Акация бела за утренним окном...

Желания



Пионы на столе, бумаги, чашка чая.
Акация бела за утренним окном.
Я научился жить, почти не замечая
ученья своего, в существенно простом.

Я пережил алчбу младенческого века
и юношеский стыд врождённой нищеты.
Спасибо, что я днесь - не шут и не калека.
Желания мои - теперь вполне просты.

В тетради на столе - вечерних слов немного,
а новый день в окне - воздушный и большой!
Уже случилось так, так будет, слава Богу:
не надо ничего. Лишь то, что за душой!





* * *



Влажные майские переулки,
мальчик с собакою на прогулке.
Крашена солнцем песочная шавка,
школьник – без шапки
и город – без шапки.
Множатся стаи ребячьего писка,
женской ладони белеет записка…
Отрока дискант ломается альтом,

марево дышит над мокрым асфальтом.
Солнцем в авоське качается булка,
небо синеет глубинно и гулко.
Город – как вольная зона озонов.
Месяц сирени – до самых балконов.
Вымыты окна, распахнуты двери. –
С новым дыханьем,
с цветеньем доверья!





Синяя ваза


Снова май, переплеск светотени,
дрожь луча на овале стола,
снова влажные ветки сирени
над индиговой гранью стекла.
В старой вазе - прабабкины слёзы,
труд алтынный, фамильная честь...
Всех помянутых в майские грозы,
всех, окликнутых Пасхой, - не счесть.

Мокрый куст перед храмом клубится,
и качает сирень головой. -
Чьи ж витают над куполом лица,
в свежей сини с лиловой каймой?
Чью записку, в три строчки, читает
стародавней огранки кристалл?
И витает виденье, не тает.
И никто ещё не умирал...



------------------



Перевод с болгарского


Красимир Георгиев


Единорог


Единорог, белоснежное диво,
встретился мне средь зелёного луга.
Ветер трепал его яркую гриву.
"Ищешь ли всё ещё верного друга?" -

строго спросил он, в глаза мои глядя,
трижды сверкнув многоточьем копытца...
Так вот, мечты и реальности ради,
братство меж нами - рифмуется, длится.


Перевёл с болгарского
С.Шелковый



----------------


Сергей Шелковый



На родине Орфея



Я снова здесь. Болгария-сестрица
сияет чернобровой красотой.
И обод водной мельницы искрится,
вращая вертел с тушей золотой.
Зенит горяч. Но тень черницы-дуды*
свивается в узорчатость шатра.
"Ни арфы, ни Орфея не избуду!" -
над бухтой эхо слышится с утра.

О, Фракия! Вслед пресным дням разлуки.
опять шипит, румянится баран
над углями, и музыка бузуки
звучит в харчевне той, где я не пьян
багряным виноградом Карнобата,
но опьянён влюблённостью в твой мир,
пространство Демокрита! Веет мята,
и пахнет вечной юностью инжир,

вдоль трещин прорастая неустанно,
вдоль жёлтых глыб известняков твоих.
Над синью волн витает первозданно
свет омофора и Орфея стих...
Мне только жаль, что раньше я уеду,
чем нагуляют смоквы спелый мёд...
А ночь свежа. Красна фланелька пледа.
И волны катят с Крита рокот: "Кредо!"
И время - то качнётся, то замрёт.



5. 07. 2015


--------
*черница, дуда - шелковица (болгарск.)



На Босфоре



Стамбул, Стамбул! Неистребимый дух
Леванта и "великого кочевья".
Июнь горяч. Но влажен, но не сух
босфорский бриз, дыханье предвечерья.
Над бухтой загорается закат,
над Золотым пурпуроцветным Рогом.
Уходит день - никто не виноват
что трудно думать о большом, о многом.

И опустив небес багряный флаг,
Аллах уводит в Забосфорье тучи.
Да будет ночь. Да длится время так,
как выверил в Коране слог текучий.
А на рассвете муэдзина зов
от минарета Лалели-мечети
да полетит над Понтом за Азов,
туда, где мы, Мария, снова дети -

всё те же, что и много лет назад,
тропинкой между речкою и стогом
вбегающие в первородный сад
и вторящие счастью - слог за слогом.
Мы - здесь и там. И ныне, и всегда
по светлякам тропу отыщем к дому,
дабы, прочтя двойное "нет" как "да",
опять уйти к чужому окоёму.

К чужому ли? Ведь звёзды всюду - те ж,
как век назад анатолийцем спето.
И я, пока мне не прогрызли плешь,
останусь всюду преданным рассвету.
И в гуле Истанбула, видит Бог,
я чувствую себя под маком фески -
под кайфом: жив и сам я между строк,
и пережили всё Софии фрески.

Брат именам: Мария, Мириам,
сапфир-Босфор и изумруд Корана,
вновь присягну не черепкам-словам,
но амфорам, поющим первозданно.
И в Мармару столетий погрузясь,
над жёлтым камнем задержав дыханье,
прочту багрянородных смыслов вязь -
любовь, преодоление страданья.

Царь городов ли, город ли царей -
слоится образ древнего Византа.
Константинополь, в чёрном иерей,
не в силах защитить своей константы.
И вот сияет солнцем султанат,
чей ятаган алмазный столь бесстрашен,
что всё ясней: никто не виноват
в проломах стен и в обрушеньях башен...

Смиряет Смирну Мустафа Кемаль,
и чайки над Тюльпанною мечетью
кричат. И знать не знают про печаль
глазастые коричневые дети...
Брожу - и всё искрит шайтан-базар,
бессмертная религия Стамбула.
А сад-розарий свой струит нектар:
Хюррем-ханым, Мария, Мариула.

Отдать ли за босфорские глаза
Кара-Дениз и Геллеспонт впридачу?
Кальян курится - грёза-бирюза
за каждым вдохом светит всё иначе...
Но согласись, Мария: день за днём -
наплывы волн, арпеджо струн на арфе,
а вдоль Босфора мы туда плывём,
где вечен дом наш, Млечен окоём,
к смиреннице, склонённой над огнём,
к сестре с инстинктом материнским -
к Марфе...


июнь 2015