махнула:
- Да, ну вас! Ну, пойдём гулять. –
На берегу расположились,
Все стали в «дурака» играть.
И бутерброды пригодились.

Потом папуля взял бельё,
И в реку утащил его.
У нас же на лесной поляне
Всё также отдых проходил,
Папуля всё бельё под камнем
Сложил, как будто схоронил.

Колбаска, вкусности, чаёк...
Весь день продлился пикничок.
И потрудилась «Переплюйка»,
Пружинила в воде кувшинки,
Была для нас она чистюлькой –
«Стиральная машинка».

И с "Переплюйки" так вода,
Смогла бельё всё отстирать.
Оно как будто бы с мороза,
Отмытое в реке.
И чем  не метаморфоза,
Не то, что на материке…

                -5-

В Приморье папа мой служил,
С семьёю жил, меня растил.
Пап наших мамы провожали
На службу вместе утречком.
Потом все вместе их встречали,
У КППэ за городком.

Папы, мамы, детвора –
Были все одна семья.
У пап была не просто служба,
С Китаем жили на «ножах».
Щит Родине был очень нужен
На Приамурских рубежах.

На женский день уже концерт
Мы подготовили, но нет –
Не смог тогда он состояться.
Всем женщинам и детворе
На несколько  недель остаться
Пришлось одними в городке.

Был женский праздник тогда мрачен.
Даманский остров был захвачен.
Бои в конфликте тогда были,
И кто-то не дожил свой век.
В войсках тогда потери были –
Пятьдесят восемь человек.

Об этом позже была весть,
Тогда ж догадок жён – не счесть.
Когда прибыли – говорили:
- Был дан приказ, нам выполнять.
Обычные ученья были.
Детали нам не обсуждать…-

Я не моряк, но «с печки – бряк»,
Когда толчок нас всех напряг.
Произошло землетрясенье,
Все бросились из дома – вон,
Жертв не было и разрушений,
Но «очумели» мы потом.

Сейчас я это поняла,
А сделать в детстве не могла.
Там было, как-то, всё на грани –
Пронзительность красот и мест,
Восход в стране – так самый ранний,
И жизнь – так жизнь, а честь – так честь…


    Посвящается
Коломойцеву Борису


     Зигзаг судьбы

Он беспризорник среди всех,
Не верит в будущий успех.
Шныряет он среди толпы,
И ждёт наивно доброты.
Что бросила – простил он маму,
Хотя и кровоточит рана.

Законы быт свои диктует,
Он их по своему трактует.
На жизнь красивую не падкий,
Из-за неё поступок гадкий,
Не совершит он никогда,
Хоть будет лишь во сне еда.

Стремится быть таким как все,
Но видит это лишь в мечте.
Он хочет жить, не пресмыкаться,
Со своим прошлым распрощаться.
Подвал «надежды» разбросал,
И на ночлег его позвал.

Проблем не мало и забот,
И к позвонкам прилип живот.
От без исходности и мрака,
В обнимку с брошенной собакой,
Мальчишка гибнул втихомолку,
И не отправить похоронку.

Он утром ели-ели встал.
Удача! – Сизаря поймал.
Зажарил голубя на завтрак,
А значит можно жить до завтра.
Но карта в жизни так упала –
Родная тётка повстречала

Его на улице в толпе,
И привела его к себе.
Всегда он помнит ту минуту,
Когда всё изменилось круто.
Порядок был потом без меры
По жизни в воинской карьере.

А стало нерестилищем –
Суворовским училищем…



Мамоненко Игорю



        Мальчишка


Лёг нам, как жаркий и сухой,
На память – 72-й.
Леса, поля и ещё сколько
Окутал дымом тот кошмар.
Тайга горела и не только.
Возник ещё один пожар.

Возник в мальчишеской груди,
Все затушили, он один
Горит всё также с прежней силой.
Дороги странствий осветил,
Куда б Судьба не заносила
Его на жизненном пути.

А интересно как возник?
Пожар тот алый из гвоздик.
Из «Спарты», вроде бы, посланцы,
Напали на «девчачий двор»,
Но те ребята как «спартанцы»
Опешили, когда отпор

Девчонка «новая» дала,
Хотя росточком и мала.
У них щиты, мечи, рогатки,
Спартанский боевой настрой.
Она ж совочком и лопаткой
Сумела опрокинуть строй.

Мальчишка тот остолбенел,
Пожар в груди побагровел.
Искра в душе его не гасла.
Взгляд был её таким родным,
И всё мальчишке объяснил.
Батон тот с сахаром и маслом
Потом навек соединил…
 


          Памяти

Михалёвой (Петровой)
Тамары Александровны


            Тамара

Из детства нам видна страна,
У каждого она одна.
И может в классики играем,
А может с прыгалкой летаем,
Всегда, всегда и даже в лунность
У Вас присутствовала юность.

Уже я с Вами был знаком,
Без всякой лести – покорён.
Не знали вы о том сюрпризе,
Когда под утро я стоял
Меж Ваших окон на карнизе,
Когда от дочки убегал.

Перенести ноги не смог,
Разбился в дребезги цветок
Вскочив от грома спозаранку,
Вы сразу кинулись в чулан,
Ведь слышали – взорвалась банка,
Я на карнизе чуть дышал.

Тут Бетти в лае вся зашлась.
Светало. Что последний шанс
Имею – это понял сразу,
К кольцу чугунному я лихо,
Подобно вору-стенолазу,
Нырнул и приземлился тихо.

Не смог прохожий взять всё в толк –
Что он увидеть утром смог.
День новый. Солнышко вставало!
Уехал я такси поймав.
И с той поры меня прозвали
 Нелестной кличкой – «Цветкодав».

Ваш кулинарный был ответ,
Что приготовить на обед.
Вы дома вол, вне – европейка.
Ваш в жизни помню балансир,
И из каракуля шубейку,
Залысиной глядевшей в мир.

