Сирень

Москва
2011
ВВК 84.
П71
Пресняков В.П. «Сирень», М.; Издательство
«КРУК», 2011 – 208 с.
Пресняков В.П., член Российского межрегионального
союза писателей (Санкт-Петербургское
отделение), член Союза переводчиков
России.
«Сирень» – третий поэтический сборник
автора.
Первый сборник, под названием
«День», вышел в 1997 г., второй –
«Ленинград» – в 2008 г. (оба в издательстве
«Шварц»).
Автор выражает благодарность Е.Антипову
– автору обложки, члену Союза художников
России, члену Петровской академии наук.
ISBN 978-5-901838-95-5
© Пресняков Владимир Павлович, 2011
© Издательство «КРУК», оргинал-макет, 2011
© Антипов Евгений Игоревич, обложка, 2011
Владимир Павлович Пресняков
СИРЕНЬ
Формат 60х84 1/16. Тираж 400 экз.
Отпечатано в ООО "Тар-Принт"
ЛЕНИНГРАД
* * *
Над вигвамом их весёлым
Опечи пел красногрудый.
Г.Лонгфеллоу
Наверное, Бог всё-таки один,
Но сыновья его разбросаны по разным
Вероисповеданьям. Знать, таков
Семейный их удел на белом свете.
Жизнь – изученье братских языков,
Семестр нелёгкий в университете.
Наступит день, которого ты ждал,
Как ворона Кагаги Гайавата;
И ты заметишь, что слегка устал
И что в Долине Грёз – холодновато.
И ангелы размеренно и чётко
Душе помогут успокоить плоть,
И в левой стороне твоей зачётки
Рассеянно распишется Господь:
– Привет, студент! Каникулы!
Давай-ка
Окинь простор сияющей Земли.
Вгрызайся в космос, как собака Лайка,
В иллюминатор узенький скули.
4
* * *
Годы в душе оставляют межу за межой,
Новогодние песенки высвистывая, как синички.
Вот моя маленькая девочка стала уже
совсем большой.
Правда, не настолько, чтобы покупать для неё
билет в электричке.
А во-вторых, ну и что же, папенька, ну и что же!
А почему Сашке вчера, летом, купили машинку?
– Потому что плохие девочки на репейник похожи,
А хорошие девочки – очень добрые, как снежинки.
Но в остальном ты права: жизнь – это много сказок,
Мандаринов, кукол и конфет «Чебурашка»…
И учёными пока ещё не доказано,
Кто мы: люди, обезьянки или ромашки.
5
* * *
Трагична жизнь, и сказано не нами:
Чем справедливее упрёки – тем больней.
И порванных страниц немало на полу
И правды много в пятилетнем человеке.
И если он не прав, то он стоит в углу,
А если он не дружит, то – навеки!
А если из ладошек падает арбуз –
Лишь от обиды плач: дитя не знает порки.
Но волю соберёт отнюдь не карапуз
И вот уже, смеясь, обгладывает корки.
6
* * *
В деревне, на околице, у самого колодца,
Где грядки сами полются, где чижику поётся,
Живёт не беспокоится и в угол не встаётся,
Та девочка, которая смеётся и дерётся.
Кругом работа спорится, вода из леек льётся,
Коровы дружно гонятся, комар над носом вьётся,
Дрова под солнцем колются, в шкафах посуда бьётся,
А девочка смеётся, не встаётся и дерётся!
7
* * *
Ночь в кроватку вошла и в ладошку твою.
– Ты спала?
– Не спала.
– Почемью?
– Потомью!
Слышишь, сладко сопит
На шкафу темнота.
Тем, кто ночью не спит,
Волк даёт а-та-та.
У них куклы крадёт
Злая Баба Яга.
Утром солнце в кроватку придёт,
А пока
Весь баюкает мир –
Каждый дочку свою.
Потому что – зефир,
Пастила потомью.
8
* * *
Кто на морозе дрожит и храбрится?
Это синица, смелая птица.
Кто на заре облетает пустырь?
Это красавец снегирь!
Я бы хотел бы, как он, величаво –
Левым и правым, левым и правым
Крыльями в воздухе синем звеня –
Петь возрождение дня.
Но птицелов усмехнётся, наверно:
Взмахи неровны, звуки неверны.
Видно, не каждому ветреным днём
Быть суждено королём снегирём.
9
* * *
Воздух смолист, похож на йод,
Лес не успел стряхнуть дремоту.
Снегирь молчит или поёт,
Но ни одной неверной ноты.
Луна белёсая, у ног
Тихо сентябрьский иней тает,
Но вот затосковал манок,
И вот уж на берёзе стая.
И сразу лес оставил лень
И превратился в напряженье.
Приподымаешься с колен.
Рука – веревки продолженье.
Комочки тяжелее гирь
Летят, как камушки в колодце.
Один – ушёл. Второй снегирь
В руке твоей под сеткой бьётся.
Пора сворачивать. В траве
Холодной подбираешь сетку.
Пройдёт неделя или две –
Новый снегирь привыкнет к клетке.
На выбор клювом будет мять
Подсолнух между семенами,
И будем вместе вспоминать
Дневной луны белёсый яд
И лес с дрожащими ветвями.
10
Богоборец
Бога сын, богосын, богоборец,
Человек, снопитающий зверь,
В перепутицах звёздных околиц
Отыскавший заветную дверь
К променадам атомного ада,
Где расплавятся бога сыны,
Богом – можно, а зверем – не надо!
Успокойся, утешься, усни!
Мы пойдём по зелёному лугу,
Где кузнечиков полон улов,
Мы с восторгом покажем друг другу
Сад, где вечно поёт реполов…
Слышишь, каждому шороху вторит
Гул, сулящий забвенье навек.
Так молись же, молись, богоборец,
Бога сын, богосын, человек.
11
У телеэкрана
Скажи мне, что это неправда, что я не убийца,
Что я не виновен, что я ничего не решал;
И плёнка вернётся, и всё это мне только снится,
И этих мальчишек на гибель не я посылал;
Что только во сне до золы прогоревшие лица
И не у моей головы мёртвый бронегранит.
Утешь меня, Боже, скажи мне, что я не убийца.
Прости меня, Боже, скажи мне, что я не убит.
12
* * *
Любовь, любовь! Печальных взглядов свет.
Беспечность белки. Напряжённость лука.
Опустошённый, мраморный рассвет.
Любовь, любовь! Холодная разлука.
Любовь, любовь! Сентиментальность снов.
Объятья влажных рифм. Слова больные,
Как бред доистлевающих листов.
Любовь, любовь… О ностальгия, ностальгия!
1978 г.
13
Тема
М.Р.
И вот финал. И такова ля ви.
Ответ слегка капризнее вопроса.
Вздор, сор и месть –
всё можно бы отбросить,
Но разговор не только о любви.
Еще есть шанс расстаться не как все:
Смешать вино, отречься от рассудка,
Свиданье на нейтральной полосе –
И всё это принять как незабудку.
Есть шанс иной: вне вражеской руки
День провести в объятиях подушки,
На год вперёд планируя стихи,
Как бегство Бонапарта из психушки.
Один вопрос: где был философ Кант,
Когда Наполеон входил в столицу?
Поручик Ржевский прост, и франтоват,
И пьёт сырую воду из криницы.
………………………………………….
Так он обдумывал одну из тем,
Созвучьями сонорными увитую,
И в чашку, словно в океан, глядел,
Страданьем наслаждаясь ледовито.
14
Влюблённость
Я жил не спеша, я смотрел, как июльские осы
В жаре полусонной летят с невесомой травы.
Откройся, душа, кто предательски снова нанёс нам
Вот эту по-майски цветущую рану любви?
Теперь нам с тобой хорошо в темноте одиночной
Тушить этот зной в окруженье страны ледяной
И голос любить, не звучащий из трубки полночной,
Святой и порочный, как бабочки трепет ночной.
15
* * *
Я и через сотни тысяч лет
Свет зажгу в пустой холодной спальне
И скажу: «Постой, не уходи:
Я ещё не до конца тебя придумал».
16
М.Р.
I miss the girl
who missis meadow flowers
Прости, прощай! И перейдём на «you».
Все улетают. Поздно или рано.
Во сне тебя порою узнаю.
И руку не ласкавшую твою
Целую над остывшим океаном.
17
Полночь
Дай мне любви! Дай белого коня!
Дай справку мне о том, что я родился.
И, мудрый, как старушка-рентгенолог,
Я в сторону всё тихо отложу,
Предпочитая лампы жёлтый круг
Со строгостью окраин пограничной
И комнаты покой полубольничный.
Бывают клятвы, слишком на слова
Обильные. Бывает жест как клятва.
Бывает, день проходит словно съезд
Учёный: лица, руки, резонные сужденья…
Весь поток
Влечёт тебя сильнее и сильнее,
И вяло отмечаешь парадокс:
Чем правильнее речи, тем пошлее.
Но полночь возвращает в бытиё
Иное, что тобою так искомо.
И если слева отражение твоё,
То это отраженье незнакомо.
И вдруг поймёшь, что – хватит, что пора
В придуманном забыться и остаться,
Что рифмы – это сложная игра,
В которой невозможно притворяться.
18
Снегирь
Я скажу тебе, снегирь,
Откровенно и без лести:
Ты – снегирь, и я – снегирь!
Надо нам держаться вместе.
Полетим туда, где сад
Разбросал свои рубины,
Где заснеженны стоят
Ало-алые рябины.
Рано утром, по кустам
Пробираясь, на рассвете,
Птицелов коварный там
Осторожно ставил сети.
Но не бойся! Ясным днём
Про опасность не забудем!
Лишь немного отдохнём,
Ягоды клевать не будем
И, взглянув с верхушки вниз,
Гордо, не пропев ни слова,
Улетим, рябины кисть
Бросив в сети птицелову.
19
Клаустрофобия
В тот зыбкий час, когда Лаокоон
Змей истребляет, не устав нимало,
Когда, коварно преступив закон,
У Клары Карл крадёт свои кораллы,
Когда незатихающим рефреном
Мне душу рвёт цыганская струна,
Когда, мой друг, в стране олигофренов
И полный кайф, и денег до хрена
(Ещё когда, прокравшись в провода,
В трубку вцепив крыла свои тугие,
Меня ласкает слово никогда,
Как в тёмном лифте клаустрофобия),
В тот жуткий час, точнее – час волшебный,
В тот неприступный, ворожейный час,
Представь: звезда неяркая, очаг –
И мы с тобой, одни во всей Вселенной.
Позёмка тихая легко качает
Наш от сугробов поседевший дом.
Зальём, зальём, зальём свои печали
Холодной водкой, тёплым коньяком,
Но лучше всё-таки горячим чаем
И греющим классическим стихом.
И ничего, что выпиты до грамма
Почти полста… Ну, не совсем полста.
И ничего, что я – лишь голограмма:
Твоя судьба, и мышцы, и уста…
Устал атлет. От лет. Сидит недвижим.
Теперь – оставь меня. Я должен быть обижен.
Мне нравится в зелёную тетрадь
Энергию обид переплавлять.
20
Уехать в Африку! В карман ложить валюту!
И жить в жаре, тоскуя по чижам.
Порой мне снятся снежные проспекты
В далёком городе, где я когда-то жил,
Где и теперь не умер в мыслях близких
Во мне не умирающих людей.
Не то что вспоминают ради шутки,
И не в печальной памяти рассудка,
Но разговор ведут немой и страстный
В замкнутых стенах прошлого пространства.
21
Ода вороне
Кругом гармония, во всём,
В мельчайших порах мирозданья:
В осле, стоящем на своём,
В жучке, ползущем на свиданье.
Прозаик грустен: совесть гложет,
Что миру мало подарил.
Поэт порхает, легкокрыл.
Жлобы в карман валюту ложат.
Летучий мышь всем мумиё
Дарит. И – каждому своё.
А ты, Ворона, монументом
На беспроволочном столбе
Сиди, краса миротворенья!
А я, как Тютчев, ударенья
Смещу, весь в думах о тебе,
Ворона, с нежностию брата:
Мы оба мрачны и крылаты.
О Русь! Плакучие берёзы,
Невидимые ЖЭКу слёзы.
Ответь, Ворона, сверху вниз:
Куда запропастились грозы,
Несущие нам катарсис?
22
Наркоз
Я – царь за узким письменным столом.
А стоматолог – царь в просторном кабинете.
И вот представьте: встреча, два царя.
Один – непломбированный шатен,
Другой – голубоглазая блондинка.
И как бы, ну… – я у неё в плену.
И так допрос идёт – тра-та-та мать!–
Что я готов всё-всё ей рассказать.
И я рассказываю, с раскрытым ртом,
От плена удивлёнными глазами,
О ноу-хау рифм, о золотом
Песке (не для протезов), и притом,
Что очень быть могло бы
Меж двумя царями.
Вот жизнь: вдвоём, на «Боинге», в Багамы –
И Фридриха Незнанского читать!
И брызгать маракуйями тугими,
Дельфинов ослепив зубами золотыми.
А тот, который больше, чем поэт,
Но меньше, чем директор магазина,-
Пусть там, возвышенный, топорщится в пыли.
В веках – Гомер! А в жизни настоящей
Кто? Червь летучий! Царь нижестоящий!
Я царь? Я червь? Да что вы, господа!
Моя фамилия Петров Иван Иваныч.
И паспорт вот, и не кавказец я.
И если б было у меня авто,
То я б налог ГАИ платил исправно.
Да, нет авто. Вы не ГАИ зато.
23
Простите, пошутил. Не надо мата
Под справедливым дулом автомата.
Куда? Домой. С Гаваев. Путь мой долог.
И, кстати, друг мой, тоже царь,
Прекрасный стоматолог!
Но – ближе к отвратительному: к
Поэтам, их речам голубоглазым,
Гусиным бержераковским носам.
Зачем людям покою не дают?
Себе, небось, наполнили карманы.
Куда зовут? О чём они поют,
Все эти бодлеры, ансельмы и гофманы?
Протуберанцев им! Да обличать пороки!
А на народ глядят, как на клопов, пророки.
Поэмки теребят, как пропуск в рай.
А непоэт – навеки помирай?
Да-а, нету под луной приятнее работы,
Чем рифмой составной прирезать рифмоплёта.
И тут просвет, вопрос: что, это был наркоз?
Незнанский, пляж – секундное виденье?
Триумф стоматологии? Пустой
Мираж? И зуб не золотой?
Царица, мутная, как привиденье
(прекрасная, однако): «Сплюньте в вазу!» –
Приказывает мне голубоглазо.
24
* * *
Ночь разрасталась, как сирень.
Б.Ахмадулина
Он чистил клетки – как настраивал орган.
Распахивал решётчатые двери,
Сильней отвинчивал горячий кран,
Смывавший с прутьев липнущие перья.
Порой, в сомнениях, по-птичьи мудро,
Он размышлял: летать иль не летать
Весь день по комнате? Синело утро,
Цветы желтели мачеха-и-мать.
День, если это было воскресенье,
Спокоен был, как рыцарь на коне.
После полудня появлялись тени
От клеток на ромашках на стене.
В углу, прохладу майскую таящем,
Солисту ночи зяблик подражал,
И чёрный дрозд, от капелек блестящий,
Купалку, полную воды, качал.
А вечером, когда они так ловко
С полусвободы прыгали опять
На жёрдочки свои, и лишь московка
Со шторы не желала улетать,
Он засыпал… И знал: опять приснится
Лес, ток в снегу – и, значит, жизнь не зря!
И день начнётся с посвиста синицы
И завершится песней снегиря.
25
* * *
Независимо от темы
Жизни, также от зарплаты,
Все мы – Калиостры, все мы –
Демоны в домашних латах.
Все назойливо, как осы,
Прорицаем Время Оно,
Все шутя бросаем в космос
Взгляд задумчивый с балкона.
А ещё мы все негрубы,
Любим модные рубашки,
Все мечтаем чистить зубы
Вкусной пастой «Чебурашка»;
Бесполезным майским ветром
Обожаем нежить тело.
Все, как бабочки, бессмертны,
Независимо от темы.
26
* * *
Мы не взрослы.
Б.Ахмадулина
Из всех шекспировских страстей
И исторических событий,
Из всех важнейших новостей
И поразительных открытий
Люблю, рассматривая мудро
Росы зелёный виноград,
Прозрачным, как на море, утром
Идти за ручку в детский сад.
И через двести-триста лет,
Уверенный в своём величье,
Из всех воинственных побед
Предпочитаю в мире птичьем
Лететь надменно, как кумай,
Близя над Хроносом победу,
Пронизывая синий май
Со скоростью велосипеда.
27
* * *
Снега мягкий полёт
Манит всех из квартир.
Не грусти, всё пройдёт,
Моё невольный снегирь.
Голос твой не угас,
Песен мне не жалей.
Есть рябина у нас
Всех рубинов алей.
За окном уж темно.
Что белеет? – Пустырь.
Не гляди за окно,
Мой прекрасный снегирь.
28
Встречи
А.Д.
Был напряжённо рад
Я каждой нашей встрече:
Какой сегодня взгляд?
Какие руки, плечи?
И, помню, каждый раз
Мне утешенье было:
Свеченье карих глаз
В беспечность уводило.
И, возвращаясь в мир
Безликих, серых буден,
Я был счастливо сир
И безмятежно грустен.
