47. Карл сто тридцать седьмой. Скказание о Коло-са

Где море в смертельной кадрили
Ломало корявые скалы,
Пронизана ветром соленым,
Над водами птица летала.
 
Окрашены пурпуром крылья,
В лучах золотого светила.
Волна, словно дева морская,
Их розовой пылью кропила.
 
А рядом насупившись хмуро
Стоял удивительный город,
Где люди ходили понуро,
И прятали лица за ворот.
 
Где солнце монетою тусклой,
Тихонечко кралось по краю,
И звезды в ночи не всходили,
Как будто светить избегая.
 
И как на бездарной картине,
Деревья без ветра застыли,
Лишь жухлые листья поникли,
Седые от въевшейся пыли.
 
Засеяны рожью два поля,
Да в море рыбацкие шхуны,
Стена городская в пять метров,
Вокруг только скалы и дюны.
 
Людская не слышится речь там,
Ни криков, ни смеха, ни песен,
Прохожий идет торопливо,
Ребёнок плетется невесел.
 
Мальчишки снуют в переулках,
Всем рожицы корчат обидно.
Но женщин и девочек даже,
Куда не посмотришь, не видно.
 
Там жители ели лишь рыбу,
Коптили её и варили,
И рыбьего жира стаканы
В тавернах вино заменили.
 
А хлеба ржаного кусочки –
Посыпал сольцой – и закуска.
Вот так они жили веками,
Ни шатко, ни валко, ни густо.
 
Вот так они жили веками,
Случались и радость и горе,
И солнце им ярче светило
И реже буянило море.
 
Но тут вдруг свалилось несчастье
На жителей этого края:
Король как рассудка лишился,
Их жен из страны изгоняя.
 
И девочек, даже малюток,
Чтоб в городе не было духа!
Пускай убирается с  ними
И бабка, седая старуха!
2235
А той, что тайком просочиться,
Чтоб мужу сварганить похлебку,
Иль стирку какую затеять,
Устроить хорошую трепку.
 
Солдаты-наемники строго
В стране за «порядком» следили,
Но бедные женщины все же
Ночами в столицу ходили.
 
Ну как не ходить, коли сыну,
Отцу или мужу  и  брату,
Никто  не заштопает дырку,
В штанах не поставит заплату!
 
Вот в эту страну маломерку
(Один в ней лишь город – столица),
Ковер-самолет словно туча
Над морем синеющим мчится.
 
Наверно вы вспомнили сразу   
Кто правит ковром-самолетом,
Какое несчастье их гонит,
Какая снедает  забота?
 
Ковер приземлился на площадь,
И люди его обступили,
Но не было слова привета,
И лица их сумрачны были,
 
«Зачем вы явились к нам в город?
Бегите скорее отсюда!
Тут женщинам быть не годится,
Здесь стражники рыщут повсюду.
 
Найдут, так пропали, считайте.
В тюрьме им сидеть не пристало.
А то и прилюдную порку
Устроят здесь всем для начала».
 
«Но как же нам быть, подскажите,
Сюда мы для дела прибыли,
Нам Карла сто тридцать седьмого
Здесь можно найти, говорили.
 
Мы долго скитались по свету,
Нам нужен он очень, поверьте,
Над морем бурлящим мы мчались,
И ветры грозили нам смертью.
 
Спасаем от темного плена
Мы душу принцессы Мидори…
Но видим,  у вас здесь проблемы,
Чем можем помочь в вашем горе?»
 
«Да горе, браток, неизбывно!
Помочь нам ничем вы не в силах:
У нас матерей всех изгнали,
И дочек, и жён наших милых».
 
«Ну, полно грустить, погодите,
Поможем мы вам непременно,
Нам только бы Карла увидеть
И все утряслось бы мгновенно».
 
«Вон стража идет, улетайте,
Вернетесь, как только стемнеет…»
«Летите, а я здесь останусь,
Разведаю все, что сумею.
 
Как серая мышка неслышно
Пройду во дворец я сквозь щели,
Ведь печи, камины и норки
Удобней чем окна и двери».
 
«Скажи мне, о, Недотыкавка,
Мур-мяу, а можно с тобою
Мне в замок пойти на разведку?
Я тоже чего-то да стою!»
 
«Ну, что ж коли вправду охота,
Идем, у тебя есть сноровка».
«До встречи полночной, мур-мяу.
Атас! Убегаем, плутовка!»
 
