репортаж из преисподнего

Ну так слушай, что скажу тебе я, вернувшийся с боя служивый,
дело не в том, что теперь наши цели не основаны на наживе,
и не в том, что мы в кои-то веки равны себе, и почти нелживы,
удивителен факт того, что вообще мы живы, что мы просто живы.

Удивителен факт того, что поздняя осень: каждый день все прохладнее и темнее,
а мы ходим такие солнечные полудурки, каждый вздох у нас всё полнее,
каждый шаг всё вольнее, каждый вздох всё пьянее —
мол, нет, ничего не помню о нём я, нет, ничего не помню о ней я.

Слушай, что скажу тебе я, отдавший год с лишним этой войне:
так выходят на волю те, у кого был пожизненный срок, кто сидел в тишине,
в темноте, в одиночке, из еды — только горечь и алкоголь,
здравствуй, моя свобода: право не помнить любви, возможность не ощущать боль.

Друг мой, вспомни, ну не мы ли в пустых квартирах по-волчьи выли,
мерзли в постелях дешёвых третьесортных гостиниц,
в номерах, где в углах горстки пыли,
там, где выбиты стекла, нет горячей воды и полотенец,
как для каждого близкого прикупали забавный гостинец,
хоть этим осчастливить надеясь.

Ну не нас ли сжимало пружиной, до хруста скручивало ночами?
Ну не нас ли держала память бульдожьей хваткой:
до кости грызя, до лохмотьев нас измочалив,
как приказывали себе забыть, —
и чем сильнее хотелось молчать, тем сильней кричали,
думали: господи, господи, лучше б вовсе их не встречали!

Ну не мы ли распластывались по кроватям, в жару покрывало сбивая на пол,
из кошмара в ночь просыпаясь: страх капля за каплей капал,
бил во тьме по темечку долгой бездушной пыткой,
по позвоночнику полз улиткой;
как сжимались зубы, сводило скулы, как били себя по пальцам,
лишь бы не звонить им, лишь бы не писать им —
дальше, дальше отсюда, за горы, моря, прибиться к другим скитальцам,
ждать пока всё это станет необязательным.

Так прилюдно тошнило болью, что нынче стыдно — так было пошло;
как кусками время срывало коросты, обнажая память о прошлом,
так усердно старался забыть, что теперь не можешь не помнить;
впрочем, с каждым разом всё становится проще:
нервы крепче, терпения больше, броня всё толще,
даже с сердца свели влюбленности татуировки —
вот какой в этом деле мы достигли сноровки.

Вот же мы: те, что пугались самих себя в отражениях,
захлебывались в собственных унижениях,
худели на три килограмма в неделю,
вопили буквами как джельсомины,
расставляли даты, как будто мины —
между нашей последней встречей
и вашей первой постелью.

Ну не мы ли курили по пачке в день, и бухлом заливали жалость,
барахлом искупали слабость,
ненавистью выжигали нежность,
сердце корили за жадность,
за невозможность почувствовать безмятежность.
за бессилье отпустить то, что залежалось,
хлам всего того, что с нами не случилось,
ну не мы ли хранили — как верблюды в горбе —
эту жалость к таким бедным самим себе,
сами с собой в бесконечной борьбе?

Ну не нам ли платилось двойным тарифом
за нашу ложь, наши страхи и слабость нашу?
А потом вся любовь обернулась мифом,
чем-то мерзким — остывшим комочком из манной каши,
что хранилось — сгнило: никаких фотографий, вещей,
согревающих сердце воспоминаний.

Это был ценный опыт — спасибо, Господи,
но вот лучше бы жить без подобных знаний.

Ну не мы ли спускали тысячи на звонки, смс перебирали как чётки,
всё пытаясь понять, что же с нами такое стало —
а потом отпустило, все в момент стало ясным и чётким,
волновать перестало —
признаю: да, доверял, да, любил,
да, посвятил сотни лучших фраз,
да, опустился до ненависти и нытья.
Ну, а тем, кто столь предательски слаб был,
кто не верил в любовь и в нас —
им один только бог судья.



Вот и год прошёл, и, вроде, достигнута цель —
не просил же, чтоб хорошо,
слава богу — остался цел.
И от всей моей огромной любви
в самом конце —
остаются стихи,

убийственно точные:
как взгляд снайпера сквозь прицел.

02.01.2012 — 02.05.2013