Такая в ВУЗе вы одна –
Мудра, красива и умна.
По жизни ироничны в меру.
С людьми сходились вы легко,
И Вашу мудрость, Вашу веру
Я сразу понял глубоко.

Лучами греет нас Ваш свет,
Хотя уже Вас с нами нет.
Через небесные ступени,
Сквозь тучи, устремляя бег,
Пролились Вы дождём весенним,
Чтоб в душах всех растаял снег…




             Посвящается
        Коломойцеву Борису


           Беспризорник

                -1-


О том не думал, не гадал,
Чтоб беспризорником я стал.
Мать бросила и укатила,
Что где-то я она забыла.
А стал всему тому виновник
Её очередной любовник.


Стал домом для меня вокзал.
Здесь ночевал, а днём дневал,
Когда лишь мусора шмонали,
То вместе с другом ночевали.
Он спал у тётушки горбатой,
Я за окном у этой хаты

Копил я деньги на билет
Чтоб их хватило на Ташкент.
Деньжат «сбивали» вместе с другом,
У на катилось всё по кругу.
То мы «напёрстники» играли,
То жалость песней выбивали.

Но было лучше «попросить»,
Чем пассажиров «обдурить».
И мы стояли у подножки,
Чечётку отбивая ложкой.
Просить копеечку умели,
При этом заунывно пели:

- Эх, молода девчоночка,
Родила ребёночка,
На ноги поставила,
Воровать заставила. –

Одет прискорбно был дуэт,
У нас был в этом свой секрет.
В картуз монеты нам бросали,
Но люди разные бывали,
И если плохо подавали,
Мы вшё тифозную пугали.

Так напустив болезный вид,
(У нас и в этом был прикид)
Мы под рубашкою чесались,
И пассажиркам угрожали,
Что если не услышим звон,
То вошь тифозную пульнём.

Не ясно было, чтоб «врагу»,
Вели шпионскую игру,
Мы с корешами шифровались –
Слог в имени рокировали.
Меня Борискою все знали,
Тут – Рискин-бо друзья прозвали.

                2-

Однажды был удачный фарт,
Имели редкостный навар.
Купили требухи и водки,
Махорки и бочковой селёдки.
Поел друг, выпил, закурил.
И тайну мне свою открыл:

- Рванина? Милостынь нужна!
А так есть дома у меня
И сапоги с халявами,
Котлы ещё с двуглавыми,
Рубашка кумачовая,
И куртка чесучовая.

У нас все дети в городах,
Чтоб милостыню собирать.
Она нам помогла премного,
Прошедший год был – слава Богу,
Купили телку и подсвинка,
Сеструхе швейную машинку.

Я здесь в Воронеже живу,
Пока у тётки нахожусь.
Отец мой пьёт и жадный очень,
Домой нас ожидает в осень.
Он за копеечку утопит.
Сейчас отец на избу копит. –

Пустил табачное кольцо,
И потемнело вдруг лицо.
- Давно б сорвался от папаши,
Да жалко ребятишек младших.
С тобой уехал бы в Ташкент,
Но ты не жулик – просто кент!

Маманя тоже в городах
С братишкой малым на руках.
Вагоны поездов обходит,
С ребёнком милостыню просит.
И сколько мы не привезём,
Всех всё равно побьёт кнутом. –

                -3-

Всё время с другом в поездах
Мы колесили в поездах.
Вагон на стыках громко бряцал,
Я на ступеньке ехал зайцем.
Открылась дверь, услушал лязг
Вид проводника меня потряс.

- Шпана! – дыхнул он горячо.
Схватив за ухо и плечо,
Потом ударил больно в спину,
И я подножек был им скинут.
Удар был головой о шпалы.
Куда - то сердце вниз упало.

Пронёся рядом стон рессор,
Мне захотелось вдруг на «двор»,
А рельсы гнулись и вздымалась,
И шпалы тяжело дышали.
Гу постепенно удалялся.
Болело всё, но я поднялся.

До станции был путь не близкий,
На встречу шёл рабочий в блузке.
- Тебя бы проучить ослину
Сухою тонкой хворостиной.
Ну, кто так прыгает с подножек,
Ведь запросто убиться можно! –

И добавил: - Обормот!
Ну, разве можно прыгать в бок?
Ведь надо прыгать по движению,
За убегающею тенью,
И по земле бежать, растяпа,
Её чтоб носом не протяпать. –

В конец меня он обозлил,
Но я ему не возразил.
Дружку был фарт, видать побольше,
Он ехал на другой подножке.
Небось, увидел меня нету,
И ждёт, наверно, меня где-то…

                -4-

Когда на станции пил чай,
То друга встретил невзначай.
Он оказался в этом месте.
- Решил! Поехать с тобой вместе.
В твой тёплый, солнечный Ташкент,
Мне без тебя и жизни нет.

И пусть мой батя ждёт меня,
Я жить не буду с ним и дня.
Ведь мы – «Ворнеж – не догонишь»,
Теперь с тобой мы компаньоны! –
Но с другом были без понятий,
На сколько денег наших хватит.

Посадка и вокзальный гвалт,
Котёл, где плавили асфальт,
Чтоб им потом залить платформу,
И контролёры все по форме.
- Жиганы в разных городах
Ночуют вот в в таких котлах.

Тепло там даже и в мороз! –
Мой кореш тихо произнёс.
Ночь незаметно подошла,
В котле застывшая смола,
И ночевать нам где-то надо,
Всё выходило очень складно.

Друг мне в котёл залезть помог,
Заснули там без задних ног.
Проспали вместе мы полдня,
И удивились он и я.
Котёл был также на платформе,
Но почему-то на вагонной.

Пока мы спали глубоко,
Отвёз нас поезд далеко.
Пока мы в сновиденьях были,
Видать котёл и погузили.
В «вагоне спальном» незаметно
Промчали сотню километров.

