Глава 4. Дед

Моё оборванное детство,
Земля моя, ты не забыла
И полунищее наследство
Не до предела раздарила.
Остались в нём мужской тревогою
Нечаянные сном и болью
Моя неторная дорога,
Моё непаханное поле.
Скажи, Земля, какая сила
Переплела любовь и жажду
И до сих пор не процедила,
А поперчила неоднажды?

Ох, и крут был характер у деда!
Настоять на своём он умел, –
Бесконечные стоны и беды
Донимали средь праведных дел.
И жила в нём слепая потреба –
Когда быть урожаю в мешках,
Запивал он, да так, что без хлеба,
Без коня приползал на руках.

Сын крестьянский и сам крестьянин –
С болью в сердце, лицо в слезах –
Землю, что перемерил горстями,
Как любовь от себя отрезал.
Ни коняги, ни хлеба издревле,
Но надеясь на лучший приют,
Уходил он тогда из деревни –
Только сила да бабка, да кнут,
Да ребята, что мал мала меньше:
Самый старший на трактор сел.
Налегке – за плечами все вещи –
Уходились они насовсем...

...И прибились. Шахтёрские муки.
Уголёк выдавал на гора.
Я запомнил те чёрные руки,
Словно только увидел вчера.
А по времени это проплыло
Расстоянием в двадцать пять лет.
Поубавилась прежняя сила,
Стал седой и чуть сгорбленный – дед.
Но всё так же, как некогда прежде,
Был молчун, в гневе – страшен и крут.
Он и раньше не хаживал в нежных,
Тут же – сразу за старенький кнут.
Благо, к шахте окончилась тяга
Да и глазом-то видел одним,
А извечная ласка к конягам
Привела его заново к ним.
Лошадей, мне казалось, не трогал,
Больше кнут для острастки держал,
И бывало далёкой дорогой –
Неподвижно висела вожжа.
И возил он опилки да уголь,
Помню, в баню, больницу и клуб,
И частенько к себе на угол
Зазывал меня в угольный куб.
Приносил мне на удочку леску
Из своих лошадиный хвостов
И ругал на чём свет невестку,
Что не чтила старинных постов.
А уж как он честил меня, помню,
Когда брал инструмент и бросал!
От обиды на дедовы громы
На глазах выступала роса.
Но однажды, мне шесть что ли было,
Первый раз посадил верхом,
И шахтёрский, в опилках и пыли,
Конь – стал первым моим скакуном.
Я заплакал – и стыдно и жалко –
Очень уж был костлявый хребет.
Усмехнувшись, до титьки и мамки,
Опуская, послал меня дед.
Но всё так же в денёчки зарплаты
Приплетался, что тот босяк.
На семейные дыры заплаты
Бабка ставила кое-как.
А когда ослабевшие ноги
Подтолкнули к последней черте,
Потянуло внезапно к дороге,
Что вела к деревенской версте.
Стал он старый, седой и угрюмый,
Но ему представлялось во мгле,
Что идёт он – весёлый и юный –
По родимой, по курской земле.

...И с тех пор пролетело немало –
Нет ни бабки, ни деда, ни шахт,
И уж память как будто бы стала
Преломлять исторический факт –
С удивленьем взираю на дочек:
Стоит только увидеть конька,
В упоении каждая хочет
Непременно потрогать бока.
То ли прадеда гены повинны,
То ли что неизвестное нам,
Но оставлено в царстве машины
Им наследство – любовь к лошадям.

Ах! Как редки теперь коняги!
Но тихонько войдите в наш дом –
Скакуны, жеребята, трудяги
Так и скачут везде табуном.

А дочь рисует лошадей,
Свободных и потусторонних,
И не пускает посторонних
К любви единственной своей.
А дочь рисует лошадей...

Повсюду с ними заодно
И наделяет, чем хотелось,
И неизведанная смелость
Живёт в её душе давно.
А дочь рисует лошадей...

Не зная ветреных измен,
Она в любви своей мечтает
И только чувством понимает,
Что счастье – в муках перемен.
А дочь рисует лошадей...

Свободны лошадь и седок.
И непонятно нам и грустно,
Но это, право же, – искусство,
А в нём безмолвствует пророк.
А дочь рисует лошадей...