70-летие Победы- все мы родом из той Великой войны

«Спирали и Сплетения Времен» – это, если можно так выразиться, концентрат, полученный сокращением впятеро и трансформацией нижеследующей брошюры. Даже не сокращением, но вырезкой вступительной части и практически четырех составляющих брошюры из шести. А трансформация – это удаление из двух других "колод" некоторых "карт" (абзацев), добавление из-под "ножниц" кое-каких "лоскуточков", перетасовка и раскладка полученного сбора, но не в случайном порядке, а в соответствии с архитектурным замыслом. И всё это сделано ради того, чтобы создать компактное "сюзане" с тремя основными идеями брошюры: «Всё хорошее в человеке – от родителей», «Войнам – нет!», «Наша память о Великой Отечественной войне – священна». Сделано для вас, любители быстротечного, скорострельного чтения и прагматического отношения к познанию. И для вас, кто любит, чтобы было и дёшево, и сердито. Вам, уважаемые, – туда, в сторону, на сайт автора, где он разместил «ССВ»: http://avaz-nurzef.info/spirali
Позже, 3 мая, "концентрат" будет вывешен и здесь, на портале Проза.Ру.
А для вас, кто желает иметь не "сюзане", но большой "ковер", в его солидных размерах, во всех узорах и орнаментах, полноте палитры, кто предпочитает читать и познавать издание в нативном видении автора, – цельная брошюра. Вам, мои дорогие, – прямо, по курсу, вперед.
Поехали!


                70-ЛЕТИЕ ПОБЕДЫ:
                ВСЕ МЫ РОДОМ ИЗ ТОЙ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ


                Все мы: оставшиеся на полях сражений, ушедшие в мир
                иной в послевоенные времена, здравствующие люди
                преклонного, старшего и среднего возрастов, молодежь,
                подростки, дети, младенцы, еще неродившиеся и даже
                незачатые, – все мы родом из той Великой Войны.

 

Шесть взаимосвязанных эссе составили данную брошюру. Сложилась к 70-летию Великой Победы Советского Народа в Великой Отечественной войне. Составляющие, каждая из которых является самостоятельным произведением, писаны в разное время – 10 лет назад, позже, в текущем 2015 году. Думается, брошюра будет представлять определенный интерес и тем читателям, кто знаком с ее материалами по отдельным публикациям. Во-первых, возможность взять в руки ожерелье или перебирать отдельные бусины врозь, случайно и вразброс – разница существенная. Во-вторых, каждая "бусина", прежде чем была нанизана на "нить" в определенном порядке, прошла дополнительную огранку и шлифовку. Да и в некоторых "яхонтах" выявлены новые грани, которые прибавили "камушкам" достоинств. Внимательный человек всё это заметит, отметит и оценит. А уж для тех, кто читал не все материалы, или даже не видел ни одного, данная брошюра – и вовсе изданьице оптимальное. В-пятых, обработанные специалистом самоцветы проявляют свои преимущества в полной мере именно в сборе. Сие для нашего "ювелира" тем более важно, что, в-шестых, среди зрителей (читателей) есть и эксперты. Последнее обстоятельство смыкается – случайно, но удачно! – с первым. Кольцо…
И еще: шесть "камней драгоценных" – и шесть причин сведения их в одно "ожерелье". Алгоритм предопределения…
Необходимо также подчеркнуть, что в материалах такого рода – документального, мемуарного, с последующими размышлениями философических окрасок, проекцией публицистических высказываний на дни текущие, – весьма желательна и наглядная часть. Перед вами, господа-товарищи и барыни-гражданки, кунсткамера иллюстраций всего сборника. Линии желтого цвета разграничивают группу снимков, предварительно объединенных в отдельный коллаж и относящихся к тому или иному эссе. Проставленные номера соответствуют очередности следования текстов. Любую из дифференцированных групп фотографий калейдоскопа можно посмотреть в большем масштабе и лучшем качестве по ссылке. Она всякий раз предваряет текст соответствующего произведения брошюры.

                Господа-товарищи!
                Барыни-гражданки!
                Калорийны ваши щи
                И вкусны баранки…

Шутка! В смысле – доля шутки! Остальное – всерьез: если в начале фильма видим пистолет на стене, то ближе к концу он выстрелит…




                ВЕЛИКУЮ ПОБЕДУ МОГ СОТВОРИТЬ ТОЛЬКО ВЕЛИКИЙ НАРОД

Иллюстрации –
                I

В текущем 2015 году Великой Победе – 70.
"В этой жизни умирать не ново,// Но и жить, конечно, не новей". Это – эпиграф к диптиху «Ай-Инэ», заключительные строки из стихотворения С.А. Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья», 1925 год.
"Вы ушли, как говорится, в мир иной…" Это – название первой части диптиха, начальная строка из некролога В.В. Маяковского «Сергею Есенину», 1926-й.
Ниже – она, первая половина произведения.

Удобно списывать жизнь и смерть, дела и историю на Бога или Диавола…

Ай – по-нашему, по-узбекски, луна.
Инэ – в одном из говоров наших, – мама.
В сердце моем эти слова сплетаются в связку,
в которой о нем, об Отце, слышится память:
«Инэ!» – кричал мой Родитель во сне, –
и даже в поре своей глубокосединной…
И не думать нельзя о раздробленной участи Родины,
бывшей, казалось бы недавно, единой…

Диавол властен в убийствах, разрушениях и прочих злодействах, грехах и грешках…

Хлеба и зрелищ! – вековечный рычаг манипулирования человеком и массами.
Будучи "винтиком" "зрелища" кровавого, глобального, чрезвычайно ответственного,
Отец на Кавказе был ранен и засыпан в окопе землею, вздыбленной взрывом.
Не вернулся бы он с войны – врагу противостояния поистине Отечественного, –
не было бы ни меня, ни моих сестренок, ни наших детей и внуков…
Розы цвели в палисаднике нашем и чистое небо сияло
в 40-летье Великой Победы в войне, унесшей тьму-тьмущую жизней…
Всего полсотни дней спустя Отца вдруг не стало...

Тьма злодейств, за которые убить, – мало; тьма злодеев, что век свой кончают, не бедствуя…

Вы не дожили, Отец, до начала конца Уникальной Державы,
где "счастливый" народ в узде кнутом, пряником и ложью держали.
До мига, когда Союз Нерушимый рвануло в осколки, Вы не дожили.
«Повезло!» – усмехается Мама в печали…
Вы были, Отец, простым человеком…
Но только теперь, когда в зигзагах мирской суеты
заносит и самого младшего из моих детей,
я, Отец, осознал великость Вашей той простоты.

Простите...

Ай-Инэ... На сердце щемит по родным и близким,
которых средь нас уже нет.
Ай-Инэ... Встают пред глазами образы Отца, сестренки, других родичей, жены…
Снова круглая дата: год за годом 20 минуло лет…
Ай-Инэ... Льются на матушку-землю потоки лунного серебра…
Я молю, о Всевышний,
дай подольше побыть
с Мамой нам в этой жизни...

Бог властен в Любви, Созидании и Прощении…


Да, диптиху 10 лет. Куда они уплыли так скоро и столь незаметно? В какие заоблачные выси? Сумел ли я использовать прошедшее десятилетие хотя бы в половину полной меры?



                II

В текущем году Великой Победе – 70.
Мой родной город – Карши, областной центр, 500 километров от Ташкента в юго-западном направлении. Не знаю даты создания, но военно-воздушная часть с аэродромом неподалеку от города действовала уже в моем раннем детстве. Ханабад, имевший всесоюзное значение. Тот самый, в который в постсоветские времена ненадолго пустили американцев. Крылья армии Республики Узбекистан в основном там и базируются.
Мне, прожившему немало, помнящему полосы прожекторного света, то и дело прошаривавшие ночное небо где-то до середины 50-х, то есть лет 10 и после Великой Победы, державшему в своих детских руках боевые награды отца и дяди, Великая Отечественная – это в первую очередь не Гитлер, не Сталин, не две политические системы, сосуществование которых исключалось, но кошмарное испытание, в котором родичи – мои и моих одноклассников, друзей, однокурсников, сверстников, – победили, не постояв за ценой, оставив на полях сражений многих и многих, претерпев неимоверные лишения и потери, свершая героическое преодоление на фронтах и в тылу. Жаль, боевые награды отца затерялись в буднях послевоенного выживания и последующих идеологических перетрясок, но знаки, которыми Держава стала отмечать своих защитников впоследствии, – хранились бережно, и я их в марте 2008-го перевез, с разрешения мамы, из Карши в Ташкент. Тогда отпущенного маме века оставалось полтора года…
Нет, для меня награды родителей – не побрякушки. Нет, среди них ордена Ленина нет. Есть юбилейная медаль к 100-летию со дня рождения вождя, которой был награжден отец. Но если был бы и орден, я им гордился бы безмерно и сейчас. Ибо орден Ленина – это не тень человека, с которым ныне связывают все кошмары и преступления коммунистической системы, но знак огромного труда и титанического преодоления, свершенных награжденным: Ленина никому просто так не давали, но только за выдающиеся заслуги, которые бессмертны, не подвержены коррозии времен, не подлежат пересмотру. Речь, понятно, не о палачах-орденоносцах типа Берии, а о тысячах и тысячах рядовых людей.
«Куплю орден Ленина», – лет пять назад возле рынка увидел объявление, видное издалека. И продают! А сознают ли, что предают? Себя, если орден был свой. Отца или мать, если Лениным был некогда возвеличен кто-то из родителей...
Да нет! Не такая уж у нас жизнь захудалая, чтобы позволять себе такие выходки! Не от крайней нужды всплыли они на поверхность, но от зависти к кому-то из ближних, сумевшему удачно приспособиться к новым условиям, от жадности и девальвации нравственности!
Каждая из наград моего родителя и моей родительницы, которых зовут Аваз и НурзифА, имеет и удостоверение. К медалям-орденам мои родители никогда не стремились, не думали о них, что является неоспоримым свидетельством, что мой отец и моя мать, как и миллионы им подобных, будучи самыми что ни на есть рядовыми людьми по званию, на самом деле велики в самоотверженном выполнении своего предназначения.
Осенью текущего 2015 года, в месяце моего рождения, исполнится 6 лет, как мама ушла в мир иной. Уже 6! А отца нет с нами ровно в 5 раз больше. Но в моем сознании образы родителей, тембр их голосов, речи, движения, взгляды ничуть не утратили своих черт, живости и особенностей. В переживаемые сейчас долгие январские ночи мы с отцом несколько раз общались в моих снах…


                III

Ташкент – Ульяновск, первый вечер апреля 2015 года:
Неля, здравствуй!
Вдруг вспомнилось давнее, а имен назвать не могу.
Не знаю, известно тебе или нет. Думаю, что знаешь. Что Ильяс Искандеров в войну, будучи раненым, попал в плен. Содержался в Западной Украине, в Ивано-Франковске. Его выхаживала местная девушка. После освобождения и окончания войны он привез ее в Карши. У них родилась дочь. Наша бабушка не дала житья невестке-украинке. И та вскоре уехала с дочкой на родину. Я всё это знаю от своей мамы.
Где-то в году 1964-м я, будучи 11-классником, написал письмо в Ивано-Франковск. Не помню, откуда взял адрес. Наверно, мама дала. А у ней откуда, тоже не знаю сейчас. Довольно скоро я получил ответ от дочери дяди Ильяса, моей двоюродной сестры, а ваших – старшей сестры. В письме были и фотографии. Она – уже сложившаяся крупная девушка: тогда мне было 17, а ей – лет 20. Есть ли эти фотографии сейчас где-нибудь, опять-таки не знаю. Переписка тогда тоже не сложилась: меня, видимо, поглотили выпускные хлопоты и подготовка для поступления в престижный вуз. Тогда ведь не было репетиторства. Сам себя назначил репетитором аж с самого начала 11 класса.
Так вот, мысли вдруг устремились в прошлое, а вспомнить ни имени сестры-украинки, ни имени ее мамы не могу. И носила ли сестра фамилию отца? Помоги, пожалуйста. Ведь, если ты и не знаешь, то тетя Оля всё помнит...
Может, их и нет нынче в живых. Даже сестры.
Ладно. А может, ты, когда училась в Киеве, побывала у них в Западной Украине? Расскажи, если "да".
Как моя тетечка Оля? Кланяйся ей от меня.