29
* * *
Тоска подкралась? Ничего.
Читай Ли Бо – пройдёт бобо.
30
Ленинград
Лет на семь раньше я родись,
И жизнь иначе моя сложилась бы…
А.Кушнер
Чужим названием пугает,
Но ветер не чужой – Борей.
Октябрь красиво прилетает:
На крыльях первых снегирей.
Всегда нежданно, как награда.
За что? За листик на окне.
Из города, из Ленинграда,
С названием, привычным мне.
Пусть в суете первопрестольной
Секунды хуже, чем вода.
Куда б ты ни бежал, невольно
Взгляд обращается туда,
Где, как в мотеле на постое,
Скопилось много прошлых дней:
В года холодного застоя –
Счастливой юности моей.
Среди сиреневых флотилий
Я жил, не ведая времён,
По-ленинградски инфантилен
И по-студенчески умён;
Питомец петербуржской флоры,
Гордо по крепости шагал.
Закат, возвышенней Авроры,
Мне окна в Зимнем зажигал.
31
Мне нравилось, что наша пашня
Дарует миллиарды «Старк»,
Что там, у них, кренится башня –
У нас кренится зоопарк.
Я счастлив был, что сладки сласти,
Что «Правда» выполняет план,
Что с первых лет советской власти
Законом защищён колан.
Ещё любил в дырявой арке
Смотреть мальчишеский футбол;
В дождливом физкультурном парке
Понять, что вечен дискобол.
Парк томно испускает вздохи,
Дождь на земле, а в небесах
Шедевры сталинской эпохи
Витают в каменных трусах.
Чужим названием пугает,
Но ветер не чужой – Борей.
Ближе к полудню иней тает
На влажном гравии аллей.
Луны античная монета
Дневной не прячет седины,
И времена так незаметно
И прочно соединены
32
Песенка
Вы, сирени,
Мои милые лгуньи,
Вы, весёлые, как пьяные женщины,
Вы цветёте так буйно и странно,
Легкомысленны, непостоянны.
Я старею
От вашего шёпота.
Не могу я вашим клятвам поверить.
Видно, так никогда не понять мне
Лепесткового вашего счастья.
Объясните,
Как достичь вы сумели
Этой радости и любви без причины.
Не солгите, скажите мне правду:
Где так просто рождается радость?
Если ж кто-то,
Кто-то злой и всесильный,
Запретил вам раскрывать эту тайну,
Вы же ветрены… Ну согрешите:
Расскажите мне всё, расскажите!
33
О друге
Я много в жизни повидал.
Я много кушал и страдал
(душой страдал, а не желудком);
Был плотояден, как никто,
Был глуп и молод, но зато
Имел вполне румяный вид.
Теперь коньяки и торты,
Девицы пышной красоты
Ещё цветут, как незабудки
В душе… но вянут с каждым днём:
Желаний смерть своим огнём
Давно, давно меня томит.
Так часто, в думах о судьбе,
Я с грустью говорил себе:
С годами явно ты глупеешь,
Но стать дебилом не успеешь.
И вот – живу, как конь в подпруге…
Но я не о себе – о друге.
Бог-вдохновитель альманахов,
Святей тибетского монаха,
Мой друг весь год не ест, не пьёт.
Любви он в сердце нежит ранку.
Он помнит Таню куртизанку.
Сто раз отжавшись спозаранку,
Он рис воробушком клюёт.
Его великие картины
Разбросаны в чужой квартире:
Там крепче дверь, нежнее свет.
Они, как Карловы кораллы,
Не продаются за доллары…
34
Но от судеб защиты нет:
Воруют их. И это ясно:
Народ тоскует о прекрасном.
В музей бежит, кто и хромал.
Да я б и сам, в чаду сомнений
Признав, что он, Евгений, – гений,
Когда б не груз врождённой лени,
Штук сто бы точно своровал.
35
Прекрасному художнику Евгению Антипову,
написавшему очаровательную поэмку
«Евгений» и обличительный опус,
в котором он развенчал-таки вконец
изолгавшегося графомана графа Толстого,
который и говорил-то запинаясь,
потому что в школе был троечником
Труп от дискуссий ядовитых,
Вдыхаю кислород поэм.
Exegi monu… brevis vita…
Я царь, я конь, я юн, я нем!
А ларчик открываем просто,
Гомер указывает путь:
Евгений – значит благородство,
Плюс разум, плюс ещё чуть-чуть.
В гуденье рифм, мощней чем трактор,
В свеченье медноухих лиц, –
Один немаловажный фактор:
Кто сей герой, посмевший – ниц?
Морали яростный рассадник,
Своих талантов понятой,
Евгений, ты – не Медный Всадник,
Ты – Всадник Просто Золотой.
Бог с ним, с героем. В стельку пьяный,
Пускай он нежится в снегах.
Варфоломеева Татьяна –
В своих грехах в твоих стихах.
Ах, благородный и невредный,
Певец свободы, да не той!
36
Нет, Женька, Всадник ты не медный,
Ты – Конь, до мозга Золотой.
Мелькнёт ещё тысячелетье.
На белом «Юности» коне,
Напористей, чем междометья,
В кроссовках вломишься ко мне.
Я ж, как ноябрьский палисадник,
Вздохну с уверенностью той
Же: «Жека, ты не Медный Всадник.
Ты Всадник точно Золотой».
Да, ты боец и в стипле ратном,
И знанья глубоки твои.
Да, ты велик! Ну, как граф Ратленд,
Вергилий или Навои…
Сравнил бы с Бруно… да такое
Тут дело… враз евреи – вжиг!
И, блин, оставь, оставь в покое
Толстого! Пусть поспит мужик!
37
* * *
Кто возвратится вспять,
Сплясав на той площадке,
Где некому плясать?
А.Тарковский
Вот я возвратился,
И разлуки нет.
На порог явился,
Только дома нет.
Вот в подъезд
Вошёл я –
Коридора нет.
Тусклый свет зажёгся,
Только лампы нет.
Это сон мне снился,
Странный, милый бред,
Что я вновь родился
Через тыщу лет.
38
* * *
Всё выпадает снег и тает, тает, тает…
В.Соколов
Чем хуже режиссёр, тем больше «плазмы жизни»
В суждениях его. Я выключил ТиВи.
Передо мной тетрадь зелёная лежала
И шелестом страниц о детстве, о любви,
О сладости укусов пчёл напоминала.
Бывает, детства свет фонариком горит,
И, силясь воссоздать, подыскиваешь слово…
А осень то умней маклера говорит,
То чисто зазвучит строкою Соколова.
Уснуть! А позвонят – шептать: меня нет дома.
И чем важней звонят – тем больше меня нет.
Затем, что слабый свет от невозвратных лет
То канет в темноту, то выплывает снова
Цепочку волоча неразделимых слов,
Затем прозрачен стих про песню реполова
Затем воздушен сон про детскую любовь.
Или вот так: в густой полуденной тиши
Разморенный лежи на скомканном диване,
А по седым полям заснеженной души
Несётся «Мерседес» твоих воспоминаний.
Я помню год, когда… я помню день, когда…
Я помню миг, когда… И всё это – со мною.
Апрельских ручейков студёная вода
Со щепкой кораблём хранит меня от зноя
Поныне… Но – в окне уже прохладный вид,
И душу холодит ознобом до основы.
Хозяйственно октябрь листвою шелестит,
Прощальная звучит позывка реполова.
39
* * *
Вы, недоступные мне звёзды,
Вы, ядовитый мой бальзам,
Скажите, звёзды, кто вас создал?
Иль, может, я придумал сам?
И для чего свой свет струите
На сонный город? Может быть,
Вы душу звёздную хотите
От одиночества излить?
Но светят звёзды равнодушно,
Без сожаленья, без сомненья,
И гениям, и палачам.
Не потому ль мне ночью душно?
Не потому ли откровенье
Ко мне приходит по ночам?
1978 г.
40
* * *
И душам их дано бродить в цветах.
В.Высоцкий
День завершён ещё один,
Затих театр военных действий.
Сиди один, как Ала-ад-Дин,
В настольной лампы круге тесном.
Лишь ручки чёрная зола
По листьям по тетрадным бродит.
Лишь окон мгла, да со стола
Поэта голос, как наркотик.
41
* * *
Помнишь, вчера пророки голосили,
И мир божественный тонул в насилье,
И ты ходил в заложниках – но вот
Встречается ещё ручья журчанье,
Кузнечика сухое стрекотанье
И ястреба замедленный полёт.
И – радостно, и тихо, и тревожно.
И, вероятно, в том-то вся и сложность:
Поняв как высшее шмелей-задир,
Объединить логичный, как в «Коране»,
Весь этот мрак на голубом экране
И этот птичий, ястребиный, мир.
42
Колыбельная
Спи, мой мальчик, время спать.
Видишь, сон кружится.
В золочёную кровать
Муха спать ложится.
Вот, почистив клювик свой,
Воробей зевает.
Старый кот пришёл домой –
Лапки разувает.
Тихо глазки закрывай –
Вот так.
Вот пустой ушёл трамвай
В парк.
И бунтарь подъёмный кран
Спит.
И добряк ночной фонарь
Спит.
Ничего, что светит так
он.
Просто светлый у него
Сон.
Светлый, светлый…
Спи же, мой
Свет.
Громких трелей соловья
Нет.
В лабиринтах стен и крыш
Места нет соловью.
Спи, мой мальчик, спи, малыш!
Спишь? – Сплю.
43
* * *
Невольный чижик надо мной
Зерно клюёт и плещет воду…
А.С.Пушкин
В тысячелетии тягучем,
Софы московской на краю,
Сижу как туча, даже круче:
Всерьёз листаю жизнь свою.
И дребезжит экран усталый,
Свои давно отживший дни:
Ты тоже старый, старый, старый –
Ты старый русский, мон ами.
Но – лжёшь! Не чужд и я успеха.
И мне верна судьба моя.
Куплю две клетки с мягким верхом:
Для жаворонка и соловья –
И, ученически прилежно,
В неволе многих виноват,
Назло страницам белоснежным
Буду свистеть да подпевать.
Что до страстей высокопарных,
Любовей пышных и потерь –
Я отрекусь. О, я поставлю
Стальную сейфовую дверь!
День замер. Осень золотая,
Слегка прохладней, чем в раю.
Сижу вот, жизнь шутя листаю
Тысячелетья на краю.
44
Братанинство
Братва и братство. Брат и братаны.
Друг и друган – все имена похожи.
Похоже, Боже, нет моей вины,
В том, что другие не пришли с войны.
Вины в том нет. Но всё же, всё же, всё же…
45
Членкору ПАН Евгению
от профессора МАН Владимира
Пока членкор в слезах латает
Прорехи в джемпере судьбы
С Гаваев дружно прилетают
В «Тойотах» умные жлобы.
На поворотах не снижая,
Кольцо к кольцу и тет-а-тет,
Они друг друга уважают,
И с ними их авторитет.
О эта жизнь, мне так чужая!
Как мне достичь её, когда?
Хочу быть тоже уважаем,
Хочу в Гаваю навсегда!
46
* * *
Куковала кукушка,
Жизни краткой в укор.
Блефовала, подружка:
Жив, подлец, до сих пор.
А не веришь, безбожник, –
Вокруг посмотри:
Вон ясень, птичий заложник,-
И снегири, снегири!
47
Сентябрь
Сентябрь всё выше забирает.
Всё патетичней и алей.
Стрекозы тихо умирают
На влажном гравии аллей.
Увлекшись, на скамейке дальней,
Два мудреца – Христос и Вор –
Высокопарно о банальном
Ведут тягучий разговор.
О перемешке тьмы и света,
О счастье, о добре и зле.
Вот чудаки! Как будто нету
Иных печалей на земле.
48
* * *
Закат нерадостный, багровый,
Предвестник туч, плохая весть,
Жестокий, страшный, заколдованный,
Зачем ты есть?
Тоска полночная, трусливая,
Та, от которой не уйдёшь,
Тоска, до боли молчаливая,
Зачем ты жжёшь?
Восход поющий, дикий, алый,
Зовущий, ветреный, беспечный,
Неистовый и небывалый,
Зачем не вечен?
1973 г.
49
* * *
Если ложиться ужасно не хочется,
Зря допоздна не реви.
Книжки закрыты, мультфильмы закончились.
Спи, моя девочка, спи!
Спят все друзья и подружки по садику,
Снится им ёлка и пир.
Машеньке снится желе, а у Владика
Сон про халву и зефир.
Спят пионеры, студенты, рабочие,
Только не спит почтальон.
Почту несёт, поздравительно-срочную:
Всем! Начинается сон!
Сладко-бездельная жизнь начинается
В дрёмо-сонливой стране.
Тучи расходятся, звёзды встречаются,
Тигры мурлычут во сне.
Рядом с тигрятами дремлют их бабушки –
Сны всё цветней и цветней!
Ночь пролетит незаметно, как бабочка.
Утро порхает за ней.
Солнце и утро к нам очень торопятся,
Но не придут до утра.
Спи, засыпай, даже если не хочется.
Всё засыпает. Пора.
50
Крым
Я Крым люблю за то, что не тиранят мухи
И дыни меры сверх не требуют хвалы,
А к берегу сойдёшь – размеренны и глухи
К восторгу твоему работают валы.
Потягиваешь сок, в мускатах знаешь меру,
За чайкою скользишь свободней, чем Дедал…
Мне б море да песок – и я б всю жизнь Гомером
На камушке сидел да Кушнера читал.
Да выходил бы в ночь, дрожащую бессонно
Над сонмами цикад, дерев-кариатид…
Лишь в день затмения задумчиво глядит
Сестрой Селеною униженное Солнце.
51
* * *
Если б знал я немецкий,
Я бы старого Гёте
Переходом подземным
Давно б перевёл
За дрожащую руку –
Такая работа!
И двоился бы Гёте,
Двуглавый орёл.
Но, с работой такой,
Господину Мефисто
Я бы в помощи братской
В сердцах отказал.
Пусть, зрачками сверкая
На манер сталиниста,
За границей возводит
Свой душеповал.
52
* * *
А.Д.
Я помню: зданья расплывались,
А пальцы гибкие сплетались,
И губы не хотели слов,
Снег у ресниц твоих метался –
Так новый, смелый мир рождался
Из двух застенчивых миров.
В пальто осеннее одета,
Ты выходила с факультета –
Так начинались ранде-ву.
Мы шли вдоль университета,
И я рукой по парапету
Водил, бросая снег в Неву.
Комочек белый растворялся,
А я смотрел и удивлялся:
Какая тёмная вода!
Потом в полупустом вагоне
Сидели мы – ладонь к ладони,
Держали путь – куда, куда?
Но цель у нас была простая:
Мы выходили из трамвая,
И город нас встречал горя.
Ах, слово чудное – лобзанье!
Мы говорили «До свиданья!»,
Мы говорили так до января.
А дальше вот что получилось:
Снега сменили гнев на милость,
Хоть гнев был вовсе не суров.
И новый год был странно новым,
Сухим, и губы по-иному –
Спокойно не хотели слов.
53
Но если, плотью обрастая,
Желание любить сгорает,
Как век назад – в крови, в крови,
И если я, в стихи врастая,
Не в рифмы новые играю,
Но жизнь сверяю по любви,
И если мне, в романе нашем,
Проспект покажется ромашкой:
Сто тысяч окон – быть? не быть?
Тогда, любимая, ответь мне:
Что есть холодное на свете,
Мешающее нам любить?
Между сердцами расстоянье
На пол-ладони? Расставанья?
Иль, может быть, я просто трус?
Вот так, любя, хоть и без вздохов,
Я нашу странную эпоху
Порой растерянно боюсь…
1976 г.
54
Евгению
Я видел многое: звезду Альдебаран,
Девятый вал, свекольную сосиску,
Я видел, как спускается «Буран»,
Я видел, как Мадонна кажет сиську.
Но, несомненно, незабвенней их
И твёрже, по сравнению с Ликургом,
Твой гениально-артистичный лик,
Маячащий над Свято-Петербургом.
Всегда есть Тайна в жизни: миссис Икс,
Свет Тадж Махала, горец трёхсотлетка,
Мой организм загадочен, как сфинкс:
От кофе хочет спать, причём с брюнеткой.
Но всех таинственнее мой портрет
Между твоей работы образами,
Не сделанный тобой за десять лет,
Лавиною упавших между нами.
1993 г.
55
* * *
От Бога, чёрта иль соседа
Была нам тема для беседы,
Но мы с Володей увлеклись:
О днях, что в нети улетели,
О счастье, о душе и теле
О винно-водочных издельях…
Короче говоря, – за жисть.
А был бедлам ужасный в доме,
Как будто жизнь вся на надломе.
Казалось, в пыль вселился гам,
И раскрывал окошко ветер
Ноябрьский, занавесок плети
К столу тянулись и губам.
Беседа странная такая:
Без слов друг друга понимаем,
Но говорить нам нелегко.
Мы слишком долго вместе жили
И слишком мы друзья большие,
И мыслим слишком высоко.
Друг – собираться. Но куда же!
Ты видишь, за окном на страже
Такая пасмурная ночь.
Ещё немного поболтаем,
Вся жизнь досадно суетная,
Дела сверхсрочные – отсрочь!
56
День был иль не был? Вот вопрос-то.
