Опосля пассажирского бала. Глава 6

6

«Да примем мы тебя в Исландию! – уверяет парня посольство. – Будешь жить не тужить – хоть до преклонных лет деликатесами будешь питаться. Условие одно: доплыть до наших берегов ты должен своим ходом – вернее, брассом или баттерфляем».
Пойдёт ли парень на такое? Думаю, нет – если он только в здравом уме. Он заплатит за авиаперелёт и будет честно работать в Рейкьявике, учить язык, обустраивать дом… Моя же несколько глуповатая иллюстрация показывает, что не хлебом единым жив человек; тем более – молодой и интересный.
Сделаю ещё одно отступление: мой отец в 1979 году разобиделся на Советский Союз за гонения по национальному признаку и нашёл лазейку, чтобы уехать в Америку. Но если бы ему там сказали: вот, мол, господин хороший, будет у вас и жена, и дом, и работа, и масса неведомых советскому человеку развлечений, но за руль мы вас не пустим ни под каким майонезом – остался бы он в Киеве и получал свои 120 рэ до самого развала империи.
Во сколько раз при доживающем век Брежневе покупательная способность средней американской зарплаты превосходила таковую у средней советской? Ну, допустим, эксперты вычислили и сказали: в 123 раза. Так неужели мой батя улетел за океан, чтобы в 123 раза сытнее кушать?
Ну, и вот у Димона, некогда жившего у меня почти бесплатно, появилась сумма, которую нужно было сохранить в Киеве, тогда как его бабка и неродной дед проживают в Москве. Нет бы накупить ему еды на двадцать тысяч долларов (как наверняка сделали бы мои родственнички)!
Я же должен радоваться, что у меня

еда, еда,
одна еда!

И кому ты докажешь, что двойная белая сплошная – не то что рэльсы в два ряда?
Я сейчас иной раз чуть ли не килограммами выношу на мусорник не дождавшуюся моего рта еду. А нищета-голота, из коей на 80% и состоит «моя» часть литературной среды Киева, до сих пор думает, что мне нечего кушать; более того – негласно обязывает меня благодарить их за бутерброд, без спросу брошенный пальцами какой-то бабки мне прямо в сумку с рабочими тетрадями!
«Ты поэт, ты поэт»… А на поверку я для них – эдакая декоративная собачка со сломанной лапкой, которую надо попестовать и пожалеть.
Давайте вспомним, как относился народ к Евгению Евтушенко, когда ему было – ну, скажем, тридцать пять лет. Не исключаю, что для своей жены он мог быть и сюсечкой, и пусечкой, и зайчиком, и побегайчиком, но у миллионов он ассоциировался исключительно со стихами. А мне сейчас сорок два – т. е. в этом возрасте Владимир Высоцкий успел перевернуть представление о поэзии и авторской песне и уйти в историю. Словом, всё идёт к тому, чтобы я был уверен: ко мне до сих пор относятся как к ребёночку по одной из двух причин – либо потому, что я не трахаюсь, либо потому, что не умею водить машину. Если дело в первом, то это личная трагедия слегка облагороженных влиянием поэзии не самых злых метробабок. А если во втором – что ж, у них есть шанс это исправить.