Ташкент – Ульяновск, спустя полчаса, после первого письма:
Вспомнил, как мама называла... СтифА! Это мама дочери дяди Ильяса. А как дочку звали – пока не могу вспомнить. Помоги...

Ульяновск – Ташкент, глубокая ночь:
Привет, Марат!
Я тоже слышала эту историю, правда, думала, что наш отец был в плену в Германии и там познакомился со Стефанией, которая была родом из Ивано-Франковска. Они работали вместе на немецких помещиков-баеров. И что у них родилась дочь Лидия, я тоже знаю. Более того, у нас сохранилась её фотография, красивая очень, похожая на папу девушка в зимней шубе или пальто в белой пуховой шапочке. Я знала с самого детства, что она наша старшая сестра. Мне она очень нравилась заочно, и я называла всех своих кукол именем Лидия. Мне казалось, что это самое красивое имя в мире! Уже живя в Ульяновске, я написала в передачу «Жди меня» с просьбой помочь её найти, но ...безрезультатно... Вот такие вот дела...
А что ты вспомнил об этом... Думаешь на тему война и люди...?
А что ты знаешь об участии нашего отца в войне? Где он служил, на каком фронте воевал? Были ли награды? Как и где попал в плен? Я знаю только, что он был танкистом. Сохранились несколько групповых фото.
За привет – от мамы благодарность и ответный привет.

Ташкент – Ульяновск, 02.04.2015, предрассветная пора:
Может, и в Германии. Про Ивано-Франковск я сам теперь домыслил. Скорее всего, в Германии. Но то, что Стефа выхаживала раненого Ильяса, – это точно. А вот как и где он воевал – ноль: ничего, никогда не знал. Они, настоящие фронтовики, не только не разглагольствовали о войне, даже обрывками не делились. Может, в первые годы и рассказывали кое-что. Но меня тогда еще не существовало. А потом – был мал. Но думаю, что развернутых разговоров не было. И без них родные, пережившие тяготы и голодуху тыла, представляли ужасы войны. К тому же тогда только про недавно минувшие сражения фильмы и крутили. Компенсируя населению молчание фронтовиков. И мы, дети 40-х, родившиеся до, во время и после войны, уже будучи даже подростками, только и любили кинокартины про немцев и русских, то есть военные.
Не рассказывал, видимо, дядя про войну почти ничего. Иначе тетя Оля знала бы кое-что. Может, тут есть и запреты НКВД. Ведь в первые годы, как я знаю опять-таки по случайно оброненным фразам мамы в моем раннем детстве, дядю не раз и не два мучили органы. Забирали из дому среди ночи. Ставили к стенке под дулом пистолета, заставляя признаться в предательстве. Эти пытки, конечно же, подкидывали негатива в сердце, и оно однажды, когда церберы уже лет 7-8 и не беспокоили, не выдержало…
Не распространялся про войну и мой отец. Он вообще не отличался говорливостью. Но рассказчиком был интересным. Не рассказывал! Только его выражение: «Кавказ хавоси» (кавказская погода), – стало в нашей семье крылатым. Так отец характеризовал климатические реалии в Карши, когда проливной дождь буквально на глазах сменялся ярким солнечным днем, или наоборот. Мы с Соней при случае до сих пор произносим эту фразу, улыбаемся и знаем, о чем речь. И еще одна зарубка в моей памяти: отец и на фронте свинину не ел, отдавал ее другу, русскому; а тот возвращал, когда похлебка была на говядине или баранине…
Да, родитель воевал на Кавказе, там был ранен, там его засыпало землей от разорвавшегося снаряда, там был контужен, оттуда его списали в 44-м в тыл.
Отец, как говорится, университетов не кончал, знания черпал из жизни, которые находили благодатную почву в его хорошей памяти и большом сердце. Был профессором в животноводческом деле: вся область его знала и уважала. Он уже 15 лет пребывал на пенсии, а к нему всё приходили за советом.
Не дожили наши отцы до времен, когда настоящих фронтовиков водили по школам и техникумам, где они делились настоящими воспоминаниями о войне. Твой-то и вовсе ушел молодым. 37 ему было. А мне тогда шел 11-й. И предыдущие лет 6-7 я помню. Помню, каким был дядя Ильяс авторитетным среди всех родственников и знакомых. Каким он был для меня непререкаемо, недосягаемо взрослым. А ведь ему было едва за 30. Война сделала поколения молодых людей-фронтовиков такими. Но у дяди еще было неповторимое, неотразимое природное обаяние. Его не только уважали, его по-настоящему любили все.
Один только пример. Какой-то период, год-два, мои родители (а также бабушка ВазифА) жили в кишлаке, Хилале. Это, конечно, помнишь на правом берегу реки Кашакадарья. А напротив, на другом берегу, вдалеке, – Ханабад. Тогда несколько месяцев прожил в кишлаке и дядя Ильяс. Может, поработал на МТС (машинотракторная станция). За это время научил моего единокровного брата Рахмана, старшего из детей нашего отца, водить автомобиль, "полуторку". Мне тогда, наверно, было года два, а Рахману-ака, получается, лет 17. Но суть не в точных датах и годах. А в том, что Рахман Авазов всю жизнь был шофером, вырастил 11 детей, многим из них дал высшее образование и даже в старости с благоговением вспоминал своего Учителя, Ильяса-ака.
Помню, как часто собирались родственники и односельчане моей мамы. В таких посиделках я всегда ждал художественной части, когда начинали петь. Обязательно певали. Каршинцы – выходцы из татарских аулов довоенной России знали много песен, пели их хорошо и задушевно. Мама моя была одна из главных певуний. Ей, кажется, особенно нравились серьезные, протяжные песни: голову слегка набок, лицо светлело, дышало внутренним восторгом, внешне поначалу чуть-чуть конфузилась, а потом вживалась в исполнение и красивым, сильным голосом вытягивала долгие, трудные звуки. А затем и в пляс пускались, выстукивая по кругу каблуками в такт гармони.
Помню, как они крепко пили и хорошо ели. И как все уже едва держались на ногах, пошатываясь, а дядя Ильяс был по-прежнему прям, и глаза имел, как всегда, трезвые, умные, с затаенной в глубинах доброй усмешкой, словно и вовсе не пил. А дядя Юнус пьянел, становился розовым, и его слегка виноватая улыбка лилась из глаз, с губ и, казалось, даже из ушей…
Да, конечно, Лидой назвали родители нашу украинскую сестру. НурзифА, СтифА, ВазифА... Эх, бабушка!.. Хотя всё, что ни случается, – к лучшему...
Лидии сейчас где-то 71-й. Надеюсь – жива. Конечно, дети, внуки. Отзовись, Украина! Отзовись, Ивано-Франковск! Отзовись, украинское племя моего любимого дяди Ильяса!


                IV

Иллюстрация (памятник Шоахмаду и Бахри Шомахмудовым на его первоначальном месте) –
В памяти всплыли моменты, связанные с мамой в годы Войны, которые имели продолжение в послевоенные времена.
Общеизвестно, что Средняя Азия не только приняла на себя эвакуированные с оккупированных территорий заводы и наладила их работу на Победу, но и приютила великое множество беженцев – женщин, стариков, детей. Приняла их, как родных, обогревала, кормила, обеспечила выживание. Впоследствии – выводила в люди подрастающие поколения.
Искреннее желание поддержать человека в беде, бескорыстие в помощи, – эти свойства присущи людям коренных народов Средней Азии и Казахстана по рождению, менталитету, образу жизни. Можно сказать, генетически.
Я лично знал бесподобную доброту трех узбекских женщин: моей бабушки Суфии, отцовой мамы; нашей соседки в каршинском Эски Шахар, Старом Городе, которую все называли Ойтэ (не знаю, имя или обращение); и БонУ, жительницы бывшего кишлака Кучкак (те места и ныне называют по-старинке, хотя они уже немало лет, как включены в пределы города Карши).

Помню, как потчевала меня бабушка Суфия мучной похлёбкой своего приготовления. Ничего более вкусного, чем эта "аталя" (так произносится, а пишется "атала"), я не ел во всей своей жизни. Потому – что я своим еще ничем незамутненным чутьем чуял, как бабушка любит меня: по-настоящему, всем сердцем, без каких бы то ни было обмолвок и оговорочек. Нынешние – так не умеют, просто-напросто неспособны: у них, хотя бы в душе, обязательно имеются какие-то "сучки и задоринки"...
Помню, как отец плакал, когда его родительница ушла в мир иной (в мои чуть-чуть больше двух лет). Ведь недаром он до самой своей кончины в 76 кричал во сне: «Мама!» (см. выше главу I, самое начало). Больше я его никогда не видел плачущим...

Ойтэ была не только доброй, но храброй, решительной. В 1950-х в Эски Шахар были еще нередки змеи. Однажды крупная особь (около полутора метров длиной) этих пресмыкающихся, внушающих людям инстинктивный страх, приползла к нам и заняла позицию возле входных ворот, скрутившись в расщелине между электростолбом и стеной. Мама и я (мне лет 7-8, а отец был на работе в районе, не каждый день возвращался домой) оказались запертыми в своем дворе, пока ситуация не стала известна соседке Ойтэ. Тут же явилась к нам с лопатой и топором, выковырнула "террористку", а потом зарубила. Конечно, нынешние "гринписовцы" скривят губы. Но разве люди могут оставаться заложниками змеи! А если бы она  еще кого-то из нас ужалила! Скажем, ночью...

Во время Войны мои будущие родичи – бабушка ВазифА, ее дочь НурзифА и сын Юнус были отрезаны от своей родной деревни в Оренбуржье, фактически оказались в положении беженцев (как это произошло – подробнее в главе I эссе «Войнам – нет!», последнего в сводной брошюре). Некоторое время НурзифА учительствовала в кишлаке Кучкак и жила у Бону. Преподавала подросткам азы русского и немецкого языков. В том числе, знакомила их с распространенными военными командами: «Смирно!», «Вольно!», «Нале-во!», «Напра-во!», «На пле-чо!» и т.д. Видимо, в порядке предварительной подготовки к будущему призыву в действующую армию. Бону-холА (тётя Бону) не раз вторгалась в класс во время уроков. На слабые протесты НурзифЫ (тогда – совсем молоденькой девушки) только улыбалась, по-доброму и немного виновато. Всякий раз приносила лепешку, нередко горячую, из тандыра. То с косашкой молока, то с чайником чая, то с виноградом и инжиром, то с горячей едой: «Поешь, доченька!». Среди учеников НурзифЫ был и Хасан, сын Бону-хола (Хасан и Хусан, Хасан и Зухра – традиционные имена близнецов, но у Бону остался только старший). НурзифА и Хасан стали "тутинган опа-ука" (назваными старшей сестрой и братишкой). Он, уже будучи взрослым, тихим, улыбчивым, приветливым и добрым, частенько посещал маму и нашу семью, когда мы жили и в Эски Шахар, и в Янги Шахар (в старой и новой частях города). Бывали и мы у них. В последний раз – жарким летом 1966-го, на моих университетских каникулах после 1-го курса. Бону-хола еще здравствовала, правда, уже плохо видела. Но по-прежнему, от души, была рада нам. В их саду я тогда поразился огромными фиговыми деревьями (инжир), с толстущими стволами, высоченными, на которые можно было лазать, как на большую раскидистую берёзу.
Кучкак с давних пор славился в наших краях своим отменным инжиром и сладчайшим виноградом сорта "хусайни" ("дамский пальчик"). Со второй половины 1960-х началось освоение Каршинской степи (Всесоюзная комсомольская стройка). Воды Аму-Дарьи разлили по целинным полям. Бесхозяйственность, пренебрежение ирригационно-мелиоративными и сельскохозяйственными нормами подняли уровень горько-солёных грунтовых вод, ранее залегавших очень глубоко. И, в том числе, погубили инжирные и виноградные плантации кишлака Кучкак. А позже – и Аральское море стало умирать. Сколько речей, советов, призывов, форумов, мероприятий, всяких фондов и финансовых средств вбухано в его оживление за последние лет 30! А сколько "бабок" уплыло мимо – одному Аллаху известно! И теперь радетели и "радетели" вроде бы отчаялись и согласны на то, чтобы Арал хотя бы дышал, пусть и на ладан, но подольше…

Нынешние узбечки пожилого возраста тоже добры, особенно в кишлаках. Но всё-таки не так, как женщины, знававшие дореволюционные времена. Ведь теперешние родились в Советском Узбекистане, пережили в детстве Войну или послевоенный период, переживают тяготы и, скажем так, замысловатость и мудрёность постсоветской эпохи. Все эти материальные, бытовые, моральные, психологические, политические "войны" (с окружением и с самим собой), а также природно-климатические изменения, не могут не оказывать негативного воздействия на человека. А Суфия, Бону и Ойтэ – люди XIX века…

Но вернемся еще раз в годы военных испытаний для всей Державы и советского народа, а потом – сделаем проекции на дни, текущие за окном...

