Корни. Любаша. Глава 4

Этого молодого парня, сидящего на месте машиниста в паровозе, Люба почему-то приметила сразу, прежде всего, наверное, потому, что машинисты, как правило, были мужики лет под сорок, а этот… Ему, небось, и тридцати-то ещё нет! Но, кроме всего прочего, что-то ещё с ним или в нём было не так… Она откуда-то его знала… Это было настолько нелепо и абсурдно, что оставалось только пожимать плечами…  А потом вдруг произошла встреча в клубе… Она тогда, отработав смену, не собиралась никуда выходить из дома: хотела просто поваляться на диване с книгой в руках, но заявилась Лилька и уговорила пойти на танцы…

Едва закрыв за собою дверь клуба, девушки услыхали вполне профессиональную игру на, как им обеим показалось, баяне. Молча переглянувшись между собой: дескать, кто бы это мог быть, они поспешили пройти в следующее помещение, то есть, в фойе. А там… А там в полнейшем одиночестве сидел тот самый, так заинтриговавший Любу молодой машинист, но не с баяном, а с гармошкой и с каким-то неожиданным упоением играл что-то не знакомое для их слуха. Ничего себе! Кто мог себе такое представить, что их клубная гармошка, по большей части пылившаяся за ненадобностью на полке музыкальной комнаты, способна производить вот такое, что раздавалось сейчас! Он играл, закрыв глаза, полностью погрузившись в только ему одному понятный и видимый мир, в котором вместо слов звучала музыка, не слыша и не обращая никакого внимания на реалии окружающей его действительности.
 
Постепенно фойе заполнялось людьми, которые уже плотной толпой окружали искусного музыканта. И Любаша не выдержала: «Эй, маэстро! А цыганочку с выходцем сможешь?» Он, резко прекратив игру, поднял на неё взгляд. «Мамочка моя родная! Да, разве, могут быть у мужика глаза такого цвета? Ведь, это же самые настоящие незабудки! Они же не просто голубые, а в квадрате, в кубе… и даже в более превосходной степени!» «Что?» - явно не понял он заданного девушкой вопроса. «Цыганочку, говорю, можешь?» «Могу-то я могу, а кто плясать-то будет?» «Твоё дело играть – плясуны найдутся!» - проговорила она, словно объявив тем самым какое-то соревнование между ними… И он заиграл, а она вступила в круг! Никто из них двоих не хотел уступить… И сколько бы это импровизированное состязание продолжалось неизвестно, но кто-то из толпы зрителей вдруг окликнул её по имени с призывом пожалеть гармониста, и Люба с хохотом сдалась… Развернулась и убежала домой…

Следующая их встреча произошла тоже совершенно случайно, но вот потом… Как-то вполне естественно они оказались в её постели… Не было ни красивых, но, как правило, лживых клятв и уверений в «вечной» любви с первого взгляда, не давались обещания, не дарились цветы… Нет! Ничего подобного у них не было… Михаил сразу же повёл себя как заботливый муж, примерный семьянин, который вместо конфет и дежурных комплиментов приносил, например, кусок свежего мяса и легко (когда у него было на это время) мог приготовить для них обоих ужин, очень любил
(и умел!)печь блины, особенно теруны из картошки! Это было как-то так обескураживающе, так необыкновенно и не привычно для Любаши (кстати, никак по-другому до самой смерти он её не называл!), так ломало все её представления о жизни, о мужиках, о ней самой, что она просто не знала как себя с ним вести: уцепиться что есть силы и держать, отпустив собственные чувства на волю, то есть полностью довериться ему, или же прогнать уже теперь, пока ещё не поздно… В свои восемнадцать с небольшим лет ей не приходилось сталкиваться с тем, что называется беспокойством, заботой, проявленной в её собственный адрес… Напротив, ей всегда приходилось чего-то добиваться, чтобы хоть что-то иметь… Никто и никогда не сделал для неё хотя бы что-то просто так, просто потому, что это она… И Люба, конечно же, потянулась к Михаилу, как тянется к солнышку любой, даже самый  маленький, хиленький росточек, сумевший на каменистой почве полного к нему безразличия каким-то образом пустить корни… Она впервые в жизни почувствовала, не доверяя самой себе и своим ощущениям, нужной кому-то и это было так восхитительно… так неожиданно... приятно!

