Великому Л. Н. Толстому. Волк!

(По мотивам строк: Л.Н. Толстой. Война и мир. Том 2, часть четвертая, глава III.)

   Они  из опушки  выскочили
и  налево  от себя матёрого волка увидали,
он, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их –
к той самой опушке, у которой они стояли.
   Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, всё быстрей и быстрей
понеслись к волку мимо ног лошадей.
     Волк  приостановил бег,  неловко,  как  больной  жабой, 
повернул  свою лобастую голову к собакам, показал им оскал, потом макушку,
и, также мягко  переваливаясь, прыгнул раз,  другой
и,  мотнув  поленом  (хвостом),  скрылся   в  опушку. 
   В  ту  же  минуту  из противоположной опушки  с рёвом, похожим на плач,
растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, познавшая было  в охоте толк,
и  вся стая  понеслась по полю, по тому самому месту,
где  пролез (пробежал) волк.
   Карай! Улюлю!...  – кричал охотник, отыскивая  глазами  старого кобеля,
единственную  свою  надежду, больше довериться некому.
Карай  из  всех своих старых сил,  вытянувшись сколько мог, глядя на  волка, хоть и везло тому –
тяжело  скакал в сторону от  зверя,  наперерез ему.
   Но по быстроте скока волка  и  медленности скока собаки было видно,
что расчет Карая был ошибочен; бывало и иное,
но уже недалеко впереди виден тот лес,
до которого добежав,  волк  уйдёт наверное. 
    Впереди  показались  собаки  и охотник,
скакавший  почти навстречу. 
Ещё была надежда. Ещё не вечер.
   Муругий* молодой, длинный кобель чужой своры
стремительно  подлетел спереди к волку и почти  опрокинул его.
Волк быстро, как нельзя было ожидать от  него,
приподнялся и бросился к муругому кобелю, щёлкнул зубами  его;
и окровавленный, с распоротым боком кобель,
пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю,
как в мягкую, оттаявшую утром колыбель.
  Охотники вертелись над зверем, улюлюкая, крича, каждый был рад
всякую минуту слезть, когда волк садился на зад,
и всякий  раз пускаясь вперёд, когда волк встряхивался и подвигался  к засеке,
которая должна была спасти его, да не пускали охотники.
   Ещё  в  начале этой травли Данила,  услыхав улюлюканье, 
выскочил на  опушку  леса, радуясь отменно –
он  увидел, как  Карай взял  волка  и остановил  лошадь,
полагая,  что  дело  было кончено.
    Но  когда охотники  не слезли, 
волк  встряхнулся и  опять пошёл на  утёк, да так, что не догнать и быстрому кобелю. 
Данила выпустил  своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке
так же, как Карай – наперерез зверю. 
    Благодаря  этому направлению, он подскакивал к волку в то время,
как во второй раз его остановили дядюшкины собаки на какое-то время.
     Данила  скакал молча, держа  вынутый  кинжал в левой руке
и,  как  цепом, молотя своим арапником по подтянутым бокам бурого,
Пытаясь догнать волка, что был уже вдалеке…
    Бурый пыхтел, тяжело дыша,  слышен был звук  паденья тела и волчьей души
и  видно было, что Данила уже  лежит в  середине собак на заду  волка,
стараясь поймать  его за уши.
Очевидно было и для собак, и для охотников,
и для волка, что теперь всё кончено для него.
Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться,
но собаки облепили его.
   Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью налёг над ним,
как будто ложась отдыхать,  повалился на волка, хватая его за уши и сбивая зверя с толку.
Николай  хотел  колоть, но Данила прошептал:  "Не надо, соструним", –
и переменив положение,  наступил ногою  на шею волку.
    В пасть волку заложили палку пока,
завязали, как бы взнуздав его сворой, 
связали  ноги, но не слегка,
и  Данила  раза два с  одного бока  на  другой перевалил волка...
   Cо счастливыми,  измученными лицами, живого, матёрого волка взвалили
на шарахающую и фыркающую лошадь, которая начала было брыкаться,
и, сопутствуемые визжавшими на  него собаками,
повезли к тому  месту,  где  должны были  все собраться.
   Молодых двух взяли гончие и трёх –  борзые. А пока
Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, все подходили смотреть матёрого волка,
который, свесив свою лобастую голову с закушенною палкой  во рту у него,
большими, стеклянными глазами смотрел  на всю эту толпу  собак  и  людей, окружавших  его.
   Когда  его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами и зло взъерошивая свой мех,
дико и вместе с тем  просто смотрел на всех.