Жители Ташкента кузнец Шоахмад Шомахмудов и его жена Бахри (они – тоже родом с добольшевистской эпохи!) усыновили во время Войны 15 сирот восьми национальностей. О них – фильм «Ты не сирота» (1962 г., режиссер Шухрат Аббосов).
В постсоветские времена внуки и правнуки Шоахмада-ота и его соплеменников-сверстников – наоборот! –  были вынуждены, по милости "отцов" народа, искать хлеб насущный в России. Выполнять работу нужную, но которую местные считают ниже своего достоинства. Даже несмотря на экономический кризис и снижение заработков, в России, вдали от очагов родных, всё ещё немало узбеков, таджиков, киргизов. И как же горько и обидно, что их, горемычных гастарбайтеров, горделивые, заносчивые и недобрые "туземцы" Великой Страны (нередко и сами-то полуграмотные), презрительно клеймят "чурками", "чебуреками", "ишаками", избивают и даже, случается, убивают...

Вот еще и потому не желают воссоединения с Россией ни Белоруссия, ни Украина. Ведь они тоже натерпелись и терпят от великорусского шовинизма. Не говоря уж о других республиках, бывших советских, социалистических...

Памятник в честь высоких сердец Шоахмада и Бахри Шомахмудовых (супруги – в окружении всех своих детей), возведенный в советское время, многие годы был достопримечательностью в центральной части столицы Узбекистана, со всех ракурсов видной издалека, на открытом пространстве перед Дворцом Искусств, олицетворяя его название – «Дружба народов». В 2009-м скульптурная композиция была перемещена на окраину, на самую границу города и области, Дворец – переименован в «Истиклол» (независимость, самостоятельность), а одноименная станция "подземки" («Дружба народов») – в «Бунёдкор» (созидатель), с удалением всех 15 гербов бывших союзных республик, украшавших стены в обоих направлениях движения метропоездов.

Топонимика всей республики за последние два десятилетия и пересеяна, и произрастает на новой почве. В конце 2010-го Ташкент в очередной раз пережил гулкие переименования, но неожиданные, странные, лишённые, казалось бы, логики и здравого смысла: один из районов и станция метро, с советских времён носившие имя Сабира Рахимова, стали называться «Олмазор» (яблоневый сад). Ещё через неделю-полторы, в начале января, был изъят и четырёхметровый памятник этому доблестному воину, уроженцу Ташкента, единственному узбекистанскому генералу Великой Отечественной войны, командиру гвардейской дивизии, погибшему в конце марта 1945-го в боях под Данцигом, Герою Советского Союза. Правда, спустя некоторое время памятник появился в парке имени Гафура Гуляма. Но не на виду, как прежде, не на высоком постаменте, но в глухом уголке, но почти на земле, но без всяких обозначений. Просто декорация…
И дело не в том, что теперь вроде бы нельзя не признать, что Рахимов всё-таки казах, хотя при коммунистах был объявлен национальным героем Узбекистана, до недавнего времени так и числился узбеком, а имевший официальное звание народного поэта Эркин Вахидов назвал его в своей книге славным сыном узбекского народа. Да что уж там! Все они, официальные литераторы, и советские и постсоветские, были и есть флюгеры в "ветрах" указаний и мнений властных структур. А надоест вертеть хвостом или быть панегиристом, хоть и самым приближённым к "трону", – вылетишь в опалу. Как Абдулла Арипов, народный поэт, талантливый, автор Гимна и Герой Узбекистана, председатель Союза писателей. "Ушли" в 2009-м даже Арипова! И нынешние попытки властей прикрыть свои действия тем, что Герою Советского Союза Сабиру Рахимову "отказано" якобы согласно пожеланиям трудящихся, одновременно циничны и смешны…

Нет! Не желал того народ! Истинные причины лежат в иной плоскости и на другом уровне, а именно: изъятие образов и символов минувшей эпохи имеет целью стереть их в сознании большей части населения, далёкой от книг и Интернета. И тогда можно таким образом захомутать прошлое, что, рисуя его, продажные халтурщики, в коих никогда, к сожалению, нет недостатка, могут наносить в угоду властям ретушь, которая будет выглядеть естеством, а высосанное из пальца – восприниматься (скажем, с экрана телевизора, его-то смотрят все!) как происходившее в действительности. Кто владеет прошлым, тот владеет настоящим... [По антиутопии Оруэлла «1974»]
Да! Владеет! Но не народ! У народа, созерцающего при безмолвии интеллигенции переписывание для молодёжи, юношества и детей истории, события и факты которой ещё живы в памяти, душах и сердцах старшего и среднего поколений, – у такого народа настоящее трухляво, а будущее чревато смутами.

Приходилось слышать от людей старшего возраста и в разное время – и лет 20 назад, и 10, и 5: если сейчас навалятся на нас полчища захватчиков, как в ту Войну, народ может и не встать на смертный бой с врагом...

Воистину: каков хан – такова и орда...



                V

В текущем 2015 году Великой Победе – 70.
"Нет, весь я не умру…" Это – заголовок второй части диптиха «Ай-Инэ», строка из стихотворения А.С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», 1836 год. Он, Александр свет-Сергеевич, произнес эту фразу и о моем отце, и о дяде Ильясе, и о всех людях, оставляющих после себя хорошие свершения, доброе имя, потомство.
Не вернулся бы отец с войны, не было бы ни меня, ни моих сестренок, ни наших детей и внуков. Не было бы и вышеприведенной переписки с моей двоюродной сестрой Наилёй, которая два десятилетия служила в Карши журналистом, собкором газеты «Правда Востока» по Кашкадарьинской области, и только в 2003-м с мамой, моей дорогой тетей Олей, перебралась в Ульяновск, где их давно ждали младшие члены семьи.
Если Маматкулов Аваз остался бы на полях войны, то ничего не было бы из того, что имело место быть и происходит с Маратом Аваз-Нурзефом. Не было бы в Интернете этого имени. Да и человека такого, не грех повториться, не появилось бы на белом свете ни в каком виде.
А сколько еще интересного и значительного случится в его жизни! Ого-го-го!..

Ай-Инэ ты моя, Ай-Инэ...
Зов души, зеркала, наважденье...
Шел на спуск я, а ты – в восхожденье...
Не навстречу – в другой стороне...
Ай-Инэ ты моя, Ай-Инэ...

Перевал мой давно позади...
И катиться бы мне лишь под гору,
и тоске покориться бы впору,
гласу сердца заглохнуть в груди...
Перевал мой давно позади...

Со счетов я был списан уже...
Чтоб взлететь над ущельем унынья,
я рискнул на потайные крылья,
разогнавшись, в крутом вираже...
Со счетов я был списан уже...

О, стихия вербальных размахов...
Не отвергла меня, приняла,
от уныния прочь повела,
суеты, одиночества, страхов...
О, стихия вербальных размахов...

Усмотрела меня Ай-Инэ...
За младого орла приняла,
приглядевшись, судьбой назвала, –
не мечталось оно и во сне...
Усмотрела меня Ай-Инэ...

Ай-Инэ ты моя, Ай-Инэ...
Обоймет, расцелует, согреет...
Новый парус закрепим на рее...
Но пока... я парю в вышине...
Ай-Инэ ты моя, Ай-Инэ...



                VI

                Каждое поколение переживает свои сражения.
                Каждый человек имеет свою войну.
                Либо одолевает в ней.
                Либо гибнет физически.
                Либо… Других вариантов – множество.




                УЧИТЕЛЬ

Эссе «Учитель» было написано сразу же после создания диптиха «Ай-Инэ», в апреле 2005 года. Оба произведения, а вместе с ними автор, справляют в текущие дни апреля 2015-го первую "десятку", маленький юбилей. Диптих на правах юбиляра делегировал свою первую половину в авангард предыдущего эссе, а вторую часть – в финал этих, так сказать, мини-мемуаров. Эссе «Учитель» опять-таки пользуясь поблажками по случаю круглой даты своей жизни, вновь выходит к читателю. Снова и снова просматривая произведение, автор пришел к убеждению, что не следует ни сокращать его, ни расчленять на 2-3 самостоятельных материала. Что оно должно оставаться самим собой. Но нынче есть в нем и новь – иллюстрации. И 10 лет, и 5, и даже 3 года назад автор еще не умел восстанавливать старые фотографии. Потому их и не могло быть в публикации 10-летней давности. А теперь – есть. Важные, нужные, актуальные, дополняющие вчерашние. А значит, звучащие в унисон с 70-летием Великой Победы.


Иллюстрации –

Будь я по рождению христианином – пусть даже и не получившим сакрального крещения и ни разу не бывавшим в церкви, – то стал бы, без сомнений, истово креститься, когда НЕЧТО вдруг произошло именно в тот миг, о котором и умолялось в мыслях, когда оно и ожидалось с замиранием сердца…

За окном апрель 2005-го, а прощание со школой – 1965-й – осталось на глубине 40 лет.
Надежда Сергеевна и Вениамин Андреевич Шигаревы (первая и главная; история и жизнь; совместные поездки в 50-60-х годах; Москва, Подмосковье, Сибирь, Урал; Карши и Чимкурган; лес, комары, грибы, ягоды, река, рыбалка, костер, уха, палатка, гладь ночного озера), Эмилия Павловна Чубакова (химия и биология), Александр Иванович Морковкин (математика), Тамара Семеновна Макарова (русский язык и литература), Галина Сергеевна Киреева (физика), Валентина Алексеевна Бобина (физкультура), – мои школьные учителя.