Стали жить вместе. Нет, он не звал её замуж. Об этом даже разговора не было… Просто… Просто, бывая в Скуратово, несколько часов, если удавалось, они были вместе, предаваясь любви, разговаривая… И обоих этот вариант отношений вполне устраивал… Ей в Михаиле нравилось всё, кроме, может быть, несколько деревенской какой-то манеры поведения, простоватости, что ли… А когда она по дружбе указывала ему на его просчёты – обижался, выговаривал… «А, собственно говоря, почему? Нет бы прислушаться… Нет… упрекать стал… То читаю, видите ли, мало, то ещё что-то… А что есть в книгах-то тех, чего нет вокруг, в жизни?» Вот так вот, в мелочах уже тогда начинали проявляться какие-то на первых порах маленькие, но всё-таки трещинки, нестыковочки во взглядах и интересах… И если по началу их отношения складывались вполне безмятежно, то есть не было ни малейших причин к какому бы то ни было недовольству, то теперь, спустя всего шесть месяцев, нет-нет да и случались какие-то перепалки то по одному, то по другому поводу, а то, на её взгляд, и вовсе без оного… И это несмотря на то, что они не жили вместе все двадцать четыре часа в сутки, а встречались время от времени... А потом однажды вдруг он её ударил… Любаша понимала: такое прощать нельзя – только позволь… Но он так просил прощения… и она, конечно же, простила… Впервые, пожалуй, поняв, что и не так-то он и прост, насколько выглядит, не такой уж он «белый и пушистый» каким  кажется со стороны… Тревожный звоночек, позволивший возникновению даже вот такой мыслишки: «А не послать ли мне его туда, откуда он возник на моём горизонте? Свет клином, что ли, сошёлся? Побарахтались и хватит... Да и какие мои годы-то? Сколько их ещё таких голубчиков будет…» Однако, встречи продолжались… И так получилось, что пока колебалась да раздумывала, неожиданно (правда-правда!) оказалось беременной… Рожать или не рожать вопроса перед ней не стояло: печальный опыт старшей сестры Шурки более, чем наглядно продемонстрировал возможные последствия насильственного прерывания первой беременности… Но и становиться матерью «одноночкой», как говорили о таких здесь, тоже удовольствие ниже среднего… У ребёнка должен быть папа! Люба прекрасно знала каково это расти без отца… И хотя особой радости по поводу своего нового положения не испытывала, а делать нечего:  пришлось ставить в известность своего партнёра по постельным «играм»… Любишь кататься, милок, люби и саночки возить…

А он и не стал отнекиваться! Не прыгал, конечно, от восторга, но и не предлагал варианты, как она того ждала, ликвидации нежелательных последствий весьма желательных действий… Наоборот, тут же позвал замуж и сам перебрался из Тулы(!) в Скуратово! «Надо же! Какое благородство в деревенском-то лапте!» – ерничала она про себя, удивляясь и не понимая. А уж когда предложил дом купить, и вовсе растерялась: правда, что ли, любит? Чудеса да и только… Ну, раз так, значит, тому и быть… Ах, если бы не токсикоз… Чуть ли не с первой недели изматывающая тошнота… У всех месяц, ну два, а тут… Всю радость из души вытянуло… Не то, что этого ребёнка, жить уже не хотелось… Ни есть, ни пить… Дышать и то… Никогда прежде не подозревала, что вокруг такой вонизм… Запахи… Это – вселенский кошмар! «Нет! Это мой первый и последний ребёнок! Даже за звание «Герой Советского Союза» и то не соглашусь… Любаш! Давай в деревню ко мне съездим! – распаляла она в себе недовольство – А чё я там, в твоих Лучках, не видела? Свекровь? Спасибо… была у меня уже такая страница в биографии, выучила наизусть…» Но это всё про себя, конечно… А в реальности поехала, сумев уговорить перенести визит на лето… Куда деваться-то? Не отпускать же его одного? Повадится и следующий раз и звать забудет... Думала, что не дойдёт… дошла… Ох, эта дорога… Какие там пятнадцать километров? Там их все сто пятнадцать и никак не меньше! Самая настоящая пытка, издевательство… Больше всего боялась родить прежде времени прямо посреди этих бесконечных полей, жары и пыли… «Господи! Ну, куда он всё время рвался-то? Вот в эти хоромы? К матери с сестрой? Так если он их действительно любит, нужно как можно скорее хватать их обеих в охапку и перетаскивать хотя бы и в Скуратово! Тоже не Москва, конечно, но всё ближе к цивилизации!»