Пускай они делом займутся,
Сюда заявились коль скоро,
А я вам поведаю повесть
Про Карла сто тридцать седьмого.
 
Родился в семье королевской
Чудеснейший смуглый мальчонка,
И все в умилении были
От черных кудряшек ребенка.
 
Глазенки сверкали агатом,
Был добрым, воспитанным в меру,
И лет до семи с половиной
Служил он всем детям примером.
 
Но что-то сломалось в ребенке:
Росли его тело и руки,
Ногам же расти не давало…
Но что? Не известно науке!
 
А время беспечно шагает,
Стирая младенчества краски,
И дьявольский лик проступает
Под нежностью ангельской маски…
 
Да что говорить, так случилось,
Король с королевой прелестной,
Безвременно жертвами пали
Болезни чужой  неизвестной.
 
Вскарабкавшись, карлик на троне
Расселся, ногами болтая,
На долгие-долгие годы,
Страну сапогом попирая…

***
 
Но вот уж и ночь наступает,
Украсившись клочьями мрака,
И где-то далеко-далеко
От голода воет собака.
2260
На крышу у башни высокой
Ковер-самолет опустился
Тихонько сошли пассажиры,
И кот тут как тут очутился.
 
«Мур-мяу, все в замке в порядке,
И стражники спят беспробудно.
Так следуйте, молча, за мною,
Надеюсь, вам это не трудно?
 
Направимся прямо мы в спальню,
Где Карл почивает на ложе.
Носочками тихо ступайте,
Стучать каблуками негоже!»
 
По залам дворца, коридорам,
Шагают друзья осторожно
И в спальню огромную входят,
Где высится царское ложе.
 
Завешано бархатом темным,
Верхушкой уходит под своды,
В нем места наверно хватило б,
Чтоб спрятались целых три роты.
 
Увидев вошедших, с испуга,
Король, суетясь бестолково,
Визжа и чихая надсадно,
Шмыгнул под покровы алькова.
 
«Эй, Стража!… апчхи… поскорее!
Спасите! Апчхи! Задыхаюсь!
Спасите! Спасите! Спасите!
Иначе вконец зачихаюсь!
 
Наш Лекарь не медля секунды,
Помчался, не вымолвив слова,
И вытащил в миг из кровати
Карлушу сто тридцать седьмого.
 
Схватив его за нос огромный,
Он лекарской твердой рукою,
В орущую глотку направил,
Флакон с ярко красной водою.
 
И тут же чиханье умолкло,
И высохли слезы и сопли,
Но долго еще разносились
По замку визгливые вопли:
 
«Эй, стража, собачье отродье!
Ко мне!  Что, канальи, все спите?!!
А палок по жирному заду
Изведать, жульё, не хотите?!!
 
Вы, гнусные твари, откуда?
Зачем заявились средь ночи?
Убить короля возмечтали?
Эй, стража, казнить их, короче!
 
Забить! Задушить! Обезглавить!
Распять на крестах и повесить!
О господи, где моя стража?»
«Да спят все. Кончай куролесить!»
 
«Как спят? Кто велел? Кто позволил?
Я кто здесь, король или шавка?»
«Мур-мяу, король, успокойся,
Но лучше уймись и не гавкай!
 
Почтенные люди явились
К тебе из далекого царства.
Сквозь бури промчались и грозы,
И прочие злые мытарства.
 
Хозяина долг их послушать,
Помочь, коль тебя они просят…»
«Пусть лучше отсюда скорее
Они свои ноги уносят!
 
Я женщин терпеть ненавижу,
А так же котов презираю,
Они моё сердце разбили,
От них и от вас я чихаю».
 
«О, знаю, про хворь ту с чиханьем!
Она аллергией зовется.
Отныне я вам обещаю,
Что связь её с вами прервется.
2278
Составим мы утром микстуру
Из трав и снадобий полезных,
Её с месяцочек попьете,
И снимет рукой все болезни».
2279
«Ну, что ж, я готов вас послушать.
Давайте историю вашу.
Но прежде, не выпить ли вместе
Нам рыбьего жира по чаше?
2280
Как нет? Не хотите? Но что же,
А я опрокину разочек.
Свежайший жирок, уверяю.
И хлебца ржаного кусочек.
2281
Теперь я внимания полон,
Готов до утра слушать речи…»
«Мы в вашу страну прилетели
Из самой далекой долечи…»
2282
И сказ  продолжался Ятаро
До ясного солнца  восхода,
Деревья  стояли не дрогнув,
В безмолвье застыла природа.
2283
Когда же закончилась повесть,
То гости вздохнули все разом,
А Карл закричал в возмущенье:
«Не верю я вашим рассказам!
 