Где вы? Что вы? В моем родном Карши вас нет: точно знаю, искал…
Да и школы нашей имени Крупской тоже нет. Ее, толстостенную, высокопотолочную, из кирпича, с добротными деревянными полами, лет 10 назад почему-то снесли и заменили бетонной типичкой. Как-нибудь надо бы остановить машину, выйти, пройтись по аллее к школе и посмотреть, чье имя она теперь носит…
[Здесь необходимо внести поправку: в конце января 2014 года я отыскал незабвенную Эмилию Павловну Чубакову. Но об этом – отдельный сказ. Завтра...]
Город Карши в древности назывался Насаф. Сейчас уже мало кто знает и помнит, что некогда за городским стадионом тянулись внушительные развалины – останки крепостной стены. Лет 50, как их уже нет. Избавились от них, как от помех. А следовало выяснить, КОГО и ЧТО она, крепостная, помнит. И оставить ее. И беречь…
Бактрия, Ахемениды, Александр Македонский, Греко-бактрийское и Кушанское царства, Тохаристан, Амир Темур и другие, – небо и степи моей малой родины видели их и помнят. Не мудрено: осенью городу Карши исполняется 2700 лет…
И нам, выпускникам-65, уже немало. Мы – поколение сороковых, послевоенных. А сколько же нашим учителям сейчас? Александр Иванович был участником Великой Отечественной…
В земли Средней Азии Вторая мировая война не вгрызалась окопами и взрывами. Но она, каждый ее город, каждый кишлак сделали достойный вклад в Победу…
Благодарность и Память, если они истинные, сносу не подвластны. Их – пока жив человек, которому есть, что помнить и за что благодарить, – не заставить, не сломать, не сломить.
А запечатленные в слове, они обретают если и не вечную, то очень долгую жизнь.
А Слово, выпущенное в виртуальный мир, – достояние планеты…

Знай я какую никакую молитву, имеющую хоть маломальское отношение к любой из существующих на свете религий, то я произнес бы ее, повторял бы и повторял, пав ли на колени или просто вздев руки ввысь. Но ни того (сакрального христианства), ни другого (освященной молитвы) у меня нет, а потому в Тот Миг…
Давайте я лучше обо всем расскажу по порядку.

В недавнем эссе «В сей жизни воли нет, но гордый жив поэт», опубликованном несколькими интернет-изданиями [например, http://litnet.ru/authors/avaz/46.php], говорилось о том, что всего лишь года три назад я убедился, что Моя Стезя – не журналистика, не публицистика и даже не художественная проза, а поэзия. Убежденность эта вполне могла прийти ко мне лет на сорок раньше. Но не пришла. Жаль. Безумно жаль. И банальная формула: «Лучше поздно, чем никогда», – весьма слабое утешение. Ибо мои нынешние поэтические волнения – всего лишь зыбь в сравнении с цунами, которые переживались мною много раньше, без конца и края, и уже тогда осознавались, кроме всего остального, как позывы литературного творчества.
Велико, очень велико число причин столь позднего осознания себя поэтом – ситуационных, семейных, личных, национальных, субъективных, объективных, политических, идеологических, внешних, внутренних, прочих. Самых-самых, как я вижу сейчас, было две.
Первая: юношеское, максималистское, ревнивое охранение собственного достоинства перед моими идолами – сначала Лермонтовым, а потом Пушкиным.
Вторая: зыбкость моей литературно-книжной эрудиции, обусловленная особенностями судьбы и образования, далеких от пера, словесности и филологии; а в науке стихосложения – и вовсе было непролазное невежество, в котором стали появляться кое-какие просветы лишь года два назад.
«Суха теория, мой друг,
но древо жизни
вечно зеленеет», –
сказал когда-то Гёте.
О, юный Вертер!
И Вы, великий старец!
Сомнений быть не может!
Но в нашем деле всё же
теория – первейший инструмент…

В школе легко давались все уроки, но раз уж "пятерки" шли и по тем предметам, которые в те годы всеми признавались наиболее важными, первостепенными, значит, моя стезя и должна вести в одну из этих областей – физику, математику, химию. Так оно и вышло: стал студентом МГУ и упорно, сквозь трудности, через огромный конкурс на факультете, оказался в биофизике – стыке четырех наук (названных и биологии), бывшей в то время самой престижной среди студентов, а с 3-его курса двигался вперед через «не хочу».
В школе был отличником и по языкам, и по русской литературе. Но тогда у меня и в мыслях не возникало, что для человека, имеющего заметные способности к точным наукам, литература может быть не только признаком культуры, источником мыслей и чувств, предметом сопереживания, любознательности и развлечения, но и центром собственных творческих устремлений. Потому-то урок – он был, точно помню! – об ударных и безударных слогах в стихах, о хореях и ямбах не задел никакой из струн души, а всего лишь неясным звуком застрял в какой-то клеточке мозга, расположенной далеко на заднем плане. Этот урок, если не ошибаюсь, был где-то в восьмом классе…
Я и тогда понимал и сейчас признаю, что наша классная руководительница, учительница русского языка и литературы Тамара Семеновна Макарова знала и любила свой предмет. Она вела нас с 5-го по 9-й классы, но потом, к сожалению (и тогда, но особенно – теперь!), уехала в Россию. Почему? – для меня загадка до сих пор. Ведь это было начало 60-х 20-го столетия новой эры. В те годы русские люди чувствовали себя в Средней Азии даже лучше, чем на своей, так сказать, исторической родине. Собственно, тогда и понятия-то такого мы не слыхивали: у всех Родина была одна – Советский Союз. Это только через 30 лет, в начале 90-х, поднялась массовая волна исхода некоренного населения из новых независимых государств. Уже давно, несмотря ни на что, ясно, что каждое из них идет своим путем. Скажем, в очередях в посольстве России в Ташкенте сейчас, в 2005-м, русских, говорят, почти не осталось. В основном – узбеки! Бегут…
Тамара Семеновна была строгой учительницей, временами – злой. Ее мы боялись. Но ко мне она как к отличнику благоволила. Через годы всплыли две ее фразы, оброненные на уроках литературы и невольно осевшие в сознании. Когда мы заучивали «Не образумлюсь… виноват, и слушаю, не понимаю…» из комедии Грибоедова «Горе от ума», Тамарушка улыбнулась как-то смущенно, что было ей не свойственно: «Вы еще не можете до конца понять весь драматизм ситуации, в которой оказался Чацкий, всю глубину его переживаний. Быть может, только со временем и поймете…»
Воистину так: мне, например, понадобилось целое десятилетие!
А когда проходили «Ревизора» и «Мертвые души» Тамара Семеновна усмехнулась: «Гоголя бы – да в нашу жизнь! А то у нас одни только хвалебщики, а сатириков – ни одного!»…
И эта мысль, по тем временам – теперь-то ясно! – крамольнейшая, стала понятна лишь много лет спустя…
После Тамары Семеновны русскому и литературе нас учила некоторое время Валентина Дмитриевна Праслова, тоже яркая личность и тоже сторонница агрессивной педагогики. Недаром она, уже за нами, многие годы была директором нашей школы. А тогда, в 64-м, появилась новая училка. Она и стала нашей классной и руслиткой, с которой мы и закончили одиннадцатилетку. По странному совпадению, она тоже была Тамарушкой, но… ни рыба, ни мясо…
Тамара Семеновна Макарова – неординарный человек и педагог (дай Бог, чтобы она здравствовала и поныне). Но! Она, как и большинство учителей – и тогдашних, и теперешних, – по-видимому, все-таки не знала, что из школы мальчики и девочки должны на всю жизнь вынести три вещи: таблицу умножения, понятия о стихосложении и то, что два разнополюсных или разнофазных провода, идущих от одного и того же, достаточно мощного источника электрического тока, нельзя закорачивать собой. Первая – худо-бедно осваивается. Запомнить последнюю – если не физичка, так жизнь заставит. Со второй же – дело швах. А посему, как говорится, и результат…
Что же касается другой из сформулированных причин моего былого торможения в поэтическом творчестве, то она, пожалуй, самая главная. Испытывая неодолимый зуд пера где-то с 19 лет, переживая в себе чуть ли не с пеленок бури эмоциональной жизни: в розовом детстве – страшилки и химеры в основном на интуитивном уровне, затем – более осознанные фантазии, а потом – всё, что только возможно, – я считал, что я – не стихотворец. И не по чьей-либо милости, а именно моих кумиров, – Михаила Юрьевича и Александра Сергеевича. В моем сознании, невежественном относительно теории стихосложения, застряла фраза – пушкинская, указующая, классификационная:
Взмахнул рукой – и рифмы потекли рекой.
Мне махи такого результата не приносили – ни в 20, когда впервые попробовал слагать стихи, ни 6 лет спустя, когда стал повторением Мажнуна из поэмы Алишера Навои «Лайли ва Мажнун» («Лейла и Меджнун»). Вирши какие-то, в общем-то, давались, но с большим трудом. Ясно! Не за свое дело берусь! Не поэт я! Не поэт…
Внутренняя необходимость рассказать о том, как было создано мое последнее стихотворение – диптих «Ай-Инэ» – весьма настоятельна. Она диктуется, прежде всего, некоторыми внешними обстоятельствами – бытовыми, заурядными, случайными, неожиданными. Более того, их не должно было быть. Возникновение этих обстоятельств (наверняка, по халатности или произволу Неизвестного стрелочника, живого, реального, но не поддающегося идентификации никакими усилиями), а еще больше – их внезапное устранение, столь странным образом переплелись с завершающими стадиями работы над диптихом, что и сейчас, когда уже прошла целая неделя, остается либо объяснить Тот Миг удивительнейшими, невероятнейшими совпадениями, либо признать, что СВЫШЕ до моего сознания были доведены убедительнейшие аргументы в пользу существования сверхъестественных сил.

Так как от Того Мига нас теперь отделяет гораздо меньшая дистанция, чем в самом начале пути, то, наверное, будет нелишне отметить, что в последующем изложении, равно как и в предыдущем, нет ни капли вымысла, фантазии, мистификации, розыгрыша, искажений. Правда, только правда и ничего, кроме правды.

В горной местности, взобравшись на ближайший холм, представлявшийся внизу одиночным, обнаруживаешь продолжение подъема, который ведет к следующей высоте, так же кажущейся единственной, не связанной со скалами, что синеют вдалеке, общаясь с облаками. Уже по ходу преодоления второго подъема может проясниться дальнейшая перспектива – следующее возвышение. Совершив, наконец, восхождение, вдруг осознаешь, что прошло уже немало времени, часа два, не меньше, смотришь на часы, а если их нет, да к тому же твое стремление вверх представляло собой род прогулки, но никак не специальное занятие, то внутренний голос становится еще более требовательным и назойливым: «Надо спускаться!». Если же несмотря на голос и на то, что внизу остались близкие тебе люди, которые будут беспокоиться, решаешься на третий подъем и берешь его, то там, на очередной площадке, с неправильными формами и неровной поверхностью, можно сказать, террасе, ты, не будучи геологом или альпинистом, начинаешь вникать в смысл где-то прочитанных или услышанных фраз: горная страна, горный массив. И осознаешь, что если идти вперед и вперед, подниматься выше и выше, обходить или преодолевать встречные ущелья или даже пропасти, то однажды можно добраться и до тех скал, которые ближе как будто еще не стали и все так же синеют по соседству с облаками. И понимаешь, что преодоление обрывных препятствий – не в обход, а в прямом направлении, – потребует какого-то созданного до тебя приспособления: канатной дороги, шаткого висячего мостика, просто каната, соединяющего два берега. Если же не имеется ни того, ни другого, ни третьего, если у тебя нет крыльев, ну, хотя бы в виде складного дельтаплана в рюкзаке, если идти в обход слишком долго и нудно, – тогда остается лишь спуститься вниз, на дно, а потом вновь штурмовать высоту…
Так – и в литературном творчестве. Во всяком случае, моем, – за других не говорю. И все-таки осмелюсь высказать общее правило: литература, созданная на ровном месте, без какого-либо восхождения… Впрочем, без восхождения невозможен даже графоманский опус. Значит, все дело в том, кто идет вверх, какую он покоряет гору, для чего, есть ли там вдали синеющие скалы и готов ли он идти до них. Ведь иной вскарабкается с грехом пополам на холмик посреди равнины, и ему кажется, что он теперь выше всех. Пусть бы, но ведь он об этом начинает бить во все колокола. А если к тому же его "шедевр" взывает к голым, примитивным чувствам и потребительским устремлениям раскрепощенного человека, тогда такой умелец может даже на некоторое время приворожить чуть ли не полмира…
Далеко не каждое поэтическое произведение требует восхождения в гору в несколько этапов. Чаще всего создание конкретного стихотворения – это как раз таки подъем на отдельно стоящий бугорок, холмик или холм. Иногда, при особых обстоятельствах и состоянии духа, удается брать с лету, на одном дыхании, довольно значительные возвышенности. Чаще же, наоборот, и на небольшие высоты приходится карабкаться на четвереньках. Но все эти взлеты, восхождения и преодоления объединяет одно: там, на самом верху отдельной возвышенности, дорога заканчивается, выше – некуда.
А вот в создании диптиха «Ай-Инэ» раз за разом пришлось преодолевать несколько подъемов. Но прежде, чем продолжить свой рассказ, я бы хотел заверить читателя, что Тот Миг стал еще ближе. Коли так, то считаю уместным внести ясность и однозначность в следующие моменты.