И вправду заболтались. Поздно.
Ноябрь, в окне цветёт сирень:
Дрожит и плачет безголосо…
Мне зябко. Озираюсь косо.
И за стеклом мелькает тень.
1980 г.
57
* * *
Что – вечность? Преклонённый ниц
Идол пред собственным тиранством,
Борьба холодная частиц
В свет излучающих пространствах.
Что – слава? Слава – суета.
Вон за окном снежинка тает,
Скользит по улицам, спешит,
Дрожит… А ведь никто не знает
И не узнает никогда.
58
Подражание Евгению Антипову
Лягушка Кваква
Любила акву,
Над аквой мушку.
Имела шубу
Из листьев дуба,
Дружила с жабой,
Что в тине ржавой,
Как в позолоте,
Всю жизнь лежала
Царевны вроде.
В припрудье томно
Гнила телега,
Консервы в яме,
Былых сараев
Сырая слега,
Куст с соловьями.
Бедняжки тоже
Старались, пели…
Но ква- ква-квакнуть?
Нет, не умели!
Пра… нет, левее
Цвела беседка,
Как храм у Нила.
Беседой томной
В ночи бездомной
Она манила.
И даже жаба
Полночным скоком,
Пруд обожая
Зелёным оком,
59
Туда бежала,
На мокрой лавке,
Скрестивши лапки,
Там возлежала.
Лягушка тоже
Была болтушка,
То бишь любила
О сём поквакать,
Вдвоём поплакать
О том, что было.
Но Тайну пруда
Всегда хранила –
О том, что Пру…
Нет, Болота Рица –
Она, бесспорно,
Была Царица!
60
* * *
Пишу, читаю без лампады.
А.С. Пушкин
Вечер за чаем, на ноже
Расплылся ломтик мармелада.
Июль прошёл, и вот уже
Крыжовник поливать не надо.
День умиротворённо длился,
В трудах и размышленьях чист,
Но утомился и склонился,
Как влажный помидорный лист.
Помнится, пили мы вино,
Страдали, ревновали, жили…
В трамваях ездили в кино –
А вот сегодня заслужили
Над парником упорный труд,
Индийский чай с российской мятой,
В прохладе квакающий пруд
И «Спрут», наверное десятый.
Оно и лучше без вина –
Ясней столетия теченье.
В совхозных небесах луна,
Вполне пригодная для чтенья.
Через дорогу свет в ночи,
Не ленинградский, не московский…
В ногах поленья, а в печи
Огонь почти как Кашпировский.
61
Смерть поэта
Чума, чума! И ускоряет бег
Карета по булыжникам, похожим
На головы чумных, и липкий снег
Летит на губы заспанным прохожим.
– Данзас… взгляни… ты видишь: это мор!
Наверно, дьявол шутит от безделья.
Вот пронесли заснеженное тело
В утыканный свечами коридор.
Как режет свет! А за окном – ни зги.
Сквозь «буря мглою» слышно: веселится
Скупец безумный.
– Натали, долги…
Подай счета. Я должен расплатиться.
Чума, чума! И воспалённый взгляд
Нашёл прибор рубинового цвета,
И лица искажённые глядят
В дверной проём, как в дуло пистолета.
Нет… ложь… я брежу… зябко… что со мной?
Друзьям скажи, чтоб никому не мстили.
Жизнь кончена. Прощаю. Ангел мой,
А если я… – чтоб и меня простили.
Вот, слава богу, легче. Он затих,
И всё затихло. Потянуло ветром.
Беззвучный выстрел лица осветил.
И вот он умер, а они ещё бессмертны.
1980 г.
62
* * *
Однажды в полночь я сидел,
Рифмуя не слова, но мысли.
Был календарик вместо нот.
Перебирал на память дни –
Два дня в грядущем оставалось:
Декабрь готовил Новый год.
Чем безрассудней – тем ясней.
Разум, подвластно настроенью,
Влекла снежинок маета.
Так завязался диалог:
Ночь робко выражала мненье,
Что жизнь ещё не прожита.
Я соглашался – этот снег!
Я знаю, так всегда бывает,
Когда лицом к стеклу приник.
Чуть отступил, взгляд опустил –
На подоконник уплывает
Льдинок связующая нить.
63
Песенка о трамвае
Я свободен,
совсем свободен,
Свободен,
как последний пустой трамвай,
Где мне никто не скажет:
– Выходим.
Лишь сам себе я скажу:
– Выхожу.
И я сижу
в пустом трамвае,
Один сижу
в пустом трамвае,
Совсем один
в ночном трамвае,
И ты напротив меня.
И я смотрю
в твои глаза,
Но они в ответ мне
только смеются,
Твои глаза
лишь грустно смеются,
Смеются и о чём-то молчат.
А я знаю: они молчат
о том,
Что всё впереди,
всё дальше.
Молчат о том,
что всё ещё дальше.
А может быть, о чём-то ещё.
64
А может быть,
о чём-то большем:
О том, что уже позади,
что в прошлом…
Так не грусти же,
моя дорогая,
Стряхни слезинки со щёк.
Не грусти о том,
что кончено,
О белых птицах
в высоком небе,
Не грусти о ночном городе:
Ведь ничего этого не было.
И я свободен,
совсем свободен,
Свободен,
как последний пустой трамвай.
И мне никто не скажет:
– Выходим.
Лишь сам себе я скажу: – Выхожу.
1974 г.
65
Мальчик
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идёт бессмертье косяком.
Арс. Тарковский
В том мире, где редко звонят телефоны,
Где звёзды – единственное убранство,
В сияющем доме с высоким балконом,
Во времени оном и оном пространстве
Жил Мальчик, который родился не поздно
Для ловли бессмертья, плывущего в сети,
И если он видел лишь синие звёзды
Да мрак бесконечный – то счастлив был этим.
В том мире, никем не отмеченном в томе
Научном, где вместо недель – воскресенья,
В соседнем пространстве, в неведомом доме,
Уставшем от грозных пространствотрясений,
Жил Карлик, навеки несчастный, в котором
Страданья как полдень и полночь сменялись.
В час Икс два пространства пересекались,
И Карлик такие любил разговоры:
« Нет, я от тебя утешенья не жду,
Но ты объясни, разумеешь насколько,
Мне было дано кем-то тонко жестоким
Так чисто любить и ценить красоту
Зачем, если я, уродясь, головой
Руками, ногами, как червь, безобразен?
Зачем, если мир полыхающий мой,
На цыпочки встав, еле виден из грязи?
Зачем? Объясни! Ты не знаешь? Молчишь.
Вот ты и жалеешь меня… Иль, скорее,
Кто знает – мудрец, кто не знает – мудрее?
Так всё объяснишь. Только всё ли простишь».
66
Так высокопарно, смешно говорил он.
В окне, за спиною, сирень полыхала,
В ночи вдохновенной молчанье царило –
Да, кстати, ответа и не ожидал он.
Лишь тьма упоённо баюкала тело,
А над головой, у Юпитера где-то,
В мерцающем мраке планета летела,
Ещё не обретшая имя поэта.
Давно это было. Вон там – за горами.
Закончилась жизнь фантастичнее Лема.
Он переселился, он спит вечерами,
Он думает о социальных проблемах.
Но всё же бывает, что, жизнью затоптан,
Он чувствует в сердце и муть, и раскол:
Как будто жестоко-неряшливый доктор
Заразной иглой ему колет укол.
Тогда в первобытном, колдующем страхе
Он взглядом по небу чернильному бродит,
И кажется, будто какие-то знаки
Ему подаёт одинокий уродец:
То метеорит проблестит, как слеза,
То звёзды цветут, как огромные маки,
Дурманящий разливая бальзам…
Он машет рукой, закрывает глаза –
И всё исчезает во Млеке и Мраке.
67
* * *
Поэт стихи крадёт у Бога –
Бесстыже, на глазах у всех.
Потом пристыженно, убого
Замаливает прозой грех.
И, вновь подыскивая слово,
Чтоб мира управлять судьбой,
Господь покосится сурово:
– Опять украл? Ну… бог с тобой.
68
* * *
Однажды в полдень Имярек,
С утра сбежав от наречённой,
Решил отпраздновать побег:
Съел две сметаны, чебурек…
Второй, на блюдце золочёном,
Отнёс в фонд мира поваров –
Не оттого, что, взяв пиалу,
Сосед не Тютчева изрек,
Но оттого, что сам был вял он
И холоден, как чебурек.
А в этот час его жена,
Вторую булку доедая,
Девичьей нежности полна,
Хотя к кому – не точно зная,
Решилась всё-таки на чай
Зазвать друга семьи соседа.
Звонок, как будто невзначай,
Ещё – но дома нет соседа.
Я верю, встретит всех рассвет
Вполне счастливыми в постели.
Ну а пока соседа нет
И чебуреки не доели –
Она ничья и он ничей.
А виноваты всё – поэты!
О эта тина мелочей!
О эти тютчевы и феты!
69
Ленинград, 1978
Я люблю его зимним,
Я люблю его летним,
И в проталинах синих,
И в листах разноцветных,
Я люблю его в звуках
Трамвайного гама,
В переливах и дугах
Полночной рекламы.
Скептик высказал мненье,
Что в огне и движенье
Только шаг от горенья
До самосожженья.
Что ты, глупый! Поверь мне:
Это ложь и злословье!
Просто город вечерний
Переполнен любовью.
70
Зимний вечер в Ленинграде
Белый вечер город студит,
Белому вечеру некуда деться.
Ходят люди, смешные люди
С врождённой печалью сердца.
На грустных лицах грим густо,
Глаза блестят калейдоскопа стёклами.
В душе у людей – немного пусто,
Шапки у них – мокрые.
Всё смешано и запутано,
Лишь жёлтых огней монисто.
Город искрится, будто
Картина импрессиониста.
Витрины, машины, дома и мосты –
Всё кружится в праздничной круговерти,
И мысли приходят лёгкие и простые:
О снеге, о фонарях, о бессмертье.
1974 г.
71
Ленинград, 1972
Я шёл,
ни о чём не думая,
По белому мокрому городу.
Окна смотрели застенчиво
На меня.
Вечер был слеплен из снега,
И всё было очень здорово,
И всё вокруг вальсировало,
Кружа и звеня.
Фонарь стоял задумчивый,
И белые бабочки снега
Махали весело крыльями,
Завидев его свет.
Я шёл
ни о чём не думая,
И мне вдруг пришло в голову,
Что самые лучшие мысли –
Тогда, когда мыслей нет.
72
В театре
Здесь за вечер минуты
Без страстей не бывает,
Здесь рыдают, поют,
Вдохновенно страдают…
А за дверью – лишь выйди –
Так спокойно и просто
Обожжённые листья
На холодные рельсы
Головами ложатся…
И друзья их всё видят,
Но помочь им не могут –
Лишь кружатся, кружатся.
1976 г.
73
Капли
Я трагедию жизни претворю в грёзо-фарс.
И.Северянин
Капают, капают, капают капли,
И испаряются, превращаясь в дым.
То, над чем мы вчера плакали,
Сегодня кажется немного смешным.
Я склоняюсь к глазам, надеждой разъеденным,
И к горячим губам, любовью отравленным,
И понимаю, что жизнь – не трагедия и не комедия,
А просто короткая одноактная драма.
1974 г.
74
Сказка
В озере синем
Два облака плыли.
Легко, красиво,
Друг друга любили.
С тучей столкнулись –
Не отступили!
Тужились, гнулись,
К горлу тянулись
И – победили!
Сами себе подивились –
Поплыли
Дальше…
Устали, конечно, устали.
Были нелепей пыли –
Стали прочнее стали.
75
* * *
Вот жизнь, вот янтарь, вот рябиновый год.
В столе календарик, похожий на ноты.
Я жил как и все. Возвращался с работы
С авоською, полной забот.
Знакомой тропой пробирался домой,
На пятый этаж поднимался на лифте.
Суровые двери, откройтесь, впустите!
Я – свой. А снежинки? – со мной.
Я душ принимал и себя не щадил:
Мочалкой сдирал всё, что за день пристало.
Потом выбирался из ванной устало
И сладко – и в сны уходил.
А жил я во снах – ничего не тая
От звёзд, расцветающих пышно, как маки.
Так чисто любил я! И плакал, и плакал.
Потом просыпался – где я?
Но это – потом. И, к подушке припав,
Секунды растягивал до пробужденья.
Под утро рождалось во мне убежденье:
Я счастлив во сне – значит, прав.
И, кстати, вот самовнушенья пример,
У всех ведь бывает: тоска подступает…
Так я открываю балконную дверь,
И тысячи глупых снежинок впускаю,
И – счастлив. Не веришь? Не верь!
76
Но всё же, выходит, я их проводник
В тот мир, где не петь, не любить – невозможно.
И пусть я с пелёнок бездарный художник,
Но штрих – получается лик.
И светит в окошко куском янтаря
На фоне столетних фонариков сосен,
И всё это девственным снегом заносит.
Вам в гости уж хочется? Милости просим.
Но только живите, как я.
И знайте: порой, как суровый там-там
Племён незнакомых, воинственных, странных
В мой мир прорывается топот и гам,
И бьются снежинки о стёкла и рамы,
И на пол сочится янтарная рана…
А так… Забегайте. Мы будем вам рады.
Звонок. Я пугаюсь. Кто там?
77
* * *
Забыть! Не знать! Почти не ведать!
Чуть не слезу смахнуть платком!
И фетовским почти что бредом
Наполнить комнату… потом,
В эн-мерную прокравшись плоскость,
Через окно смотреться вниз,
Как будто там, в деревьях плоских,
И вправду есть и жизнь, и смысл.
78
* * *
Всё в жизни знать, угомониться,
Стихи давным-давно забыть,
На в детстве загнутой странице
Случайно Фета приоткрыть,
Изобличить в идеализме,
Резонно заключить: о ком?
Какие сны? Где правда жизни?
И на жену взглянуть с зевком.
79
* * *
Мой мир разорван, но един.
Из вечных изо всех вопросов
Остался наконец один:
Философ я иль не философ?
Недосветил, зато оплыл
Подсвечник, и маячит блёкло.
На окнах пятый месяц пыль,
Но солнце проникает в стёкла.
И верится: лишь до поры
Нагие тополя застыли.
Совсем не хочется игры,
И рифмы просятся простые.
И пусть трава едва-едва,
Апрельский снег чернее мавра.
Но безмятежна синева
На куполах Загорской Лавры.
В Москву вернешься – если там
Не каждое мгновенье пенье,
То всё ж порою по устам
Бабаевское «Вдохновенье».
В клетке чижи, в уме стрижи.
Четверостишье – словно остров
Необитаемый… Скажи:
Философ я иль не философ?
80
* * *
Шум за окном! Иль это снится?
Народ бушует за окном.
Закрыться! Убежать! Забыться!
А там пускай всё об одном:
То мата гордая бравада,
То крики пьяные – виват!
И это жизнь? И это правда?
Нет, в этом он не виноват.
А было так: не промах парень,
Сбивал он с детства птицу влёт,
Но всё ж всегда любил не камень,
А небо, птицу и полёт.
В стремлении летать бессильный,
Зато упрямый, как Дедал, –
И, холостой и беспартийный,
Он душу дьяволу продал.
Стихи вздохнули дикой силой,
Но одновременно могилой:
Он видел смерть.
Продажа честная, но милость,
Была не дьяволом дана.
По воле бога изменилась
(и воле партии) страна.
И хоть порой ему казалось:
Страна – ковчег, а лидер – Ной.
Но всё во многих возрождалось
И всё манило новизной.
81
И жизнь его, вчера порочна,
Теперь спокойна и строга.
Нет дьявола – ушёл досрочно.
Остались Ренуар, Дега.
Он робко, словно мальчик струны,
Ладонью трогает строфу,
А рядом жаворонок юный
Стремится к солнцу на шкафу.
1989 г.
82
* * *
Однажды автор «Моби Дика»
Пробормотал, взглянув в окно:
Ускоренье! Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно!
Просчёты есть, отметить нужно.
Пример: в аптеках нет вина.
Но, как сказал товарищ Кушнер,
Не выбирают времена.
В целом – большие перемены:
Зацвёл Парнас, стал крепче квас.
В журнале «Огонёк» – измена.
И если в старый тарантас
Запрячь коней каурых тройку, –
«Буран» нас к звёздам унесёт.
Такая, значит, перестройка.
Такой, выходит, хозрасчёт.
1989 г.
83
* * *
Такую встретишь и в момент
Готов поклясться всем, что свято,
Что дура – это комплимент:
Девица просто глуповата.
И образ долго, целый час,
Манит тебя, как наважденье,
Даруя сладостный мираж
Недорогого наслажденья.
Но много раньше, час уже,
Не дура и без катаракты
В вечно балдеющей душе
Нас оценила: «Вот дурак-то!»
84
* * *
Я к славе не привык ни к этой и ни к той.
Повесь, повесь ярлык мне золотой,
Что я талант или хотя бы гений!
Дай мне медаль величиной с пятак –
И, на манер породистых собак,
Служить я буду в мире вдохновений.
А лучше – премированным котом:
Тебя ласкает, холит каждый дом,
Девицы верещат, как свиристели…
А что, пускай хлопочут на потом!
В конце концов не мне судить о том,
Хорош ли я в стихах или в постели.
