Глава 5. Мать

О матерях всего трудней,
Войну прошедших – и тем боле.
Каких судьбою чёрных дней
Не выпадало им на долю!?
Каких невыдуманных мук
Они не знали, разрываясь,
Когда сжигавшее вокруг
Лизало смертью нашу завязь!?
И никакой суровый суд
Не попрекнул бы их расплатой
Когда они последний фунт
Несли не детям, а солдатам.
И сколько тех живут сейчас,
Кому не выдано гарантий!
Всё, что потрачено на нас,
Нам переплавить бы в характер!

А доброту, что нас несла
В руках, войною обожжённых,
И наяву и в горьких снах
Сегодня ищем в наших жёнах...

Вдоль села на лесной Белгородчине
В огородах петляет река,
А за нею – до солнца охочие
Хаты белые греют бока.
Здесь когда-то девчонкой тихою
По земле пошла моя мать
И нуждой для неё, а не прихотью,
Было в поле рассветы встречать.
Сирота – свою маму она не помнила,
Лишь отец потихоньку мог
Приголубить поутру сонную,
Подавляя украдкой вздох.
Был же он молодой и красивый,
Но в тяжёлые те года
Под напором неведомой силы
За полгода угас навсегда.
Потому-то всю жизнь дальнейшую,
Оказавшись без ласк в девять лет,
Знала цену совету гревшему,
Знала слова простой секрет.
И ко всем сорванцам на свете,
Чей бы ни был – чужой или свой –
Подходила, как дети к детям
И как будто прикрыв собой.

Привыкала она быть кроткой
(У чужих людей – кабала),
Навсегда привязалась к тётке,
Словно матерью та была.
И с её четверыми тоже
Наши трое одной семьёй
Пробивались, как подорожник
На обочине мостовой…

А когда перебрались далече,
Жить отдельно мечталось ей,
Но отец, хотя не перечил,
Со своими, считал, – теплей.
Тяжело – далеко от дома,
А с такими, как бабка и дед,
Было тяжко тогда особо,
В годы, полные бурь и бед.

И хотелось иметь девчонок,
Ощутить материнства новь,
По-известному наречённых,
Может, Вера, Надежда, Любовь.
Но Веруне жилось непросто –
Заболела и умерла.
И шумят сейчас три берёзки
Рядом с ней у большого села.
Было горе, да лет ведь двадцать
Отпустила тоска потом –
И пришла пора собираться
За второю дочкой в роддом.
А работа – на клети в шахте
(Что за время – шахтёрка-мать!),
А мечталось порой о пахоте
В предрассветную благодать.
Мужикам тяжело давались
Те забои и тот удел,
Ну а жёнам – какая сладость
В темнотище да по воде?
А однажды беда незваной
И печальной гостьей пришла –
Полыхнуло молнией рваной
И погасло жерло ствола.
За мгновение помертвела,
Повезло – на глазах у людей,
Отлежалась и отболела
За больничных несколько дней.
Был отец в это время в далёких
И бугристых монгольских степях
И писал оттуда о сроках,
Об армейских долгих харчах.

Но гремела уже на западе
Застоявшаяся тишина,
Приносила горькие запахи
Разгоравшаяся война.
А потом покатилось бедствие
По полям исчадием зла.
Нам досталось тогда наследство –
Багровеющая земля.

Так начиналась жизнь моя,
Голубоглазая Россия,
Ты родила таких, как я,
Когда война кругом косила.
И вместо милой тишины
Над колыбелями висели
Плач матерей и гул войны
И с ними – дымные метели.
И сколько воли день за днём!
И сколько трачено усилий!
Мы появились под огнём,
Как продолжение России.
И слава нашим матерям,
Не испугавшимся трагедий!
Иначе сколько б потерял
В минувшей битве русский гений!..

Миновала година лютая,
Стали былью мирные дни,
А для матери большими путами
Обернулись дома они.
Не прошло и года той сказке,
А уж мы собрались встречать
Вороного в рессорной коляске
И сестрицу, и нашу мать.
Появилась на свет Любаша
С голубыми глазами отца.
Устоявшееся вчерашнее
Побежало смотреть с крыльца.

С четверыми непросто справиться,
По всему – доставалось ей,
Ведь большая – почти красавица,
А малышке – по пальцам дней.

...Ещё долго протянется время,
Когда мучиться и страдать.
Сердце матери – что за кремень?
От какой горы оно, мать?

Я помню: мне четыре года,
Сестра в пелёнках, мать и печь,
Дрова в печи стреляют воду,
И мать не может их разжечь.
Наш финский домик, душу гревший,
Уют семейный несший нам,
Я вспоминал тебя, конечно,
Скитаясь после по углам...
А печь дымила слишком долго
И мама, выбившись из сил.
Нашла на пропылённой полке
Давно забытый керосин.
Бутылка, булькая всесильно,
Своё веселье пролила,
Дорожка в каплях керосина
Прошла от печки до стола.
И лишь коснулось пламя спички,
Ударил бешенный язык
И, вылетев из пасти печки,
Стеною огненной возник.
И мать отпрянула невольно,
На миг зажмурила глаза,
Потом открыла. Было больно –
Перед лицом неслась гроза.
Там – пламя белою стеною
Обрезало меж нами нить.
Она – сквозь пламя и собою
Детей хотела заслонить.
Потом на стол – меня, бутылку,
Сестру мою и – в дверь стрелой.
И одеяло с чёрной дыркой
Чадило скоро под стеной.
И на колени перед нами
Упала мама тяжело,
Обняв дрожащими руками,
Хотела спрятать под крыло.
Она не плакала помногу
И не держала образа,
А тут рука молилась Богу
И за слезой ползла слеза.

Мне по ночам порою снится
Наш финский домик, мать и печь,
Дрова, дымящие со свистом,
И мать не может их разжечь...

Много лет утекло с заботами.
Разлетелись давно птенцы.
Между нами плывут самолётами
Наши письма во все концы.
Но случается – возвращаемся
На твои начала, Земля.
К незабытому обращаются
Исполинские тополя.

Я по этой Земле заплаканной
Прохожу из конца в конец,
За мою колыбель заплачено
Миллионами чьих-то сердец.

...Снова близятся дни осенние
И опять, утоляя грусть,
Я за эти просторы синие
К материнской руке тянусь.
При отце тут цвела безотцовщина,
Проклиная зелёную страсть.
Заплясала судьба-танцовщица
По дорогам, где розы да грязь.
Выйдет мать сиротливо и сгорблено.
Сколько дум утекло с тех пор!?
Мы тобою не просто вскормлены –
Отметаем от жизни сор.
Всё по-старому, по-домашнему,
Только больше морщин у губ.
Угостишь и мясом, и кашами,
Сокрушаясь, что я так худ.
Но не грузом телес, любимая,
Мы прикованы к тем местам.
Не невольничье – стать соколиная
Растекается по сердцам.
Старый дом, ты совсем ссутулился,
Забываешь ребячьи дела.
Деревенская тихая улица
В города по асфальту ушла.
Да по стенам живые трещины
Зазмеились на стыках лет.
Нам немалое было обещано –
Что-то – сбудется, что-то – нет.