Уж не знаю, как это назвать короче да точнее: аналитический ум, атеистическое воспитание, материалистическое мировоззрение (эти явления и понятия родственные, хотя, конечно, и не равнозначные), – но я сторонился и сторонюсь всякой аномальщины, запредельщины, как то: мистика, гипноз, призраки, столоверчение, духи, гадания, толкование снов, гороскопы, разного рода способы и средства вхождения в состояние транса и т.д. и т.п.
«Есть ли Бог?» – этого сакраментального вопроса всего лишь 20 лет назад, при прожитых мною к тому времени без малого четырех десятков, просто-напросто не существовало. Но и тогда мой атеизм воинствующим быть не мог. Хотя бы потому, что душа человека всегда была для меня не просто звуком, но реальностью. Со временем возникло понимание, что есть такие явления в жизни, мыслях и чувствах человека, а также в отношениях между людьми, которые не укладываются в прокрустово ложе материализма, атеизма, первичности материи и доминирования бытия над сознанием. В том, что я писал, стали появляться слова Бог, Всевышний. Не как однозначно положительное решение для себя вопроса о существовании некой внеземной или надземной сущности, а как отражение того самого понимания. Но на днях, повторяюсь, со мной произошел случай, настолько поразительный, что чаша весов круто вышла из сложившегося состояния пассивного равновесия.
Так вектор моего рассказа и направлен в сторону этой аномальщины.

Не буду разворачивать здесь стадии создания мною диптиха «Ай-Инэ»: лишь только террас, следующих одна за другой, было, как обозначено выше, несколько, каждый из подъемов был достаточно сложным, а сам творческий процесс – весьма и весьма трудоемким. Не буду также касаться корней и истоков произведения: в них немало глубоко личных и даже интимных моментов. Скажу только, что сочинение зачиналось как бы в шутку, будто бы в подражание Сергею Есенину. Очень скоро стихотворение напоминало о последнем поэте деревни только формой строфы-пятистишия, метрикой да обращением типа «Шаганэ ты моя, Шаганэ». Содержание же и – что не менее важно! – энергетика, конечно, были совершенно иными, самостоятельными. Женское имя в моей работе, по которому можно было бы указать на одну особу, трансформировалось (опять-таки в несколько приемов) и, в конце концов, превратилось в Ай-Инэ. За два дня усиленных трудов стихотворение было создано в шести строфах (у Есенина – пять) и доведено до кондиции.
Затем возникла логическая потребность дать пояснение к придуманному мною имени: Ай – по-узбекски, луна; Инэ – в одном из говоров узбекских, мама.
Большего стихотворению не требовалось: все остальное было в нем самом. Но с этого пояснения, я считаю, мистика и началась.
Инэ и Ай задели внутренние струны, проходящие сквозь сердце, ум и душу. Звучание струн было переведено в слова. Родилось другое стихотворение, нестандартной формы и структуры, связанное с первым через ту самую связку двух узбекских слов – Ай-Инэ.
Стало ясно: возник диптих. В котором первоначально созданное стихотворение стало второй частью, а последующее, нестандартное, – первой.
Нестандартность первой половины диптиха надо видеть, описывать – долго. Правда, коротко можно сказать языком цифр: обе половины диптиха примерно равны по общему количеству строк, но при этом число символов в нестандартной части в два с лишним раза больше такового в части гармонической, есенинской, строка которой отнюдь не мала, не коротка, ибо написана трехстопным анапестом.
Появление нестандартки потребовало совершенно незначительных правок в уже кондиционной второй части. При этом последняя из чисто любовного стихотворения превратилась – конечно, в целостном антураже диптиха, – в нечто большее, общее, обобщающее. Здесь Ай-Инэ – и Мать, и Любимая, и Женщина, и Поэзия, и Муза, и Родина, и Природа, и Земля, и Печаль, и-и… Могила. Десять дам в одном образе – это одно уже могло быть воспринято как проявление мистических сил. Но для меня сие вполне понятно: волшебство и магия, безусловно, присущи Слову. Тут я не только не чураюсь запредельщины, но и всецело поклоняюсь ей: в начале было Слово, его мощь и чудодейственность в этом мире во веки веков неизмеримы.
Забегая вперед, скажу, что колдовская сила Слова проявилась еще в одном.
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Эти строки – окончание одного из стихотворений последнего года жизни Сергея Есенина. С момента возникновения диптиха они, соответственно, стали заголовками первой и второй частей произведения и в сих ролях пребывали довольно долго. Но на одном из этапов заголовки воссоединились и стали эпиграфом ко всему диптиху. А возникшие вакансии заголовков заняли строки из стихотворений Владимира Маяковского («Сергею Есенину») и Александра Пушкина («Я памятник себе воздвиг нерукотворный»): «Вы ушли, как говорится, в мир иной» и «Нет, весь я не умру…».
Эпиграф, заголовки, их истоки, родство второй части с есенинской «Шаганэ», – знаки, которые в сочетании с содержанием диптиха возвели некую духовную конструкцию, воспринимаемую и ощущаемую мной как связь времен, эпох и народов, – через поэзию, поэтов, их жизни, творчество, судьбы и души. Материализм тут отдыхает…

Однако, вернемся к подъемам.
Итак, многоэтапных восхождений потребовала именно нестандартная часть диптиха. Третья терраса показалась конечной: окутавший меня туман усталости и легкое головокружение от высоты, вкупе с самодовольным чувством удовлетворения достигнутым, пока еще скрывали дальние перспективы…
Нестандартная часть произведения – это сказ об Отце, Маме, Войне, Победе, Родине, Жизни, сегодняшних днях. Возникла идея предложить интернет-изданиям, в которых постоянно публикуюсь, плести венок из такого рода сочинений. Опять-таки забегая вперед, скажу: идея обнародована и в настоящее время реализуется, совместная акция получила название «60-летие Великой Победы. Венок Благодарности, Памяти и Скорби», уже есть три ветки (начало положено диптихом «Ай-Инэ»), авторские материалы поступают, всего будет шесть предварительных публикаций подборок к венку (по одной – на каждое десятилетие), его возложение – одновременное издание отдельным сборником 10-ти лучших произведений в интернет-журналах «Новая литература» и «Черная лошадь», а также моей литературной рассылке «В Ташкенте воли нет, но гордый жив поэт», – состоится 9 мая. [Всё намеченное было выполнено]
Идея венка тогда и возникла, когда я в работе над «Ай-Инэ», взобрался на третью террасу. Письмом ознакомил с идеей названные выше адресаты. Добавил, что первая ветка в венок готова, что диптих будет опубликован в ближайшем выпуске моей рассылки, а они его получат от меня еще и специальным отправлением. До воскресенья – день еженедельного выпуска моей рассылки – было еще три дня, которых, я считал, вполне хватит, чтобы внести в произведение могущие возникнуть мелкие исправления.
Почивать на лаврах долго не пришлось. Туман развеялся, и обнаружилось, что надо снова идти, как пел Владимир Высоцкий, вперед и вверх, а там...
А там только и начались настоящие горы, затяжное восхождение, препятствия, потребовавшие максимального напряжения сил. Обычное дело: в творческом штурме я выкладываюсь, по-другому не могу, не хочу. Но столь тотальную самоотдачу, днем и ночью, пожалуй, выжимаю из себя впервые. Последнее позволю себе подчеркнуть еще раз: нагрузки были столь велики, что я в абсолютной тиши моей комнаты стал чувствовать себя в некоем приближении к цеху сжатого воздуха с непрерывно молотящими компрессорами. Прежде такого с моим железобетонным организмом никогда не бывало. С того момента и по сей день гул в голове и шум в ушах не покидают меня ни на миг. Война ведь продолжается! В смысле, литературная работа в предельном режиме. Если и можно теперь избавиться от них, шума и гула войны, то для этого надо хотя бы на недельку уехать туда, где нет ни электричества, ни компьютера, ни телефона, ни книг, ни бумаги, ни ручки, ни карандаша, ни людей…
…Наконец, высота была взята. И стоя на ней, дивился я, как далеко внизу осталась предыдущая, третья. И поражался тому, что здесь уже качественно иной мир, иная планета: воздух, географический ландшафт, ощущения, – все другое. И чувствовал такую радость, такое удовлетворение, которые могут быть даны только творчеством, с которыми может сравниться разве лишь долгожданная благосклонность любимой женщины…
Суббота. 2 апреля. Утро. Еще часа два выискивал в нестандартке диптиха возможные изъяны. Нет, придраться не к чему. Принялся за разработку материалов, необходимых для реализации идеи Венка: текст объявления об акции на главные страницы сайтов, информация для авторов, рабочее Положение о всех организационных, технических и творческих вопросах. Часа через два все было готово. Можно отправлять моим коллегам с «Новой литературы» и «Черной лошади», которые, согласно первому этапу переговоров, ждали от меня все эти материалы.
Выяснилось, что отправить не получится: телефон, который только недавно был исправен, теперь не дышал, и сеть Интернета была, естественно, недоступна. Попытки с соседского телефона пробить свой, что прежде неоднократно удавалось делать, на сей раз оказались тщетными. С письмом можно было и обождать, но завтрашний выпуск рассылки, в котором должен выйти в свет диптих, еще предстояло подготовить и ввести в систему распространения «Subscribe». Так что, надо срочно ехать на телефонную станцию за восстановлением связи. Иначе будет поздно: совсем немного рабочего времени осталось в короткой субботе. Если не успеть сейчас, то завтра день и вовсе нерабочий. И телефон будет висеть до понедельника. И очередной выпуск моей воскресной литературной рассылки не состоится. Что для меня, имеющего достаточный опыт работы в различных бумажных еженедельниках, было бы равносильно срыву очередного номера газеты. Впрочем, рассылка – и есть газета. Собственная. Индивидуальная…
Телефон нужно сделать во что бы то ни стало!
На телефонной станции многолюдно. Очередь во все окошки. Взволнованные голоса людей, выясняющих по внутренней связи причины неожиданной экзекуции. Я не одинок в своих телефонных страданиях. Но мне от этого не легче.
Я знаю совершенно однозначно: по издавна действующей практике, к тому же подкрепленной договором между клиентами и телефонным узлом, абонентскую плату можно вносить до 10 числа текущего месяца. Сегодня же только второе.
Мне, конечно же, нет дела до того, почему отключили телефон тому или иному абоненту из этой толпы. Меня не интересует, почему в эту толпу совершенно безосновательно, без какого-либо предупреждения, ни слова не спросив, бросили и меня. Я не злюсь на шутку, которую неведомые, безликие сотрудники каких-то узлов этого телефонного узла сыграли с людьми не вчера, не 1 апреля, а с опозданием, когда День смеха уже прошел. У меня даже не возникает мысли, а допустимо ли вообще шутить таким образом. Думать и задаваться подобными вопросами позволительно где-нибудь в другой стране, ну, хотя бы в Верхней Вольте или Береге Слоновой Кости. Но у нас, в Узбекистане, – не имеет никакого смысла. А посему я спрашиваю только одно: «Когда?!» «Сейчас, сейчас подключат!» – заверила кассирша, принимая от меня абонентскую плату.
Дома сразу же берусь за телефонную трубку. Молчит по-прежнему. Пообедали с сыном. Телефон не ожил. Снова еду на станцию.
«У меня показывает, что у вас подключено», – говорит та же самая кассирша, глядя в монитор. Видя во мне признаки нарастающего возмущения, продолжает: «Это не мы отключали – центральная. Попробуйте позвонить по внутреннему».
Поднимаю трубку прямого телефона. На другом конце провода не отвечают. Но я все прижимаю трубку к уху, надеясь на чудо. Стоящий чуть поодаль вахтер подает мне знак – скрещенные в запястьях руки: «Конец!» И точно: оттуда уже идут несколько девушек и женщин. Минуют вахтера, проходят мимо меня и направляются к выходу. А что такое центральная? Да какая теперь разница! Можно подумать, что там удастся сейчас поймать кого-нибудь из тех, кто хоть что-то решает или умеет! Словом, finita la commedia! Мои проблемы – это только мои проблемы!
…Унизительно быть отрезанным от внешнего мира. Такое чувство, какое, наверное, бывает у человека, когда его на улице хватают неизвестно за что и бросают за решетку. До такого, конечно, не приведи, Аллах…
На мониторе – снова диптих. Читаю раз, два. Нет, изъянов нет. Была бы связь, сейчас же разместил бы произведение в рассылке, чтобы можно было расслабиться после всех трудов и стрессов, немного отдохнуть, будучи спокойным за то, что очередной выпуск вовремя попадет в ящики моих подписчиков. Они в большинстве своем, естественно, неизвестны мне. Но по знакомым адресам в Узбекистане, России, Греции, Израиле, Америке знаю, что в моей аудитории размах ножниц часовых поясов почти максимален. Сервер компании «Subscribe» работает по московскому времени. Поэтому я таким образом планирую рассылку, чтобы даже те из моих подписчиков, что живут на востоке России, могли в воскресенье уже с раннего утра читать мою газету на своем мониторе. К американцам же моим она, помеченная воскресной датой, видимо, поступает в субботу вечером. Тоже неплохо. Более того, – еще одно из чудес виртуального мира. Но на сей раз график срывался, традиция нарушалась, что вызывало достаточно ощутимый душевный дискомфорт.
Что делать?
Вариантов несколько.
Можно дожить до понедельника, добиться восстановления телефона, а потом сразу же выпустить в свет рассылку. Ведь она – дело добровольное, для подписчиков – бесплатное. Авторы некоторых рассылок, которые я получаю как читатель, бывает, месяцами молчат, другие – работают нерегулярно. И ничего, мир же от этого не рушится. Тем более что там, где бесплатно, никто ни за что не отвечает и не спрашивает. Но я так не могу. Сам-то я с себя спрашиваю. Перед самим-то собой я держу ответ. От себя-то никуда не уйдешь…
Интернет-кафе… Вывесок много, но они, как правило, всего лишь камуфляж для тривиальных play station (в Ташкенте их то разрешают, то запрещают), которые оккупируются подростками, одержимыми манией компьютерных игр. Далеко не в каждом кафе есть выход в Интернет, но даже там, где есть, обстановка для меня непривычная, неудобная, не располагающая к вдумчивой работе…
Можно со своим компьютером заявиться к соседу, он человек хороший, открытый, приветливый, поймет. Но неудобно же…
Лучше, наверное, погрузить всю технику на машину и поехать к дочери, а если у ней не получится (никого нет дома или телефон тоже неисправен), тогда к теще. Но возни сколько…
Снова и снова перебирая про себя все варианты, я продолжал проверять диптих на чистоту. Время от времени поднимал трубку телефона: чуда не происходило. Две-три мелкие правки в нестандартке все-таки появились. Но не более. С тем и ночь настала. Около десяти. Лег спать. Как в сказке: утро вечера мудренее...
Каким бы я ни был уставшим, не могу спать более четырех часов кряду.
Проснулся. Лежу в темноте. Решаю встать. В телефоне появились какие-то неясные шумы и шорохи, но гудка – нет. Включаю компьютер. Читаю. Снова и снова. И вдруг начинают открываться перспективы нового подъема. Шаг за шагом ухожу дальше и выше.
За окном начинает светать. Сын работает через день, по 12 часов. Сегодня ему как раз на работу. Уходит рано. На каком-то из ступеней нового восхождения в щели между закрытой дверью моей комнаты и полом появился свет. Ага, значит, встал! Сын, как обычно, копается долго. Покушал или нет, не знаю. Если я встаю из-за компьютера, собираю на стол, ест охотно. Будучи предоставлен самому себе, часто уходит без завтрака.
…Сквозь оконный занавес уже пробиваются лучи солнца. А я карабкаюсь на близких подступах своей пятой высоты. И вот она взята. И снова я дивлюсь, сколь она разительно отличается от предыдущей, только недавно казавшейся пределом всех пределов. Хорошо, что с телефоном произошла такая заминка! Не то я уже вечером оформил бы очередной номер рассылки и сегодня предстал бы перед миром не в лучшем виде. Правда, мир бы этого и не заметил. Но мне самому-то рано или поздно открылось бы, что надо идти выше. И ругал бы я тогда себя за свою близорукость и спешку. Не зря говорят: всё, что ни случается, к лучшему…
Да, забыл! Ночью-то, ну, когда я где-то около двух встал с постели, я на целом листе бумаги (чтобы в глаза бросалось) выставил в коридор записку с пожеланиями сыну сделать все возможное: с рабочего телефона попытаться пробить домашний, если не получится, звонить на телефонный узел нашего района, дальше – через 09 узнать номер центральной и звонить туда; при необходимости попытки свои 2-3 раза повторить в течение дня.
Телефон по-прежнему пребывал в коме. Значит, пробить у сына не получается. Может, ему удастся добиться проку от телефонных служб? Забегая вперед, отвечу: ни на узел, ни на центральную, как выяснилось вечером, сын не дозвонился…
«…Весь мир на ладони, ты счастлив и нем…»
В своей счастливой немоте я снова и снова перечитываю завершенное произведение. Благо, не роман…