«Купе» пришлось освобождать.
Нас охватила благодать –
Под сотню вёрст мы ближе стали
К своей мечте. Ведь подмотали
Свою дорогу, словно ленту,
По направлению к Ташкенту…

                -5-

…В Ростове мне сказал мой кореш,
А что сказал с тем не поспоришь:

- Всё, деньги кончились, их нет
И вот тебе такой совет:
- Смотри как я и побирайся,
Кончай стесняться, просыпайся!
Я не хрчу один лопатить.
Успели деньги все потратить. –

Мы с ним приехали в Ростов,
Ещё нам ехать – будь здоров!
Я вспомнил с грустью о подножках,
Решил поведать о серёжках.
- Помог я барыньке однажды,
Такое не бывает дважды.

Не знаю, что произошло,
Но лошадей вдруг понесло.
На барыньку она летели.
Она от страха аж присела.
Все мужики оторопели,
А кони мчались и хрипели

Чтоб как-то отвернуть беду,
В прыжке схватился за узду,
На морде у коней повиснул
И их от барыньки оттиснул.
Она же в обморок упала,
А я направился к вокзалу.

Почти я у платформы был,
Когда лихач остановил
У носа прежних лошадей,
Я сразу вспомнил всё о ней…
…Она откинула застёжки
И вынула с ушей серёжки…

Я знал, что это расскажу.
Пойдем тебе их покажу.
Их продадим и с тем довеском
Нам хватит денег на поездку.
Нам на еду и поезд хватит ,
Повыше нос держи, приятель! –

Я вынул свёрток – обомлел,
Он на серёжку похудел.
Бумага, видимо, порвАлась,
Серьга куда-то задевалась.
- Наш крах с тобою поправим,
Одну серьгу мы продадим. –

Сказал уверенно мой друг,
- Грустить с тобой нам не досуг! –
И мы на рынок с ним пошли.
Хоть шаг был наш нетороплив,
В конце имели лишь нули,
Продать серьгу мы не смогли.

Кто своровал, кто проглядел,
Толкучий рынок весь кишел,
Как головастиками,
И голытьбой и частниками.
Стоял торговый гомон,
Шныряли фармазоны.

Как филин милиционер,
С ним кобура и револьвер,
Под носом у него два вОра
Юнца раздели до оборок.
Напился, не подаст и голос,
Теперь проснётся утром голый.

Хоть все всё видят – не гу-гу
Боятся – бритвой полоснут.
Где бочки – винными рядами.
Мужик, измученный «трудами»,
Отдал последнюю рубаху,
И растянулся возле шляха.

Серёжку не отважились
Продать. Здесь кочевряжились.
Опять направились к привозу,
В ряды поставленных обозов.
Товар так и не продали.
Хоть слава Богу, обменяли

На ситный хлеб и сало.
Ну, а торговка нам сказала:
- Серёжку я цыганам сплавлю,
Они их по одной цепляют
Мы с корешем нырнули в скверик,
И там на лавочке поели.

Друг вдруг спросил: - Ты воровал? –
И ветчину мне показал.
- Пока нам про цыган твердила.
Я у неё и стырил.
Не жаль. Она сама воровка,
Видал, нас обдурила ловко. –

И тётка вспомнилась вдруг мне.
- Гореть им в адовом огне. –
Так говорила о ворах.
Чтоб не кипело в головах,
Я другу намекаю,
Сходить на попку-попугая.

Мужик с культяпистой ногой,
Найти в лотке билетик свой
Всем предлагает,
Отдавшись в лапы попугая.
Облезлый на плече сидит.
Его хозяин всем хрипит:

- Без порожнего. И пустого нет.
Каждый билет имеет предмет.
Кто за деньги билет покупает.
Попугай ему вручает.
Кто играть желает?

Он позовёт, а где пошутит,
А сам свою шарманку крутит.
Вот в «счастье» парочка играет,
И попугай им помогает,
В лотке пакетик выбирает,
И на мгновенье замирают

Влюблённые, как им открыть
Конверт, который должен убедить,
Что « сыр бесплатный – в мышеловке».
Шарманщик поступает ловко.
Отдаст билеты без убытка.
Призы их – лента и открытка.

- Да, жаль, что с нами денег нет!
А то бы вытянул билет.
Наколку, чувствую, что знаю –
Нельзя тут верить попугаю.
Удачи надо лишь немножко,
И я бы вытащил гармошку! –

Друг на минуту вошёл в лес,
И навсегда потом исчез…

                -6-

Я те развалины засёк,
И шел теперь на огонёк,
Мерцающий в оконной раме.
Как в дверь войти, на миг я замер.
Вздыхала жалостно гармошка,
И пахло жапеной картошкой.

Спустился на огонь костра.
С мокрицами напополам
На стенах там мелькали тени.
Ногой нащупал я ступени
И оказался в комнатушке,
Услышал уркину частушку:

-Мне милиция знакома,
В уголрозыске родня,
Получил четыре года,
Отсидел всего два дня.

- С дороги сброд, навоз плывёт –
Услышал крик я от ворот.
Потом удар был больно в спину,
Который со ступенек скинул.
Жиган проник блестящей змейкой
В намокшей, женской кацавейке.

- На нём же чистое лаве –
Парнишка в рваном галифе,
Меня увидев, громко крикнул.
И я в душе чуть-чуть поникнул.
- Эй! Пацаны, ну что за харя,
Такую точно не видали,

Ведь, мама не горюй, свежак =
Сказал «поношенный пиджак».
- Поспать, наверное, хотите?
Ну, что ж конечно отдохните.
Не много, правда, заплатите,
Пардон, вы нас уж извините. –

Ответил честно я в ответ,
Что, хоть убей, но денег нет.
Сказал и вывернул карманы.
Давно они поют «романы».
- Бесплатно значит вы хотели?
И шутовски дуэтом спели:

- Эх, яблочко,
Куды котишься?
Уркам в рот попадёшь,
Не воротишься! –

- Бесплатно хочешь проживать?
Так тебя надо «прописать» -
Окурком руку мне прижгли,
Сказав при этом: - Не ори!
Мы сразу видим – ты не местный,
Такой обряд здесь повсеместно. –

Чернели в хохоте их рты,
Но были помыслы чисты.
Шутейно, вроде бы, вертели,
Свистели, прыгали, галдели…
- Ша! Хватит, пошумели!