Откуда было знать Любаше, что вот эта старуха, её теперешняя свекровь, ещё и тогда была способна (при желании, конечно)читать литературу на французском и немецком языках в подлиннике (вот такое тогда давали образование)… Это уже потом, познакомившись ближе, она настолько прикипела к той душой и сердцем, что даже скучала, чего отродясь не было с собственной матерью… Да и сама Варвара тоже так полюбила сноху (уже за одно то, что та не обижает её сына, остаётся ему верна), как не любила дочь, Татьяну,дистанция во взаимоотношениях с которой с годами только увеличивалась…

Михаил… Если бы не «залёт», скорее всего послала бы она его и вдоль, и поперёк, даже несмотря на то, что успела привыкнуть к тому, что за его широкой спиной не дуло… Разномастная шваль, что домогалась до этого, как-то сама собою рассосалась, не кружила вокруг неё, не преследовала… И тем не менее, послала бы… Почему? А потому, что уж слишком мнил о себе этот лапоть деревенский, слишком высоко взлетел! А она не привыкла быть на вторых ролях! Привыкла поступать так, как сама считала нужным, а не по чьей-то указке… Руки распускать начал… погуливать… Не в тайге, чай, люди вокруг… Сразу же доложили и с кем и когда… Обидно, но, по большому счёту, ведь, не женаты… Вот когда распишемся, можно будет и права заявлять, а пока… Скорее бы уж родить…

Боль полоснула так неожиданно, что даже не поверилось в то, что началось… тем более, что она тут же исчезла, как и возникла… Но потом оказалось, что этот кошмар продолжался более трёх суток! Трое суток посреди огненного клубка пульсирующей, раздирающей все внутренности боли… Дочь… сын… Не важно… Скорей бы только к одному концу… Но ни вскрика... Молча...

«Дочь! Ещё одна мученица родилась… Пять килограммов… Богатырша… Ишь, как орёт-то… ум-на… Поживём-увидим… Такую на руках не поносишь – быстренько оторвёт… Горластая… Эх, девочка! Родиться бы тебе лет через пять… Ну, что такое твоей маме двадцать? Гулять бы ей ещё да гулять… А тут пелёнки, подгузники… Папаша-то доволен! Не нахвалится перед друзьями-то... А почему бы ему не быть довольным? Живая игрушка! Посюсюкал и завалился спать… Вон, храпит-то как, ажник стёкла дрожат и не слышит, боров сытый, как ты орёшь все ночи напролёт… И помочь твоей мамке некому: одна бабушка и помогла бы, да живёт далеко, а другая… что есть, что нету… «Я вас семерых без мужа поднимала… Справлялась… Вот и ты справляйся как знаешь, девка!» Даже назвать, как хотела, и то не дал, паразит… Вместо Ириночки зарегистрировал Валентиночкой… Не спросил даже… А я, может, с детства ненавижу это имя… Уж, думается, куда как красивее: Ирина Михайловна! Прелесть! Хренушки… Без объяснений - Валентина, и все дела… Привыкай мать родная… Хорошо хоть крепенькая, здоровенькая. У других, вон, ещё только садиться пробуют, а эта сама на ножки поднялась! В десять месяцев уже твёрдо ходила, в полтора годочка вполне понятно заговорила… Но характер… Чуть что не по ней – крику не оберёшься! И в кого такая? А в саму себя… Два с половиной года исполнилось когда братик-то родился, а вот никто не сумел переупрямить: Серёжка и всё! Никаких тебе Вовочек…»

Вот так-то… Ни одного своего ребёнка Любаша не называла сама…  Всё в её жизни как-то складывалось так, что она была вынуждена следовать и, к сожалению, очень мало что решать… Горько, обидно, но ей всё-таки пришлось признать это пусть и несколько поздновато, наверное тогда, когда осталась вдовой, в шестьдесят четыре года… Всем сердцем обожая сына, она не могла не видеть того, что его отношение к ней самой было чисто потребительским. "Пока живы мама с папой ты у них побольше хапай!" - вот этому он следовал неукоснительно, цинично используя её материнскую к нему любовь, наказывая временным забытием… А для неё не видеть его неделю – смерти подобно… Для того, чтобы это не повторялось, она была готова на всё! Нельзя сказать, что он не любил мать… Любил… но уж очень как-то по-своему… рано научившись использовать даже это святое чувство прежде всего в своих интересах…