При заселении новостроек земельное пространство между задними сторонами соседних домов, как принято у нас в Узбекистане (конечно, там, где можно), разбирается на садово-огородные участки. С моего окна и виден такой задник. Там, среди буйства деревьев, кустов, нерадивости, заброшенности и забвения, о былых настроениях и устремлениях стародавних новоселов и их преемников напоминают лишь сохранившиеся и поныне разделительные изгороди, – разнородные, покосившиеся, ржавые, жалкие. Прохожу в другой конец квартиры, на лоджию. Приподнимаю занавес. С высоты своего четвертого этажа, последнего, вижу весьма привычную картину: якшающиеся мужчины, в том числе и мой сосед по общей лестничной площадке. Это хорошо! Значит, он пока в пределах досягаемости.
Всякий раз, когда я вижу, как мои соседи то часами сидят в палисаднике при подъезде соседнего дома, то играют в карты, то устраивают чаепитие, то просто стоят у нашего подъезда, я завидую тому, что у них такая уйма свободного времени. Делились бы со мной! Тем, о которых речь, пожалуй, от сорока до пятидесяти пяти. Есть и другие группы, моложе и моложе, ну, а детей… Десятилетия сменяют друг друга, но течение времени, кажется, обходит стороной шумные ватаги школьного и дошкольного возрастов: их возле любого многоэтажного жилья в Узбекистане всё так же видимо-невидимо. С соседями я при моих редких вылазках в мир здороваюсь, перекидываюсь чуть ли не на ходу парой-тройкой ничего не значащих фраз, а на большее – убей, но меня не хватит. Надо сказать, что нашим домам около 20 лет, а мы с сыном переехали сюда из другого района Ташкента лишь 7 лет назад. Может, еще и поэтому соседи, при явных моих странностях, неизменно доброжелательны ко мне. Да и знают они про то, на что я извожу все свое время. «Ну, и пусть сочиняет, блаженный», – толкуют они, наверное, меж собой… Оно и понятно – чужие! А вот родные всю жизнь, мягко говоря, дивятся: «Зачем всё это нужно, если ни копейки не приносит!»
Может, спуститься вниз и узнать, как он, мой ближайший сосед, посмотрит, если я где-то через полчасика минут на десять переселюсь к нему со своей компьютерной техникой? Едва удержался. А может… Нет, нет, не стоит. Ну, что ты будешь озадачивать его? А если ему куда-то надо уйти? Тем более что еще пару раз следует пройтись по нестандартке. Убедись семь раз, что предел достигнут, тогда один раз и побеспокой человека. Будет он к тому времени дома – попросишься. Не будет – к дочери поедешь…

Раз, два, три… Ну, вот, видишь, есть же еще правка. А что если… Да нет, наверное, не стоит. Ну, а все-таки…
И я решил ввести между строфами нестандартки по одному прозаическому предложению. Сюда – так, здесь – сяк, а вот тут – эдак. И вдруг сверкнуло откровение! Да ведь это вершина! Пик! Который там, внизу, еще на четвертом восхождении, вроде бы появился вдалеке, но на столь короткое мгновенье и в таком туманном окружении, что подумалось: призрак, обман зрения, оптический эффект, мираж… Хотя первый случается в безбрежье океана, последний – в зное пустыни… Но не в горах…
Так вот ты какой, Синий Утес! Общаешься ли ты с белыми, серыми или черными облаками, оставлен ли в одиночестве этими созданиями, то ветреными, то хмурыми, то грозными, дремлешь ли или думаешь свои высокие думы, – к Солнцу ты неизменно ближе любого из всей округи!
Еще вверх, еще, еще… Хватит, наверное, сколько можно! Еще, еще…
А работает ли телефон? Нет, все так  же шуршит – да и только!
Усилия теперь направлены на доводку тех самых прозаических вставок. Да и начинаться нестандартка должна, оказывается, с отдельного предложения, помещенного перед первой строфой, а именно:
«Удобно списывать жизнь и смерть, дела и историю на Бога или Диавола…»
Еще правка, еще шлифовка…
А что если телефон вдруг зазвенит, как только в мой штурм, длящийся днем и ночью уже шесть суток, будет внесен самый-самый последний штрих?
«Диавол властен в убийствах, разрушениях и прочих злодействах, грехах и грешках…»
Вот именно! Может, Дьявол и падший ангел, как утверждают жрецы, служители и благоверные прихожане, но со времен его падения у него с Богом произошло разделение власти!
Не всё в воле Божьей! У них, небожителей, точно так же, как у людей! Каждому – своё! И друг без друга Диавол и Бог – не могут!
Да! Да! И о Боге надо сказать в самом конце первой части диптиха!
«Бог властен в Любви, Созидании и Прощении…»
Лишь только я перенес эту фразу на должное место, так зазвучала трель.
- Как вы, дада?
- Все нормально, доченька! Ты мне пробила телефон! Он уже больше суток не работал! Как ты сама?
Коротко переговорив с дочерью, я бережно вложил трубку в гнездо.
Будь я по рождению христианином – пусть даже и не получившим сакрального крещения и ни разу не бывавшим в церкви, – то стал бы, без сомнений, истово креститься, когда ЗНАКОВЫЙ СИГНАЛ прозвучал именно в ТОТ МИГ, о котором и умолялось в мыслях, когда оно и ожидалось с замиранием сердца. Знай я какую никакую молитву, имеющую хоть маломальское отношение к любой из существующих на свете религий, то я произнес бы ее, повторял бы и повторял, пав ли на колени или просто вздев руки ввысь.
Но ни того, ни другого у меня нет…
Замер.
Зажмурился.
Вскинул руки в небеса.
Ай-Инэ!
Отец!
Учитель!
И засмеялся.
И еще.
И еще.
И был счастлив, как никогда...



