Полюшко-поле

Воронежскому парню Петру Мохову,
солдату Великой Отечественной,
посвящается


1

Мы приходим под солнце не только на праздник веселья –
Рвать цветы на лугу да искать в перелеске грибы.
Мы приходим затем, чтоб, по сути, вспахать и засеять
Наше хлебное поле – широкое поле судьбы.

Это поле – у всех, оно спит до поры под снегами
И, надеясь на нас, ожидает судьбы непростой.
Разве можно его неуменьем своим испоганить,
Навсегда оскорбить равнодушной, кривой бороздой?

Наше поле – в стихах, в телескопах, в горящем металле,
Оно – в угольных лавах и в линиях БАМовских трасс.
Как его отыскать? Не пройти бы отметку вначале.
Возвращаться нельзя – перейти его можно лишь раз.

2

Он искал его рядом с отцовским –
Петька Мохов, зелёный пацан.
За селом под воронежским солнцем
Всё поля и поля без конца.

Истомилась земля, похудела,
Порябела от клёва копыт,
Не её это женское дело –
Полем боя для ратников быть.

И когда в ней ещё не успели
Сгнить погоны и френчи панов,
Старый Мохов с бедняцкой артелью
Зачинали великую новь.

Зачинали широко, плечисто,
Борозду через межи вели.
Нет крестьянину запаха чище,
Чем весной свежий запах земли.

И, нутро своё пахотой грея,
Старый Мохов промолвил: «Сынки!
Мы ведь воины – только на время,
А на целую жизнь – мужики».

И, будёновку Петьке отдавши
(Мол, носи и за правду воюй),
Будто лемех, всё дальше и дальше
Он врезался в работу свою.

3

На селе взрослеют рано
Издавна, во все века
Не от яблочного рая
И парного молока,

Не от тех щедрот криничных,
Где вода - как Божий дар,
Не от лежбищ земляничных,
А от раннего труда,

От побудок петушиных,
Когда сон тягуч, как мёд,
Но уже затормошили:
«Гнать корову – твой черёд».

Тут работой сутки сжаты,
Время скачет, хоть треножь.
Сенокос, прополка, жатва –
Будто утро, день и ночь.

Тут любой пацан при деле,
Ведь зимою голод лют,
Потому врастают в землю
Тут быстрей, чем вверх растут.

Потому крестьянский корень
Так зацепист и глубок,
Потому-то Петька скоро
Стал дебелым, как дубок.

Рос открыто, будто колос,
На ветру и на жаре,
И, когда-то жидкий, голос
Гуще стал и тяжелей.

И девчата победовей,
Укротив заметно прыть,
Мимо моховского дома
Стали медленней ходить.

4

– Я нашёл своё поле, любимая.
Вот оно перед нами, взгляни.
Вечера над ним синие-синие,
А какие высокие дни!

Мне тепло с ним, будто с тобою,
С ним один у нас пульс и ритм.
Ты не смейся, оно – живое.
Я умею с ним говорить.

Когда в тяге к майскому солнцу
Молодые хлеба быстры,
Голос поля упруг и сочен,
Будто голос моей сестры.

Когда, око пахаря теша,
Сытый колос гнётся к земле,
Голос поля весом, неспешен,
Будто голос отца в семье.

А когда сухое удушье
Измывается над землёй,
Голос поля всё глуше, глуше,
Будто стон из груди больной...

Я на долю свою не сетую,
Я нашёл своё поле – здесь,
То, единственное на свете,
Что у каждого где-то есть.

Тут кусочек моей Отчизны,
Тут моя и отцова Русь.
Я на днях поеду учиться,
Агрономом назад вернусь.

Я такую взращу пшеницу,
Что – как звёзды там, в вышине,
Чтобы поле не только кормильцем,
А и песнею было мне.

5

Но учился Пётр не за партами,
Не в студенческой толкотне.
Взорвалась война, ой, проклятая,
Ледником пошла по стране.

Проутюжила, искорёжила,
Исковеркала всё кругом.
Там, где синь была, там, где рожь цвела, –
Как по косточкам сапогом.

Поднимался Пётр со товарищи,
С автоматом шёл на броню.
Самый горький дым от пожарища –
Когда хлеб горит на корню.

Где сейчас Петра поле-полюшко?
Как найти его под войной?
Разрослось оно больше большего,
Стало полюшко всей страной.

Защищал его у Воронежа,
У Чернигова, у Орла,
И, как зёрна в грунт, его кровь уже
Не раз падала, тяжела.

6

Как ожидают писем на войне!
Они нужнее фляги и привала,
Они как будто свет в родном окне,
В них часть тепла тех рук, что написали.

А Мохову письмо ладони жгло,
И буквы муравьями разбегались.
Уж лучше бы и вовсе не пришло,
Уж лучше бы в дороге затерялось.

«Пишу, сынок, не видя ничего
(И где они берутся, эти слёзы?).
Сгубили немцы батьку твоего
За то, что председатель был колхоза.

