Волошинский Сентябрь, Крым, 2013 год

От Калиновки-Курпе до Тарусы и обратно (поразительный полуплагиат Паустовского и переиначенная преемственность Пархоменко)

«Навязчивая идея сказать всё.»               
                Норман Росс


Часть первая

Хочется снова обрамить ландшафты Восточного Крыма как сепию мифопоэтического личного—в возрасте 14-19 лет впитать Азовское море-Меотиду у Назира, потухший вулкан Казантип за Китенью и Феодосию  через призму переселенцев-колхозников c Брянщины и Западной Украины и первой любви. Более пятидесяти ускоряющихся лет прошло с тех пор, не только пейзаж изменился, не только топология, не только демография и не только культы. И, как заметил Фернандо Пессоа, “вспоминая себя в прошлом, я вижу кого-то другого.”(1)  В 60-х годах мне не дали  путёвку в лагерь-мечту Артек, несмотря на статус круглого отличника, активного пионера и сына убеждённого коммуниста. Как шутливо заметил Александр Рычков –по другому поводу— на открытии нашей конференции: «Пятый пункт». Но отец с матерью всё же сумели отправить меня в Крым, но не на Южный, а на Северный берег, в колхоз... Киммерии.
И вот, мифы семьи, особый язык семьи в Москве наложились на сказания и диалекты Калиновки, что у станции Семь Колодезей (почти Беэр Шева). Столько эпосов пронизало друг друга на перешейке Керченского полуострова! Самые недавние баллады, басни и байки шептали тогда о неведомом и секретном, постыдном и опасном—караимах, иудеях и мусульманах. О последних—рассказ отца: в 1944 году старик-татарин вынес офицерам и солдатам, освободившим полуостров, ведро черешни и спросил, будут ли крымских татар выселять. “Нет, что вы?” отвечал ему отец.                Вот удивительно прямые оси моих интересов, скрещивавшихся на стыке трёх стихий:
Картографическая ось Калиновка-Курпе—Кафа—Коктебель.
Ось Сталиндорф—Юдендорф—Нойдорф—Коктебель. (эта ось найдена по карте Крыма в витрине книжной лавки в Симферополе 2012 года).
Меридиональная ось Москва—Таруса—Коктебель—Иерусалим.
Эти оси—почти прямые линии!
Таруса...
В 50-х годах в украинском городе Вознесенске у моей доброй учительницы Полины Максимовны возник подарунок своему «единственному отличнику»—книга рассказов Константина Георгиевича. На вопрос о любимом писателе без запинки я отвечал: “Паустовский!”
И “Повесть о жизни” появилась в нашем сибирском углу, но чуть позже...                В хайбуновидном рассказе К. Г. Паустовского “Потерянный день” звучали буквально с отрочества запавшие в душу, стихи—
И беден, и неукрашен                Мой древний град                В венце генуэзских башен                В тени аркад.
Спустя годы, провидение позволило сделать мне открытие—это строфа из недоступного стихотворения “Молитва о городе” самого Максимилиана Волошина, введённая Константином Георгиевичем в книгу, которую пропустил всемогущий Главлит. (2)                Вот наш Константин Паустовский наколдовывает: «Суровые горы, небо, сухая трава, камни—больше в Коктебеле ничего не было.»
Но за двадцать лет до этого Максимилиан Волошин ностальгировал в Париже:
«Ах, в душе пустыня Меганома,                Зной, и камни, и сухие травы... »                (3)
Согласно госпоже Чеплаковой, советский прозаик Паустовский вторичен целыми фразами. И обязан он ими... Волошину! (4)
Именно Паустовский сумел донести сентенции Макса до нас, находившихся в карантине от многих дореволюционных пристрастий и веяний. И именно Волошин появился в череде замечательных людей в проникновенной повести “Чёрное море” Паустовского, который восклицал: “Как изобразить амфитеатры чёрных гор, замыкающих полукругом неподвижный розовый день?” Это тоже перекликается с текстом Волошина на его акварели (квази-хайга):
“И розовой жемчужиною день                Лежит в оправе сонного залива”.
Подобно Волошину, «намагничивавшему» (словцо Осипа Мандельштама) Коктебель, Паустовский «намагничивал» и Мещёру, и Тарусу, нанизанную на прямую ось Москва—Таруса—Киммерия Волошина, простирающаяся в район Судака. Конечно, как маг-прозаик, Константин Паустовский владел инструментом парафразы, поэтому его следование в фарватере Максимилиана Волошина может прослежено по их интертекстуальности, по совокупности впечатлений при чтении. Поисковая система (скажем, Яндекс) здесь не работает; нужно вчитываться. Весьма полезна при таком анализе атомизация молекул абзацев наших авторов с выделением квази-хайку и ключевых слов, которые могут служить реперными точками для выявления текстуальных совпадений вплоть до литературных топосов. Топос—этимологически—место в тексте, выживающее, живущее жизнью штампа. Мы часто и на русском, и на английском пользуемся клише, эдакими «иероглифами» понятий, как бы навязающих в зубах. Родной язык (я понял это в эмиграции) суть набор штампов и клише без усилий соединяемых носителями в меру своих способностей.(Талантливый писатель может, к счастью, изогнуть такое клише уникальным образом и, тем самым, нарастить матрицу языка.)                А в классической риторике и литературе топос служил риторическим “общим местом” в смысле структуры текста, либо loci communes (обычаев), либо и того, и другого. (5)                Э. Р. Кёрциус применял сие античное слово к древнеримским и средним векам, например, к поэтам, драматургам и демиургам, сокрушавшимся о своём бессилии справедливо рассудить своих героев. На мой взгляд, оно может обозначать иногда даже пошлость. Вот избитая мысль-топос о carpe diem (умрём завтра)... «Люби сегодня, пока красива», убеждали пииты дографоманной эры. Мы должны напомнить, что и в нашей Библии жрецы оперируют именно беллетристическими топосами, отшлифованными ещё во время райской жизни на противоположном от Иерусалима конце стран Благодатного полумесяца. И в Ветхом завете, и в Новом завете почти отсутствуют описания погоды и ландшафтов, только людские перипетии интересовали тогдашних «инженеров человеческих душ». Евгений Водолазкин  даёт дельный  пример топоса в статье «Юродство: люди и тексты»—матери, оплакивающие своих сыновей как покойников, собирающихся «безумием мнимым безумие мира обличить». (6)                А вот топос в смысле топологии места, общего для долго ли— коротко ли возраставших и закрепившихся в нём племён, групп и общностей—это ещё и колыбель антропоидов, возомнивших себя богоподобными после мутаций, вызванных не только радиоактивным облучением их генов на Сирийско-Африканском разломе (7), но и тектоникой, едой, воздухом и водой первооткрытых ареалов цивильного обитания, включая хорошо изолированную дельту и долину Нила и первозданный сад Эдема в плавнях Тигра и Евфрата. Такой клановый топос создаёт не только мелос, но и поэзию как прародительницу языка
(мысль фон
Гумбольдта).