Вы задолбали пацана,
«Прописка с ним завешена! –
Донёсся голос «кацавейки»
Все разошлись по компанейски.
- Ищи местечко – подсказали.
Они ещё не знали,

Что через миг произойдёт,
И планы мне перевернёт.
В углу на топчане с азартом,
Бурился» поединок в карты.
Вор говорил: - Зачем садишься?
Нет фарта, значит пробуришься! –

«Копчёный» - речь велась о нём,
О чём-то думал о своём.
В глазах был холод душегуьа,
Набычился, кусая губы.
Картуз, пиджак, свои ботинки
Он проиграл в том поединке.

Был проигрыш, как в горле кость,
Хотел на ком-то сорвать злость.
И взглядом он искал кого-то.
В нём прочитал: - Да, вот – он! –
Он бросил щепок для огня
И обошёл вокруг меня.

- Побиться об заклад готов,
Он стоит 25 хрустов.
Послушай, Амба, вот босявка.
В буру он будет вместо ставки.-
Тот подошёл. – Ну, дай покнацать –
Потрогал ткань. – Даю пятнадцать! –

- Зануда, ладно, обдирай,
Пошли на место. Ты сдавай. –
И крепко взяв меня за хлястик,
Мне дал понять какой я «масти»
Опять он также проиграет,
- Маруха по тебе страдает! –

Тут пОнял, что произошло.
- Пацан, снимай-ка барахло. -!
Обдал парами он спиртными
Я вздрогнул. – Неужели снимет?
Ударить? Не босяк с рогожей,
А всё же вор, хоть с пьяной рожей. –

Бесцеремонно был лишён
Я своей куртки и штанов.
- Побудешь без портков – тепло!
Валяется в углу тряпьё,
Бери себе, считай, задаром. –
Дыхнул он винным перегаром.

И стал ботинки мне снимать,
Нагнулся, чтоб расшнуровать.
Шнурки от грязи закорузли,
В тот миг не знал, что сам замыслил…
- Копыта подними повыше! –
Но я его уже не слышал.

Удар ботинка быр в лицо.
Я чуть не выпрыгнул с кальсон.
И голова вора мотнулась,
И дверь железную боднула.
Произошло «землетрясенье»,
Все замерли от удивленья.

Стрижом нырнул в проём окна,
Светила тусклая луна.
Я приземлился на колена,
Что делать дальше, совершенно
Не знал. Мозги как будто бы  взорвАлись,
Укрылся в кирпичах развалин.

За мной Копчёный прыгнул в грязь,
Упал в канавы матерясь.
Кричал, когда он в яму падал:
- Меня ногой! Зарежу гада! –
Я в кирпичах побыл немножко,
В проём стены шмыгнУл как кошка.

Потом проходов лабиринт
В нагромажлении руин.
Там, где поднялся, где спустился –
Не знаю, где я очутился.
Маячил свет. К нему я вышел,
Знакомый голос вновь услышал:

-…Старый товарищ бежать пособил,
Долго я звонкие цепи носил… -

И мне дошло, где нахожусь,
Не думал, что опять вернусь
Туда – откуда только смылся.
«Копчёный» точно б удивился,
Но я во мраке притаился,
И слышал как он возвратился.

Как был вопросом огорчён.
- Ты знаешь воровской закон,
С тебя должок есть за «колёса»! –
- Поймаю завтра без вопросов! –
Дружки сказали дружелюбно:
- Не будет хода. Кинем в бубну. –

Пораньше утром убежал,
И припустился на вокзал.
Т ам подождал совсем совсем немножко,
И прыгнул в поезд на подножку.
Ребята ехали Псковские,
- Куда  карета?
- Едим в Киев!

                -7-

Язык до Киева ведёт,
Об этом знает весь народ.
По улицам его шатался,
Прекрасным «вольный» мир казался.
Мазурничал, когда охота,
И не ленился подработать

- Помочь вам? – И на мой вопрос,
Дал мне мешок, чтоб я роднёс
С вокзала и до дома.
Был тот мужчина как знакомый,
Позвал меня к себе обедать.
Я согласился это сделать,

И в комнатку к нему вошёл.
Три стула, койка, грубый стод.
Он улыбнулся удивленно
На майку и мои кальсоны,
- Уж осень, ты полуодетый!
Давно ты ходишь так по свету? –

Хоть был я и безус,
Умел я вышибить слезу.
Мой батя, мол, красноармеец
Погиб, свидетельство имею.
Иать схоронил вот тольк-только.
Сам с Дальнего востока.

Имею давнюю мечту,
Определили, чтоб в приют.
Приехал к тётке я в Воронеж,
Спалилась, мол, на самогоне.
Мечтал, что ремесло освою,
А сам скитаюсь вот с братвою.

Он заглянул ко мне в глаза,
И задумчиво сказал:
- Ты друг одет не по сезону. –
Взгляд кинув на мои кальсоны.
- Давай ка ты не ерепенся,
От сына всё – переоденься! –

Пшеничный хлеб был на обед,
Картошка с дюжиной котлет,
И сало с чесноком, с прослойкой,
Коляска из колбаски свойской…
Всё это не могло присниться,
Гостинцы были из станицы.

Он сразу в жизнь мою проник,
Назвал ёго я «большевик».
Достал мне сахара головку,
Располовинив её ловко,
Кусочек чая от брусочка.
Налил мне кружку кипяточку.

