Война не досталась мне, к счастью

Война не досталась мне, к счастью, но часто,
когда я по полю иду, где бомбёжек
следы ещё живы, где вьются траншеи,
как змеи, порывистый ветер, как ножик,
доносит ко мне нарастающий скрежет
немецких «пантер», наползающих стадом;
летящие пули меня прижимают
к земле пересохшей. В траншею к солдатам
я прыгаю… Танки уже на подходе.
Сержант Соколов, приготовив гранаты,
кричит, ухмыляясь: «Ещё мы увидим,
как ваши пупки-то, фашисты-пираты,
сейчас надорвутся!.. Сынок, драгоценный,
– и мне подаёт две гранаты, – спокойно!
Вон тот сковырнёшь, что четвёртый от края».
В груди моей сердце, как колокол знойный,
гудит, заглушая и грохот, и скрежет.
Слегка приподнявшись, забыв про траншею,
я танк тот четвёртый глазами стреляю.
«Но где он, но где он?» – шепчу и не смею
сержанта спросить… Рядовой Семенкович,
во взгляде моём обнаружив смущенье:
«Ну-ну, не робей», – поддержал меня, тут же
опять «поливает», лелея отмщенье,
пехоту немецкую, свой пулемёт
держа с интересом, как держит в землянке
в минуты покоя лихую гармошку.
 А танки? Со свастикой чёрные танки
почти у траншеи… И вдруг – безмятежность:
и замерли выстрелы, замерло пламя
горящих «пантер», и над полем гнетущим
безмолвно пульсирует красное знамя.
Погиб Соколов, Семенкович в воронке
лежит, в пулемёт упершись головой,
погибли товарищи их… Почему же
я не убит – и живой, и живой?