 Не являлись ли побеги богемы из бурга Петра и окрестностей московской Немецкой слободы атавистической попыткой повлиять на свои ДНК ещё и ещё раз? Вулканы Киммерии погасли, но радон, морская вода состава крови и средиземноморская диета очень даже были.
И есть.               

“Если история, как хронотоп, как запись событий, была открыта античной культурой, то в христианской интерпретации она получила эсхатологический вектор и тем самым обрела цель и смысл в рамках метафизики спасения.” (8) Позволю себе не согласиться с культурологиней Ольгой Жуковой. Не культурой была обнаружена История, а людьми. Ни культуры, ни личного Бога без людей, не было, нет и не будет. Даже в доисторическую эпоху наскальные рисунки были своего рода летописью. И такие прорывы в будущее делались особыми людьми, чьи гены в результате внешних природных факторов, определённой изоляции и однородности, образовали «муравьиный» коллектив. (Кстати, отсюда и иллюзорная надежда на реинкарнацию, узнавание родственной души и дружба.) Что касается смерти, то она явилась объектом эксплуатации и  в других независимых цивилизациях—майя, например. Но мы европоцентричны. Смерть индивидуума для нас тотальна; этот углеродно-кислородно-водородный сгусток геля всего лишь отросток, бляшка коросты на спруте племени. Душа—это лишь слабые электрические потрескивания нейронов, улетающие в межзвёздное пространство подобно радиоволнам мощных передатчиков. Могут ли эти электромагнитные колебания вернуться целым пакетом—душой—и быть уловленными старыми или новыми биоантеннами? Если улетели далеко—к Создателю—то вряд ли, так как Б-г, согласно иберийско-галилейской эзотерике Каббалы (и, кажется, весьма закабалённым масонам), это ничто.                Мы—явные свидетели сотворчества людей и Бога. В любом случае, нельзя надеяться на познаваемость Бога как творца и, тем более, на познаваемость довселенности, то есть Бога.               

