Татьяна Гончарова

От того, что в кузнице не было гвоздя

Помню, одетый в парадный костюм, украшенный всеми имеющимися у него медалями, возвращался мой отец с очередного чествования ветеранов в день Победы. Настроение его было почему-то явно не праздничное.
– Что-то ты, Иванович, невесёлый идешь, плохо поздравили? – спросила мама.

Я ни разу не слышала, чтобы мои родители называли друг – друга по имени. Когда мы были детьми, они обращались друг к другу «мамка» и «папка», а когда повзрослели, и это стало неактуально, перешли на почтительное: «Иванович» и «Прокофьевна».

– Да нет, поздравили хорошо, – отвечал Иванович, отдавая маме подарки и почётные грамоты. Но долго терпеть он не смог, и начал делиться обидами:
– Ваську Денисова встретил.
– Да что ты! Он ещё живой?
– Живой, что ему сделается, и всё такой же ехидный. Увидел меня в медалях и насмехается: «Это тебе за то дали, что в войну лошадей ковал?». «Ах ты ж, собака! – думаю, – Забыл, как сам в войну карбид воровал?».

Видно было, что расстроился он не на шутку. Но для чего мужчине умная жена? Нашла, что сказать, чем успокоить, и вот уже отец, забыв обиду, рассказывает, как поздравляли, какие песни он с хором пел. Потом пустились они с мамой в воспоминания, и уже вредный Василий у них не такой пло-
хой оказался, отец даже ласково назвал его Васяткой. Наш Иванович, прожив долгую и очень трудную жизнь, умудрился остаться большим ребёнком, а на старости лет и вовсе стал – ну чистое дитя.

А насмехался над ним глупый старикашка Васятка вот почему. Когда началась война, и отца призвали в Армию, на призывном пункте офицер спросил, нет ли среди новобранцев кузнеца. Из строя вышел мой отец: он кузнецом был. Так и пошёл он служить в прифронтовую ремонтную базу. Занимался восстановлением военной техники, а больше лошадей ковал: в ту войну они зачастую и были этой самой военной техникой. Доставалось горемычным животным не меньше, чем нашим солдатам. Шёл мой отец вместе с фронтом, оружие имел, всё честь по чести, да только в настоящем бою один лишь раз и поучаствовал, это если не считать штрафбата. Но обо всём по прядку.

Не любил отец об этом рассказывать, да только знаю, что пришлось ему хлебнуть немецкого плена. Было это под Пятигорском на оккупированной территории. Известно, как нацисты обращались с военнопленными:
почти не кормили, хоть работа была тяжёлой, а за любую провинность жестоко били. Одна радость была у наших солдатиков – ругаться можно было как угодно! Немцы все равно ни бельмеса не понимали.

Но наш Иванович, а тогда ещё просто Иван, злостным матерщинником никогда не был. И обозвал он немца попросту – паразитом. Но немец почему-то понял, да как даст прикладом по спине!

Ну не знал Иван со своими тремя классами деревенской школы, что паразит – это интернациональное понятие! Он даже истинного значения этого слова не знал. А немец, видимо, знал, так что Иван ещё легко отделался. Ведь он, сам
того не желая, дал самое точное определение людям, мечтавшим паразитировать на чужой земле, чужом добре и чужом труде.

Кто знает, выжил ли тот немецкий солдат на войне и не забыл ли про этот случай, но мне почему-то хочется верить, что и выжил, и не забыл. Жаль только, что своим детям об этом он рассказывать не захочет.

Всё, что было дальше, нам мама рассказывала: как заболел в плену отец, а немцы, боясь инфекции, изолировали его в какой-то сарай, да там, в суматохе и забыли, потому что погнали их наши. Так и удалось ему бежать из плена.

Пришёл на железнодорожную станцию, там ещё немцы. И опять удача: встретил одного сослуживца, ещё довоенного. Этот сослуживец вместе со своим приятелем самыми активными комсомольцами у них на производстве были, а как война началась, и немцы Ростов захватили, оба так же активно в полицию немецкую служить пошли. Этот самый полицай по знакомству помог Ивану в Пятигорске на ростовский поезд попасть.