85
* * *
Какой-то беспричинною тоской
Сегодня день наполнен: словно в праздник
Любимый, ну, к примеру, в Новый год
Все лучшие друзья меня забыли.
То в угол из угла латаешь свой покой
Вполне сейсмоустойчивого дома,
А то листаешь вялою рукой
Картон негнущийся фотоальбома.
Вот, ловко подбочась, задумавшись стоит
Друг юности – собрат по альма-матер…
Из-под руки твоей в альбом глядит
Домашний экстрасенс – электронагреватель.
А ночью, солнечным залиты поющим светом,
Снова сны всё убаюкивают, всё утешают меня…
И нет от жалости защиты, как нет защиты от коня
На поле шахматном.
86
* * *
Так спал я тревожно, и сон был такой нехороший:
В холодную комнату как-то попала синица,
И стала метаться и биться о стены и окна,
В стекло так растерянно тыкалась птичьим лицом…
Я думал помочь ей: поднялся уж было с постели,
Но лишь напугал – она в угол, под штору, забилась,
И долго так, странно, с укором в глаза мне глядела,
Как будто и вправду во всём этом я виноват.
Ты знаешь, Лариса, мне хочется спать безмятежно,
Себя забывая, вины за собою не зная…
Чтоб мне на ладонь не пугаясь садилась синица,
Я б тихо с постели вставал, выходил на балкон.
Потом возвращался: там холодно! – кутался в шубу.
Стекло от щеки становилось бы тёплым и влажным.
Там – вечер и снег! Всё поёт, и кружится, искрится!
Я руку всё крепче и крепче сжимаю твою…
Но спал я тревожно, и сон был такой нехороший…
Вот я и проснулся – какой ослепительный снег!
87
Декабрь 1989 г.
Если в автобусе или в трамвае,
Единый свой надменно поднимая,
Заметишь образ, как на образах:
В худых руках по два съедобных куля,
Талон в зубах, у сердца том Пикуля,
С угрюмой достоевщинкой в глазах…
Если толкнёт он – проглоти обиду!
Поверь, придурковат он только с виду.
А приглядись – он парень непростой!
Прости его душевную небритость,
А также сексуальную забитость,
Пойми его: он пережил застой.
Пойми его – он сам всё понимает.
К тому же вас трамвай объединяет,
В сумрак спешит, кренится на углах…
Толчки, слова, обиды – да простятся!
Взгляни вокруг: ты видишь, как искрятся
Игрушки ёлочные в зеркалах.
88
* * *
Но пораженье от победы
Ты сам не должен отличать.
Б.Пастернак
Победу мне! А я уж позабочусь,
Чтоб никогда её не отличать
От пораженья. Для чего лениво
Влачится день, без славы, без знамён,
Тоскливей, чем затянутый крапивой
В какой-нибудь Кашире стадион?
Сварлив старик, поэт высоколобен,
Всю ночь любовник распыляет пыл…
Мой друг Евгений с детства цезарю подобен:
Пришёл, увидел – победить забыл.
А я вот прихотлив и привередлив очень,
И если кто сраженье учинил –
Победу мне! А я уж позабочусь,
Чтобы никто её не отличил.
89
* * *
Ходьбы полчаса, немного – на сеть,
Стук колышков: утренний грунт одолеть
И льдинок кусачие пилы.
Нет лёту. Вот солнце над лесом уже.
Вдруг замер – пчелиная стая чижей
Ольху облепила.
А надо отметить характеры птиц:
Беспечность, конечно, погубит синиц;
Клёст прост, но значительно твёрже;
Щегол и зарянка – красуются лишь;
Овсянка – домохозяйка, а чиж
Бесхитростен и самоотвержен.
И если с ольхи он спускается в ток,
То только в горячем стремленье помочь
Тому, кто его подзывает…
Быть может, поэтому стынет рука,
И ждёт твоего приговора ольха.
Промедлил, усмешка – и под облака
Взлетает жужжащая стая.
90
* * *
В столице, в центре, в самом сердце,
Где «Новый мир», где министерства,
Где кислород, как мяч, упруг,
Предел моих мечтаний древних –
Уйти, конечно же в деревню,
На девственный, лазурный луг.
Идёшь – лицо ласкают осы!
Слегка шершавые колосья
Напоены началом дня.
Небо – безбрежно и бессрочно.
В нём жаворонок, такой же точно,
Как дома в клетке у меня.
Шагнёшь в росистые поляны –
И расступаются туманы,
Тайн придорожных не тая.
Там мотыльки поют верлибры,
Там каждый воробей – колибри,
А каждый клевер – это я.
Вот только жаль, ещё немного
Пройдёшь – и затрещит дорога
Трактора пьяным колесом.
За ним другой такой же следом…
Пейзаж – становится соседом,
А фауна – соседским псом.
Тогда суму свою снимаешь
И философски понимаешь,
Что здесь пора окончить путь
И жизнь опять сменить игрою…
Как всё же хочется порою
От хомо сапиенс отдохнуть!
91
* * *
В небо неправдоподобно синее
Самолёты белые летели,
Чёрные, задорные, красивые –
Жаворонки песни свои пели.
Я лежал, в траву закинув голову,
Жаворонков взглядами маня –
Лёгкие, столетние, весёлые
Облака смотрели на меня.
Думал я: вот, надо всё запомнить мне,
Разглядеть, заметить, всё понять…
А потом в далёкой чистой комнате
Всё в дневник подробно записать…
Только в думы углубляться – стоит ли!
Лишь лежи да тишине внимай…
Никому не важно, сколько стоили
Эти мысли, светлые, как май.
92
* * *
Зачем нам рай?
К чему нам ад?
Имеем май,
Цветущий сад.
Окрест мычит
Баран немой.
Баран не мой,
Но садик – мой.
Цеди озонный
Влажный день,
Черёмуху
Или сирень
Губами рви
Или в тиши
Лежи, дыши
На ландыши.
А вечерами
Пламя медь
Заманивает
Пламенеть…
В ночи горят,
Горят угли,
И ты как мальчик –
Маугли.
93
* * *
Проснусь, теплей укроюсь пледом.
В мозгу ещё обрывки сна.
Вся комната холодным светом
Пронзительно освещена.
В окне, блуждающие будто,
Скользят листы по октябрю…
В такие странные минуты
Я жизнь болезненно люблю.
И словно забываю тело,
И остаётся только взгляд:
Песочница, рябина, белый
Когда-то яблоневый сад.
И серебрится так спокойно
В домах напротив окон сталь…
И что-то в жизни есть такое,
За что отдать её не жаль
(как в веке прошлом: всё имея,
Умели гордо отрицать,
И шли герои, за идею
Шли умирать! – И убивать).
Проснусь. Я никогда так ясно
Не видел этих облаков:
В окно влетающих, опасных,
Так неразгаданно прекрасных…
Над ними ветрено и страстно
Октябрь цветёт. И так легко!
94
* * *
Вчера был тихий, крупный снег,
Я по ночному шёл проспекту.
Всё впереди светило мне
Дрожащим, беспокойным светом.
Лишь за спиною кто-то стёр
Огни домов рукой горячей:
На пустыре горел костёр
В ночи бездомной и незрячей.
А было: в городе ином
Вокзал с пророческими снами,
Мотив огней, всё об одном,
С несбывшимися именами;
Мерцающий, спешащий в ночь
Трамвай прозрачною иглою,
И на листах начало нот,
И звёздный мрак над головою.
И вот теперь там, глубоко
Под снегом, на сырых и рваных
Листах – клочки твоих стихов
И неоконченных романов.
И на руинах одного
Стоит тяжёлым эпилогом:
Ты оскорблял лишь тех, кого
Любил. Так что же, чист пред Богом?
Но пусть уже не те давно
Придуманные музыкантом,
Пусть лица изменились, но,
Составленные из сонантов,
95
То уходили имена,
То выплывали снова, снова…
Проспект прослушивал меня,
Как доктор тяжелобольного.
И так хотелось сбросить с плеч
Из тридцати лет десять, двадцать,
И где-то в поле, в травы лечь –
И улыбаться, улыбаться…
96
Ленинград. Купчино, 1979
Тяжёлое дыханье электрички,
И яблонь неотцветших бормотанье,
И фонарей обугленные спички,
И раздражённость низких облаков –
И мальчик с девочкой в песочнице играют!
97
* * *
Шекспир, обманщик многоликий,
Да не обидится, великий,
Что я шагаю майским лугом
И спорю с Маршаком, как с другом.
98
Воспоминанье
Он был не то чтоб крокодил,
Редиска, бяка иль злодей…
Ну, проще говоря, он был
Не самый лучший из людей.
Частенько в транспорте хамил,
По воскресеньям поддавал,
С полей редиску уносил
И взятки слесарям давал.
К тому ж, как всякий аферист,
На женщин падок очень.
Подкован был, как журналист,
Но страшно неустойчив.
Но тихорился, негодяй:
Жену имел и дочку;
И, на работу уходя,
Обеих чмокал в щёчку.
Гуляю. Клён как почтальон.
Сентябрь, и всё неплохо.
Бог знает, где сегодня он…
Но где, где та эпоха?
99
Ангел
Я старался: не пил, не курил,
На любовниц не тратил ни цента.
Два-три года назад я вступил
В светозарное племя доцентов.
И мечту я свою не таю:
После смерти в просторах расейских
Всплыть не менее, чем в раю –
По-французски, в полях Елисейских.
Вот уж где накурюсь и напьюсь,
Отыграюсь за гиблые годы!
Пост окончен, Америка-Русь!
Я в раю ничего не боюсь:
Ангел я, я бессмертной породы!
100
Песня о листьях
Вот опять,
вот опять,
вот опять
эти глупые листья
На холодном асфальте
изображают страданья,
Убеждённые
в непонятном
возвышенном смысле
Расцветаний своих
и увяданий.
Я давно,
я давно,
я давно
наблюдаю за ними,
Я пытаюсь понять
смысл безудержной их круговерти:
Вот зелёные они,
а вот – золотые,
Размышляющие о бессмертье.
А однажды, когда они
свои одеянья меняли,
Я, случайно,
разговор их интимный
подслушал –
Они жаловались:
люди их обокрали,
Обвинив в равнодушии
и бездушии.
101
И я заметил сердца их,
желтизной опалённые,
И улыбки усталые
их толпы многоликой,
И глаза их,
в деревья влюблённые,
В высь сияющие
разноцветными бликами.
И ещё
в их горящих
холодных глубинах
Мне представился образ
и странный
и жалкий:
Асфальтово-серое
лицо в морщинах
Бездомной цыганки
осенней гадалки.
Вот она на ладонь
набросала мне листьев,
Вот губами беззвучными
предсказания шепчет:
Жёлто-розовая, видишь, –
это линия жизни,
А бордовая, видишь, –
это линия смерти.
Эта первая, видишь,
эта первая, видишь,
легко бежит, розовея,
Но вот в конце изгибается
циничным вопросом,
А вторая, ты видишь,
а вторая, ты видишь,
длиннее
И за ладонь продолжается
так спокойно и просто.
102
Так очнись же, очнись,
так очнись же, очнись,
Тщетность боли пойми
и прими быстротечность,
На колени склонись
и в бордовость уткнись,
Растворись в эту павшую вечность.
Ах цыганка,
ах гадалка,
ах бесстыдница!
Ремеслом-то рублёвым
хвастаться будет тебе!
В этих листьях иная
мудрость и мне видится:
То, что было, – то было,
то, что будет, – то сбудется.
Сам я знаю свой путь,
и подсказок не жду.
Сам я жизнь свою вижу,
на асфальте расчерченную:
Вот ногами босыми
по ромашкам иду,
Вот ловлю мотыльков
и улыбаюсь беспечно я.
Вот чужой шумный город,
окон красная сталь,
Белый вечер из снега,
лёгкость встреч и прощаний,
Зыбкий свет фонарей,
опустевший трамвай,
Дребезжащий пророк
моих долгих блужданий.
103
А потом, как вина
к пересохшему рту,
За чистоту заблуждений,
и за откровенность,
И, дай бог мне не сглазить, –
за доброту
Жизнь подарит мне эту
дрожащую тленность.
Грусть их взглядов пойму
и паденье прощу –
И не такие герои
с ветвей опадают!
И за театральную красоту
не взыщу:
Пусть порадуются,
что красиво страдают!
Но зачем же, зачем,
но зачем же, зачем
Их прощальный наряд
так по-детски беспечен?
Этот праздничный тон
не оправдан ничем,
Им ведь хвастаться, в общем-то, нечем.
Вот опять,
вот опять,
вот опять эти глупые листья
На холодном асфальте
изображают страданья,
Убеждая меня в непонятном
возвышенном смысле
Расцветаний своих
и увяданий.
1976 г.
104
Бабушка
Бабушка, а правда, волки
Ночью в город забегают?
Бабушка, а правда, ёлки
Только в Новый год бывают?
Баб, а почему игрушки
Не зевают по утрам?
А скажи, а как лягушки
Одеваются в буран?
Баб, а это что – «неволя»?
Это где дракон летал?
Ну а Карл, он злой был, что ли,
Он царевну своровал?
Мне царевну очень жалко!
Баб, а что такое «рай»?
Бабушка, ты, пожалуйста,
Никогда не умирай!
105
* * *
Е.С.
Синоптик взяток не берёт.
Пожалуй, взял бы – да что толку:
Гранитный не растает лёд,
Не станет ветерок неколким.
Разумней подкопить деньжат –
И на день, на два, на полгода
От всех синоптиков бежать
И от полонов непогоды.
Но я тобой сегодня взят в полон,
И светел лик твой, как антициклон.
106
* * *
М.Р.
В субботу, в ночь, она была без мужа.
Он позвонил, сказал, что он поэт,
А ночь любви – прекрасная поэма.
Но был ответ: я не люблю стихов.
Всё воскресенье носом мял подушку,
Пил крепкий чай, чему-то улыбался.
Трагичней мелодрам дождил сентябрь.
А главное: навек ушла суббота.
Не то чтоб вздорна и не то чтоб пошла…
Жизнь – алогична, словно бред поэта.
Так, если в комнате сидишь один,
Пепел роняя на ковёр узорный,
То очень быстро прогорает сигарета.
107
* * *
Он жил с мечтою не стареть –
Но жизнь сквозь пальцы уходила.
Он пил, с надеждой умереть
Во сне – но смерть не приходила.
Так он тихонько шёл на дно,
Как поросёнок на закланье…
О, я бы выпил за одно
Из этих дерзостных желаний.
108
Эзотерическое 1
Что если б древнеримским лбом
Я, в жизни той, затеял дельце:
Я метил бы в рабовладельцы,
Но оказался бы рабом.
О, как бы мы, рабы, галдели,
Негодовали: « Как же так!»
Вот уж когда б мы поболели
Не за «Зенит», а за – Спартак!
109
Эзотерическое 2
Она меня манит годами и веками –
О женщина-магнит с прекрасными ногами!
Конечно, поважней есть темы – ну так что же,
Кода от этих ног я становлюсь моложе!
110
Эзотерическое 3
Неукротима, как болид,
Единственная жизнь несётся.
Как там друзья твои, Пелид?
Рассеется и отболит,
Затянется и рассосётся.
До жизни жадному, легко мне
Секунды наживать проценты.
О, если б кот в той жизни вспомнил,
Что в этой он служил доцентом!
111
* * *
Там, где лингвист феномен чтит,
Роняя чтиво неучтиво,
Где в антиномиях сидит
Рогатая прерогатива;
Там, где философа крута
Теория: за лет за тыщу
Вовек у бедного крота
Глаз прозорливых не отыщет;
Где слов мудрёных тёмный вал
Десятый застилает небо –
Там я бывал, там я живал…
Но счастлив там? О нет, я не был.
Там то и дело воротило
Меня крутило на волне.
Там мне светило не светило,
Там мне ветрило не ветрило,
Там мне кормило не кормило,
Фортило не фортило мне!
112
Казанский вокзал, 1983
Довольна старая Казань,
Столице подарив вокзал:
Милиция, газеты, мухи,
Буфет живительным ключом,
И в польтах, пахнущих мочой,
На тюках важные старухи.
Татарин прост-хитёр-учён
Весь в пирожках, и некто Он,
Меж ними, с ними и над ними:
В житейских бурях закалён,
И благороден, и умён,
А гордый – трёшки не поднимет!
И вот уже со всех сторон
Зовущий, ветреный перрон
Цветёт восточными огнями,
Вокзал закабалив дугой…
И кажется всё: мир другой
Там, за цветными фонарями.
113
* * *
Купил чернил. Бежал, спешил
В тетрадь печаль свою искапать –
Но Пастернак опередил:
Февраль. Достать чернил и плакать!
114
* * *
То ли явь словно сон, то ли сон наяву
Пролетает со снегом и градом.
Ленинград, лишь твоим снегопадом живу!
Петербург, лишь тебя назову Ленинградом.
115
Дневная песнь дачника
Гегель помер молодым:
Вмиг рассеялся, как дым,
В 61.
Ну а ты почти старик:
50. Уже привык.
Вот, сидишь один,
Мучишь майского жука.
Переливчаты бока,
Лапки – цок-цок-цок…
Не волнуйся, побратим!
Будет время – полетим
Вместе, дурачок.