У школы, возле самого крыльца,
Зарыли столб, людей согнали пОлно,
Потом в машине привезли отца,
А дальше я уж ничего не помню...

Рассказывают: ставши на помост,
Односельчанам крикнул председатель:
– Я завещаю вам родной колхоз –
Так всем живым, и Петьке, передайте!»

...Читал солдат те строки без конца,
Уже и ночь подкралась в полумраке,
А он сидел и думал про отца
И дожидался утренней атаки.

Он шёл вперёд – из боя в новый бой,
Он видел смерть, но знал: упасть не может,
Ведь он придёт когда-нибудь домой
И борозду отцовскую продолжит.

7

Этот горький посев из живой человеческой крови,
Из загубленных судеб, из криков предсмертных «ура» –
Чем он завтра взойдёт, что для внуков останется, кроме
Бесконечных холмов над могилами павших вчера?

Этот горький посев, чем взойдёт он в оживших Варшавах,
В Будапештах и Прагах, где тает фашистский ледник,
Может, скудной травой, в непогоду поникшей и ржавой?
Или гордо взойдёт вечной памятью красных гвоздик?

Так раздумывал Пётр на коротких солдатских привалах
На нерусской земле, что весеннего солнца ждала.
Его поле теперь от Москвы до Берлина лежало.
Его надо засеять зерном доброты и тепла.

8

Уже видено боли столько,
Что войне бы свой пыл унять,
Только снова слепым осколком
Уложило Петра в кровать.

Кость цела. И врач улыбался.
Но попробуй лежать пластом!
Ведь Берлин уже весь шатался,
Как давно подпиленный столб.

Каждый был начеку, на взводе,
Ведь минута, что грела всех,
На часах сорок пятого года
Начинала свой бурный бег.

И когда она вдруг пробила
И победный флаг заалел –
Будто свежим ветром раскрыло
Окна всех домов на земле.

Ожил госпиталь этой вестью
И гудит вот уже полдня,
Громко подняли кружки вместе
Все, кто мог и не мог поднять.

Вспоминали, курили, пели
И оттаявшею душой
Так пронзительно захотели
Лишь одной команды: домой!

Всё, что в людях сжималось долго,
Прорвалось, как весна, сейчас,
И пошли рапорта потоком:
Мол, здоров. Отпустите в часть.

9

Отпросившись до срока
У нестрогих врачей,
Мохов шёл по дороге
Вдоль немецких полей.

Шёл впервой не на запад –
Шёл к ребятам во взвод.
Оглянулся назад он –
Может, кто подвезёт?

Сколько сини и света
Накопила весна!
И была, как Победа,
Молодая она.

И крестьянское тело
Млело в тёплых лучах,
И к земле захотел он
До ломоты в костях.

Видит: слева у рощи,
Что к дороге впритык,
Лошадёнкою тощей
Пашет немец-старик.

То ль земля пересохла,
То ли пахарь – не тот,
Но, кривой, как рессора,
След за плугом идёт.

– Как ты пашешь, Европа? –
Пётр качнул головой, –
Аль глаза свои пропил?
Аль вредитель какой?

Тот, не поняв ни слова,
Был от робости нем
И кивал бестолково,
Соглашаясь со всем.

Мохов вытер ладони:
– Ну-ка, дед, отойди...
Что-то сладко и долго
Засосало в груди.

Стал, примерился глазом
И пошёл, как поплыл,
И почудилось сразу,
Будто дома он был,

Будто вечно был светел
Мир без злобы и войн
И на всём белом свете –
Только поле и он.

Шёл, широко ступая,
Чуть спиной шевеля, –
И доверилась парню
Неродная земля,

И ложилася ровно,
Как натянутый жгут.
Немец чмокал довольно,
Улыбался: – Зер гут!

Уже третий, четвёртый,
Уже пятый заход.
Оторваться б, да что-то
Поле держит. И вот...

Будто солнце рванулось
Из-под ног, из земли.
Ослепило. Взметнулось.
И погасло вдали.

Взмыли стаей вороны,
Что-то немец кричал,
Тяжело и неровно
Столб земли оседал.

Нет ни стона, ни боли,
Тишина – на века...
Ой ты, полюшко-поле,
Обними мужика.

10

Ты бессильна, война, и бесплодна,
Если может вчерашний враг
Приходить сюда ежегодно
Помянуть чужеземный прах.

Он приходит, тот старый немец,
Хоть шаги его нелегки.
Постоит и положит немо
Не цветы на холм – колоски.

Ты бессильна, война, доколе
Вновь, на первый же зов весны,
Будет хлеб прорастать на поле,
Что солдат засевал костьми.

Погляди: зализав окопы
На живучем теле своём,
Зеленеет на пол-Европы
Поле, пройденное Петром.

Ты бесплодна, война, как камень,
Ты не можешь, огнём крестя,
Отлучить от земли веками
Даже взявших мечи крестьян.

И, в своё назначенье веря,
Они скажут тебе вопреки:
«Мы ведь воины – только на время,
А на целую жизнь – мужики».