Вышеизложенные издержки несовершенного общества – это то, чего в обществе совершенном никогда не поймут. Ни на логическом уровне, ни на душевном.
Меня тоже показывали по телевизору, и не раз. Лучшей работой был, конечно, фильм Александры Гейлик «Житель страны Иннеара», снятый в 2001 году – и то я там выгляжу каким-то замученным, да и мальчишкой меня там уже никто не назовёт. Остальные же видеосюжеты представляли меня как троллейбусного чудака, да ещё и из сказанного мной вырезали всю суть и оставляли едва ли не самое «жёлтенькое». Режиссёрами этих роликов были преимущественно студенты соответствующего факультета одного из столичных вузов – т. е. они просто выполняли задание преподавателя. Волосы мои на видео торчали в разные стороны; ветер их дальше треплет – ну, пускай треплет: герой же сумасшедший… Понятно, что будь автором фильма обо мне Владимир Познер или Леонид Парфёнов, они бы не стали делать «конфетку с перчиком» на всю Украину из моего жизненного кредо. Денег у меня после выхода данных сюжетов в эфир не прибавилось, а респекта наверняка поубавилось. После одиннадцатого (и хватило же у меня терпения!) подобного сюжета я наотрез отказался от дальнейшего тиражирования подобных съёмок.
Если бы моя физиономия появилась на телеэкране в Иннеаре – во-первых, я бы мало чем отличался от 20-летнего Дмитрия Харатьяна, и обрабатывать меня в гримёрке не пришлось бы. В глазах моих прочитывалось бы не желание расквитаться со всеми научившимися водить автомобиль, а стремление к дальнейшему совершенствованию своего (и только своего!) пацанского имиджа. Были бы и стихи, с которыми я бы прохаживался в модных кроссовках по сцене зала на пару тысяч персон, и кадр с моей терракотовой «Раданитой», и общий план какого-нибудь района Лазамеру с жасмином или сиренью на переднем плане… Я охотно соглашался быть нужным юным режиссёрам как поэт – в ответ они лишь кривились: мол, не надо нам твоей поэзии – нам надо, как ты ловишь ворон на троллейбусных остановках! (Заметьте – Ирина Билык им была бы нужна как певица, а не как исполнительница кряхтящих трелей на стульчаке.)
В итоге докричаться до народа с экрана мне не дали и на полпроцента. Что ж, хоть в своих повестях я волен говорить всё, что думаю, и никто не порежет мне те или иные абзацы.

Мой пассажирский бал уже подбегал к концу, когда критическая масса подсказок проезда из одной точки Киева в другую доходила до красной черты. Так, в 2010 году одна пожилая дама, к которой меня время от времени командировала мама относить книжки Донцовой и Устиновой, видите ли, забыла, с кем имеет дело – и, узнав, что я от неё (т. е. с проспекта Мира) буду двигаться на ул. Шота Руставели, произнесла: «Ты можешь выйти на остановку и сесть на 55-й». Больше мы с Лилией Игоревной (ёлки, я уже задолбался изменять имена и отчества из этических соображений) не виделись… «Ну, и где моя машина вместо вашего 55-го? – гавкнул на неё я. – Она сейчас вот тут, возле подъезда, должна меня ждать!»
Побрёл я пешком – из Дарницы в самый центр Киева. Не по трассе 55-го автобуса, а по двум «катетам» – через Печерский мост. Надо сказать, успел. Зато потом ко мне несанкционированно наведался Коська (ключей-то у него тогда не было) – и пришлось оттуда сесть в первый подошедший троллейбус 8-го маршрута – 3702 (он мне ещё в эпоху привязанности к ныне закрытому 9-му маршруту надоел).
В Лазамеру, во-первых, не бывает таких форс-мажоров, а во-вторых, я не представляю, что должно сдохнуть в лесу, чтобы 2004 или 8197 (3702 пока что там как-то не предусмотрен) месяцами ошивался на одном маршруте.

