Сказка. Глава 11

 Летние каникулы - это время без понедельников, вторников и прочей чепухи, потому что вокруг сплошное воскресенье!

  Ну, вот и дождался каникул! Впереди целое лето счастья! Ваня всегда старался запомнить момент, когда отец грузит сумки в машину, чтобы ехать в деревню, а мама даёт последние наставления. Ваня послушно кивает, но ничего не слышит, потому что его уже здесь нет. Но вот эти шевелящиеся мамины губы он непременно вспомнит потом, когда снова приедет отец, чтобы отвезти Ваню в город, а это означало одно: счастье закончилось и Ванина душа скорбит. Вот тут-то самое время вспомнить начало летней радости, тёплая волна воспоминания накроет его, и хоть на крошечку станет легче. Но всё это будет потом, а сейчас за окном заскользили вспять многоэтажки, будто их, как кубики, сгребал ребёнок-великан. Ваня, зажмурившись, даже представил, как сверху тянется великанья рука, но в страхе тут же открыл глаза. Что для великана папина машина? Всего-навсего муравьишка, которого и не заметишь, как раздавишь... Но вот высотки сменились пригородными домиками, а к полудню замелькали деревенские посадки вдоль полей. Ближе к вечеру машина свернула на просёлочную дорогу, которую со всех сторон обступил лес. Хорошо, что не было дождя, а то, пожалуй, и застрять можно. А когда подъехали к дедову дому, уже выкатилась луна.
 Дед сразу выскочил на крыльцо, будто ждал за дверью, когда зашуршат колёса, и, чмокая, защекотал бородёнкой Ванин нос, так что пришлось чихать. "Ты что это, Ванятка, неужто простыл в дороге?" - испугался дед. Но Ваня только рукой махнул, так чихать хотелось. Дед засуетился, загнал Ваню в дом и принялся вместе с отцом таскать сумки. А потом, накормив гречневой кашей с поджаркой, заставил Ваню выпить горячее молоко и уложил спать, набросив поверх одеяла тулуп. "Это что же, мне теперь всю ночь париться?" - заныл было Ваня, но дед был непреклонен: "Прохладно у нас по ночам, Ванятка, совсем простудишься" и, задёрнув занавеску, ушёл к столу беседовать с отцом. Ваня тут же повесил тулуп на гвоздь и осмотрелся. Из зала сквозь занавеску пробивался свет, и в полумраке на подоконнике что-то поблёскивало. Осторожно, чтобы не заскрипело, Ваня встал с кровати и подошёл к окну.
  На подоконнике стоял Дракоша. Что, испугались?! А вот Ваня обрадовался и прижал Дракошу к самому сердцу, потому что хорошо знал дедов дом, в котором то на полке для посуды, то на столе можно было найти невиданные вещи. Они отливали блеском и поражали какой-то старинной изысканностью. Странно было видеть их в окружении надтреснутых блюдец и алюминиевых ложек. Эти необыкновенные вещи не стояли на одном месте, так как дед время от времени вынимал их из сундучка, чтобы полюбоваться, и ставил, куда придётся. Тем удивительнее было видеть, как рядом с обыкновенным чайником вдруг появлялся крылатый дракон, ощетинившийся пузырчатой чешуёй и нацеливший на Ваню зубастую пасть.Но, когда проходила первая оторопь, можно было заметить, что хвост у дракона совершенно собачий, дружелюбно завёрнутый кольцом. А если посмотреть сбоку, то становилось ясно, что дракон просто улыбается. А, может, это и не дракон совсем, а добродушный деревенский увалень знакомого увидел и расплылся в улыбке:"Здрасьте Вам!" А тут напала на него неведомая, колдовская сила, исказила весь облик, да вот только добросердечность так и не смогла победить.Этого Дракошу Ваня любил больше всех остальных.
  Другие вещи тоже имели свой характер, но в свою жизнь особенно-то не пускали. Вот, например, козлоногий старикашка с острой бородёнкой, что притулился на кувшине. Дед называл его то Сатиром, то Сатириком. Этот козлоногий Ваню игнорировал. Прижавшись ухом к кувшину, он вечно что-то подслушивал, хитро щуря глаза. Ваня его не любил по трём причинам. Во-первых, козлоногий не скрывал свой порок слухача, видимо, его нисколько  не интересовало общественное мнение. Во-вторых, Ваня подозревал, что старикашка просто всех дурачит, прикидываясь, что ему известны какие-то кувшинные тайны. А в-третьих, Ваня знал его главный секрет: козлоногий просто хотел казаться значительным и не желал смириться с ролью кувшинной ручки.
  Кроме этих вещей у деда был лебедь-квасник, медведь-подсвечник и статуэтка льва с лицом подвыпившего мужика, горланящего песни. Всё это вылепил из глины отец деда - Иван Васильевич. Был он известным на всю округу гончаром-горшечником. Много историй о той, прошлой жизни рассказывал дед Ване. Видно, крепко запала она ему в душу, хотя и осталось от неё совсем немного: яма в огороде, заросшая лебедой, в ней когда-то вымачивали глину, старый гончарный круг да кресты на кладбище, где, отравясь свинцом, лежала мать деда - Акулина Егоровна. "Ишь, как заливается, аж горит весь! - говорил дед, поглаживая весёлого льва.- Красна ягодка, да на вкус горька". Это он про мать свою вспоминал. Акулина Егоровна, помогая мужу, строгала свинец, пережигала его на огне, мазала леповину дёгтем да посыпала свинцовой крошкой. Может, этот лев и был той  вещью, над которой она работала в свой последний день на земле. И, пряча льва в сундучок, дед говорил: "Мать тяжесть красоты на себя приняла, а лёгкость нам оставила"...
  Осторожно поставив Дракошу на место, Ваня нырнул под одеяло, подсунул ладошки под щёку и с удовольствием засопел, предчувствуя, что Дрёма этой ночью непременно удивит какой-нибудь совершенно волшебной историей.