 Стоит поведать, что, согласно иудейскому архетипу, «жизнь души имеет перерыв—между момент км телесной смерти и воскрешением мёртвых». (9) Решали талмудисты: «В Геенне душа мается целый месяц.» Я был там... Вся долина Гехинном под горой Сион забита мусором.               
 В журналах и книгах есть эпатирующие описания переживаний после клинической смерти или впадения в кому. Туннели, ангелы, родственники, лучистый свет... (10)                Нейронам и синапсам мозга удаётся выйти из состояния предгибели с похожими воспоминаниями, варьирующимися от индивидуума к  индивидууму. В середине августа 2013 года газета "Нью-Йорк Таймс" сообщила о крысах, отправляющихся в мир иной. (11)                Их энцефалограммы кореллируют с лихорадочными сигналами умирающего мозга человека. Финальное ускорение жизни и «подведение итогов» налицо.                Надо иметь мужество признать бесцельность и бессмысленность индивидуальной жизни человека, и надо иметь достаточно женственности, чтобы продолжать эстафетный марафон в будущее...            

Как коллективное усилие, цель и смысл пучков жизней длятся дольше.               
Послесвечение звёздной туманности МАВ, эманация личности М. А. Волошина, создавшего завидное литературно-художественное объединение сотен и тысяч солнц, планет, комет, астероидов и метеоров, переживающее постсоветский ренессанс, и является примером такого усилия. «Экстазы» волошинского дома возобновляются по сей день. Хотя каждая последующая общественная формация считает предыдущую абсурдом, но ведь есть и константы, бережно передаваемые из поколение в поколение.                Будущее—оно уже здесь и сейчас, вплоть до искусственного интеллекта (душа, отделённая от тела) и воскрешения из мёртвых (клонирование). Правда, пока без памяти, но это временно. Да и в наших истлевающих скелетах есть информация, которая позволит воссоздать нас эмбрионально в течение следующих трёхсот лет. Если понадобимся.

Нам всем в беззвёздность падать без конца,               
В начало всех начал. Ни лика, ни лица.

Это моё двустишие—перекличка с четверостишием-откровением Макса:

Как ядро к ноге прикован                Шар

земной. Свершая путь,                Я не смею,

зачарован,                Вниз на звёзды

заглянуть.               

Обратимся к книге поклонника эманации МАВ Геннадия Фёдоровича Пархоменко “Лики творчества Максимилиана Волошина в связи с тайной его высшего «Я»”. (12) Это объёмистый труд, в котором можно найти много спорного, а, значит, и помогающего читателю определить свою точку зрения. ''Высшее «Я»'' грамматически среднего рода—у Геннадия Пархоменко...
Так сказать, диктат языка (смотри у Уистана Одена—Иосифа Бродского—Генриха Сапгира) (13) рождает жемчужины подобно подопечным советской цензуры, заставлявшей авторов выражаться шедеврально (эзопов язык), быть более изобретательными и воспитующими...
В части I книги Пархоменко цитируются соображения МАВ об ужасе смерти. Ужас исчезает, когда “смерть прикасается”.   
По Волошину, “смерть есть величайшее завоевание, сделанное человеком в области бытия.” Максимилиан Александрович, полагаю, показывает нам любопытнейший пример сотворчества Бога и человека.             

Изменение парадигмы налицо...               

Но испытать озарение и уяснить вечность можно только будучи живым. При жизни, если есть на это время. Послесмертие—это дорождение, оба весьма маловероятны.                Может, оживят, а, может, и нет.               

Скорее всего, на щупальце «спрута» племени будет некоторое время покраснение, шелушение, язвочка, а в памяти спрута будет какой-то зуд, какое-то воспоминание о молодом ликовании плоти, либо “псориазе “, либо о “пархатости”...  Но, с исчезновением «спрутов» (киммерийцев, сарматов, хазар, готов, эллинов, караимов, итальянцев, татар...), остаётся только пещера, где клубились отжившие стоглазые Аргусы... И заселяющийся в каверны новый «спрут» обзаводится своим коммуникативным языком, мемуарами, архетипами, мифами, концептами, фреймами и эйдосами. И никто уже не прошелестит на вытесненном наречии: “И новая юность поверит едва ли, что папы и мамы здесь тоже бывали.” (14)                Но не надо отчаиваться и унывать.
Йегуда Амихай считал, что до рождения у нас есть масса возможностей, а вот в жизни нх число страшно ограничено. (15) Смерть кидает нас опять в потаённое ожидание новых путей, а так как время ожидания неограничено, и надежда умирает последней, то из оголтелого пессимизма можно подняться в эмпиреи оптимизма.                В 1913 году М. Волошин записывал: «Смерть без воскресения немыслима. Этот ритм смерти и воскресения... Поэтому смерть—радость.                Кто действительно любит жизнь <…> тот всегда готов уйти». (16)                Куда уйти? В обещанное воскресение? В чертоги Создателя?                Пожалуйста, давайте! Возьмите нас всех с собою...               