Клеёнку предо мной утёр,
Продолжил наш с ним разговор.
- Всех беспризорников посадим
В котёл и переплавим
В большевиков, врачей, рабочих!
Вот так вот, миленький дружочек. –

- Мы барахло твоё сожжём,
И в баню на Подол пойдём,
Чтоб ты немножечко отмокнул. –
Ион взъерошил мои лохмы…
Когда шли с бани, предложил,
Чтоб у него чуть-чуть пожил.

Мне было сытно и тепло,
Когда я жил с «большевиком».
Работал он в губкоме,
А я хозяином был в доме.
По моим меркам жил шикарно,
Ходил на рынок, кошеварил.

Сработы как-то он пришёл,
Сказал, что, кажется, нашёл
Решенье варианта.
На службе у него, у коменданта
Деды в станице так решили –
Подростка бы усыновили.

- Мне в дом чужой идти дитём?
Там будет видно – поживём .-
А на словах сказал: – Конечно!
- Да, пруха не бывает вечной –
В уме себе подумал:
- Закончились мои изюмы. –

На службу утром он ушёл,
А я черту всему подвёл.
Но прежде чем совсем уйти,
Решил я в доме навести
Порядок настоящий
Взгляд упал в открытый ящик.

А там на дне лежал
Кавказский наградной кинжал.
И я смотрел заворожено
На изумрудный цвет у ножен.
Узор манил на малахите,
Не думал я кинжал похитить,

А взять и просто поносить,
Перед друзьями пофорсить.
М взял его не безвозвратно,
Поклялся, что верну обратно.
Смахнув над печкой паутину,
Гостеприимный дом покинул…

                -8-

Базар как жил так и живёт,
Кинжал под майкой жёг живот.
Затылок, обхватив руками,
Малец лежал за рундуками.
Его глаза остекленели,
И пена изо рта на теле.

Искусанная в кровь губа
И рана свежая у рта
Одет он был порядочно,
И я решил – припадочный.
Уже видал падучую,
Хотел помочь ему.

Кинжалом зубы я разжал,
Мальчонка сипло задышал,
Закисшие глаза открылись.
Над рынком вороны кружились.
Подняться на ноги пытался,
Но падал он и спотыкался.

- Пойдём к извозчику -  сказал,
Я сделал как он пожелал.
- Что прётесь! – крикнул бородач,
Но сел «падучий» как богач,
Ему червонец в руки кинул,
Меня к себе плотней придвинул.

- Давай езжай к чайнОй «Уют»,
Там кореша давно уж ждут. –
Видать, что здесь он приземлился,
А я поднЯл и он не злился.
А ведь подумаешь заморыш,
Ошибку знал лихач матёрый.

«Уют» - пристанище воров,
Здесь их приют и здесь их кров.
Что своровали, то сбывали,
И тут же сразу пропивали.
Есть деньги значит дверь открыта.
«Уют» держал купец-барыга.

…Клоп был авторитетный вор,
Со мной затеял разговор:
- Ты говорят у нас фортовый,
Кинжал взял на «гоп-стопе» клевый! –
Я вспомнил как мальцу хвалился,
И с участью «пера» смерился.

Взял, посмотрел: -Подаришь мне? –
И я подумал о себе:
- Ну, ты и с «мякушкой» мальчишка -,
Увидел профиль его хищный.
Слова ведь не вернёшь обратно,
Кинжал исчез мой безвозвратно.

Шалман воров гулял слегка,
«Заморыш» был как «сын полка».
- Тебе я просто приукрасил,
Кинжал не мой. Его на часик
Взял у порядочного дядьки,
С ним поступил ужасно гадко. –

На ухо я юнцу шепнул.
- А твой  гоп-стоп, ты что загнул?
Сам виноват – справляй поминки! –
И дал взамен мне нож свой финский.
Поступок был мой беспределен,
Пошел куда глаза глядели…

               -9-

Товар в лотках через плечо,
Мальцы сбывали кто почём.
Зубасто львы с афиш глядели,
Красноармейцы шли в шинелях,
Из окон ресторанов песни,
И звон м гул, которым тесно

По главной улице витать,
Но всё вмещалось – благодать.
Я оказался на бульваре,
Здесь беспризорники шныряли.
В привычный мир я возвращался,
Чтоб разговор наш завязался,

Их попросил я закурить,
Приостановлен был мой путь.
Все «Беломор» они смолили,
Но предложить мне не спешили.
- Да это же жиган знакомый,
Который опустил в притоне

Забубённого вора,
Дай закурить ему, братва!
Его я знаю по Ростову!
- Здорово! – Мне сказал знакомый.
- И не глядите, что обструган,
Он духовой и отчаюга! –

Ушёл с Ростова «налегке»,
Сейчас был в новом барахле.
Как не обученный чурбанчик
Им снова привирать я начал.
«Гоп-стопом» взял, мол, на тропинке
И показал жиганам финку.

Потом пощли поспать в котёл,
Я закурил. – Нуи осёл! –
Подумалось и стало грустно.
Во сне причмокнул кто-то вкусно.
В тревожный сон я погрузился,
Зимой дыхнуло, снег кружился…



Памяти Гаврiилу Борисову


          Дед Гаврюша


                -1-

Есть прозвище и человек,
Они повязаны на век,
И каждый своего достоин.
Моя фамилия – побед.
Борисов – это славный воин,
А значит он всегда в борьбе.

Я помню, что из года в год
В усадьбе конный был завод.
И по скотине фельдшера
Потом уж люди величали,
Кто, может, помнит, что вчера,
Нас звали просто – «коновалы».

Кугашев – знатный коневод,
Известен был его завод,
Где был манеж. Коням раздолье –
Зелёные луга,
И выездное поле,
В его усадьбе в Липягах.

Лечением скота
Мои все пращуры всегда
Умело занимались,
И это наше ремесло
Из рода в род передавалось.
Как «коновал» оно вошло

В понятие людей,
Так как лечили лошадей.
В роду у нас все были рослы,
Имелась сила рук и ног.
Любой из наших взрослых
Коню «подкладку» сделать мог.

