живые

Скрип двери; полдень. Кухонная утварь;
На солнце пятна, как у старца на лице;
В роскошной шляпе спит какой-то сударь
На деревянном, старческом крыльце,
Где каждая ступень - лишь призрак новой,
Еще не созданной, но признанной уже
В той степени, которой взявши пробу,
Любой рассказчик сделал бы сюжет;
Сочится пот из тел, лелеющих пространство,
Начертанное в классе на доске,
Где смелым жестом обозначенное хамство
Крадет часы у ждущего в тоске,
Жующего губами свет над креслом,
В котором царь и Бог без нимба восседал,
В каморке три на три, где и без нимба тесно,
И слава Богу, что нет более зеркал,
Ведь если есть возможность стать увидеть,
То видится кривая нагота,
И складки между пуговиц, коль сидя,
А стоя очевидна полнота;
Над зыбким платьем властвуют не ноги,
Но страстное желание сорвать
Брикет помады и бровей надменность строгих,
И самолюбие разбить или ужать;
Смывая все, что было на девице,
Прольется дождь, и, лужиц сторонясь,
Меняя выражение на лицах,
Она пойдет домой, на брань не поскупясь.

Скрип ставней и полночный холод, ветер,
Живой, трепещущий, бессонный, жгучий стих,
Луна, по краешку небес гуляя, светит,
И нет здесь более ни мертвых, ни живых.