Но гарантий такого сценария нет как нет.    

Но не ограничено ли время ожидания (в запрограмированной надежде очнуться) коллапсом Вселенной? Может, и нет, так как такая же галактическая сумятица может ещё и ещё раз возникнуть (и надоесть себе самой).               

В любом случае, надо постараться, как считают монахи на Афоне, умозрительно схватить эйдос небытия (континуум вечной смерти) до того, как костлявая поволочёт нас в абсолютное беспамятство. Неостановимое окончательное вечное падение в космос.               

Мы пока по эту сторону смерти, но, усваивая не только Экклезиаст, но и мой буддистский коан «нас никогда не было, нас нет, нас никогда не будет», cверимся с докладом «Эзотерическое мироощущение Максимилиана Волошина: истоки». (15)
Волошин в юности (1894), согласно С. М. Пинаеву, решил: «Смерть есть тоже рождение духа, а не тела.  Душа настолько же себя не сознаёт в первые моменты после смерти, как и человек не сознаёт себя во время рождения.»               

Спорные суждения, но показывают склонность молодого мыслителя к надежде, к рефлексии, к филопоэзии.
Образование юношества следует свести к развенчиванию мифа о неуязвимости, которой так страдают молодёхонькие воины, и об отсутствии не только гурий, но и вообще всего и вся после остановки сердца и самоинъекции эндорфинов в кору головного мозга.
В систему образования  должна войти «смерть» как наиважнейший предмет. Но, увы, нельзя надеяться на эту систему.
Возьмите, к примеру, Гарвард или Хайфский университет. Сказал что-то против «линии партии»—потерял место. Система ведь отражает общество.                «В твоём мышлении живут вселенной мысли»—медитативная формула из драмы-мистерии Рудольфа Штейнера. Это—настроение такой философии. Ну, и что? «Вселенной мысли» живут и в других «космических интеллигентах».  Но в морге эти мысли только у обслуживающего персонала. А что же у охлаждённых мертвецов? Увы, их выключенность окончательна и бесповоротна. Но собирательная память о них будет фосфориться...                Астрология антропософии увлекает Г. Пархоменко:  «Орбиты <…> Cатурна, Солнца и Луны как раз и являются границами трех предыдущих <вселенных>—трёх воплощений Земли (а, следовательно, эонов эволюции человека).» Но что это даёт, эта космическая простёртость ? Ну, поэму может дать или поэзу.                Геннадий Пархоменко аппелирует к вере, то есть к «исполненному любви интересу». Я же верю в абсолютность и непоправимость смерти и индивидуумов, и всего человечества. Но смертный час пробьёт далеко не сразу...                Рудольф Штейнер выдвигал такое напутствие ищущим духовности: «Антропософия есть познание, осуществляемое в человеке его высшим я».                Антропософия? Её нет в Американской энциклопедии конца прошлого века. На всепланетном рынке религий антропософия конкурировать не может.
Жак Деррида показал, что все попытки отделить философию от литературы, то есть, развивать философию как привилегированный правдивый дискурс, совершено независимый от прихотей писательства, обречены на провал фактом их собственных текстуальностей. Деррида писал о Поле Валери как о своём предтече, который догадался, что философы нацелены на затушёвывание и деконструкцию их собственных сочинений. Согласно Валери, семантические соскальзывания проскакивают в философский текст и даже концепты могут оказаться базирующимися на закамуфлированных или полузабытых метафорах. В конечном результате, философия предстаёт как литературный жанр (не больше-не меньше) в области общей поэзии.                (Мы уже внедрили, например, жанр хокку-хайку в новой России...)                Но Деррида всё же против интегральной интертекстуальности философских построений и поэтических наитий.                Мы можем разъять философские статьи и деконструировать их, но не надо считать их совершенными поэмами, говорит Жак Деррида.                А вот Пархоменко восхищён надстройками штейнерианства. Он считает Волошина всецело приверженным антропософии и только ей. Это не совсем так.                Мне кажется, что и с теософскими (и с антропософскими) построениями можно обращаться как с поэтической прозой. (16)                Я солидаризуюсь с Полем Валери, чьи скрупулёзные рассматривания языка и поэзии привели его раньше, чем Жака Деррида, к общности философов и поэтов (плохо то заверченное-закрученное хокку, в котором нет философии), но не все философские изыскания можно свалить в одну кучу с поэтическими строфами. То есть, и Деррида прав только отчасти.                Добавлю лишь, что и массовые, и эзотерические религии сродни поэзии.                В главе «Волошин и русская бездна» у Пархоменко появляется «шестая послеатлантическая германославянская культура» (по Рудольфу Штейнеру). Наш автор объединяет славян и немцев, то есть снова воссоединяет Римские империи, но, заметьте, гораздо севернее. (18). Да, есть превосходные стыковки, но и стычки наблюдаются высокой степени, спартанцы и илоты тоже рядом жили и взаимодействовали.                Г. Пархоменко болеет душой за титульную нацию—русский народ—подвергающуюся длительным пертурбациям. Hа мой взгляд, существует несколько коалесцирующих русских этносов. (Я делаю дискутабельный вывод, что угро-финская составляющая русских находится под наибольшей угрозой.)                Геннадий Фёдорович ставит акцент на Московии как на Третьем Риме, забывая о том, что Русь—это и Новый Иерусалим.                Г. Ф. Пархоменко назначает Соединённые Штаты Америки на роль Второго Карфагена. Но Карфаген был семитским образованием, а в Северной Америке самый многочисленный этнос—это немцы, усиленные германскими же группами англосаксов, шведов, голландцев,  и т. д., и т. п... Они и держат под контролем правительство, банки и индустрию инноваций, позволяя не таким уж белым ирландцам, итальянцам и испанцам присоседиться к ним. Скорее, США —это новая Римская империя, конца которой мы, естественно, не успеем увидеть. Но пока у нас есть великолепная возможность проводить плодотворные параллели. Продолжим же обсуждение других глав из труда Г. Ф. Пархоменко в 2014 году.