И как бы не катились дни,
Всегда уход за лошадьми
Считался самым первым.
У нас в семье один был страх.
Коль если мужики на нервах,
То значит с лошадьми не так…

Свой первый шаг шагнул к отцу,
Когда спешил он к жеребцу.
Иной раз мать и не разыщет,
Всегда в конюшне – там и сям.
И навсегда пронёс по жизни
Любовь и ласку к лошадям.

Наверное, я не солгу,
Ночного лучше на лугу,
Уверен не бывает,
Все звёзды плавают в пруду,
Костра завеса дымовая,
Таинственный рассказ: - В сундук

Колдун алмазы положил,
И где-то здесь в лесу зарыл
Под древнюю ракиту…-
Распахнуты ребят глаза,
И рты полуоткрыты.
Треск от костра и тишина…

Но это только лишь на миг,
Ночь прорезает крик и визг,
Коней мальчишки объезжают,
Несутся наперегонки,
И в воду с головой ныряют
В проём между ветвей ракит.

Я на поверхности пруда
Лежу и тёмная вода
Луну и звёзды отражают.
И не понятно мне зачем
Друг друга люди убивают,
Ведь красоты хватает всем.

К нам приходил вчера сосед –
Опять наш царь источник бед,
Уже второе покушенье.
Был выстрел мимо, не убит.
Хоть в этом видно утешенье –
Знать Александра Бог хранит…

                -2-

Деревня Куньи Липяги –
В могилу предки здесь легли.
Кугушев Алексей Петрович –
Наш князь, поэт и коневод,
Был театралом безусловно,
И рысаков имел завод.

Сосновый лес – лесняк,
Берёзовый – так березняк,
Дубовый лес – дубняк,
А липовый – липяг.
 А почему назвали Куньи?
Озёра наши широки,
В них жили норки попрыгуньи,
А в перелесках – барсуки.

У хаты ивы три росли,
В них гнёзда вили журавли.
Трухлявый ствол их был утыкан,
В него вбивали костыли,
Сыночек тёткин в люльки хныкал,
Висели рядом чугунки.

В деревьях яркий перламутр.
- Давно ракиты тут растут? –
На что мой дед давал ответы,
Что сколько помнит он себя,
Он столько помнит эти ветлы,
А кости век уже скрипят.

Конфеты мало кто познал.
Их чаще жёлудь замещал.
- Печёных жёлудей не ели7
Когда их палочкой с огня
Ты выкатишь и ели-ели
В ладонях держишь у себя…-

Мы, обжигаясь их едим,
Довольны лакомством таким.
Когда печёные, то сладко
От них становится во рту
Пусть жёлуди не шоколадка,
Но очень вкусно – я не вру!

…Рисунок жизни уязвим,
О первой, о моей любви,
Рассказывать мне страшно,
Мне было только восемь лет,
А ей - на девять старше,
Ни что не предвещало бед…

Двоюрдной мне была сестрой,
Пришла к реке она со мной.
Был день тогда – Иван Купала.
Бросают девушки венки,
И тот, что не тонул, а плавал,
Огонь не гаснул у свечи,

Предвестником хорошим был,
И в ворожбе девицам мил.
Девчата замирали молча,
Всё скажет миг – удача чья!
На столько будет счастья больше,
Чем дольше прогорит свеча.

Свеча сестры потухла первой,
Ход ворожбы тогда был прерван.
Домой мы с ней пошли пешком,
Кем буду я? Она спросила,
И я ответил: - Моряком! –
Хотя мне море только снилось.

- Меня к себе меня возьмёшь?
- Сестра, конечно.
- А не врёшь?
Берёшь стряпухой иди прачкой? –
И взгляд перехватила мой.
Я дал ответ, как вскрыл болячку:
- Возьму тебя к себе женой! –

В её глазах блеснул огонь,
И сжала мне она ладонь.
Подул в лицо вдруг свежий ветер,
Раздался гром, пришла гроза.
Чудесней никогда на свете
Не видел у людей глаза.

Закашлялась в платок цветной,
Увидел красное пятно.
Не чем мне не помочь любимой,
Взгляд затуманила слеза
- Ты напугался, мой родимый!
Не бойся – это лишь гроза! –

Поднялся ночью во мне жар,
В горячке месяц пролежал.
За это время повзрослел я,
Стал подниматься лишь к весне.
Всё о сестре хотел узнать я,
И мама рассказала мне.

Был у неё туберкулёз,
Который жизнь у ней унёс.
Была у ней она короткой,
Прощальный колокол пробил.
Скоротечная чахотка –
Таков у ней диагноз был.

Как я почуял, что здоров? -
На предложения дружков
Стал вдруг охотней откликаться,
Ходил и на рыбалку, в лес,
От мыслей грустных отказался,
Во взоре появился блеск.

Настала Пасха, кончен пост,
Пошли мы с мамой на погост.
Ромашек нёс рыжеволосых,
Фиалок голубой букет.
Сестра цветы вплетала в косы,
Когда ей лился с неба свет.

Зазеленел могильный холм,
И крест берёзовый зацвёл,
Переживал – неизгладимо,
Взор затуманила слеза.
Гром! Содрогнулись небеса.
И вспомнил я её слова:
- Ты испугался, мой родимый!
Не бойся – это лишь гроза…-

                -3-

Вошли к нам в хату старики,
Оставив в сенях сюртуки.
Встречала у порога мама,
Всё как всегда обычно,
Обоим руки целовала,
Таков был в старину обычай.

И тётка поклонилась в пояс.
Вино вишнёвое густое
Налил им папа до краёв
В раскрашенный бокал,
И пригласил за стол дедов
Покушать их чем Бог послал.