                ЭМИЛИЯ ПАВЛОВНА ЧУБАКОВА

Иллюстрации –
Как говорилось в «Учителе», предыдущей части настоящей брошюры (эссе, напомню, было написано 10 лет назад, в апреле 2005 года), я безрезультатно искал своих учителей в родном городе Карши. Имелись в виду Н.С. и В.А. Шигаревы. Остальные-то поразъехались-поуезжали в первые же годы после распада СССР. Надежда Сергеевна – не устаю повторять – первая учительница. Это 1954-58-й года. В фотоколлаже к «Учителю» есть и снимок Надежды Сергеевны, лето 1969 года. С Шигаревыми я последний раз виделся в году 1995-м. Через год или два их уже не было: мигрировали в Россию. О них – следующий рассказ страницами моей книги «По крови и по жизни».
А здесь – обращаюсь к Э. П. Чубаковой (кроме коллажа к данному эссе, ее облик есть и в предыдущем: тот же 1969 год, тот же микрофон, поздравительная речь на том же мероприятии).

Дорогая Эмилия Павловна!
Я – Марат Авазов, один из множества Ваших учеников. Знаю: Вы меня помните. Не столь потому, что я был отличником, а потому, что мы были первыми Вашими учениками в городе Карши, куда Вы приехали из... Я ведь и не знаю, откуда Вы приехали в наш город. Знаю только, что грузинский город Поти – Ваша первая родина...
Вы, конечно, помните конец января 1966 года, когда я, первокурсник Московского университета имени Ломоносова, после первой экзаменационной сессии, сданной на "отлично", приехал на каникулы и пришел в родную школу, к Вам. Я рассказал тогдашним Вашим ученикам, которым предстояло через несколько месяцев стать выпускниками, покинуть школу и думать о своих дальнейших шагах, – я рассказал им о поступлении в вуз, об МГУ, своих трудностях в первое время. И сказал о том, что если мне, отличнику школы заштатного в то время города Карши, пришлось наверстывать упущения по математике и физике, то по химии преемственность знаний была без болезненных провалов, плавной и гармоничной. «И это, – подчеркнул я, – благодаря таланту и трудам нашей дорогой Эмилии Павловны».
Во второй раз в моем студенчестве, то есть после 1965-го, года нашего выпуска, мы с Вами свиделись летом 1969-го, когда во дворе моего родительского дома в Карши праздновалась моя женитьба. Вы тогда, как и моя первая учительница Надежда Сергеевна Шигарева, сказали поздравительное слово. Эти любительские снимки сохранились и наряду с выпускной виньеткой нашего класса нашли свое место в фотокниге №1, получившей название «В круге первом». [Они вошли и в фотоколлаж к «Учителю»]. Сей альбом – один из многих составных частей большого издания «Здоровый дух – здоровое тело». Но о нем и других моих книгах скажу несколько позже...
Больше, дорогая Эмилия Павловна, рядом с Вами, возле Вас, меня не было. Но все утекшие годы, а их – страшно подумать! – накапало 46, я нередко думал о Вас, а лет 15 назад, во время моего очередного наезда в Карши, и увидел издалека: Вы стояли на крылечке своего дома. Но подойти – было стыдно. Нет, даже не так. Ничего постыдного я за прошедшие десятилетия не совершал. Но мне не хотелось и перед Вами оправдываться за то, что ничьих надежд и амбиций я не оправдал – ни своих, ни родительских, ни учительских, ни прочих людей. МГУ я все-таки закончил, дипломную работу защитил на "отлично" (она и вовсе содержала данные на грани открытия), мог даже получить "красный" диплом, но не захотел: принципиально не готовился к госэкзамену по философии, получил "четверку" и даже не думал о пересдаче. После окончания университета по модной и престижной специальности «биофизика», я в науке продержался два года, тоже в Москве, затем – год прошатался в академическом институте в Ташкенте (где мне говорили что сделанная мной работа в Главной Столице уже тянет на кандидатскую диссертацию), а потом – отверг вызов в "белокаменную", милую сердцу больше всех городов Планеты вместе взятых, отказался от места в аспирантуру и стал ходоком по жизни. Кем я только ни работал!.. Учитель, снабженец, зоотехник, строитель-монтажник, колхозник, оператор установки на газоперерабатывающем заводе, сторож, буровик, – далеко не полный перечень моих профессий. Горбачевская перестройка застала меня в должности старшего дизелиста на буровой глубокого бурения и вскоре сделала журналистом, пишущим человеком, чего я жаждал, еще будучи на 2-м курсе МГУ. Стал активным и боевым газетчиком, с острым, проницательным и действенным пером. И вроде бы выкарабкался из ямы, из небытия, из неловкости, из нежелания видеться ни с учителями, ни с бывшими однокурсниками, в чем я пребывал с тех пор, когда 13 лет тому назад оказался в положении поезда, сошедшего с рельсов. Вернее, сам себя взял за холку и вышвырнул с торной дороги.
Итак, я стал журналистом. Но весьма скоро перестройка приказала долго жить. Союз нерушимый республик свободных, Русью великой сплоченных навеки, рухнул в одночасье, развалился на независимые 15 государств. Журналистика и свобода слова вновь были посажены в Узбекистане на цепь, и начался второй этап моих хождений по жизни. К тому времени я, кроме всего остального, успел развестись с первой женой, жениться во второй раз, иметь в каждом из своих браков по девочке и мальчику, похоронить вторую жену, единственную в моей жизни по-настоящему любимую женщину...
Малые дети выросли. У каждого своя жизнь. У меня 4 внука и 2 внучки. Уже мог бы и прадедушкой стать: внуку Нугзару в апреле текущего 2015-го исполнилось 24, а внучке Шахнозе – 20 будет в июле. Кстати, Ираклий, отец моего старшего внука, тоже, как и Вы, родился в Поти...
С того давнего времени, упомянутого выше, когда был на 2 курсе МГУ, я искал дорогу в литературу. В новом, текущем, 21-м веке, наконец, всерьез приступил к литературному творчеству: первые 6 лет с перерывами на добывание хлеба насущного и выведения детей в люди, а потом вплотную. И без малого полтора десятилетия мысленно представлял нашу с Вами, дорогая Эмилия Павловна, встречу, когда я приду к Вам со своими книгами...
В Интернете накапливались мои произведения. Но мы ведь с Вами люди прошлого века. В смысле, по рождению и привычкам. Нам мало виртуальных публикаций. Нам подавай реальные книги, которые можно взять в руки, осмотреть, полистать – и вниз по течению, и вверх по руслу, и вдоль, и поперек...
В октябре 2011-го, будучи в Карши, я спросил о Вас у сестры Сонии Авазовны, известного в городе и стране руководителя народного образования. Узнал, что Вы здравствуете. Тогда у меня уже было немало печатных публикаций в разных сборниках, изданных в Москве, Греции, Германии. Но для меня этого было мало, чтобы явиться перед Вами...
Тем не менее в октябре 2012-го я все-таки пришел к Вашему дому и застал его полуразрушенным: фасадные стены еще стояли, а внутренние были развалены. И вообще, вся центральная улица Карши, бывшая Ленина, была вдвое расширена и застраивалась заново. Процесс идет и поныне. И, по всей видимости, будет продолжаться еще долго. Словом, наш Карши неузнаваем! Проезжая по центральной улице, я с трудом различаю даже два, следующих один за другим, поворота к нашему бывшему дому...
Во второй неделе января 2014 года я получил из Киева свои книги. Не сборники множества соавторов, а именно свои, под своим именем и только своим. И немало этих книг. И они даже вполне солидные по объему. И весьма неплохи по своим техническим характеристикам. Да и текстами своими, скажу без ложной скромности, таковы, что за них не стыдно – ни сейчас, ни в будущем, ни после меня. И вот я надолго, на целых 10 дней, приехал в Карши с намерениями показать свои труды отцу, матери, сестренке, дядям и бабушке (маминым братьям и маме). Что я и сделал: все они в разные годы обрели вечный покой (мама – последняя, в октябре 2009-го). Во второй половине того же дня, 29 января, среды, я искал Вас, Эмилия Павловна, и после многоходовых комбинаций, встреч со многими людьми в организациях и расспросов на улице, в надвигающихся сумерках, наконец, нашел...
Я побывал в семье Вашего сына Дмитрия, общался с ним, его женой Натальей и Вашими внуками, Катенькой и Мишенькой. Они – Ваше продолжение. Дима – приветливый и добрый человек. Когда я собрался уходить, за окном вовсю властвовала холодная зимняя ночь. Дима, несмотря на мои возражения, отвез меня на своем белом Lacetti в названное мной место, в противоположный конец города, в махаллю, к моим родственникам. Но такое уважение гостю – это, в общем-то, в норме для каршинцев. Ваш сын поразил меня другим: ему пару раз звонили деловые партнеры, и он с ними бойко и непринужденно изъяснялся на узбекском языке.
И еще Вы есть в моих произведениях: в стихотворном романе «Юность», в фотоальбоме «В круге первом» и в документальном рассказе «По крови и по жизни», одном из шести произведений Книги текстов издания «Здоровый дух – здоровое тело». Это издание состоит из двух частей, двух самостоятельных массивов: тексты и фотоальбомы (коих 8, а с вариантами обложки – 10). А вместе, в единстве, – сила в "квадрате". Кроме того, я получил два пухлых тома под названием «Тетради стихов и сопутствующих суждений» (Стопка 1 и Стопка 2): циклы стихотворений, мини-поэмы, мини-мелодрамы, эссе, критические статьи. А также книгу большого формата, в котором три самостоятельных романа, которые, будучи сведены под одну "крышу", образовали единое сооружение под названием «Времена», где получили новые "имена", соответствующие "крыше": «Юность», «Молодость», «Зрелость».
Да, приехав в Карши из краёв далёких, Вам было суждено прожить в нем долгую и достойную жизнь. Ему Вы, в отличие от подавляющего большинства коллег некоренного происхождения, были верны до конца. За что каршинская земля и приняла Вас на веки вечные. С непосредственным, живым общением с Вами я опоздал на 9 месяцев. Простите…
Я верю: Вы меня сейчас слышите. Спасибо Вам за всё, Эмилия Павловна! От себя, от моих одноклассников 11-го "б", от учеников параллельного 11-го "а", где вы были классной руководительницей, от всех Ваших последующих воспитанников. И пусть знают Дмитрий, Наталья, Екатерина, Михаил и будущие носители Вашей крови и фамилии, что в молодой девушке, приехавшей в Карши и поступившей на работу в нашу школу №1 имени Крупской, мы, тогдашние девятиклассники, сразу распознали Учителя с большой буквы. Спасибо Вам, Эмилия Павловна, Учителю, что называется, от Бога! Ваши знания, Ваши труды продолжаются в нас, в Ваших учениках, детях, внуках. Мы работаем и по сей день. А уйдем в мир иной – так есть кому придти нам на смену! Вы, Учитель, бессмертны!



                ШИГАРЕВЫ

Иллюстрации –

Всё хорошее в человеке – от родителей, корни всех его успехов и достижений во взрослой жизни лежат в детстве и отрочестве, заложены прозорливостью, действиями и средствами отца и матери. Нередко дети того не понимают, даже будучи вполне взрослыми. В смысле, по паспорту: пока человек не осознает роли и значения родителей, не проникнется сердечной благодарностью к ним, он еще недостаточно взросл, даже если ему за 40. Случается, что человек и не успевает…
Родители меня, подростка, перешедшего в 9-й класс и которому шел 15-й год (мы попали под эксперимент: провели в школе 11 лет), отправили с туристической группой школьников в Москву. На снимке: мы на фоне МГУ и памятника Ломоносову. Трое взрослых: крайний слева – директор Каршинской станции юных натуралистов Шариф Давлетов; двое других – наши учителя, муж и жена Зинаида Васильевна Глазова (завуч) и Александр Иванович Морковкин (математик, дважды помянут в эссе «Учитель»). Перед ними – их дочь, ее, кажется, звали Наташей: подзабылось, так как она училась не в нашей школе, в другой. Остальных – всех помню, а с той нашей поездки минуло более полувека (был июнь 1962 года). Стоят слева направо: Саша Рабин, Наим (из узбекской школы) и мои одноклассники – Маша (Муяссар) Сагдиева, Зоя (Зухра) Кадырова, Славик Бекренёв, Валера Михайлов. На корточках – Дима (сын Глазовой и Морковкина, тоже учился в другой школе), Гриша (Гани) Файзиев, Марат Авазов и Коля Аскаров. Саша, Гриша и Коля – тоже одноклассники, но младше нас на год.
Муяссар и Марат через три года стали первокурсниками этого университета.
Это – присказка и в объяснение нижней части фотоколлажа. А сказ – следует далее (страницами книги «По крови и по жизни», как и было обещано во вступлении к  «Э.П. Чубаковой», предыдущей компоненте брошюры).