А пока вот дачный душ,
Про переселенье душ
Томный разговор,
Лягушат полночный плач,
Гений коростель-дергач
Соловью в укор.
Кстати, что душа поэта
Минус тело? Масса нетто –
Ноль.
То речиста, то бессловна…
Мечется по свету, словно
Моль.
Гегель, слышишь, всё в порядке!
К небу тянется на грядке
Лук.
Так лети же в полдень ясный,
Майский мой, о мой прекрасный
Жук!
116
Ностальгия по коммуналке
Андрэ, вы тама? Звонила дама.
Она сказала, что из спортзала
Украли клюшку. Как клюшку звали?
Да не старушку! Ха! Хок-ке-ист-ку!
Ну да! Артистку полей ледовых
(вьолончелистку стихов бредовых).
Я вас, поэтов, так понимаю!
Теперь о деле. Когда сидели вчера на кухне:
Звенели кружки! сосиски пухли!
И кильки томно, как в океане,
Покинув банки, играли в ванне.
Но без движенья. Была трезва я.
Там был солидный, как дядя Женя,
Кусочек сыра.
Андрэ, вы, право, почти полмира
Мне приоткрыли своим х-х-хореем!
Теперь другую полмира греем.
И, кстати, можем согреть друг друга,
Пока в отъезде твоя супруга.
117
Снег
Небо прояснилось. Ум прояснился.
Всё прояснилось по воле лингвиста.
Сон мне приснился: ангел явился.
Очи – лучисты, плечи – плечисты.
Я, говорит, не знаток орфоэпий.
Но вот с погодой мне штучки знакомы.
Я уж сумею вам лепей-нелепей
Тучегонителя даже Лужкова.
Всё обустроить. Я тихо взмолился:
Ангел прекрасный, даруй же мне снега!
Чтоб ленинградскою вьюгой кружился,
Чтоб ниспадал с петербуржского неба!
Ангел помедлил, трудами загружен,
Тихо кивнул, в облаках исчезая…
Снег прилетел, закружился, завьюжил –
И на ресницах растаял слезами.
118
* * *
Всё лепечет в объятьях поэм
От Ахилла до третьего Рима:
Экстремал, зкстремист, экстра-М –
Жизнь глупышка под гнётом экстрима.
Белоснежнейшая из кинолент,
Мы с тобой наснимали нехило!
Кашляй, кашляй, угрюмый доцент,
Источай на бахиллы бациллы!
А давай от простудных палат
Снегирями певучими – в небо!
Старый, вяземский, дряхлый халат
Предоставим профессору Фебу.
Мы ещё поживём во дворце
Сновидений, явившихся снова.
Мы отыщем в заветном ларце
Беззаветно-дрожащее слово.
119
* * *
О.Г.
Настольной лампы жёлтый круг,
Компьютер ликом полубога.
Давай-ка, мой брюссельский друг,
По-cup-of-tea-вкаем немного,
Забот работ сбегая от,
Хребет морфем ломая хрустский,
Построчно иль наоборот
Словарь мусоля англо-русский.
Нет, слава богу, ты и я –
Мы одного снежинки града.
И, корни общие тая,
Мы долетим до вертограда,
Где птахи вещие поют,
Где стрекоза дрожит навеки,
Где снежным Невским всё бредут
Смешные снежно-человеки.
120
День
(поэма)
Я – сноб. Гляжу в окно – Москва!
Трезвонит телефон – москвичка.
И званье москвича ношу
Важней какого-либо сана
(особенно когда вишу
в подземке, с книжкой Мопассана).
В душе, однако, в глубине
Таю надежду, что увижу
Тоскующие обо мне
Мной обойдённые Парижи,
Среди французских недотрог
Я буду бормотать по-русски:
«В Москву! В набитое метро!
И Мопассана! По-французски!»
Жизнь удивительна во сне:
Всю ночь опаздывал на поезд
И приставал к чужой жене.
О, сна чарующий светильник!
Но нагло, на зачатье дня,
Сотрудник дьявола – будильник
Поднял меня.
5 долларов? 15? 25?
Вы ошибаетесь: ваш час бесценен.
Благодарите неустанно рок–
В трамвае ли, в КБ, или на сцене,
Или в спасительных объятьях строк.
Неоценима жизнь и в коммуналках узких,
И в лайнерах морских, белее голубей.
121
И – всё о`кей! Я говорю по-русски.
По-русски тоже говорят о`кей.
Автобус, электричка, эскалатор –
И вот уже возвышенный пейзаж
Рожков троллейбуса.
Я вышел из метро.
Передо мной шоссе вечернее лежало.
Тоскуя, как перрон,
Гудя, как циклотрон,
На миллиард огней сознанье расщепляло.
Знакомый поворот за бывший райсовет.
Окно. А в нём, вернее Пенелопы,
Она, девица, совершенных лет
И, как сказал поэт, с косой до бёдер.
Любовница – как новые обои:
Наклеишь – и невыразимый свет
Струится в комнату.
И масло на ноже,
И чашка кофе – всё вокруг лучисто
И растворимо, словно ты уже
Внутри картины импрессиониста.
* * *
Приятно под урчание кота
Судьбу травить разменом коммуналки,
Терзать угрюмый чёрный телефон.
В размеренном пути за бюллетенем следом
Цель жизни обрести в прощании с соседом.
Ну я-то разменяюсь! А вот те,
Униженные газовой колонкой
Или Капотней… Если бы я мог,
Я б, как пророк, им возвестил победу!
Как трубы их? Проводка? Потолок?
Куда окно? И что у них с соседом?
С моим-то всё понятно: он – свинья,
И писает помимо унитаза.
Но, веря в святость коммунальных уз,
122
Я не сказал ему о том ни разу –
И потому прекрасен наш союз.
Сосед! Уедем мы – твой образ будет с нами
Задумчиво трясти весёлыми кудрями.
Мы, жители последних этажей,
Взираем философски отрешённо
На амальгаму роковых страстей
Живущих необдуманно под нами.
Смешон их холостой круговорот!
Нам, с высоты, неизъяснимо ясно:
Кто боле счастлив – птица или крот?
Конечно, одинаково несчастны.
* * *
Я лето посвятил поэзии, любви
И истребленью рыжих тараканов.
В тот час, когда отряхивают груз
Дневных забот измученные мамы,
Когда ласкает Иден бедный Круз,
А новорусс пьёт пиво на Багамах,
Моя тропа военная лежит
На кухню, где торжественно и пусто,
И в гневном нетерпении дрожит
Рука моя, припудренная дустом,
Другим ли снадобьем…
А если повезло
И мести вкус восторженно изведан,
Всё же неполно удовлетворенье.
Кокроучи – как мировое зло:
Возможны очень крупные победы,
Однако невозможно истребленье.
Однажды рыжий таракан,
Последнейший из могикан,
Живущий ночью в ванне,
Хотел залезть в пустой стакан…
Я тапок снял – но мой капкан
123
Заметил могиканин.
И замер он как истукан,
Среди трёх мух – как великан,
Как бронтозавр в саванне.
И жалко стало мне. В карман
Вложил я тапок, как наган –
А вдруг он брёл, от горя пьян,
К своей старушке маме.
Решив согреть чайку стакан,
Зажёг я было газ-пропан –
И вдруг, весь страхом обуян,
Вспотел я, как в Гаване!
Гляжу: на кране таракан,
На стенке группа могикан
И на столе уже канкан
Танцуют могикане.
Он невиновен. Невиновен он.
Нет, не виновен. Как он невиновен!
Невинен он, и нету в нём вины.
Точней, вины – как в винном магазине
Вина. В 91-ом, золотом,
Сентябрьском горбачёвском магазине.
Спроси меня: а невиновен в чём?
Или смелей: а в чём он так невинен?
Отвечу, невиновному под стать,
Банальность выдавая за фатальность:
Имела место на меня влиять
И ерофеевская карнавальность.
Я им двоим невольно подражал,
Я рифмовал высоко, пусть неясно.
Судьбой чужою, как своей, дышал…
И вот душа – как ржавая скрижаль.
Да что душа! Нет, мне души не жаль,
Мне жаль рублей, растраченных напрасно,
Чернил, бумаги скандинавских стран –
А вдруг опять инфляция? Неровен,
124
Неровен час! Но кто он? –Таракан.
Ну, в этом он, конечно, невиновен.
* * *
День завершён. Одиннадцатый час.
На письменном столе цейлонский чай.
И вот я к вдохновению готов,
Задумчивей, чем некто Лермонтов.
Я помню вечер: я сидел в метро,
Заглядываясь сразу на обеих.
Вагон летел, как сумасшедшая луна.
Они, казалось, говорили про…
Но про меня ль?– Лолита! Лотерея:
Одной из них – но кто? – была Она.
Склоняясь на стекло на вираже,
Я взглядом их сверлил, как Заратустра…
И было высоко и пусто на душе,
А в кошельке приниженно и пусто.
Эпоха, твой лик непонятен и дик:
Рубли увядают быстрее гвоздик.
Когда я был весел и молод,
Я каждую ночь, баснословно богат,
Хранил достоянье своё – Ленинград,
Но рубль был крепок, как молот.
Минуло лет двести, и столько же зим.
И пусть я по-прежнему неотразим
(ни слова, о друг мой, ни вздоха!),
Но в праздник священный бюджетных зарплат
Я грустен… А может быть, я ретроград?
Ответь, объясни мне, эпоха!
(Как вспомню юность, Ленинград,
В снежинках шапочку Наташки –
Так слёзы, крупные, как град,
Бегут по глаженой рубашке.)
125
А между тем, шлифуя рифмы медь,
Поэт – посредник между небом и землёю,
И, безусловно, должен с этого иметь.
Алло! Алло! Страна?
Как слышно? Занесло?
Не снегом, а… чем, чем?
Что? Мопассана? «Пышку»?
Есть левое крыло, есть правое крыло –
Давай, страна, взлетим!
Обиделась, глупышка?
Я? Сочинил роман: «Луна – и ни гроша».
Бедняга Сомерсет от зависти бы помер.
Естественно, болит. Да-да, болит душа.
Читаю? «Новый мир», 14-й номер.
Страна, пока толпа своё танцует па,
Как в юности, вдвоём, неслышно, словно мыши…
Ну, не летать – бродить. Куда ведёт тропа.
Возвышенней столпа – по площадям и крышам.
Ну что сказать ещё? Я счастлив: я – с тобой.
Воздушна наша связь, и потому не рвётся.
Пусть жизнью назовут, пусть назовут судьбой,
Н е в е ш а й н о с , страна! Да всё путём, прорвёмся!
* * *
Включи ТВ – 600% годовых!
И чудится: ты бизнесмен, Мавроди вроде.
Миллионер – да что! – миллиардер уже!
Владелец ресторанов и уранов.
Но – прочь «Хопёр»!
Давай-ка неглиже
Привстань, мой друг, переключи программу.
К 101-й серии Мария поняла,
Что муж – подлец, что он ей изменяет.
И я не мог не согласиться с ней.
Вникая в их альковные дела,
126
Я признавал: трагичней не бывает,
И с каждым днём сочувствовал сильней.
Вином страстей меня поил экран.
А я был рад, что, в золотом июле,
Не дохнет наш – российский! – таракан
И жизнь бурлит, как вермишель в кастрюле.
Если мне и правда в мире этом
Суждено когда-то помереть,
Боже правый, дай мне перед смертью
Вновь увидеть «Полосатый рейс»,
Дай мне «Бриллиантовую руку»,
«Пленницу кавказскую» – и я
Поспешу, как на сеанс, на муку
Три рубля заветные тая.
Кино – финал. Любовь – искома.
Вернёмся к нашим насекомым.
Как-то ночью я поймал
Странный звуковой сигнал:
Кто-то о какой-то маме
Рассуждал и посылал.
Я про шифр гадать не стал,
По-армейски ловко встал
И легко вбежал на кухню,
Как поэт на пьедестал.
Всё нормально: не горит
Свет, радио не говорит,
У ТВ спокойный вид…
Только из-за шкафа,
Из кастрюли – не ворчит,
Не трясётся, не урчит…
Просто рыжий ус торчит
Антенной батискафа.
Понял я: прощай покой!
Это я, своей рукой,
127
Я, доверчивый такой,
Мудрее хироманта,
Сам не знаю как, на кой,
Без тебя ль, сосед, с тобой,
Но себе на вечный бой
Воспитал мутанта.
Золотится аксельбант,
Тараканихе: «Ма tante!»
И, словно гений музыкант,
Звуками наполнен,
Не фальшивя ни на грамм,
Ловит тысячу программ
И по весям и углам
Рассылает волны.
Что ж теперь, с ума с сумой
Мне сойти? Семье со мной?
Мой компьютер – разум мой –
Выдаёт решенье:
Вечером, придя домой,
Кухню, парень, мой не мой,
Но признайся, милый мой:
Это – пораженье!
К вопросу о поэзии: стихов
Неподражаемых досадно мало.
Зато не в меру много дураков,
И графоманам очень вольно стало.
В хорей вчитаешься – кошмарный сон!
Где ритм? Где рифма? Глубина былая?
А помню, мы, поэты, пели в унисон,
Костёр поэм надеждой наполняя.
Поэзию сгубили, мать твою!
Ну ладно ещё я, как памятник, стою.
А, скажем, Черноземье и Байкал:
Черны, грязны…
Прости, читатель. Кажется, я сбился.
128
Почти полвека, грозный и немой,
Над бедным Батюшковым демон вился…
Теперь, похоже, вьётся надо мной.
В год много раз я затевал войну
Священную с отродьем тараканьим:
Журналом их давил и утюгом.
Итог: усатая программа новостей
(при полном попустительстве властей),
Умело скрытое презрение гостей
И тайный холод разочарованья!
Не понятый, не оценённый,
Не изданный, не уценённый,
Поэт не дремлет по ночам.
Он жизнь иную сочиняет,
Он строчки рифмой начиняет,
И моль летит к его очам.
А мы, в молчании бесплодном,
В окне пустынном и холодном
Лик наблюдаем только свой,
Высокой выгоды не знаем
И вдохновенно вызываем
Весь 5-ый ДЭЗ на вечный бой.
Но есть, в краю шмелей и снега,
Есть точка тайная – Омега:
Там музы и глухого ждут.
Там души все пересекутся,
В экстазе огненном сольются,
В рыданьях страстных совпадут.
Но перед этим совпаденьем
Возникнет чудное виденье:
Судья всевышний, хмур и сед,
Проверит души, как на смотре,
И вот тогда ещё посмотрим,
Вития, кто из нас – поэт!
Вперёд, глагол! Я упиваюсь славой,
Как наш футбол, непобедимо слабый.
129
Есть и теперь удары – да не те!
Вот вновь октябрь, по-ленински лукавый.
Поэт – в плаще, природа – в нищете.
Ты менеджером, брокером не стал?
Друг, не грусти! Давай-ка своевольно
Зажжём с тобой магический кристалл –
Он притворился лампою настольной.
О, та любовь! О, этот суффикс «ниц»!
О, окончанье «а» в номинативе!
Любовница была чужой женой.
И у неё, безропотной, немой,
В холодный зимний вечер я подслушал
Тот леденящий, как июньский зной,
И кое в чём беспрецедентный случай.
Представьте: в гости забежал Атлант.
Горит, горит вечерняя столица.
ТиВи, Эрос, колхозный вариант:
Влюблённые мнут спелую пшеницу.
Ушли на пятый перекур жнецы –
И тут звонок. Нетерпеливый кто-то.
О, перестройщики! О, подлецы!
О, наглая отмена самолётов!
Да, муж. Душой возвышенной скорбя,
Он прыг с балкона, невысоко благо,
И на лету балдел сам от себя,
Как от Шекспира в переводах Пастернака.
Шестой этаж подмигивал. Был снег –
Как снег. Мир слышал, как он падал.
Бенц-мерсебусы замедляли бег,
Грустней лучились фонарей лампады.
Наверно, скажут: «Пошлый а-нек-дот!»
Но я б вовек не тронул этой темы,
Когда б кругом не бунтовал народ,
Когда б стократ не повышались цены!
130
О, что за жизнь! Чем дальше – тем хужей.
Но, ощущая всю печаль и тленность,
Даже в полётах с энных этажей
Художник сознаёт свою бесценность.
Поэтов судьбы очень непросты.
Большой поэт всегда – гордей марала.
Как кошка не боится высоты,
Так он в метро глядит на генерала!
А как иначе жить среди людей,
Как свет пустых, и идеалов мнимых?
В глазах – ни чувств высоких, ни идей.
В прошлое глянешь – пошлость,
Муж-злодей…
Да две-три сотни лиц, навек любимых
* * *
Иду вперёд. За мной горой
Идёт лирический герой,
Крутой телохранитель мой,
Слегка на рифмах спотыкаясь.
Он неприступен, нераним,
Вместо кирасы – светлый нимб.
Храни меня, мой херувим!
Ведь жизнь – короткая такая.
* * *
Мне всё равно – страдать иль наслаждаться.
Но – кухня 10! Но – метро пешком!
Приветствую тебя, высокий потолок!
Конец размена – окончанье боя.
Мы – выжили. И – ванна поперёк!
Лифт грузовой! И новые обои!
Пусть там, с соседом, дохнут от тоски
Кокроучи, старательно старея.
131
Всё, переехали! И чистые платки
Уже висят на потной батарее.