Позвать их в гости был предлог,
Из них погибнуть каждый мог.
С Ходынки старые прибыли.
О том, что под Москвой видали,
Какие там событья были,
Поев деды нам рассказали:

- Земля Ходынки в скатертях,
А в балаганах, теремах
Лежали царские гостинцы,
Когда народу их дарили,
Как ненасытные ордынцы,
Друг друга люди подавили.

Никто не думал умереть,
Найти в том поле смерть. –
Разгорячились, вспоминали
Ходынскую трагедию.
За упокой слезу пускали –
Печальное наследие.

Всего тогда не осознал,
И с нетерпеньем утра ждал.
Был молод я и было жалко,
Но не прослеживалась нить,
А пруд меня манил рыбалкой,
И думал вечно буду жить.

Из дома рано выходить,
Вдвоём с отцом идём удить.
Пруд для меня – очарованье,
Туман залез в ивняк на ветки,
Мы с карасями ждём свиданья.
Сидят кувшинки как наседки.

Волшебный мир воды,
Довольно в нём мне простоты,
Готов сидеть я тут без меры ,
Хоть до захода солнца.
В присядку водомеры,
Танцуя, делают коленца.

Отец бросает в пруд уду
И появляется в пруду,
Прут из пера гусыньки,
Который на воде застынет.
Но задрожат кувшинки,
Когда он резко запружинит.

Курится слабенький дымок
У шалаша, у самых ног.
Ведро воды я набираю,
И карасям для настроения,
Траву в него бросаю,
И жду свидания с нетерпением.

Подсечка, долгожданный всплеск,
Над прудом золотистый блеск.
Отец на берег рыбу тащит,
В ней карася уже признали,
Глаза янтарные таращит,
Перебирает плавниками.

- Тяжёлый и большой карась,
Давай, ко мне в ведро залазь! –
Удар хвостом и брызг фонтаны,
И обалдевший я стою
В заре багряной будто пьяный,
Восторженно на всё гляжу.

И думаю: - Вода в ведре,
Такая – не найти вкусней,
Почти что – грозовая.
Попью и верил я в секрет,
В то, что она совсем «живая»,
И буду жить две сотни лет…

                -4-

«Жил добрый великан Кристалл,
Всегда он людям помогал.
И делал это просто,
Он в Даугаве не тонул
Из-за большого роста,
И на плечах он словно мул,

Людей переносил.
Старался из последних сил.
Ведь каждый был уверен,
Что великан перенесёт,
И с берега на берег,
Любой пришедший попадёт.

Услышал как-то он в ночи,
Что кто-то жалобно кричит.
Где начинался берег,
Ребёнок на земле сидел.
Его в своей пещере
Он накормил и обогрел.

А утром смотрит – нет его.
Где был, теперь вместо него,
Лежала куча золота,
И было его столько,
Что застучали молоты
И началась постройка.

Давнишней было то мечтой –
Соединить между собой
Два берега. Благоустроили –
Один откос, другой откос
Взялись всё и построили –
Надёжный и просторный мост.

Расти тут стал за домом дом,
На месте рядышком с мостом.
Торговля появилась мигом,
И на ворота герб прибит.
Назвали этот город Ригой» -
Про то легенда так гласит.

Ливонец и поляк и швед
Здесь правили не мало лет.
По службе я сюда попал,
Чужая речь на площадях,
Служить царю здесь присягал,
Был в армии при лошадях.

Я по латышски словно пень,
Она по русски – слово в день.
Вот как то так мы с ней общались,
Финал такой – в денёк весенний
Мы с Тоней в церкви повенчались
Господня Вознесенья.

Сейчас пожаловаться грех,
Неплохо жили при царе.
14-й – никудышен:
Народ наш о войне узнал.
Но, слава Богу, шесть детишек
Господь уже в семью послал.

По дому визг и смех слышны,
Все дети были шалуны.
Шестой родилась дочка Лёля,
Исполнился ей только год.
С рождением явилось горе –
Война стояла у ворот.

Пришёл приказ – нам воевать,
Присягу надо выполнять.
Вокзал, гармошка, слёзы возле.
Товарный лошадей вагон.
Всю нашу жизнь как «до» и «после»
В Судьбе разрезал тот перрон.

Осталось только вспоминать,
Мгновенья были не отнять.
Ушли на месяц нам казалось,
И быстро выграем войну.
Но как вернулись – увидали
Другую жизнь, не ту страну…

                -5-

Солдатский шёл поток,
Лик у войны жесток,
Обеспеченье сзади было:
Тут кашевары с кухнями,
Врачи, попы с кадилами,
Штабной народ с гроссбухами.

С конями коновалы шли,
И утварь кузнецы несли…
Нас били, мы громили.
В бою треск пушек громовой,
Я расскажу, что поразило
Меня на 1-й мировой.

Нам подпустили газ в лицо
В сражении под Осковцом.
Трава вся сразу пожелтела,
Зелёный на металле слой,
Деревья сразу облетели,
Народ лежал полуживой.

В атаку унтер всех поднял,
Солдатам громко прокричал:
- Ребята! Хлор! Мы все погибнем!
Вперёд! Германца нам стереть!
Его из укрепленья выбьем,
А там уж можно умереть!

В бой шли с обожженным лицом,
Потом «атакой мертвецов»
Тот подвиг обозвали.
Тогда остался я живой,
Мне мокрую тряпицу дали,
В порожней кухни полевой

В котле я «газы» переждал.
И с «мертвецами» наступал.
Германцев мы свалили
Атакой зверской штыковой.
За это после наградили
Меня Георгевским крестом.

Потом мы знали наперёд,
Что кошка дико заорёт,
Перед атакой газовой.
И был приказ, чтоб в каждом взводе
По кошке быть. Показывать
Её на утреннем разводе.

