Бестиарий

БЕСТИАРИЙ

-1-
[Орфей]

Орфей в котором женщина, в которой
растёт он сном и, протекая внутрь
четвёртой мглой, сочится через поры,
чтобы её над светом развернуть.

Спускаясь в женщину, он чувствует её
смолу, что обжигает каплю кожи,
которую он ей преподаёт,
чтобы она вернула ему позже

вот эту ночь морскую, как звезда
и восьмеричную, как все пути обратно.
Ты понимаешь это? – если да, тогда
не двигайся, смотри – здесь всё не ладно:

здесь женщина, в которой спит Орфей,
не возвращается, поскольку не уходит,
но вышивает лишь мужчину на себе,
который [будто смерть] её не тронет,

но станет продолжением её,
дыханием её равносторонним. И если Боги
существуют, то они
застыли между ними на пороге.

-2-
[Черепаха]

Блуждая в быстроногой черепахе –
Ахилл её не спросит о себе –
проходит снег на сто шагов Элладу
но человека в той Элладе нет

проходит свет, да и ответ стекает
за черепаху, что плывёт во тьме
туда, за край, где смерть его моргает
Пиррисию, смирившему свой гнев.

и подмигнув, как будто щит Ахилла –
часть синема, цветёт [как кровь] здесь мгла
и, бабочкою став неторопливой,
зима встаёт водой в своих углах.

И плещется, как будто в колыбели,
спешащий всю её опередить,
Ахилл внутри у белой черепахи,
похожей на его кровавый щит.

-3-
[Конь] КОНИ ДИАМЕДА

Накормлен был он мясом человека
стоит, как яма, посредине тени
своей пятном, съедающим все тени
в губах у мрака. Впрочем, всё равно

он начинает скачку, приближаясь
к её началу – вновь наполовину –
почувствовав вину, длину и глину,
которые поил своим вином.

Как виноградная лоза несёт он выдох
проросший из войны, любви и праха,
что остаются в скотской его гриве,
что свита из лица, читай из страха

младенца, узнающего, что смертен,
как этот конь, что пожирает яму,
и яма из него на свет весь светит
и обнимает мiр, как Бога рану.

-4-
[Тибетская коза. Апсирт]
 
Так спешила Медея козу надоить
и подать тебе сыра в мокром доме своём
что – когда твою шкуру не решилась дошить –
только ты и она оставались вдвоём.

И, когда на заре, ей порубленный брат
отдавал тьме отца, чтобы шанс на побег
увеличился на три-четыре весла –
вместе с нею и ты оставляла свой брег.

Так драконы росли, поднимались вокруг
и твоя золотая проронила вину
коринфян научить заклинанию змей,
что от плача абсурда детей не спасут.

Так спешила Медея детей накормить
вытирала свои золотые соски
и коза ощущала неясный испуг
и ложились во круг из крови лепестки.

-5-
[Гидра]

И змея опадёт, будто осень в Итаку,
Пенелопа покинет свой раненый сад –
остров твой многостыден, смыкась во мраке,
уроборосы [время свершивши] спешат.

И змея поплывёт в середину июля
и возляжет листом под дождя пузырём,
и очертит здесь краба в окружностях пруда,
что блуждают в глотке от её хромосом.

Если будет Итака – то ты не поверишь
что ужи рассыпаются, будто песок,
где земля в их сосцы погружается грубо
подменяя их кровь на берёзовый сок.

-6-
[Кошка]

ты вспоминаешь дом, спускаясь
земле своей на все четыре
где ничего не ожидалось
но – приключилось

и вот когда свои четыре
лица ты погулять отпустишь
то здесь узнаешь все места –
где нас забудешь

возрадуйся челнам, где хлеб наш
растёт в тебе неторопливо
и лев чихает в саркофаге
водою свитом

-7-
[Лев]

Шут красоты, есть счастье над тобой.
Запаянное тьмой в кусты и дёрны
оно качает полой головой –
как будто силясь о тебе припомнить.

И всматриваясь в свой пшеничный шар,
ты сам становишься окружности превыше –
когда парашютистом быть устав,
ты зрение в огниво лёгких дышишь,

и продеваешь эту высоту
в игольное ушко, как будто гривой
запечатлён у времени во рту –
на счастье, что мерцает под оливой.

-8-
[Кролик]

Собаки, что след возьмут, войдут в лабиринт,
в который кроль своё распускает тело:
после первой на второй волне снежной горит,
но не оставляет гончим своим пепла.

Если его развернуть, то увидишь спазм
выдоха предпоследнего – словно правый
строит он из себя для себя лабиринт
где от охотников с ним остаётся гравий.

-9-
[Верблюд]

Рельеф, который потеряешь ты,
становится скелетом пустоты,
взрывной волной в чужом телеэфире
и глухотой песочной, где вода
рифмуется с породой никогда,
пока плывёшь ты в сжиженном эфире.