Уж больно хорошие все вы!
Такого, увы, не бывает.
Вот ты – обратился он к Цуки,–
Все врешь, прогнала б, коль хромает!
2285
«Без рук пусть любимый вернется!!!»
Ха-ха! А без ног приняла бы?
А если такие, как эти?
В три шеи, небось, прогнала бы?»
 
«Но я же люблю Самурая!
Люблю, и чего б ни случилось,
Его буду ждать отовсюду,
Лишь только бы сердце в нем билось!

А ноги, такие как эти,
Ведь лучше в сто раз, чем безногий.
На них он ко мне, несомненно,
Дошел бы по всякой дороге».
 
«О, да, Самурай, ты счастливец,
На свете одна лишь Такая!
Увы, а со мной вот случилась,
История, вовсе другая.
 
Послушайте, повесть печали
О жизни моей горемычной,
«Король,– в песне пели,– все может»,
Как было бы это отлично!
 
Но в жизни, увы, все иначе
Судьба, выбирая дороги,
Кому-то бросает удачу,
А мне вот подбросила «ноги».
 
И жизнь под откос покатилась,
Короны не нужно и трона:
Указ чтоб росли, не напишешь,
Природы не скинешь закона.
 
Но каждый зацепиться взглядом,
Довольства скрывать не умея:
«Ах, бедный наш принц! Ох, несчастный,
Совсем превратился в пигмея!»
 
ДА – Черный Карлик. ДА – пигмей.
На дев и глаз поднять не смею.
Я с детства ждал подарка фей,
Что превратит меня в Антея.
 
Но дни мелькали чередой,
Года промчались вереницей,
Был Карлик черный, стал – седой,
Но сердце все трепещет птицей.
 
Оно все ждет ее – любовь,
Ту, что придет и не заметит,
Что Карлик – маленький урод,
Хотя давным-давно стал светел.
 
Ведь я ее одну лишь ждал,
О ней одной ночами грезил.
О той, что извлечет кинжал,
Из сердца, и его излечит.
 
Был только ей готов служить,
Как Афродите  поклоняться,
Чтоб каждый жест предупредить,
И вечно верным оставаться.
 
И мне не в тягость был бы плен:
Обворожен и околдован,
Прикажет, был бы я Шопен,
Захочет, стал бы Карлом снова…
 
И вот случилось…  но Она
Над карликом смеялась бедным:
Как шаловливая волна,
Надежду дав, ушла бесследно.

***
Я ждал, но иссякли надежды,
Я звал – но истаяли звуки,
И ненависть в душу вливал я,
Чтоб вытеснить скорби и муки.
 
И как-то однажды под вечер,
Забрел человек в этот город,
Высокий, худой, бледнолицый,
Как будто не стар, и не молод.
 
Больной ли, немножечко странный,
Как будто печалью томимый,
Сначала врагом мне казался,
Но вскоре стал другом любимым.
 
Ему свою жизнь я поведал,
Совета искал и участья, 
Поверил мечты и надежды
На тихое светлое счастье.
 
А он хохотал как безумный,
По полу катался от колик,
«Могу удлинить твои ноги –
Сказал он – уж хочешь ты коли!
 
Но только условие будет,
И честно скажу – даже пара.
А дамы в момент онемеют,
От этого славного дара.
 
На каждые пять сантиметров,
Что ноги прибавят в размере
Твой нос удлинится немного,
Ну, самую малость, поверь мне.
 
Иначе, увы, невозможно.
Согласен  на плату такую?
Второе условие – сердце…
Не бойся, его не возьму я.
 
Оно при тебе остается
И даже бессмертным пребудет,
И долгие-долгие лета
Служить тебе правдою будет!
 
Ну, что, говори, ты согласен?»
«Конечно! Конечно! Конечно!» –
Вскричал я в безумном восторге,
Поверив злодею беспечно.
 
«Ну что же, тогда приступаем?
Не будет обратной дороги».
«Давай же быстрее, не медли,
Скорей удлиняй мои ноги!»
 
Из сумки седельной достал он 
Мешочек янтарного цвета,
Семь черных алмазов рассыпал,
Сверкавших, от лунного света.
 
