Курють!

«И курють! И курють!...» - сердилась старушка,
Курильщицкий дым разрежая десницей, 
А шуйцей тягая тележку-скрипушку
По треснувшим тротуарам столицы.
 
Хрущёвка. Нещадная лестница. Третий.
Площадка в клеточку. Вакуум  прихожки.
Ёкнул хрусталь на зрачковой меди:
«А как, помню, мой-то дымил Серёжка!..»
 
Тапочек мякиш прошаркал чуть слышно.
Жалобно взвизгнула половичка.
Шуршанье советской пачки «Столичных».
Гром коробка. Чиркнула спичка…
 
Его сигареты. Под кровом фанеры
Кустарного шкафа, скреплённого еле,
Ошмёток расстрелянной танками эры
Хранится на память, как вождь в мавзолее.
 
…Вензель дымка рассыпчато вился
К лицу - к помятому веком картону.
На ржавые облокотившись перильца,
Старушка летела в шаттле  балкона
 
Над двориком майским, час-пиком московским,
Страною, планетой, Вселенной и временем:
Снова все живы, она – юна броско,
Серёжка вот-вот вернётся со смены…
 
Ночь. Окурок на блюдце в горошек.
Тих сон старушки – в ситцевом платье
Где-то танцует она под гармошку
С воскресшими с фотографической глади.