По-разному, знаете ли, бывает:
То эдак взглянешь, то так.
То свет глаза твои обжигает,
А то всё мрак, мрак…
А вот глядишь порою, так странно:
Со страхом каким таракан улопошивает!
Видно, и у него, у таракана,
В жизни есть что-то хорошее.
Да, я поэт. Но даже я старею!
Мне б вечно строить рифмы-корабли,
А я так глупо трачу в лотерее
Мгновенной предпоследние рубли,
Бесценный час свой жадно наполняя
Заботой о зарплате, о еде,
Недостижимой на такси езде
И чем ещё – бог знает, я не знаю.
Однако у меня есть оправданье:
За недостатком времени творить,
Прописанный без срока в мирозданье,
Умею всё безропотно любить.
Люблю машин затравленное пенье,
Ауру толп на пыльных площадях,
Люблю, шутя, разбрасывать мгновенья
Ладонью, меченной в очередях.
Из крана гераклитова вода
Стремится очищающе на блюдце –
Конечно, тлен, конечно, суета…
Но иногда под вечер остаются
Ромашки, не опавшие со стен,
Проспекты в электрическом убранстве
И новый солнцем принесённый день,
Во Времени уснувший и Пространстве.
132
СИРЕНЬ
Камни
Камни тоже мыслят и страдают –
Только медленно и не крикливо.
Кантом познаваться – не хотят.
Молодёжь вон – щебни!- говорливо
Без тарзанок в пропасти летят.
А когда обижен старый камень
Иль с Сизифом сладить силы нету, -
Не ломает рук, вина не пьёт:
Лишь по каменному интернету
Братьям тяжкий вздох передаёт.
134
* * *
О да, Екклезиаст, мы всё начнём сначала!
Не зря роса с утра похожа на слезу.
Мне в детстве стрекоза бессмертье обещала…
Вот – верую, спешу, к бессмертию ползу
Проспектом, большаком, речушкой, тихой сапкой
Ведущей к роднику тропинкой луговой –
Там, где кузнечик мир прослушивает лапкой…
Скажи, кузнечик, как там наш больной?
135
Пингвин
На полюсе, где в вихре белоснежном,
Всё ссорятся магнитные фантомы,
И думает усталая планета:
А что, не поменять ли полюса?
О там, на полюсе, на оголённой льдине,
Стоит Пингвин, наивный как Доцент,
И верит в то, что всё в подлунном мире
Стремится к Свету, Правде и Добру…
Но – нет! На изолированной льдине
Беспомощны Пингвины и Доценты.
136
Компьютерной однокласснице
Я рад, что ты рядом…
Вот здесь, на крутом континенте.
И слушаешь ночью такое же звёздное небо,
И мысли-стрекозы порхают со скоростью света
От сердца до сердца.
И если Вселенная завтра замыслит сужаться,-
Мы станем сближаться… И словно за партой, краснея,
Коснёмся руками… Я свитером кофту задену…
Вот. Всё. Обнимаю.
137
О справедливости
Синичка летела,
Пребольно стучась о снежинки.
За что? А за дело:
Чтоб поползня не обижала!
Ведь всё в этой жизни
Продуманно и справедливо.
И всем – по делам их.
По крайней мере, – синичкам.
138
* * *
В чистой прохладной комнате, где давным-давно
За высокими светлыми окнами поселились стрижи,
Мальчик, влюблённый в небо, глядит в окно
Улыбается, предвидит всё и боится жить.
Но всё же совсем неправда, будто он трус,
И будто заносчивый очень, – неправда тоже…
Просто все мысли его – как сиреневый куст.
Просто глаза его слишком на небо похожи.
139
Реполов
Был ясный день. И юный реполов,
Сын лучшего певца среди вьюрковых
И сам великий в будущем певец,
Имеющий из гибких стебельков
Уютный кров у лопухов укромных,
Где год назад он был совсем птенец,
Уверенным движеньем головы
Кидая взгляд налево и направо,
Сидел на высшей веточке ветлы,
Имея полное на это право.
Он размышлял о том, что плохо пел
Щегол у пруда, где синеют сливы,
Что самок тьма, что сам он очень зрел,
Любвеобилен он – но всех не осчастливишь.
Слегка завидовал, как прозвучал
Знакомый жаворонок в синеве крылатой,
И временами трелью отвечал
С презрением убийственным цыплятам.
Был ясен день. Был день – как изумруд,
Всей тяжестью сгибающий осоку.
И океаном разливался пруд,
И не мирилась с ястребом сорока…
А вот теперь позёмка замела
Тот сад, те звуки с неба голубого…
Нет вдохновения. Земля белым-бела.
И лишь порой, из клетки, из угла,
Сиреневые трели реполова.
140
Е. Антипову
Не нужно ярлыков: талант, бездарность, гений!
Пока ты всех богов рассадишь по местам,
Сирень в твоём саду умрёт от вдохновенья,
Бессильные замрут стрекозы по кустам.
Вот старый мудрый шмель свой верный путь меняет,
Там – серебрится наст январских облаков…
Пусть это всё тебя с тобой объединяет
Надёжнее, чем власть всесильных ярлыков.
.
141
Песня
И мы среди листвы встаём!
И в ослеплении своём
Не листья видим мы, но лица.
Вот дворник в кучу листья смёл,
И листья падают в костёр,
Чтоб вновь вовеки не родиться.
Такие странные дрова.
И вот уже идёт молва:
Из листьев дворник варит зелье.
А у меня горят слова
И закружилась голова
Не от огня, но от безверья.
Не верю в глупое «пока»,
В то, что закончится строка,
Не верю в то, что снег не вечен…
И я держу в руке бокал,
И жизнь прекрасна и легка,
И мир прозрачен и беспечен!
И дальше жизнь меня ведёт:
За поворотом поворот,
За годом год, за строчкой строчка…
И просит пить уставший рот,
Но вечен слов круговорот,
И негде мне поставить точку.
1976 г.
142
Ольге
Взгляну назад: там тёплого – ни дня!
Я фото льда. Но, взяв меня на память,
Теплее солнца, солнышка, меня
Согрела ты. Мне незачем лукавить.
Желал я женщин озирать с высот,
Как Дон Жуан, уж тыщи лет не новый.
Но по ночам глядел на небосвод,
Как томный кот, попавший в астрономы.
Но вот однажды, с думой о судьбе,
Я осознал: не поздно и не рано –
Пора, пора жениться на Тебе,
Чтоб сквозь века пройти катамараном.
Судьба ласкает жёстко, как гребёнка.
Дай, Боже, каждому такого же рыбёнка.
1983 г.
143
Осень 1972
Вновь одиночеству я рад,
Вновь просятся слова искристые,
И как холодный лимонад
Текут сентябрьские листья.
И каждый жёлтый лист – конверт,
А в нём письмо и строчки мятые.
И чья-то жизнь, и чья-то смерть
В конверте падающем спрятаны.
И вот все строчки до одной
Слились в аллею жёлто-розовую,
И вздрагивают под моей ногой
Бумажные чужие жизни,
Чернильные смешные слёзы.
Прости мне, жизнь, мою беспечность:
Я нарушаю парков сонность.
Но я люблю, я так люблю
Седеющего неба вечность
И жёлтых листьев обречённость!
144
Страсть
Уведи, уведи, уведи, уведи!
Я не знаю, любимая, в шторм иль покой,
Но туда, где, блистая, нас ждёт впереди
Мир, о боже! – такой же, как там, за спиной.
Ну о чём там амуры лопочут в груди? –
Явно тема не та и разлад в голосах.
Презирая слова, уведи, уведи –
Как ребёнка, укутай в горячих руках!
Знаю: после нелепой попытки сгореть
Вновь пространства нас будут ласкать, как ужи.
Это смерть, дорогая, ты слышишь, всё смерть.
Это жизнь, дорогая, ты слышишь, всё жизнь.
1978 г.
145
Сирень
Июнь парит, июнь росит.
Сирень над головой висит.
Она безмолвием звучит
Она молчит, молчит, молчит!
О чём молчит? Я б рассказал,
Когда б язык сирени знал.
Проходит полчаса и час –
Весёлый разговор у нас:
Весёлый разговор о том,
Как мы невесело живём.
Проходит ночь, проходит день,
Проходит много, много лет…
Внимать безмолвию мне лень,
Но всё ж хочу я знать ответ:
Что разговор наш означал?
О чём язык её молчал?
Я руку вяло подниму,
И ветку грузную пригну,
И к лепесткам лицом прильну,
И нечто важное пойму,
И прошепчу со вздохом:
Не так уж всё и плохо!
1974 г.
146
ОСЕНЬ 1970
Радость пью, как осень душистую, –
Я один хозяин души своей.
Мне светло под сонными ивами.
Смотрит небо глазами счастливыми.
Тает горе жёлтыми листьями.
Грозди счастья в сердце повисли.
Душу смертную в вечность бросил –
Нет ответа! Лишь осень, осень.
147
Вальс асманта
Там, где берег бриллиантов,
Словно вальса откровенье,
Приоткрылось мне асманта
Сходство странное с сиренью.
Я заметил музыканта,
Гордо несшего седины, –
Он ответил: – У асманта
И сирени суть едина:
Из цветенья и забвенья,
Из росистого огня,
И ещё из вдохновенья –
Сути музыки родня.
Вот весёлая разгадка!
Я как бабочка ликую!
После грусти очень сладко
Мудрость понимать такую.
Я и сам хочу роситься
Лепестками вдохновенья.
Я хочу с асмантом слиться –
И с сиренью, и с сиренью!
И со смелой звонкой песней,
Вдохновлённый музыкантом,
Превращаюсь я в чудесный
Куст сирени и асманта…
И печали уж не знаю –
Безмятежно я живу.
148
Только лепестки слетают
На зелёную траву.
1973 г.
149
Песенка мотылька
– Привет! – сказала ты.–
Опять такой серьёзный!
Оставь свой грустный тон,
Забудься, милый мой!
Будь пёстрым мотыльком,
Порхающим над розой.
Будь бабочкой цветной,
Парящей над землёй!
И я, презрев свой страх,
Как в детстве смел и ловок,
И я, совету рад,
Обличье изменил.
И крыльев моих взмах
Беспечен был и лёгок,
Но всё ж печален взгляд
По-человечьи был.
Играя и кружась,
Я высоко поднялся,
Забыл тяжёлый сон
С названьем звучным страсть.
В порхании своём
Упасть я не боялся:
Я знал, что невесом
И не могу упасть.
И я тогда узнал,
Что мир – большое поле
Ромашек, васильков,
Вечнозелёных трав,
150
И я над ним порхал,
Неприхотлив и волен,
И с дружбой мотыльков
Я засыпал в цветах.
Передохнув, с утра,
Порханье продолжал я,
Неведомо куда,
Но не жалея сил.
Доверившись ветрам,
С улыбкой вспоминал я
О днях былых, когда
Я бабочек ловил.
1973 г.
151
Метафоры
Метафоры! Вы – мышцы культуриста.
Вас не осилит мой обычный ум.
Гляжу на вас усталей пародиста,
Грустней верблюда в центре Каракум
Кто с вами? – Измов наглые знамёна,
На интонацию и чувство карантин
Да тонкость, что рождает миллионы
Ценителей ворованных картин.
Пусть утончённые от вас влажнеют дамы.
Мирок ваш – Голливуд, кумиры вам Вам Дамы!
Так сочинял я, под влияньем чая,
В метафорах себя изобличая,
А надо мной насупленно и мглисто
Стоял ноябрь страшней метаметафориста.
1986 г.
152
Поэт
– Я гул стихов предощущаю:
Всё нарастает, нарастает.
Я поднимаю вверх ладони,
Как пред грозою неподвижен,-
Я полсекунды гениален.
Так говорит мне мой знакомый –
Чудак, хороший стихотворец.
Когда я долго с ним не вижусь,-
Скучаю, часто вспоминаю,
Я представляю его просто:
В словах купающийся мальчик,
Глядит спокойно и нестрого,
Его ругают или хвалят –
А он от нас всё дальше, дальше…
Как будто дальше есть дорога.
153
Вечер
Вечер. Закат раскрыл окно-
Птицам подарок к воскресенью.
И утонул. Но снится, снится.
Нам темы выбрать не дано:
Они нас греют от рожденья,
Как ночью слёзы на ресницах.
154
* * *
Когда ромашки мне на темя
Склонялись, гладили виски, -
Уже тогда мне эта тема
Просвечивала сквозь лепестки.
Вот и сегодня, как вначале,
Гляжу с восторгом на восток –
Между бездонными ночами
Дрожит тончайший лепесток.
155
* * *
Мысли снежны и легки.
Белый-белый лист.
Ночь диктует мне стихи –
Я стенографист.
Терем светлый среди трав –
Мальчик в нём живёт.
Может, в чём-то он не прав,
Но поёт, поёт.
Слушать песни я любил –
Жаль, не записал.
Просто вовремя чернил
В ручку не набрал.
Но теперь вся жизнь моя –
Песням по пятам.
Слов совсем не помню я,
Помню только: там
Дом хрустальный среди трав,
Мальчик в нём живёт.
Может, в чём-то он не прав –
Но поёт, поёт.
1978 г.
156
Если крикнет рать святая:
Кинь ты Русь! Живи в раю!
С.Есенин
Окна – как в коробке спички.
В небе неуют.
Закалённые синички
Песенки поют.
День – чужой, пустой, невзрачный.
А вчера был - наш.
Серо-голубой, прозрачный
Городской пейзаж.
Кажется, листок нежданно
Упадает, но
Всё давно предначертанно,
Всё предрешено.
Как рябина отлетает –
Так и я стою.
Если крикнет рать святая –
Буду жить в раю!
157
Попытка гекзаметра
Время всё память шлифует, как море – осколок бутылки.
Всмотримся в мутное стёклышко памяти юности нашей!
158
* * *
Классики, классики – детская игра.
Вот запрыгнул в первый класс –
Во второй пора.
Началась игра у нас
С самого утра.
– Эй, сорванец, скакать не лень?
Поешь иди, чай, голоден.
– Не-е, баб, не голоден!
Ну и жаркий сёдня день!
Вот почти исчезла тень.
Полдень.
159
* * *
В чистой комнате тишь и покой.
Тихо сяду на край табуретки
И наполню все вещи собой.
День был долгий и шумный такой.
Всё спешило, бежало… Лишь в клетке
Повторял свою песню снегирь.
Видно, после заката не зря
Мне и птицам блеснуло солнце –
Жизнь моя, словно песнь снегиря,
Над весенним кварталом несётся.
Вот и вечер остыл и затих.
На проспекте и во дворе
Всё свернулось в дремоте и лени
И уж спит безмятежно и сладко…
Никогда я не видел таких
Удивительных быстрых оленей,
Как на сером потёртом ковре
Над моею над детской кроваткой.
160
* * *
Вот ночь подобралась, легка и темна.
Она пролежит по-декабрьски долго.
А мир белоснежный в квадрате окна
Кружится, звенит, обещает мне ёлку.
Без злости, фигурно, стекло холодит…
А в комнате томно, пластинка в ударе:
Срывается, шепчет, цыганит, твердит,
Что если уж ночь, – так в угаре, в угаре!
Жестокие страсти, не мне вас ценить.
Живу я без всхлипов, задумчиво, тихо.
Тяну сквозь стекло незаметную нить
В мир комнат из мира весёлого вихря.
Свяжу воедино и дверь на балкон
Открою, впущу этих лёгких летуний –
И буду стоять, будто мальчик, влюблён…
Я жду, я надеюсь, я весь накануне.
1978 г.
161
Взгляд
И снега безначальное теченье,
И пустота вечерняя трамваев,
И фонарей прозрачное свеченье,
И колдовство сгорающего дня –
Всё, всё в моём сознанье воплотилось,
И всё смешалось, и преобразилось,
И превратилось в странного меня.
И знаю я, что есть другие люди,
Другие голоса, другие лица,
Похожие, быть может, на моё…
Похожие – но всё-таки другие.
Я в комнате своей открыл окно,
И с высоты гляжу на город в дымке,
И не пойму: как можно быть другим?
162
* * *
Душа глядит тебе вослед
И думает: – Ответ найду ли?
Молчит. И незаметен след
Обиды, маленькой, как пуля..
163
* * *
Томик Пушкина курчавый
Ветер треплет на балконе,
То Онегина раскроет,
То Аглаю оголит.
Видно: классику приятно,
Сквозь столетья пробираясь,
Подставлять под майский ветер
Сладострастие страниц.
164
* * *
И всё бы слушал этот лепет,
Всё б эти ножки целовал.
А.Пушкин
В мерцающей ночи таинственный овал,
Движенья – как полёт лунатика над крышей.
И если гений ножки целовал,
То мы вослед за гением – всё выше.
О ком я срифмовал? Да в общем ни о ком…
Но если жизнь пройдёт и будет страсть забыта, –
Прошу меня считать тибетским пастухом,
Принявшим гибель от метеорита.
165
Небо и земля
Там, в облаках, под Зевсовой эгидой,
Там, в небесах, на саммите стрекоз,–
Там бабочки порхают Данаиды
Над сонмом гроз – Аидовых угроз.
Здесь, на земле, в иное время – оно,
Да и теперь – клянусь вам головой!–
Здесь, гордый поставщик тестостерона,
Козёл за кол привязан луговой…
Но что несчастен он – то ложь и врака!