Мы жили все одной артелью.
Названье наших артиллерий:
Есть конная и полевая,
Одна находится с пехотой,
И вместе с нею ковыляла,
Другая делает налёты,

Сквозные рейды по тылам,
Сегодня здесь, а завтра там.
Залп пушки был оранжевый,
От пороха был чёрный дым –
Цвета Российской гвардии,
Они на ленточках видны.

В войсках имелись пластуны,
Быстрее гвардии они,
В тылу врага перемещались,
Тишком и под прикрытьем кошм,
Они всегда предпочитали
Бой рукопашный и свой нож.

Однажды вместе с ними был,
Когда на лошадях тащил
Отбитые мортиры.
Как резать, надо бы понять –
Испортят новые мундиры,
И цену их теперь не взять.

У них одежда № 8, -
«То что отняли, то и носим».
Они сыны любой войны,
В ней удаль, смерть и радость.
Тогда за действия свои
Я получил медаль «За храбрость».

В расположении стоял
«Запорожский» их кагал.
Вояки всё им разрешали –
Их «вольный дух», помятый вид.
Из ставки свита возвращалась,
Царь обещал, что наградит

Он самолично пластунов.
Помост к наградам был готов.
День церемонии назначен.
Хозяйский взвод подмёл листву,
И батька штабом озадачен,
Дать кандидатов к торжеству.

На «Круге» пластунов – совет.
Кто поприличнее одет,
Того к царю и выбирают.
Что все достойны – нет вопросов.
- Давай дадим царю Михая! –
- Так вин же босый! –

- Тогда давай дадим Мамая! –
- А у него штанов чёрт мая!
И «Круг» решил – быть всё по правде,
Сложить, что поновее в кучке,
Чтоб кандидат был при параде,
А кто пойдёт – тащить по спичке.

У пластунов манёвр был прост,
Тут «волчья пасть и лисий хвост».
Приказ: - К полёту боевому
Готов отряд машин чужих? –
- На полосе аэродрома
Все самолёты – муляжи! –

Доклад после разведки был,
Тогда их батька пошутил:
- Нас держат как за истуканов! –
И пластуны в своей манере
Ту полосу с аэроплана
Бомбили бомбой из фанеры.

Вели позиционный бой,
И так случилось, что с собой
Привёл к хирургу я в палатку
Бойца с оторванной рукой.
Баюкал руку словно куклу.
Одна на жилке голубой

Соединялась лишь с плечом.
Кровь оросила горячо
Меня, хирурга, его столик.
В руках сестрички шприц возник,
Чтоб страданья облегчить,
Укол хотела в этот миг

Она солдату совершить.
Сестре успел он возразить:
- Укола делать мне не надо! –
В ушах последние слова.
После укола шла разгадка –
Поникла сразу голова,

Он ею ткнулся и затих…
И о событиях таких,
Потом мне не хотели верить.
Сомненья трудно перегрыздь.
Я убедился на примере,
Как уязвима наша жизнь…

                -6-

В войне заряжены в пистоль
Смех на привале, чья-то боль.
Здесь первый вылечит вторую,
И все невзгоды по плечу,
Заветную и фронтовую
В жизнь воплотят мечту.

Кто в жизни весело идёт,
Того кручина не берёт.
И на привале остроумы,
Нам были так необходимы.
На фронте главный козырь – юмор,
Их много – мы непобедимы.

И коллективный юмор был,
Он где-то даже нас сдружил
С германцем. Пасха – перемирье,
Обмен даров произошёл.
На поле состязались в тире,
Играли с немцами в футбол.

А как то раз аэроплан
Нам сбросил с неба чемодан,
На парашюте приземлился,
Все думали, что будет взрыв –
Народ весь испарился.
Сапёр тот кейс сам отворив,

Глазам своим не верил:
- 1 АПРЕЛЯ  - НИКОМУ НЕ ВЕРИМ! –
Открытка с надписью была,
Презенты нам оставили.
Германцы нас с днём дурака
Так с юмором поздравили.

А каждый танк был назван так –
По виду боевых атак.
В названье целая наука,
Но главное, конечно, цель.
Коль только пулемёт, то «сука»,
А если пушка, то «кабель».

Трофейный танк на поле сдох,
Его движок в грязи заглох.
К нему немецкий танк причалил,
Стучали и сдаться в плен
Танкисту в щель кричали,
Но, видно этот инцидент

Решил танкист пересидеть,
Что будут делать – посмотреть.
И. видно, немцы так решили:
Два лёгких танка прицепить
И в том уверенные были,
Что им удастся утащить

К себе тяжёлый этот груз,
Но впереди их ждал конфуз.
Вдруг от толчка «наш» танк завёлся,,
Германцы испытали шок.
Как он в движение привёлся,
То оба «немца» уволок.

Зима та памятна для всех,
То время не будило смех.
В округе волки нападали
На всех собак и лошадей,
И от клыков их погибало
Не мало и среди людей.

Установили снова мир,
А для волков кровавый пир.
Теперь пластун за волком рыщет,
Готовит серому патрон.
Их истребили больше тыщи,
И этим занимался фронт.

После войны, уже потом,
Запомнил я - в 22-м,
Читал в газете, где-то в мае
Про Осковецкие валы.
Их все взорвали, отступая,
И вот, что там сейчас нашли.

Тогда направленной волной
Всё было в них погребено.
Решили строить всё по новой
Разрыли не один пролёт.
И слышат окрик часового:
- А ну-ка, стой! Там кто идёт! –

Там был дивизионный склад,
Один оставшийся солдат,
Которого с часов не сняли,
Оставили в чужой земле.
И пост, который не меняли
Все долгие шесть лет.

Нёс службу в полной темноте,
Но был с едой и в теплоте,
Со зрением совёнка.
Немаловажная деталь –
Вода, сгущёнка и тушёнка,
И рядом шла теплоцентраль.

Услышал часовой в ответ,
Что той России больше нет.
Его поступок никудышен,
А долг его уже нелеп.
И он из подземелья вышел,
Взглянул на солнце и ослеп…