Своей воронкой встроен ты в пейзаж –
как будто воздух взят на карандаш
и сжат в твоё подобие пружины
бикфордовой, и если издали
в тебя посмотрит ангел – изнутри
тебе простит и камни, и причины.

Причалит небо в семь твоих плечей,
где кто-нибудь из местных басмачей
раскроет смех беззубый и печальный,
на воздусях висишь непрозреваем –
пока он – прирастает неким раем,
закрыт восьмым твоим, больным, плечом.

-10-
[Слон]

он здание стекла и камня
течёт с высокой речи гор
как вероятное преданье
несёт из эха литый хор

налево повернёшь проснувшись
и изморось пройдёт тебя
как страх его двадцатитонный
спрессованный в змеи кальян

и справа дождь кровоточивый
напоит глину и тоску
невероятного прилива
что прижимается к виску

-11-
[Орфей. Шакал]

Мордой в снеге Бог идёт,
рядом малый идиот,
следом белая тоска,
и смолённая доска
рассекает вдоль нору
в эту белую дыру.
Мордой в свете скачет Бог –

значит всё на оборот
человека записал,
стал весами и пропал,
и лохматою собачьей
плачет в паука, как в банку,
что здесь выросла, как дверь
на спиральном тростнике.

-12-
[Бабочка]

Вот тело в поцелуе протянув,
как будто встреча радостна до смерти,
лакает псом с её обеих рук
то молоко, то воздух бесконечный,

размолотый на облик новый свой
и на двоих что пали среди сада,
где каждого рыжеющий лобок –
воспоминанье о границах ада,

которые покинула она –
точнее он, оно – ещё верней: неважно,
когда она свободу ощутив
растёт в любовниках - ещё темно и влажно,

когда она протянута сквозь свет,
лишь нитью став от своего полёта,
и ни о чём уже не говорит,
поскольку это – не её забота.

-13-
[Пчела]

Вода запаяна в янтарь,
шевелит лапою мохнатой,
сменивши кров свой на озон –
летит в полёте небогатом.

И если здесь однажды дождь
прошьёт морозом древесину –
то ляжет кислород под нож,
который Бог уже откинул.

И вот по капле он растёт
и расцветает словно в сотый
последний раз, где в лицах пчёл
он продлеваем, как мёд в сотах.

-14-
[Утка]

Опережая скорбь звезды,
осока обретает ветер –
как будто бы внутри юлы
гнезда утяток быстротечных
распространяется полёт,
когда они ещё без тела
латают брешь меж там и тут
своею жизнею неспелой,
пока как яблоки лежат
в ручье, плывущем вместе с ними,
и изнутри его шуршат,
и солнышко грызут как вымя,
опережая скорбь звезды,
в даггеротипа впавши рамку
где их отец, как пух, парит
и слёзы слизывает мамка.

-15-
[Орфей]

Буксир, который на руке плывёт
вдруг стал рекой и речью, оборот
его перевернул, оставив водам
теперь земным, и гроб, как будто чёлн,
и Стенька рвёт его бумажный борт,
как будто приготовившийся к родам
внутри буксира оживёт пацан –
он умер здесь, теперь по головам
свистит, как соловей с других раёнов.

И песнь летит, перегружает борт:
всё больше там, всё меньше здесь, и рот
уже готов открыться и извергнуть
тебя, душа, уже не уронить –
ты протыкаешь плоть и режешь нить,
вязавшую тебя, как немоту с народом,
твоим, что остаётся в берегах,
пока душа твоя уже в бегах
и за буксиром следует в породах

И если ангел мир остановить
пытался здесь, как водомерку сшить
с прозрачным поражением – по водам
ты бьёщь веслом и отплываешь внутрь
где мы горим, переплавляя ртуть
и холода, которыми предстанем
с той стороны, и поражаясь здесь
останется в воде вся наша взвесь,
когда звездой мы вдоль буксира встанем.

-16-
[Спрут]

Земли китайский веер под водой,
раскрывший настежь в небо руконоги,
ты горизонт порежешь в тонкий хлеб.
И [в нёбе отразив твои пороги]

печальный рак дымится на угле,
где все углы хоть прочны, но прозрачны –
твоя душа горит, как желтый дом,
о малом, то есть самом настоящем,

почти что алигьерьевском, саду,
куда сойдя, плывёшь в своём плетенье –
то раскрываясь, будто бы бегун,
то замыкаясь, как стихотворенье.

Когда-нибудь и я в тебя сойду
(лет через пять – возможно, через восемь)
и прорасту сквозь твой кипящий зонт
и впалую волну, в которой осень

плывёт, подобие улова разобрав
на части две, сужаясь до пейзажа
что в радужке гнездо пробил себе
и ночь стоял – холодный, как поклажа.