Ведь эта связь ему милее брака.
166
Эпиграммы, шутки,
посвящения
О науке и поэзии
К чему гадать с натужной мукой:
Важнее кто – мудрец? поэт?
Близки поэзия с наукой:
Несут нам обе разум, свет.
Но вот когда сегодня кошка,
Блин, родила вчера котят, –
Философ прибалдел немножко:
– Пущай поэты не свистят!
Другу счастливой юности
Анатолию
Лицо, невзгодами овеянное,
С большими серыми глазами.
Подвержен сумрачной идее
Всё время говорить стихами.
Сужденья – жёсткие и смелые,
Движенья – вольные, просторные,
Слова – обдуманные, зрелые,
Хотя порой довольно вздорные.
167
168
В большом, однако бренном теле
Душа его как слон в неволе.
А потому всегда при деле,
Пусть даже пьяный и в постели…
Таков дружище Анатолий!
О букве «Ё»
На букву ё сквозь наглых век
Глядит наш век стыдалишённый,
Но уважает человек
Искушенный и искушённый.
Сергею
Скажу Серёге без обмана:
Сергей, ты – круче Губермана.
Душа компании, ты – русская душа,
Хотя и по-английски до шиша.
Опять Серёге на его поэтическую
книгу «Двойная мораль»
Твори, Серёга, чтобы все орали:
–Двойную порцию «Двойной морали»!
О старых стихах
Пусть скажут: «Хи-хи-хи!
Стары стихи!» – Так что же?
Чем старее стихи,
Тем автор в них моложе.
О психолингвистике поэтики
и тончайшей психической связи
между инсайтом и оргазмом
А.Л.
В упорных поисках инсайта
Не избежал он порносайта.
И, понабравшись там оргазма,
Дошёл до Высшего Маразма!
Решив надёжно в этом разе,
Что не инсайты там, а мрази.
О людях и животных
Людей-животных – тьма!
Как в джунглях. И притом
С котом я дружен.
Но не дружен со скотом.
О Петрарке
Во как женщины достали
Пресловутого Петрарку –
Знаменитого поэта
В достопамятные дни!
Был в быту он – как из стали!
Чтоб держать сонета марку,
Он всю жизнь писал про это…
Ну а делать – ни-ни-ни!
Не хотел он фер ле куры!
Но зато ленивый знает:
Нет прекраснее Лауры,
169
Её личика, ноги!
Ловко бракопроцедуры
Избежал он, хитрый заяц…
Вот такие шуры-муры!
Вот такие пироги!
Об академике Павлове
Кровный враг всех собак
Академик Иван Павлов
Не давал им кренделей.
Он их мучил и так,
Да и этак, обижал их,
Королевских пуделей.
Меж людьми говорят:
Неварёными гвоздями
По утрам кормил с руки.
Как щенят, строил в ряд
И травил их лошадями –
Ей богу, мужики!
Я подрос, я курнос,
Своей тёщи славный зять я-
Но проблем, блин, до фига:
Смысл их прост. Вот вопрос:
Как собакам доказать мне,
Что не Иван Павлов я?
Их нравы
По базару шёл бомбино,
Шёл бомбино, шёл бомбино.
Шёл бомбино по базару –
А за ним его мучача.
170
Он сказал своей мучаче:
– Йо трабахо очень мучо!
И ответила мучача:
– Перо кобрас очень поко!
Ты настолько кобрас поко,
Что не можем прикупить мы
Ни клубнички-землянички,
Ни арбуза-карапуза,
Ни души моей отрады –
Золотого винограда…
Вот насколько кобрас поко!
Призадумался бомбино,
Да и говорит мучаче:
– Моя милая мучача!
Может, на худой конец,
Купим мы с тобой зелёный,
Тот солёный-пресолёный,
Тот дешёвый-предешёвый
Расчудесный огурец?
Призадумалась мучача
И сказала: – Хей, бомбино!
Ты, бомбино, молодец!
Сам себе купи зелёный,
Тот солёный-пресолёный,
Тот дешёвый-предешёвый
Расчудесный огурец,
Но любви чудесной нашей,
Наконец, настал конец!
Опечалился бомбино.
На гроши напился чачи.
Шла мучача по базару –
Без бомбино, без бомбино…
Спал бомбино на базаре –
Без мучачи, без мучачи.
171
(Исп.: Йо трабахо мучо –
Я работаю много;
Перо кобро поко –
Но зарабатываю мало)
Муха
Я муху в комнате вскормил
И на месяц одну оставил.
И там она одна летает,
И с грустью крошки подъедает,
И смотрит за окно – ей-ей –
В тоске по юности своей!
Комар
Как ни пищал и ни кружился,
И в глаз летел, и в небосвод, –
Не знал комар, что он родился,
Не знал комар, что он умрёт.
А рядом, в небе синеоком,
Задумчивей, чем аксакал,
На ужас курам и сорокам
Плыл ястреб – и, похоже, знал.
О некоторых правах
человека
Бандюган достал наган.
Ваше право, бандюган!
172
Моностих
О я, букашка кайнозойской эры!
Чепуха
Любила натрий нутрия,
Предпочитая утренний.
Нутром, как чушка, чуяла
Нутрюшка. «Я хочу его, –
Кричала, – вся в экстазе я!»
«Какое безобразие!» –
Вскричал бы возмущённо я.
Но нутрия, прощённая
Мной, нежится, и пляжется,
И глазки строит, кажется.
О добре и зле
Я вам всерьёз скажу стишками:
Добро должно быть с пирожками!
Книге
Творилась ты, версталась ты – и вот
Попала книга в жёсткий переплёт!
173
Футбол
Футбольный возраст пережив два раза,
Ты очутился там, где очутился, –
Нет, не в аду, не сумрачном лесу.
Шатёр небес глядит голубоглазо;
Звонок входящий, как птенец, пробился;
Весна висит капелью на носу.
Глупышка жизнь волнуется анданте,
Бежит бурливо, как речушка с гор…
И, слава богу, стихотворцу Данте
Намедни отменили приговор.
О, это двухнедельное молчанье
Похоже на взведённый на курок
На нашей затянувшейся дуэли…
Осечек без – пришли хоть смс!
Silentium. Я жил первоначально.
Тому лет двести. А теперь – в собес
Бегу, бегу.. И в нетях лабиринта
Поэм, проблем, сетей и новостей
Я обожаю вас, Шекспиры спринта
И стайеры шекспировских страстей:
Футболки – зелены, кроссовки – жёлты!
Борзовы, Вирены, Уссеймы Болты.
Любимый цвет: дерев – зелёный,
Синий – небес, лица – румяный.
Чтоб к сентябрю желтели клёны,
Зимой – рябины были рдяны;
Чтоб март журчал среди проталин…
А если мир не идеален, –
174
Цвети, как розы на куртинах,
Время жлобов неукротимых.
Радости больше! Живи без истерик,
Как новоявленный эзотерик.
Вон Маяковского тень полетела –
Тонкое тело!
Порою, спрятав в свой лексический колчан
Метафору обсценную тугую,
Я выхожу в звенящий город-мир,
Бушующий порой, как Джеки Чан
(не я, а мир), но сторону другую
Я выбираю: где Гвадалквивир
Бежит, шумит… костёр рябины красной
В саду горит… где, весел и упруг,
Ребёнок март, в волнении прекрасном
Трубит на флейтах водосточных труб.
Всем нужен мир. Но некоторым – весь!
За столик сядь и на безмене взвесь
Угрюмый вес багровых возжеланий.
Повисла зависть, и нависла спесь –
Буанопарт завис над мирозданьем.
Спал пять часов? О, лучше бы он спал
Пятнадцать, двадцать, двадцать восемь в сутки…
«Бордо» б лакал! Смотал бы на Непал!
Стишки кропал! Развёлся б ради шутки!
Героев сонм глядит на нас с небес,
Прозрев финал страстей неутолимых.
Мужайся, мир! С Болконским или без
Цвети, цвети, как розы на куртинах!
Лев Толстой, он совершил ошибку:
Не ходил он в литобъединенье…
А иначе б написал такое,
Что Каренина б не бросилась под поезд,
175
Князь Болконский слесарем бы стал…
Представляю, как бы матерился
И неверную Наташку посылал!
Впрочем, вместе с м……. Буанопартом.
Соблазн есть: Диогена вроде,
Обресть гармонию в природе –
Где дикий кот велик, и чёрен,
И кошек мучит, как Печорин.
– Вам пир, вампир! А мне, увы, потеря крови! –
Сказал Варлампий, хлопнув комара.
Удар был точным, результат – отличным!
Хотя комар и огрызнулся демонично.
Мой друг Варлампий – кратко – гений:
Член всех Союзов, академий…
Всей жизни цель его – катарсис.
Прописан здесь, живёт – на Марсе.
Где все народы незалежны,
Где комары мятежно-нежны…
То рдяно небо там, то ало,
Как сериал за сериалом.
А здесь, где брокеры снуют,
Здесь лишь забыться и уснуть!
Сон лечит всё. Но лечит лишь во сне.
Проснёшься – те же скучные болячки
Да зеркала бессовестная ложь.
Прекрасна жизнь и без медвежьей спячки,
Прекрасна и таинственна… И всё ж:
Не будет сна – весь мир сойдёт с ума.
Да и сошёл уже, давно бессонный.
Ржавеет, видно, Матрица сама…
Мобильные бессильны телефоны.
Лишь Морфеус кивает всем хитро,
Агентам Матрицы бесстрашно прекословит,
176
Бомжом у калорифера метро
Последнее тепло щекой небритой ловит.
Велик писатель Горький, но
Его вполне комфортно дно.
Чтобы до дна понять нутро,
Пора писать бомжей в метро.
Лежите, гордые бомжи,
Блистательные, как ужи,
Или, подобием утят,
Летите в Кремль –
Там приютят.
Порвалась связь времён.
Кроссовки тоже рвутся.
– Ты – Гамлет? или – он?
В ментовке разберутся!
Стрелец ты, Близнец или мирный Овен,
Но дни утекают, как воды из шлюзов.
Вчера был футбол: Милан – Сен-Жермен.
Я спал. Но во сне болел за французов.
Ведь все они ночью на Мост Мирабо
Спешат позабыть свои беды.
Не дай же им, Боже, душевных бо-бо ¬
Победу даруй им, победу!
Что захромал, мой друг Ахилл?
Быстрее! Выше! Веселее!
Больной вон хил и без бахил –
В бахилах же вдвойне хилее.
Смотри, Шекспир, какой прекрасный гол!
О, Гамлета излечит лишь футбол!
Излечит террориста только пуля.
Адам был зол: он гол был как сокол.
Аршавин – сокол. Во как мы загнули!
А Буш был ястреб. Вспомним ли о нём?
177
Питался ножками, дышал огнём,
Парил, бомбил, вороной грозной вился.
Возьмём его и в Лету окунём –
И в смертном сне нам чтобы не приснился.
Уснуть? Забыться? Нет – играть, забить!
Что там сегодня: быть или не быть?
Ну нет, давай сегодня не об этом.
Сегодня вот что: Питер – чемпион!
И пусть туманится туманный Альбион
И вечно медлит Дания с ответом!
178
Шабаш 1980,
или Рассказ непьющего
алконавта
Мечтал я с детства: подглядеть бы,
Гуляют как гадалки-ведьмы
И экстрасенсы-колдуны.
И с блатом можно бы, казалось, -
Но как-то всё не удавалось…
И в этом нет моей вины:
Ведь в век правдивый атеизма
И социальных катаклизмов
Где атавизмы ты найдёшь?
Народ им всем поставил клизму –
Оставил только сказок призму…
К тому ж перу соцреализма
Чужда бессовестная ложь.
Но вот однажды ночью пряной
(шанель, сирени и туманы)
Я шёл необычайно прямо
(то бишь не пьяный: я не пью)
И тут негаданно-нежданно
Комар огромный – окаянный-
Шасть из ближайшего тумана
и впился в голову мою.
Я – бац! Но поздно: улетел он.
А в голове всё задубело!
Не так, как при горячке белой,
Но вот как будто втемяшили наркоз.
179
И вот уж с головы на тело…
Я обкумекал это дело
И сел на землю обалдело
В предчувствии метаморфоз.
Всего на пять секунд закрыл я
Глаза свои, но чую: крылья
Из-под лопаток так и прут!
Я дал немного отрасти им,
Дал приспособиться к кости им-
Так обувь меряют в Гостином:
– Ну что? – Не «Скороход», не трут!
И вот с протяжной русской песней
Я подымаюсь в поднебесье
Без пропусков, без проволок.
Пять тысяч метров, а внизу там,
Я верю, ждёт моя Марфута
И коммунальный потолок.
Пора и о себе немного:
Путь в алконавты был мой долог.
Среди долгов и книжных полок
Угрюм, хоть, кажется, остёр
(по крайней мере, часто колок-
тут станешь колким от прополок!)
Среди боксёров был филолог,
Среди филологов – боксёр.
Характер мой не то чтоб жуткий,
Но, в общем, сложный: не на шутку
Любитель девочек и драк,
За правду в драку лез нередко,
И глупо выглядел при этом,
И сам себя корил за это:
Оставь ты кулаки, дурак!
180
Был профессурой не изнежен,
Зубрил ночами, но зачем же
Мой постуниверситетский ум,
Стыдливо тычась в быта волны,
Сомненьем горестным наполнен,
Как гордым спекулянтом ГУМ?
Из диалектик понимаю:
Расцвет каким бы ни был мая,
Всегда отыщешь негодяя
С кривой ухмылкой… Так, подчас,
Начальство спит в вагоне общем,
Всех понося… Нет, мы не ропщем,
Но что-то грязно тут…Ну, в общем,
Сам на себя ожесточась.
Такие вот примерно мысли
В укушенном мозге неслися,
Пока я прохлаждался в высях –
Когда же, думаю, конец?
Заснул. Приснился сон прекрасный:
Есть вермут белый, вермут красный…
Проснулся – глянь: бутыльобразный
Передо мной стоит дворец.
Пошебуршив крылами раму,
Влетаю – даже как-то странно:
Без всяких там очередей…
Гляжу: кругом народ скучает.
Меня никто не замечает.
181
Бесспорно, это означает:
Я самый главный чародей.
Но всё ж благоразумно, шустро
Решил я спрятаться за люстру
Посредством чародейских сил.
И был мой пост немного шаток,
Как тонкий мех газетных шапок,
Но деловито, чётко, сжато
Я наблюдал и заносил:
Вот, моложав, затянут в свитер,
Пятидесятидвухлетний Витя -
На «Жигулях» автолюбитель,
С пятёркой рваною в правах;
Вот в прессу писем сочинитель,
Морали ревностный блюститель,
Как говорят, - народный мститель,
Борец за правду и права.
Там вновь прекрасными чертами
Сразила продавщица Маня.
Пришла без мужа, а потом
Мужик ужасней урагана,
А с ним ещё два уркагана –
И бусанули за халтон.
Ещё был некто вроде Вия,
А может, это был вития…
Рычал, но тщетно, паразит!
Так вся заросшая болонка
Из-под кудряшек лает звонко,
Но в целом ничего не зрит.
Была минута: всё собранье
Застыло, словно в ожиданье.
И вот, как Бонни Ме стройна,
Вошла вся в вышитых овечках,
182
Джинсах и импортных словечках
Раскрепощённая Она.
Какая-то была в ней сила.
Горячим взглядом покосила
И как-то свистнула вот так:
«Фи-фи!» – И тут, ей богу, братцы,
Все стали дружно разлагаться:
Кто щекотаться-целоваться,
А кто-то гнусно раздеваться,
А нам нетрудно догадаться,
Что это был условный знак.
И разлагались так тлетворно,
Как будто собирались в омут,
Который чёрен и глубок.
И, между прочим, этот тоже,
Шалун, разносчик орнитоза, –
Сереброкрылый голубок.
Ему кричат: «Ты ж птица мира!
Почти что ангел!» Но задира
В ответ: «И я грешить мастак!
Ещё певец Гвадалквивира
Раскрыл меня своею лирой –
Поэт известный Пастернак!»
И вдруг, как очередь в продмаге,
Схватили палаши и шпаги
И под влияньем чёрной магии
(вот сказок гадостный пример!)
Все в дикой схватке закружились.
ОНА и Танечка сцепились,
А в центре бешено рубились
Колдун и милиционер!
Качались очень долго чаши,
Но, ясно, победили наши!
183
Нанёс решающий укол
Спорткомитета председатель
Да, кстати, зять его – предaтель:
Хотел в ряды внести раскол,
Но тесть подлюку расколол.
Вот так бы сборная в футбол
Играла на чемпионате!
Всё, к счастью, кончилось чудесно:
Гуляки постепенно раж
Угомонили повсеместно.
Без трупов, крови и без краж
Всё обошлось. Хоть неизвестно
Какой, но был, конечно, страж.
Я полагаю, бестелесный.
Ну, дух святой, хранитель наш.
И вот теперь я очень резко
Себе сам возражаю аж:
Что если весь наш антураж
Сменить на кабинеты в креслах…
Начальство вертит карандаш,
В предбаннике ажиотаж,
Все в изощрённостях словесных,
Патриотические песни…
А что? Довольно интересно.
