Наваждение

Однажды, ещё в пору далёкой юности, находясь в сильном душевном раздрае, я брёл наугад по ночной Москве в надежде стряхнуть с себя накатившую хандру. Неожиданно вышел на пустынную набережную с горбатым пешеходным мостом через Яузу. Привалился к гранитному парапету и так простоял до утра, размышляя о недавних неурядицах. И вдруг меня охватило странное ощущение, будто огромный мир человеческих страстей открылся мне на уровне "сверхсознания" весь и сразу, во всей своей полноте и неимоверной сложности. Я думал о том, что все мы настолько разные, что пытаться переделать другого "под себя" – жестокое, а главное, бесполезное занятие. И с той же очевидностью я знал, что все мы достаточно схожи между собой, чтобы всегда оставалась надежда понять друг друга и обо всём договориться. В этот миг я знал всё о каждом и был всеведущ, как бог. Не знаю, как назвать "накатившее" – просветлением души или помрачением рассудка, но пережитое состояние было так прекрасно и пронизано такой светлой всепрощающей печалью, что домой я вернулся примирённым с собой, со вчерашними обидчиками, со всем миром.
А вскоре родились стихи, ещё незрелые, с рискованными рифмами и нарочитыми отступлениями от канонических правил стихосложения (только бы не впасть в грех "гладкого письма"!). И всё же в них мне удалось, пусть бледным намёком, удержать ощущение той дивной ночи.


Ночь затопила город разогретый.
На набережной пусто, ни души.
Так тихо…
Только мечется, шуршит
Лохматый лист истоптанной газеты,
Да далеко, за поворотом где-то,
Буравит воздух гул автомашин.

А над рекою мост оцепенелый,
Как землемерка, выгнулся дугой.
Вот-вот начнёт он на берег другой
Подтягивать натруженное тело –
И поползёт по плитам запотелым,
След ржавчины оставив за собой.

Вверху фонарь.
Гигантский одуванчик
Расталкивает тьму иголками лучей,
И ртутный свет его, залив асфальта чернь,
Так нереален, призрачно-обманчив…
Но что за странным чувством я охвачен?
Зачем я здесь?
Не ухожу зачем?..
... ... ... ... ...

Хорошо, уйдя от людей,
ощутить их страшную близость.
И сейчас за самой спиной,
всем реальностям вопреки,
Миллионы сгустков живых
опустили головы книзу
И с усталой грустью глядят
в черноту бегущей реки.

Тени, тени! Странный народ!
До чего вы в сумерках схожи!
Кто мудрец средь вас, кто глупец?
Где слепой, а где поводырь? –
Не узнаешь. В эти часы
вас тоска единая гложет.
И один упрямый закон
заключён в движенье воды.

Всё смешалось в вашей толпе –
племена, сословия, даты;
Каждый в ней и грешен, и свят;
и велик, и жалок – любой...
А река плывёт и плывёт,
и уносит воды куда-то,
И уносит что-то ещё,
оставляя смутную боль.

А река плывёт и плывёт,
тычась в берег, жалобно плещет;
Нагоняет сонный дурман
эта мерная ворожба...
Но уже по небу заря
растеклась из огненных трещин,
И погасли, вздрогнув, огни
на озябших чёрных столбах.

Вот и новый день наступил.
Всё стряхнуть!
Ведь надо жить дальше
И, забыв о свойстве теней,
тех – любить, а этих – судить;
Различать
своих и чужих,
сотни правд и тысячи фальшей –

И идти.
Куда-то идти
под кошачьим взглядом судьбы.