Да и в Ростове тоже немцы были. Кое-как ночью сумел до дома добраться. Трудно словами передать радость этой встречи. Ведь с тех пор, как перестали от него приходить такие желанные треугольники, никто не знал, жив ли их муж и отец. И вдруг счастье такое: сам на пороге!

Живой! Да только встреча без объятий прошла, потому что одежда на отце кишела вшами, пришлось её срочно сжечь. А переодеться-то не во что, всю мужскую одежду мама на продукты обменяла.

Мужики воевали, страну защищали, гибли за Родину, но их хоть кормили. А жёнам их чем детишек кормить? Рассказывала мама, как собирались женщины группами по пятьшесть человек и ехали «на менку». Обычно на Украину на
поездах, какой попадётся – немецкий или русский, лишь бы взяли. Это были товарные поезда, причём на открытых платформах путешествовали и летом, и зимой. Как-то ехали на куче угля, мама во сне соскользнула и чуть не упала под колёса. Спас её хлястик на фуфайке, которым она за какойто крюк зацепилась, а подруги втащили наверх.

Ходили наши солдатки по домам украинских сёл и меняли свои нехитрые пожитки на крупы, кукурузу, муку. Всё это богатство немало весило, а на каждую женщину приходилось по 2–3 мешка. Потому брали по одному мешку, а с
оставшимися оставляли одну – сторожить. Перетаскивали на некоторое расстояние, и уже тут опять одну оставляли и возвращались за очередными мешками.
С Украины – поездом в Ростов. И от вокзала «менку» тащили на себе до дома, таким же манером. Зато дети не голодали. И играли они, дети войны, в то,
что видели. Мои старшие сестра и брат играли в «менку»: взваливали себе на спины подушки, прощались с бабушкой и «ехали» на перевёрнутой табуретке еду добывать. А в войнушку дети уже после войны играть полюбили, когда
фильмы смотреть начали...

Отцовская одежда давно была поменяна на еду. Пришлось счастливо бежавшему из плена отцу одеться в мамину юбку с кофтой. И надо же такому случиться: немцы в дом заходят. У всех сердце от страха оборвалось: ведь они могли поду-
мать, что это партизан, в женщину переодетый! Но немцы ничего такого не подумали, а стали даже не смеяться, а дико гоготать, отпуская при этом только им понятные шутки, тыча в отца пальцами и стволами. Потом, вдоволь натешившись, приказали вести их в армянские Салы. Отец плохо помнил дорогу, но отказать не посмел, повёл прямо так, в чём был. Семья в страхе осталась ждать: вернётся ли?

Он-то вернулся, получив всё тот же удар прикладом в спину за незнание дороги, а вот тот армянин, который вызвался дальше вести, так и сгинул. Опять смерть только рядом с Иваном пробежала.

Через несколько дней наши Ростов освободили, Иван пошёл в комендатуру, а дальше – в штрафбат. Есть ли смысл рассказывать, как ходили штрафники в атаку чуть не с голыми руками на немецкие пулемёты. Это почти верная смерть!
Но то ли ангел-хранитель у отца был надёжный, то ли нам с сестрой – двум послевоенным детям – суждено было на свет появиться, только пуля, настигшая его, лишь ранила.

В штрафбатах служили до первой крови. После ранения пошёл Иван в действующую армию, опять в прифронтовую ремонтную роту и дошёл до самого Берлина, продолжая ковать лошадей.

Так неужели прав был ехидный старикан Василий, ведь мой отец действительно не был героем и подвигов не совершал? Но кто-то же должен был под вой снарядов подковывать этих многострадальных лошадок. И награды «За отвагу», «За взятие Кёнигсберга» и «За Победу над Германией» не сам он себе присваивал. Поневоле на память приходят известные стихи Маршака:

Не было гвоздя – подкова пропала,
Не было подковы – лошадь захромала,
Лошадь захромала – командир убит,
Конница разбита, Армия бежит,
Враг вступает в город, пленных не щадя,
От того, что в кузнице не было гвоздя.