Список источников:
1) nescritas.com/tributefpessoa/fpessoawork/1983/02
2)  Константин Паустовский, Избранные произведения в двух томах, ГИХЛ, Москва, 1956.
3)  Максимилиан Волошин, Стихотворения, Советский писатель, Ленинградское отделение, 1982.
4) Елена Чеплакова,  «К. Паустовский и М. Волошин» в сборнике Московского музея-центра К. Г. Паустовского, Выпуск 1, 1996.
5) C. Hugh Holman, William Harmon, A Handbook To Literature, Sixth Edition. Collier Macmillan Publishers,                6) The Prime Russian Magazine, Volume II, No 2, 2013. 7) Г.Н. Матюшин, У истоков человечества, Москва, «Мысль», 1982.
8)  О. А. Жукова, «Реальность мифа в опыте современной культуры», сборник «Антропология субъективности и мир современной коммуникации», Российский институт культурологии, Москва, 2010.
9)  Biblical Archaeology, January-February 1982, Vol. VIII, No 1.
10)  Zinovy Zus Vayman, Review of the E. Alexander’s book  Proof of Haven: A Neurosurgeon's Near-Death Experience and Journey into the Afterlife , Amazon.com, 2013.
11)  The Science Pages, The New York Times, August 6, 2013.
12)  Г. Ф. Пархоменко, “Лики творчества Максимилиана Волошина в связи с тайной его высшего «Я»”. Новалис, Москва, 2012.
13)  Отрывание фильтров (Бродский, Файнерман и Транстрёмер), депонированная статья, З. Вайман, vayman@yandex.ru, 2013.
14)  Песня Евгения Долматовского в фильме «Добровольцы».
15)  Хайбун о поэте Амихае, 2011 simplyhaikujournal.com/.../simply-haibun/zinovy-vayman.htm.
16)  XVI Волошинские чтения, Антиква, Симферополь, 2011.
17)  Christopher Norris, Derrida, Harvard University Press Cambridge, MA, 1987.
18)  Хайбун «Мариенбад», альманах «Хайкумена», вып. 4, Российский институт культурологии, Москва, 2011.