Но это был бы, если честно,
Уже партком, а не шабаш.
1980 г.
184
Переводы
Альбатрос
Из Ш. Бодлера
Порой, на палубе, весёлые матросы,
Устав от синевы сияющих морей,
Зовут к себе шутя усталых альбатросов –
Могучих спутников летучих кораблей.
Но палубы едва король небес коснётся –
И вот он неуклюж, смешон… И не со зла
Любой матрос над ним невольно усмехнётся:
Повисли два крыла – нелепых два весла.
Вот радость для сердец матросов простодушных,
Собравшихся в толпу у верного руля:
В уродливых узнать движеньях непослушных
Конец величия былого короля.
Принц облаков седых, гонитель туч далёких, –
Средь молний и громов поэт царит во мгле…
Но лишь прервёт полёт – с величием калеки
Под свист толпы крыла волочит по земле.
185
Мост Мирабо
Из Г. Аполлинера
Под мостом Мирабо бурная Сена
И моя любовь.
Память – сильнее плена.
Волна за волной,
За болью – радости шли на смену.
Уходят прочь сны наяву.
Приходит ночь – я всё живу.
Влюблённых рук неразлучны своды.
Промчались вдруг
Все мгновенья-годы.
Вечность глядит устало в тёмные воды.
Уходят прочь сны наяву.
Приходит ночь – я всё живу.
Любовь проходит волной тягучей
И жизнь уводит.
Надежда бродит
Звездою жгучей.
Уходят прочь сны наяву.
Приходит ночь – я всё живу.
Любовь и жизнь – две крылатых тени.
Не возродишь
186
Ничего из тлена.
Под мостом Мирабо быстрая пенится Сена.
Уходят прочь сны наяву.
Приходит ночь – я всё живу.
187
Дамы былых времён
Из Ф. Вийона
Скажи, в тени какого сада
Флоры цветущее жильё?
Таиса где? Архипиада –
Кузина славная её?
Где Эхо, что напевом лёгким
Пруды пленяла и луга?
О девы! Где вы, лет далёких
Невозвратимые снега?
Премудрая та Элоиза,
Из-за которой оскоплён
Пьер Абеляр? Судьбой унижен,
Святым монахом прожил он.
Царица, казнью Буридана
Прославленная на века…
Где эти ветреные дамы,
Где невозвратные снега?
Где Бланка, с голосом сирены?
Алиса? Беатриче взор?
Где та, которую измена
В руанский бросила костёр?
Они ушли, в столетьях тая…
Лишь память сердцу дорога.
Скажи, о Дева Пресвятая,
Где эти белые снега?
Их всех, печальных, одиноких,
Застила времени пурга…
Принц! Не ищите лет далёких
Невозвратимые снега!
188
Знакомый сон
Из П. Верлена
Мне часто снится сон, волнующий и странный,
О незнакомой женщине, и я её люблю,
И непрестанно она меняется: не прежняя она
И не совсем другая, и любит, и, любя, всё понимает.
И сердце ей открытое моё – увы, лишь ей! –
Перестаёт быть тайной лишь для неё.
И лоб горячий мой лишь ей дано омыть
Слезами состраданья.
А цвет волос – каштановый иль русый? – я не знаю.
А имя – только музыку его я вспоминаю –
Подобно именам любимым тех, что жизнь изгнала.
И взгляду статуи её подобен взгляд.
А голос, дальний, тихий и печальный,
Как те мне дорогие голоса,
Что больше не звучат.
189
Стансы маркизе
Из П. Корнеля
Маркиза, вам не приглянулось
Моё лицо? Чуть старовато?
Но вспомните, что ваша юность
Умчится также без возврата.
От скуки время производит
Прегадкие метаморфозы:
На лоб морщины мне наводит,
Увять заставит ваши розы.
Всё подчиняется, увы,
Одним законам бытия.
Я прежде был таким, как вы, –
Вы станете такой, как я.
Но я достоинства имею,
Которыми горжусь недаром.
Мне с ними легче, веселее
Переносить судьбы удары.
У вас достоинств, право, масса!
Вы презираете, возможно,
Мои: они не так прекрасны,
Как ваши, но зато надёжны.
Они помогут мне прославить
Сиянье ваших чудных глаз,
Через века ожить заставить
Всё, что меня пленяет в вас.
190
Ко всем столетья безучастны.
Уйду и я, хоть не спешу.
Вы – вечно будете прекрасны!
Такой, как я вас опишу.
Итак, я думаю, полезно,
Маркиза милая моя,
Со стариками быть любезной…
Если старик такой, как я.
191
Сила надежды
Из П. Элюара
Пора признать бессилье пред судьбой.
Лишён всего, подняться – не суметь.
Вот сто дорог. Я протащусь любой,
Согбенный раб, чтобы ускорить Смерть.
Остались мне лишь слёзы, пот и боль,
Агония последнего рывка.
Теперь всесильна жалость надо мной,
Гнетёт презренья жёсткая рука.
Я измождён, и голос мой дрожит,
Но я дышу – надежду не унять.
Во мне тоска звериная горит:
Уснуть! Уснуть и безмятежно спать!
Мне женских рук тепла недостаёт.
Застолья шум услышу ли опять?
Лишь сердце, глупое, не предаёт:
Слабея, не перестаёт стучать.
А я умел беспечно хохотать.
Заря не раз рождалась в глубине
Моей души, чтоб нежно освещать
Цветы улыбок, брошенные мне.
Всё кончено, и всё черно вокруг.
И правда – прах, и совесть – не в чести.
Но, верю, день настанет: сонмы рук
Поднимутся, чтоб зданье возвести,
Где брата любит брат, где другу верен друг.
192
Эпитафия
Из П. Скаррона
Кто здесь покоится, при жизни
Не так был счастлив, как теперь.
Задворок был его отчизной,
Скамья – была его постель.
Так не шуми, постой, прохожий!
Поэта сон, отныне ровный,
Не нарушай! Впервые ложе
Ночь дарит бедному Скаррону.
193
73-й сонет
Из В. Шекспира
Теперь во мне ты видишь время то,
Где стройных хор развалины лежат.
Да три листа, в отрепье золотом,
На ветках оголившихся дрожат,
Что помнят трели сладостные птиц.
И видишь ты, как, западом влеком,
Мой день усталый, преклонённый ниц,
Сменяем ночью – смерти двойником.
Во мне ты видишь жар того огня,
Что, на угольях юности своей,
Воскреснуть мыслит, память пламеня
И ложе смерти обретая в ней.
Всё видишь ты. Но тем любовь твоя сильней,
Чем меньше тёплых остаётся дней.
194
26-й сонет
Из В. Шекспира
Всесильный властелин души моей,
Правитель дум покорного раба!
Не остроумья гордого елей
Диктует мне послание – едва
Послушен слог. Ведь бедный разум мой
Тебя достойных не отыщет слов.
И лишь слова, речённые Тобой,
Возвысят неречённую любовь.
Но если лучезарная звезда
Мне истинный во мгле укажет путь,
И в одеянье новых слов тогда
Сравняюсь я с Властителем хоть чуть, –
Вот лишь когда, мой Лорд, осмелюсь я
Похвастать, как сильна любовь моя.
195
66-й сонет
Из В. Шекспира
Уйти, забыться, умереть хочу.
Не в силах видеть мерзостей венок:
Отвагу в латах, словно ко врачу
Спешащую пасть немощи у ног;
Любовь, глумливо втоптанную в грязь;
И мастерство, с зажатым крепко ртом;
И прямодушие, которым власть
Себя смешит на троне золотом.
Высоко низость гордая парит,
Пирует ложь, всевластна на века,
И нуль ничтожный на талант глядит
С уверенной усмешкой дурака.
Готов от тягостных отречься дней,
Но ты – простишь ли смерть любви моей?
196
* * *
Из В. Шекспира
Гуляй, гуляй, январский ветер!
Ты всё ж не самый злой на свете:
Неблагодарность – злее.
Твои не ядовиты губы,
Хотя порою жёстко, грубо
Твоё дыханье веет.
Морозьте, небеса, морозьте!
Не устрашусь и вашей злость,
Отчаяньем гоним.
И пусть укус змеи смертелен.
Больнее, если другу верен
И предан им.
197
Стрела и песня
Из Г. Лонгфеллоу
Я в небо выпустил стрелу.
Она блеснула тонким телом.
Мгновенье – и её не стало.
Я слышал, как она свистела,
Но не узнал, куда упала.
Я песню спел. Она, живая,
Блеснула птицей в облаках
И долго, долго там летала…
Играя, радуясь, пока
За диким лесом не упала.
А позже, позже отыскал
Я быстрокрылого гонца
В траве зелёной луга,
А песнь с начала до конца
Услышал в сердце друга.
198
* * *
Из английской поэзии
Да, сэр, вы правы, это так:
Любой поэт чуть-чуть… дурак.
Но – лучше вас примера нет –
Не каждый идиот – поэт.
199
Корова
Из У. Стивенса
Корову рыже-белую
Всем сердцем я люблю.
Она мне сливки делает –
Я с пирогом их пью.
Она (конечно, с отдыхом)
Бредёт туда-сюда –
Всегда на свежем воздухе,
На солнышке всегда.
И пусть поднимутся ветра,
Колючий дождь пойдёт –
Она шагает среди трав,
Мычит, цветы жуёт.
200
* * *
Из Р. Фроста
– В огне сгорим! – твердят одни.
– Да нет же, сгинем все во льду! –
В ответ кричат. Я ж, в оны дни
Пылая страстью, как в аду,
И ненависти лёд познав,
С самим собою не в ладу
(Бог знает, прав или не прав?
Себе, быть может, на беду?)
Мир удостою всех расправ!
201
Малышу
Из Д. Беллока
Малыш, задумал ты напрасно
Измазать книжку, как ботинки.
Оставь свой замысел ужасный
Отсюда вырвать все картинки.
Малыш, природа – не скупится:
Тебе все возрасты в наследство.
Зачем прекрасные страницы
Марать ты начинаешь с детства?
Ведь ты плохой лишь понарошку.
Хороший ты, как мама с папой.
Твои невинные ладошки
Пожать достойны взрослых лапы.
Свой день безгрешный завершая,
Молись, мой мальчик, без подсказок
За тех несчастных, кто теряет
Волшебный мир добра и сказок.
202
Содержание
3
“Наверное, Бог всё-таки один...” ....................................... 4
“Годы в душе оставляют межу за межой...” ..................... 5
“Трагична жизнь, и сказано не нами...” ............................ 6
“В деревне, на околице, у самого колодца...” ................... 7
“Ночь в кроватку вошла и в ладошку твою...” ................. 8
“Кто на морозе дрожит и храбрится?...” ........................... 9
“Воздух смолист, похож на йод...” .................................... 10
Богоборец 11
У телеэкрана 12
“Любовь, любовь! Печальных взглядов свет...” ............... 13
Тема 14
Влюблённость 15
“Я и через сотни тысяч лет...” ............................................ 16
М.Р. 17
Полночь 18
Снегирь 19
Клаустрофобия 20
Ода вороне 22
Наркоз 23
“Он чистил клетки – как настраивал орган...” ................ 25
“Независимо от темы...” .................................................... 26
“Из всех шекспировских страстей...” ............................... 27
“Снега мягкий полёт...” ..................................................... 28
Встречи 29
“Тоска подкралась?...” ....................................................... 30
Ленинград 31
Песенка 33
О друге 34
Прекрасному художнику Евгению Антипову ............. 36
“Вот я возвратился...” ........................................................ 38
“Чем хуже режиссёр, тем больше «плазмы жизни»...” .. 39
“Вы, недоступные мне звёзды...” ..................................... 40
“День завершён ещё один...” ............................................ 41
“Помнишь, вчера пророки голосили...” ............................ 42
Колыбельная 43
“В тысячелетии тягучем...” ............................................... 44
Братанинство 45
Членкору ПАН Евгению ................................................ 46
“Куковала кукушка...” ........................................................ 47
Сентябрь 48
“Закат нерадостный, багровый...” .................................... 49
“Если ложиться ужасно не хочется...” ............................. 50
Крым 51
“Если б знал я немецкий...” .............................................. 52
А.Д. 53
Евгению 55
“От Бога, чёрта иль соседа...” ........................................... 56
“Что – вечность?...” ............................................................ 58
Подражание Евгению Антипову ................................... 59
“Вечер за чаем, на ноже...” ................................................. 61
Смерть поэта 62
“Однажды в полночь я сидел...” ....................................... 63
Песенка о трамвае ........................................................... 64
Мальчик 66
“Поэт стихи крадёт у Бога...” ........................................... 68
“Однажды в полдень Имярек...” ....................................... 69
Ленинград, 1978 70
Зимний вечер в Ленинграде ........................................... 71
Ленинград, 1972 72
В театре 73
Капли 74
Сказка 75
“Вот жизнь, вот янтарь, вот рябиновый год...” ............... 76
“Забыть! Не знать! Почти не ведать!...” ........................... 78
“Всё в жизни знать, угомониться...” ................................ 79
“Мой мир разорван, но един...” ........................................ 80
“Шум за окном! Иль это снится?...” ................................. 81
“Однажды автор «Моби Дика»...” .................................... 83
“Такую встретишь и в момент...” ..................................... 84
“Я к славе не привык ни к этой и ни к той...”................... 85
“Какой-то беспричинною тоской...” ................................. 86
“Так спал я тревожно, и сон был такой нехороший...” ... 87
Декабрь 1989 г. 88
“Победу мне! А я уж позабочусь...” ................................. 89
“Ходьбы полчаса, немного – на сеть...” ........................... 90
“В столице, в центре, в самом сердце...” ......................... 91
“В небо неправдоподобно синее...” .................................. 92
“Зачем нам рай?...” ............................................................. 93
“Проснусь, теплей укроюсь пледом...” ............................ 94
“Вчера был тихий, крупный снег,...” ................................ 95
Ленинград. Купчино, 1979 ................................................ 97
“Шекспир, обманщик многоликий” ................................ 98
Воспоминанье 99
Ангел 100
Песня о листьях 101
Бабушка 105
“Синоптик взяток не берёт...” ........................................... 106
107
“Он жил с мечтою не стареть...” ....................................... 108
Эзотерическое 1 109
Эзотерическое 2 110
Эзотерическое 3 111
“Там, где лингвист феномен чтит...” ................................ 112
Казанский вокзал, 1983 ................................................... 113
“Купил чернил. Бежал, спешил...” ................................... 114
“То ли явь, словно сон...” ................................................. 115
Дневная песнь дачника ..................................................... 116
Ностальгия по коммуналке .............................................. 117
Снег 118
“Всё лепечет в объятьях поэм...” ...................................... 119
О.Г. 120
День (поэма) 121
133
134
'О да, 135
Пингвин 136
Компьютерной однокласснице ......................................... 137
О справедливости .............................................................. 138
'В чистой прохладной комнате...' ...................................... 139
Реполов 140
Е. Антипову Песня 141
142
Ольге Осень 1972 143
144
Страсть 145
Сирень 146
Осень 1970 147
Вальс асманта 148
Песенка мотылька .............................................................. 150
Метафоры Поэт Вечер 'Когда ромашки мне на темя...' ..........................................
‘Мысли снежны и легки...’ ................................................
'Окна – как в коробке спички...' ........................................
Попытка 'Классики, классики – детская игра...’ .............................
152
153
154
155
156
157
158
159
‘В чистой комнате тишь и покой...’ .................................... 160
‘Вот ночь 161
Взгляд 162
‘Душа глядит тебе вослед...’ .............................................. 163
‘Томик Пушкина курчавый...’ ............................................ 164
‘В мерцающей ночи...’ ....................................................... 165
Небо и земля 166
ЭПИГРАММЫ, ШУТКИ, ПОСВЯЩЕНИЯ ..................... 167
О науке и поэзии 166
Другу счастливой юности Анатолию ............................... 167
О букве ‘Ё’ 167
Сергею 168
Опять Сереге... 168
О старых стихах 168
Себе поющему 169
О психолингвистике поэтики ............................................. 169
О людях и животных .......................................................... 169
Е. Антипову Песня 141
142
Ольге Осень 1972 143
144
Страсть 145
Сирень 146
Осень 1970 147
Вальс асманта 148
Песенка мотылька .............................................................. 150
Метафоры Поэт Вечер 'Окна – как в коробке спички...' .......................................
Попытка гекзаметра ..........................................................
152
153
154
156
157
158
‘Классики, классики – детская игра...’ .....................
О Петрарке Об академике Павлове ......................................................
Их нравы Муха Комар 169
170
170
172
172
О некоторых правах человека ............................................ 172
Моностих 173
Чепуха 173
О добре и зле 173
Книге 173
Футбол 174
Шабаш 1980, или Рассказ непьющего алконавта ............ 179
ПЕРЕВОДЫ 185
Альбатрос 185
Мост Мирабо 186
Дамы былых времен ........................................................... 188
Знакомый сон 189
Стансы маркизе 190
Сила надежды 192
Эпитафия 193
73-й сонет 194
26-й 195
66-й сонет 196
'Гуляй, гуляй, январский ветер!..' ...................................... 197
Стрела и песня 198
'Да, сэр, вы правы, это так...' .............................................. 199
Корова 200
'- В огне сгорим! - твердят одни...' .................................... 201
Малышу 202