Четыре года шла война

Четыре года шла война,
четыре долгих года,
пока не пала тишина
пластами с небосвода
на осквернённые поля
и залечила раны
полусожжённым тополям
и взорванным туманам.

Прекрасен мир, прекрасен дом
и палисадник с мальвой,
там солнце щурится котом
на каплях рос локальных
и отражается в окне
безоблачным июнем,
стирая память о войне
из подсознанья юных.

Мука ржаная, пироги
из кислого щавеля...
Сосед вернулся без ноги
и шепчет еле-еле,
дурная пуля в грудь вошла
и вышла под лопаткой,
другая горло просекла,
застряв в шинельной скатке.

Отец приехал, жив отец!
Контужен он, рассеян...
Хрустит солёный огурец
в зубах у ротозея,
а ротозей, конечно, я,
мальчишка конопатый,
хлебнувший вдосталь бытия
в том времени треклятом.

А тишина легла пластом
на ежевичный берег,
и солнце щурится котом,
но я ему не верю:
а вдруг пожарами опять
граница озарится,
и снова с мамой собирать
нам без отца кислицу?
«»»»»»»»»»»»»»»»


Я скажу вам так, ребята,
гулко шлёпая волну:
в омуты за перекатом
не ныряйте в глубину!
Там давно в объятьях ила
«юнкерс» вражеский лежит,
толстокожим крокодилом
стережёт придонный быт.

Краска отстаёт слоями,
зубья свастики черны,
это чудище стальное –
порождение войны.
Очередь прожгла пилота,
рухнул в реку самолёт
и не завершил работу
призрачный геноссе Тодт.

Но лукавость неизменна
в микрослучае любом –
перережет ваши вены
крашеный металлолом.
Не поможешь вам ни словом,
ни бинтом – там в глубине
нет сестрички чернобровой
при погонах и ремне.

Выйдет мама за ворота,
руки в тесте и в меду,
станет ей тревожно что-то,
сердце чувствует беду...
«»»»»»»»»»»»»»»»