Огня, ещё огня! - Любви надмирной!..

Из новой книги
поэтических переводов


Олекса Блызько - ещё один поэт из плеяды «Расстрелянного Возрождения» украинской литературы двадцатых-тридцатых годов прошлого века.
Неутомимый романтик - и футурист, и символист, и классик одновременно, исполненный в своих поисках и обретениях разных поэтических пластик неиссякаемой молодой энергии.

Человек, потерявший слух и речь в тринадцатилетнем возрасте после заболевания скарлатиной, но сохранивший и умноживший в своих стихах неукротимую творческую энергию, яркий и горячий порыв к новым сущностям и глубинам, к иным берегам и высотам.
Начиная с 1927 года, он успел выпустить несколько поэтических книг, горячо встреченных читателями и критикой. Его незаурядный и своеобразный дар поэта, искателя и духоброца обещал мощное развитие уже в ближайшем будущем. Но в 26 лет Олекса Блызько был расстрелян вместе с другими двадцатью семью украинскими писателями по ложному обвинению людоедской бесноватой властью.
И был он в долгом ряду невинно убиенных человеческих душ не первым и далеко не последним - в скором будущем сатанинским сталинизмом и его верными холуями-опричниками были погублены ещё тысячи и тысячи представителей украинской интеллигенции.

Проникновенно-правдиво писал о О.Блызько известный профессор-филолог Юрий Лавриненко: "В глухонемом юноше с большими круглыми глазами (он напоминал его современникам "степного ястреба", восседающего на холме с тесно сжатыми крыльями, - изолированном от звуков жизни - кипело духовное бетховенское море.Он и программное своё стихотворение назвал "Девятая симфония", открывая в нём, подобно Бетховену, человека Вселенной, универсальное сердце жизни. Поднявшись из недр украинской угнетённой провинции на эту вершину, он поднял на неё и освободительную идею своего народа - категорический императив свободы:

Но несчастней всех стран на земле - это родина, в рабстве, моя -
Пусть издохнет властитель её - никогда не склонюсь ему я.

Эти слова у Блызько произносит магометанин, возвратясь из паломничества в Мекку. Физически глухой и немой Блызько не слышал ни слов судьи, читавшего приговор, ни выстрела в свой затылок. Но он был заранее готов, предрекая свой преждевременный конец и утверждая своё "последнее решение":

Сердце бросив в штормы и штили,
Мы в лицо плюём сатане...

Для недавней своей книги поэтических переводов с двенадцати славянских языков «Дванадесять», вышедшей в 2014 году, я перевёл с украинского языка стихотворения уничтоженных дьявольским коммунистическим режимом поэтов: Миколы Зерова, Павла Филиповича, Евгена Плужника, Михайля Семенко, Михайла Драй-Хмары, Владимира Свидзинского, Василя Симоненко. Перевёл так же строки прошедших ад ледяных лагерей ГУЛАГа поэтов Василя Мысыка и Василя Борового.
Каждый из этих людей был талантлив и значителен по-своему, каждый обозначен своим собственным неповторимым сиянием.

В новом издании книги «Апостольское число», куда вошли и переводы из Олексы Блызко, я добавляю к 22 украинским поэтам из «Дванадесяти» переводы стихов ещё двадцати их современников - собратьев не просто по литературному цеху, но по духу, по судьбе - судьбе подвижнической и трагической.

Здесь снова - выхваченные из жизни во цвете лет и безжалостно погубленные кровавым молохом Олекса Блызько и Марко Вороный, Майк Йогансен и Яков Савченко, Олег Ольжич и Олена Телига, снова узники советских тюрем и лагерей Максим Рыльский, Василь Боровой, Василь Мысык, снова те, кто спасался от физической и духовной гибели в эмиграции, - Олександр Олесь, Евген Маланюк, Юрий Клён, Яр Славутич, Игорь Качуровский...

В книге «Апостольское число» представлены также новые переводы болгарских, сербских и белорусских авторов, наряду с прежними переводами произведений поэтов, пишущих на двенадцати различных славянских языках.





