Глава 2. Дом

Переезд – всегда большое дело.
Финский домик, навсегда прощай!
Всё прощай, что нас несло и грело!
Ты прощай, меня взрастивший край!
Вы прощайте: луг в траве и кашке,
Речка, поле, в поле – колея,
Вдоль неё, размытая на пашне,
Ручейком канавка, как змея!
Через много лет в росистом утре
Я увижу позабытый луг,
А над ним – свисающие кудри
Неземных и нетуманных вьюг.
И мгновенно эти повороты
Совпадут с уснувшими во мне.
Я шагну в открытые ворота
В том далёком и чудесном сне...

Сумерки, машина, горький привкус…
В кузове среди вещей – живой
Двухметровый одинокий фикус -
Будто с непокрытой головой.
До свиданья, мой ровесник Васька!
Встретимся ли? Оказалось – нет!
Покатилась огненная пляска –
Впереди машины белый свет.
За рулём – отец в картинных бликах
Всматривался в сажевый простор.
В щелях ветер жалобно пиликал
И урчал таинственно мотор.
Я уснул. Очнулся под кроватью
В доме, в городе в том самом, наконец,
Всюду, разгороженные кладью,
Спали сёстры, мама и отец.

И зажили. Тот барак и ныне
Словно дед с подпорками стоит.
И хотя вокруг дома иные,
Сохранил свой первозданный вид.
Теснота. Казённая квартира.
Шестеро. Всё за одним столом.
Потому, чтоб каждому хватило,
Мы решили: будем строить дом.

Как мечталось по большому дому,
Чтоб вместил бы деда, бабку, нас!
Золотые руки деда Сёмы,
Адская силища, верный глаз.
Выбирали известковый камень,
Над ручьём исследуя овраг.
Скоро там под нашими руками
Врезались пещеры, сея страх.
Стружки, брёвна, доски, гвозди, глина
Всё влекло живую ребятню.
Мы мешали. Дед ругался длинно
Раз по сто отчаянно на дню.
Вдоль овражка, на зелёном дёрне –
Красные со звоном кирпичи.
Дед из глины в деревянной форме
Делал их и обжигал в печи.
Первым стал сарай. Туда пожитки
Старики повесили на гвоздь.
Нажитое до последней нитки
На одну тележку улеглось.
Батя редко приходил на стройку,
Всё мотался где-то по стране.
Мать таскала брёвна и сестрёнку,
Для детей работала втройне,
Злую ругань деда, как умела,
Отводила от настырных нас,
Только внутренне как будто бы твердела
Да ждала теперь недолгий час.
Осенью в ненастную погоду
Без отца грузили тощий скарб.
В колее разбрызгивая воду,
Я въезжал в сознательный этап.

...Обживались в доме понемногу.
Задымила печка из угла.
Мимо нас проезжая дорога
К шахте двадцать третьей пролегла.
В стойле рядом – теплая бурёнка.
Мать пасла её и вечером и в ночь.
Пас и я, но рогом под печёнку
Долбанула и погнала прочь.
Знать, не нравилась ей щуплая фигура,
Поднял бунт её коровий пыл.
Мне Красавка распорола шкуру,
Чтобы впредь я неназойлив был.
На рассвете раннею весною
Родила ты мокрого бычка.
Мы ему на кухне за доскою
Под тулуп давали молочка.
Чуть окрепнув, на прямые ноги –
На два циркуля – он порывался встать
И качался – маленький, безрогий, -
По углам выискивая мать.
А у дома – рыжая собака –
На утеху взрослых и ребят.
Первый Джек, как горько я заплакал,
Лишь узнав, что ты землёю взят!
А вокруг – похожие картины,
Как в деревне – всяк себе кузнец –
Две шеренги в зелени и сини
Протянулись из конца в конец.
И стояли избы над оврагом:
Позади – холмистые поля,
Впереди – солдатским строгим шагом
Вымахали браво тополя.

Умирала шахта, выдыхалась.
Вслед за ней – ещё десятка два,
Но о стройке, сдобренная малость,
Прошумела громкая молва.
И вдали, где сходятся овраги,
Вырос полыхающий огнём
Мой завод сначала на бумаге,
А потом, как водится, живьём.
Город мой теперь – не центр шахтёрский.
Терриконы сильно заросли
И являют просто бутафорский
Серый горб над уровнем земли.
Четверть века как из-за болезни
Незаметно таял шахтный стан –
Ветки паровозные исчезли,
Но ещё дымится колчедан.

И шумят крутом хлеба да травы –
Наступают новые века,
А шахтёрская былая слава
Проплыла, как в небе облака.
В доме том живут и дед и бабка.
Только не мои, а дочерей,
И живёт по-прежнему собака,
Всех собак на улице добрей.