–––
* Муругий – масть собаки, рыже-бурая, буро-чёрная.

–––––––

 Л.Н. Толстой. Война и мир. Том 2, часть четвертая, глава III. (Отрывок.)

Граф  и  Семён выскакали  из опушки  и  налево  от себя  увидали волка,
который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их  к той самой
опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор,
понеслись к волку мимо ног лошадей.
     Волк  приостановил бег,  неловко,  как  больной  жабой,  повернул  свою
лобастую голову к собакам, и также мягко  переваливаясь прыгнул раз,  другой
и,  мотнув  поленом  (хвостом),  скрылся   в  опушку.  В  ту  же  минуту  из
противоположной опушки  с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна,
другая, третья гончая, и  вся стая  понеслась по полю, по тому самому месту,
где  пролез (пробежал) волк.
      Карай! Улюлю!...  – кричал он (хозяин), отыскивая  глазами  старого кобеля,
единственную  свою  надежду. Карай  из  всех своих  старых сил,  вытянувшись
сколько мог, глядя на  волка, тяжело  скакал в сторону от  зверя,  наперерез
ему. Но по быстроте скока волка  и  медленности скока собаки было видно, что
расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес,
до которого  добежав,  волк  уйдет наверное.  Впереди  показались  собаки  и
охотник, скакавший  почти на встречу.  Еще была надежда. Незнакомый Николаю,
муругий* молодой, длинный кобель чужой своры стремительно  подлетел спереди к
волку и почти  опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от  него,
приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами -- и окровавленный,
с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
    Николай, его  стремянной,  дядюшка и  его охотник вертелись над зверем,
улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и
всякий  раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался  к засеке,
которая должна была спасти его. Еще  в  начале этой травли, Данила,  услыхав
улюлюканье,  выскочил на  опушку  леса. Он  видел, как  Карай взял  волка  и
остановил  лошадь, полагая,  что  дело  было кончено. Но  когда охотники  не
слезли,  волк  встряхнулся и  опять пошел на  утек.  Данила выпустил  своего
бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, -- на перерез
зверю.  Благодаря  этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как
во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
     Данила  скакал молча, держа  вынутый  кинжал в левой руке и  как  цепом
молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
     Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не
пропыхтел тяжело дыша  бурый, и он услыхал звук  паденья тела и  увидал, что
Данила уже  лежит в  середине собак на заду  волка, стараясь поймать  его за
уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь все
кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили
его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась
отдыхать,  повалился на волка, хватая его за уши. Николай  хотел  колоть, но
Данила прошептал:  "Не надо, соструним", -- и переменив положение,  наступил
ногою  на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав
его  сворой,  связали  ноги,  и  Данила  раза два с  одного бока  на  другой
перевалил волка...
    C счастливыми,  измученными лицами,  живого, матерого волка взвалили на
шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на  него собаками,
повезли к тому  месту,  где  должны были  все собраться. Молодых  двух взяли
гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами,  и
все подходили смотреть матерого волка, который свесив свою лобастую голову с
закушенною палкой  во рту, большими, стеклянными глазами смотрел  на всю эту
толпу  собак  и  людей, окружавших  его. Когда  его трогали, он,  вздрагивая
завязанными ногами, дико и вместе  с тем  просто смотрел на всех.