У Гарри Поттера всё решалось куда проще: авада кедавра! – и никаких тебе судов и следствий. Не стану мудрствовать, выясняя причину первой в истории человечества войны, но когда идёт война – все способы добывания победы хороши. Я никого не призываю разжечь войну между европейцами и азиатами, православными и католиками либо любителями чая и какао: они не мешают друг другу жить. Более-менее здравомыслящий эксперт может разделить людей на тех, кто воплощает свой креатив в жизнь и тех, кто легально или нелегально пытается им препятствовать. Вот с последними-то и чешутся мои фибры рассчитаться по полной.
Не будем брать меня – возьмём гипотетического молодого поэта Тимура Перемычкина из уездного города N. Парнишка вышел всем – и талантом, и обаянием, и острословием, и манерами поведения на сцене. Президент страны попался чуть-чуть умнее всех глав реальных земных государств, без самодурского апломба – и он сразу понял, что Тимура нужно продвигать как поэта и не забивать ему голову всякими бюро занятости да школами кройки и шитья. Афиши с его улыбкой крупным планом, постоянные творческие вечера, предоставление всего необходимого поэту для вдохновения – пожалуйста! Ведь на Перемычкина идут, и немалая доля госказны пополняется именно благодаря тому, что он известен!
Но, как все знают, парень с солдафонским мышлением никогда не станет любимцем публики – и в своё время совковые психиатры поставили непригодному к службе в армии начинающему стихотворцу диагноз «акцентуированная личность». А так как город N находится не в США и не в Швейцарии, даже такой слабенький диагноз тянет за собой кучу социальных проблем – в том числе и… недопуск к управлению автомобилями.
25-летний Тимур смотрит вокруг – все его ровесники если не обзавелись «Мерседесами» и «Хондами», то хотя бы сдали на права и почувствовали вкус эндорфинчика на дороге. Врать в новых стихах у опечаленного поэта не получается ни себе, ни другим – и всё его дальнейшее творчество сначала превращается в нытьё, а затем наполняется ничем не прикрытой агрессией ко всем, кто водить научился. А потом он и вовсе пропадает из поля зрения полюбившей его публики.
Ну, месяц или два пресса о нём не вспоминает, телевидение занято раскруткой мини-юбочных безголосых певичек да эпатажных личностей… Однако рано или поздно народ заваливает редакции СМИ письмами: куда делся наш кумир? Ну, и выясняется: захандрил, ничего ему уже не мило, повеситься охота… А в чём же дело? Да вот машинку поводить хочется, а буква закона не велит…
«Вашу мать! – стукнет кулаком по столу президент, узнав об упорстве Минздрава. – Благодаря ему народ радуется жизни, а вам надо, чтобы галочка напротив галочки стояла?!» И живо появится у Тимура не просто автомобиль, а такой, какого вообще ни у кого нет! Вот она – правильная внутренняя политика.

Почему-то ни на одном экзамене в ГАИ не спрашивают, что у тебя было в школе по информатике, курицу любишь или утку, хочешь жениться или нет… Им даже всё равно, по прямой предпочитаешь ездить по делам или через пять отдалённых массивов. Там главное – иметь рост не менее 1,47 м, нормальное зрение и не кричать, что ты Наполеон. И, конечно, отличать знак «Извилистая дорога» от знака «Подача звукового сигнала запрещена».

А ежели выяснится, что Тимуру мешала поверить в свою полноценность какая-то из подруг его мамы (назовём её Варварой Ивановной Гапоненко), то спустя лет двести обязательно найдётся неприхотливая второклассница, которая увлечётся исследованием культурной жизни советского и постсоветского пространства – и с недоумением спросит: почему же это Фурцеву нужно считать сукой, а Гапоненко – праведницей? Та певцов травила, да ещё каких – а эта за поэта взялась, причём такого, который даже спросонья выглядел покрасивше, чем она при параде!

Я – не Тимур Перемычкин и не VIP-персона в литературной среде Киева, а тем более – других городов и стран. Выгляжу почти на свои два по 21, хотя и пытаюсь изобразить из себя что-то такое, что вызовет фурор за рулём самой примитивной машинки (смешно?). А если бы не было людей, мешающих мне жить (или они обитали бы исключительно на севере Гренландии без права продвигаться в южные области этого острова), – и я бы своим творчеством хоть чуть-чуть, а обогатил бы страну, чью землю топчу прохудившимися кедами. Мне ведь за «эМПэшное» наследие многие признаются в тёплых чувствах; государство же найдёт тысячу причин, по которым меня нельзя пускать в народ по-настоящему: причёска не та, иерархия ценностей шокирующая, общественный статус, прошлое полно позора, медицинская история чересчур толстая, наконец – не та том языке пишу… Между тем я не был бы конкурентом ни Татьяне Аиновой, ни Александру Кабанову, ни тем более Дмитру Павлычко. И там, по ту сторону бельмэрижу, не буду конкурировать ни со Строминэ Адароччиэ, ни с Бикупором Ыхкирэмали.