-17-
[Медуза]

О, женщина земли ливийской,
которой выпадает жить
костяшка из морей и меди
как птаха, что в силках дрожит,

как обещанье материнства
или залог, что смерть придёт,
прядёшь коралловые нити,
но будет всё наоборот:

не там, где юные проходят
в твоих змеиных волосах
[чтоб конь, как скифы все бездонный,
котёнком пел в их нежных ртах]

не там, где – взяв до половины
в ладони часть своей вины –
окаменеешь, как пороги
постыдные, когда видны,

когда невидимое чудо
в стеблях своей крови несёшь
свернув своё лекарство жизни
в смертельной головы кусок

-18-
[Рак]

Вплавлен в дно и осьмилап –
смотрит в небо, как дурак,
спаян с оловом воды –
оду он поёт, сверлит

дыры в тёмной высоте –
как качель скрипит и, где
он кончается – шипит,
изменяясь, его вид.

Лопнет скорлупа его,
и души веретено
размотается сквозь свет,
что впадает в мокрый снег,

где лежит,
как буква о,
это больше
никого.

-19-
[Карп]

Чеканка медная воды,
что стала кожею живой,
плывёт среди себя самой,
и гул несёт в свои мосты,

как дерево растёт, средь жабр
перевернув ещё одну
свою страницу – на луну
ты смотришь словно дирижабль,

пересекающий Тибет –
тебе ли говорить со мной?
я сам такой же человек,
как ты – на сушу павший Ной.

я сам такой же, как и Ты:
как смертность развожу круги
тоски слепой над головой,
зажав в испанские тиски.

-20-
[Орфей. Зимородок]

жатва сходит с рук моих
будто зимородок с птицы
и гремит как будто мелочь
по карманам или лицам


и округлый словно сон
ангел забывая слово
оловянное как дождь
обжигается до клёва

-21-
[Сирены]

Эти камни ,что плывут за ним
в облаках из пены быстротечной,
изучают, как плавучий кедр
собран был из всех земных увечий.

Эти камни, что лежат среди
всех восьми небес у бегемота,
музыку просверлят изнутри,
где в левиафанах спит пехота.

и зола, что взломана водой,
катится, как сом [внутри кровавый],
где порезан хлеб мясной песком,
и плывёт вдоль берега без пары

-22-
[Голубь]

Войдешь в вираж пещеры, до полёта
полёт осуществив где нет пилота
и заводной ревёт аэродром,
срывая плоть твою до тьмы погон,

войдёшь, как дым с винта снимая стружку,
пещере оставляя кожи кружку,
из вулканической породы пропадая
[Помпеи здесь воспоминанье рая,

где сходит ангел и пророк в уста,
как местных этик и полей кустарь,
как человек свершившись наконец
уходит – остаётся лишь гонец,

портвейн, переходящий в кровь и хлеб до рвоты,
записанной, как клинопись  в субботе]
и семечки клюёт у магазина –
всё также порвана до пораженья – Зина.

-23-
[Павлин]

сотворенный первым он
в свет войдёт со всех сторон
бык его сопровождает
притворившийся дождём

и вглядевшись сквозь тебя
растворится, зренье для
до последнего предмета
с правом первого гвоздя,

на котором в зеркалах
ощутив посмертный крах
он висит как пот и звёзды
(то есть парус в существах)

несущественный пастух
между землянистых рук
держит мглу сосков коровы
как чудовище и плуг

-24-
[Ящерица]

Во мгле межсезонья, как ящерица в валуне
переваливается с боку на бок, с Богу во мне
в Бога, в котором природа растёт словно я,
переросло пятницу, как в семенах земля
перерастает свет / стыд больше и уже, чем ночь –
смотрится в щель темнота там, где смертельна точ-
ным словам, или же мы словно циркуль стоим /
над ящерицей валуна / светимся изнутри.

-25-
[Ибис]

в пёстром лице воды
он открывает рты –

все свои восемь крыл,
в которых почти серафим

память любовь к нему
того что стоит в тени

ивы на берегу
сможешь так протяни

то есть возьми его
частью своей руки

так провожает он
место где рыбаки

и на его голове
с рыбами спит смола

и выкипает смерть
поскольку воде мала

-26-
[Бык. Орфей]

До августа не спи – молчит селенье,
и дерева развернутый рулон
растёт как бык, на пастбище, в корове
пролив её телят – как молоко.

В кругу дождя стоит нарезанной бумагой,
глазами богоматери галдя,
пока по ним текут гемоглобин и влага,
и вероятно что – забавы для.

Бык слышит скрип цепей велосипедных
внутри телят своих и спелых птиц,
что вкрутят в механизм ручей бездомный,
который сохранил внутри их лиц

своё подобие, и растворяясь, волю
своей высокой кроны перебив,
посередине вспаханного поля
как бы Исус неизгнанный горит.
(26/03-12/05/15)