И самый большой из алмазов,
Схвативши костлявой рукою,
Вдавил прямо в грудь, прямо в сердце,
Что больше не знает покоя.
 
Хоть ноги на пять сантиметров
Длиннее в тот миг сразу стали,
Но ноздри свернувшись дугою,
До нижней губы мне достали.
 
Расти ему дальше, нет места.
И если б продлилось «леченье»,
То нос бы спиралью загнулся
Свое, потеряв назначенье.
 
Я в ужасе крикнул: «Не надо!
Пусть ноги короткими будут!
Верни мне тот нос, что был прежде,
И век я тебя не забуду!»
2316
«И так не забудешь, я знаю.
Тебе говорил я намедни:
Дорога назад невозможна,
Оставь свои глупые бредни!
 
Уж больно ты, братец, капризный:
То ноги тебе не такие,
То нос за губу зацепился,
Придворные нынче плохие.
 
Увидев твой «шнобель», все дамы
Истают в экстазе блаженства.
Еще бы, не сыщешь такого,
Короче, он весь – совершенство!
 
Довольно я время здесь тратил,
Плаксивым речам потакая,
Тебе угодить разве можно?
Прощай, дорогой, отбываю!»
 
И с хохотом он удалился,
Добавив мне фразы три эти:
Что сердце мое теперь бьется,
Покуда живет ОН на свете;
 
Что нос мой, для важности пущей,
Как только приближусь я к даме,
Мгновенно став красным, распухнет,
И слезы польются ручьями.
 
Что буду чихать я дотоле,
Пока рядом дама лишь будет.
И тут же болезнь прекратится,
Лишь только синьора убудет.
 
С тех пор начались все мученья:
Что рост стал чуть больше не видно,
Но поводом нос стал для шуток,
Что было ужасно обидно.
 
Лишь женщина мимо проходит,
Как нос распухает мгновенно,
Чиханье и слезы потоком,
И злоба кипит неизменно.
 
Решил я тогда, что в столице,
(Что, впрочем, и все государство),
От женщин избавиться надо,
Чтоб кончились эти мытарства».
 
Тут лекарь воскликнул: «Снадобье,
Что я приготовлю вам к ночи,
Спасет мигом нос от чиханья,
Избавит от слез ваши очи».
 
«Поможет гораздо быстрее,
Быть может Водичка Живая?
Её на груди я хранила,
С тех пор, как спасли Самурая! –
 
И ринулась к карлику Хоси
И на нос плеснула водицу, –
Ах, кажется, все получилось,
Теперь не похож он на птицу!
 
Уменьшился нос без сомненья.
Вот было Воды бы побольше
И ноги б ему исцелили,
И  талию сделали тоньше!
 
А впрочем, что думать об этом,
Как  Феникс нам Воду доставит,
Из карлика сделать Антея,
Нам вовсе труда не составит».
 
«Конечно, я верю, так будет,
А ныне мой нос – просто чудо,
О, милая девочка Хоси,
Я вечно рабом твоим буду!»
 
«Зачем же рабом? Лучше другом,
В скитаньях попутчиком нашим,
Идем мы сражаться с Кощеем…»
«С Кощеем? С врагом моим страшным?»
 
И карлик тут низко склонился,
Сказав: «Знайте нынче я с вами!
Кощей в мое сердце вцепился
Своими стальными когтями!
 
Пусть путь ваш, путем моим станет,
Ваш бой – пусть моим будет боем,
А также победа ли, гибель
Судьбою нас свяжут одною!»
 
«Ну что ж, значит, утром в дорогу.
Летим мы к Ольменя Русалу».
«О, Кот досточтимый, как сделать,
Чтоб стража храпеть перестала?
 
Мне нужно приказ им оставить,
Чтоб женщин вернули в столицу,
Пусть варят уху, жарят рыбу
И кормят мужей пусть сторицей ».
 
Наутро, лишь солнышко встало,
Все двери и окна открылись,
Ликует народ повсеместно,
Девицы домой возвратились,
 
И жены и старые тещи,
И сердцу родные мамаши!
На улицах жарили рыбу,
Звенели там полные чаши.
 
«Да здравствует Карл!» – восклицали,
До ночи плясали и пели,
И Карла сто тридцать седьмого
В поход отпускать не хотели.
 
Но кончился день и с луною,
К Ольменю герои отбыли,
И Карла сто тридцать седьмого
С собою они прихватили.