Олекса Блызько

(1908 - 1934)





Девятая симфония


(монолог)


Огня, ещё огня! – Любви надмирной!
Пусть кровь вскипает в молодой груди!
Веду тебя, о, мир земной, терновый,
В объятья солнца! Птицей золотой,
С кипучей кровью, облетаю сердцем
Все сто миров – над людом простираю
Безмерность крыльев. – Пусть приходят все
Под их покров, и, если рай не сыщут,
Сольются с адом молодых объятий,
Влюблённой силы, пред которой злоба
Сгорит, распавшись в прах, и сердце зверя,
Что ненасытно выпивало кровь
Из тела брата, – рухнет и не встанет;
Не встанет и вовеки не воскреснет,
Как не воскреснет тот, кто упадёт
В пылающий огнём бездонный кратер
Вулкана грозного – как сердце человека!..
Огня, огня! – Надмирного буянья!
Любви живой, без слов пустых, избитых
Устами евнухов, устами душ,
Упрятанных в перчатки, – чтоб не видеть,
Какой там погреб смрадный и отравный.
С червями трупными, с великосветским сором,
Что берегли химерные потомки
Дегенератов с «голубою кровью», –
С надменным гербом, «украшеньем дома»
И гнилью ран под золотым плащом!..
Огня, ещё огня! – Любви надмирной!

Живой – живущим, мёртвой – мертвецам.
Любви горячей, буйной, как огонь, –
Любви волшебной всех вещей на свете,
Чтоб враз обнять все земли, люд, зверьё,
И солнцем жить, всегда лишь солнцем жить,
Чтоб добывать лишь честным потом счастье
Своим сынам и внукам, и потомкам
Далёких дней!.. Огня, огня, – любви!
Пусть кровь вскипает в жилах молодых!

Веду тебя, о, мир земной, терновый,
В объятья солнца! – И в любовь мою,
Как на огонь, кладу! Да воссияешь,

И бедняка слепого исцелишь,
И ослепишь того, кто выбрал погреб
И множит тьму!..
Любви, огня, огня!!!

1927





Порт


Умчалась кипень дня, как будто шумный катер,
За лязгами цепей угомонилась ржа,
И снова в море день упал за элеватор,
Над бортом золотым – канат из-под ножа.

О, порт вечерний мой, – закатный воздух транса,
Где мысли и душа мятутся, как Бодлер,
Где веет из-за плеч бодрящим ренессансом
И вьётся трубок дым – пахучий канупер.

Люблю твоё лицо и дремлющие стяги,
Неброский твой бетон в орнаменте аркад...
...А где-то, в тон тебе, цветут архипелаги, –
Романтика моя железных эстакад.

Химерно!? Правда!? Да!? А кто измерит норму
Изменчивых сердец, – Их юности не тронь.
Привет тебе, привет… и буре, буре, шторму!
У нас с тобою всё... за тишиной огонь.

1927




Рейс


Хохочут и свистят на палубе матросы
(Врезается в бакборт зелёный тяжкий вал),
И берег золотой вдруг падает в провал.
Команда: Поворот! – Крепите тросы!

За тучами пыхтят багрово папиросы.
В безумье шестерён ревёт машины вал.
Опять удары в киль, как бомбы... Интервал...
И воет такелаж в предчувствии угрозы.

Вода, опять вода и волны океана...
А в рубке капитан, склонясь над картой рваной:
Не мёд, не мёд – бурчит – сквозь эту тьму идти!

В скалу бы не влететь, не зацепить бы камни...
И карта, словно пух, порхает под руками,
И бьют валы опять, как гарпуны, в борты.

1930





* * *


Отлетела,
вся в ландышах, Леда
в занесённые снегом гаи,
и медовым цветением лета
поцелуи не пахнут твои.

Вот начало конца,
дорогая,
равнодушная к боли чужой!
Наилучшая рана без края,
память сердца,
краплённая ржой.


1930



Перевёл с украинского
С.Шелковый