Выпускная виньетка нашего класса. Но оригинал я основательно перекроил: наше размещение там, по-моему, совершенно произвольное, случайное. Я же собрал одноклассников по журнальному порядку на одной странице, учителей – на другой.
А заодно исправил вопиющую несправедливость: добавил упущенную нашу первую учительницу Н.С. Шигареву. 11-й "б" начинался с 1-го "б", который четыре года поднимала в гору Надежда Сергеевна. Одному из одноклассников не хватало места на предыдущей странице. Пришлось выделить Муяссар Сагдиеву и поместить ее среди учителей: она – медалист, давно – доктор наук, а позже, говорят, и профессор.
На снимке Ф1:142-нс нас, учеников 3-го "б", 29 человек (почему-то нет моего друга Радика Герфанова). Но только семеро из этих подопечных Надежды Сергеевны попали на виньетку 11 "б" (Ф1:143), на которой 21 выпускник (вместе с Муяссар Сагдиевой): Ника (мы и с ней и в детсаду были вместе), Коля, Оля, Света, Зоя, Гена и Марат. Остальные – разбрелись. Кто куда и в разные годы. Приходили другие. Иные из них опять уходили. А мы – держались! Гена Гуляев ушел в мир иной, не дожив и до 35-ти. Царствие ему небесное! Есть и другие потери в наших рядах. Пусть земля будет пухом! Вам, уже поспешившим уйти, и в будущем нам, пока еще живым. Все там будем. Кто раньше, кто позже…

Вениамин Андреевич Шигарев (он попал в виньетку 1965 года в качестве парторга школы) в 5 или 6 классе немного вел у нас физкультуру. Позже, когда мы уже были в классе девятом, он, получив диплом, стал историком у тех, кто был младше нас на 2-3 года. Среди ребятни всех возрастов у него было единое прозвище – Витамин…
То, как между собой ученики называли своих учителей, обычно и было видоизменением имени: Тамарушка, Галинушка, Эмилюшка. С учителем физкультуры Талгатом Закировичем, долговязым и тихим молодым человеком, появившимся в нашей школе, когда мы были в 10 классе, обошлись покруче: Толкай Зашиворот. Однако математика мы так и звали по фамилии, которая сама по себе, видимо, воспринималась нами как прозвище: Морковкин. Но уже после нас, лет через 5-6, его "перекрестили", и очень смешно: Сабзышкин (сабзы – по-узбекски морковь). Знаю от сестренок…
Шигаревы в 1957 году, на летних каникулах, взяли меня с собой в поездку на родину Вениамина Андреевича, в деревню Козлово в Подмосковье. Википедия дает справку: в Московской области 5 деревень Козлово, в Тверской – 19, Тульской – 1, Калужской – 2. В какой из них мы провели дней 20, не меньше? В какой нас, детей Карши, где климат в те годы был еще весьма засушлив и не знал ни капли дождя с мая по декабрь, где на весь этот период вся дикорастущая зелень выжигалась солнцем (реки, несущие свои воды к Аралу, еще не разлили по арыкам, полям и коллекторам), – в какой из подмосковных деревень Козлово нас поразил изумрудный травяной ковер? Где мы с сынишкой Шигаревых Виталиком (ему было года четыре, а мне – без пару месяцев десять) катались (вращались в лежачем положении) по такому ковру? Не могу ответить. И спросить не у кого…
«Фестиваль» – память сохранила это слово, произносившееся Шигаревыми. Из-за него нас не пустили ни на Красную площадь, ни в Мавзолей. Справка из БСЭ: 6-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов проходил в Москве, с 28 июля по 11 августа 1957 года.
Вместе с нами в Козлово погостили жена и двое детей Николая, старшего брата Вениамина Андреевича. Они приехали из Сибири.
В архиве имеется парочка фотографий детской части гостей подмосковной деревни. Работая над альбомами, я их не раз рассматривал, но почему-то не использовал. Теперь, когда несколько дней назад, 2-го сентября (2013-го), наконец-то загрузил фотокниги в систему Издательства, заказал, оплатил, и они уже отпечатаны и пребывают в долгой дороге между Киевом и Ташкентом, а сам я занялся данной книжицей, которая, в отличие от других, еще требует много усилий, времени, изменений, переделок и дополнений, – теперь жалею, что ни одного козловского кадра нет ни «В круге первом», ни в «Шире круг», ни в другом альбоме.
Много воспоминаний по козловскому лету 1957 года. Только несколько из них: изба, русская печь, сени, чулан, большая лужайка возле дома, чуть поодаль – заброшенный сарай, рядом – черемуха (объедались, а потом скребли зубами по языку!), лес; особое чувство, охватывавшее меня в сосновом бору, которое не забылось в последующие десятилетия и всякий раз волновало вновь, стоило только мне оказаться среди сосен (даже в Карши 60-х годов, возле здания обкома партии, в которое позже въехал горком); русская гроза, с проливным дождем, грохотом грома, сверканием молний и их змейками с высокого неба и, казалось, до земли; земляника и природный малинник в лесу. Как-то мы собирали малину, и Вениамин Андреевич услышал, что вдалеке, за деревьями, появились еще люди. И он сложил ладони одна к другой и задул между ними. Раздавался необычный свист – и громкий, и гулкий, и сдержанный. «Такие звуки издает медведь, когда кормится малиной и посапывает, – объяснил учитель. – Это я так отпугиваю тех, чужих. Пусть думают, что здесь медведь…». В самом деле, чужаки так и не появились в нашем малиннике…
Тогда, в 1957-м, и я научился такому свисту. А недавно научил ему и внука Отабека. Вот и сейчас демонстрирую его перед своим компьютером: левая рука своим ребром ложится на правую ладонь (левшам, наверно, сподручнее наоборот), затем кисти складываются таким образом, что образуют небольшое замкнутое пространство, при этом оба больших пальца ложатся на указательный палец левой руки, образуя между собой узкую щель. В нее и надо дуть. Дую. Звук, что надо! Как гудок парохода! И медведя можно испугать!..
К слову, деревень Козлово немало и по другим регионам России, как в европейской, так и в азиатской ее частях. Вот ведь какое было уважение и пристрастие к козлу. А сейчас каких людей обзывают козлами?!..
Спустя два года, летом 1959-го, после моего пятого класса (напомню: начальная школа была 4-летней), Шигаревы взяли меня в Сибирь, к Николаю Андреевичу. Ранним утром мы оказались в Омске. Вокруг еще не было ни людей, ни автомобилей, только поливальная машина шла по широченной улице, гладко асфальтированной, чистой (может, это была привокзальная площадь? – не помню) и выполняла свою работу. Cейчас я не могу с уверенностью сказать, знал ли я тогда или нет название села, где обитала семья Николая Шигарева. Также стерлось в памяти имя жены главы семейства, хотя я ее знал еще с Козлово. Но внешне помню ее хорошо: среднего роста (ниже Надежды Сергеевны), круглолицая, темноволосая (Надежда Сергеевна – русая), симпатичная, улыбчивая, неговорливая, с тихим голосом, добрая. И еще у ней были очень "вкусные" руки: ее пироги – что у свекрови в Козлово, что у себя дома, – по общему мнению (моему – в числе первых), шли по высшему баллу.
У них в семье было трое детей: два сына и дочь. Старший – мой ровесник, крепыш, запомнился еще и тем, что однажды выказал недовольство моим застольным аппетитом. Тогда у меня в голове пронеслись мысли, сводящиеся к тому, что я ведь кушаю не задарма, что мои родители... Но я гордо промолчал. Может, и потому, что еще не мог сфокусировать свои переживания и реакцию в одно резкое слово: «Заплачено!».
Другого из мальчиков и девочку, младшенькую, я знал со времен нашего совместного пребывания в Подмосковье.
Одного из братьев, кажется, второго, звали Витей. Другого мальчишеского имени не помню: может, Саша, а может, иное. Еще раз жаль, что не дал в альбом козловское фото. [Зато здесь мы – в центре верхней части коллажа. Справа налево: Татьяна, ее брат Виктор, Виталий и Марат].
Аппетит же мой за столом до их пор не мал…
Николай Андреевич имел звание капитана и был начальником местной милиции. Значит, это было село. А может, и нет. Может, ездил он на работу куда-то по соседству. Внешне дядя Коля сильно отличался от брата: коренастый, плотный, с заметным брюшком, на большом круглом лице (кровь с молоком) крупный нос, но отнюдь не греческий, глаза темные, губы тонкие, и довольно узкий лоб. А Вениамин Андреевич и ростом был повыше, и нос имел прямой, и губы пухлые, и глаза голубые, и кожу белую, с розоватым оттенком, загароустойчивую, и спадавшие брюки подтягивал совместным движением обеих рук, но не пальцами, а подушками ладоней, и говорил грудным, мелодичным тенорком. Всё это создавало впечатление какой-то прозрачности и напоминало аптеку. Витамин! Метко! Вроде бы метко лишь по внешним признакам. На самом же деле незабвенный учитель был человеком стойким, отважным, выносливым, надежным. То есть и по сути своей Витамин, если знать и понимать роль витаминов в жизнедеятельности организма.
Николай Андреевич рядом со своим домом ставил новый. Естественно, тоже деревянный. Там-то я и видел впервые и запомнил на всю жизнь, как огромные бревна обтесываются с концов и как посредством создаваемых таким образом соединений бревна насаживаются друг на друга и образуют стену жилища.
Еще незабываемые впечатления: дремучий лес и кусты, усыпанные черникой; озеро Старица, в округе которого злющих комаров была тьма-тьмущая; река Тара (в которой я однажды, довольно отплыв от берега, не назад повернул, как обычно, а неожиданно для себя двинул дальше и достиг далекой противоположной стороны); лесосплав по реке; пароходы, нередко проходящие в том или другом направлении, к которым мы подплывали поближе, чтобы покачаться на устраиваемых ими волнах; и самое главное – рыбалка.
Наш первый каршинский дом в так называемом Эски Шахар (Старом Городе), в махалле «Чаримгар» (микрорайоне частных жилищ на земле «Кожевенник»), располагался возле места слияния двух больших арыков (каналов), которые образовывали там нечто вроде полуострова. Попасть на его оконечность можно было либо вплавь, либо в обход, через мост, расположенный от нашего дома в метрах ста. На ней я нередко сиживал с удочкой. Рыба в арыках водилась: когда для их очистки вода перекрывалась, то в лужах, образовывавшихся там и сям, было немало добычи, которую дети, подростки и молодые люди отлавливали кто как мог: руками, небольшими бреднями, марлей, своими майками. Однако на удочку дело не особенно спорилось: так, за полдня 2-3 рыбешки, с палец или ладошку. Но мне нравился сам процесс: ожидание, замирание сердца, когда начинало клевать, внутреннее ликование и удовлетворение, когда удавалось вытащить. Однажды произошел случай из ряда вон: попалась рыбина, длиной сантиметров 40 и под килограмм весом. С тех пор я у сверстников махалли слыл за рыбака.На Таре же…
[Кстати, к моему возвращению из дальних далей в 1959 году родители купили дом в Янги Шахар, новом городе, где мы потом и жили. Всё было рядом: школа, обком и облисполком, центральная площадь, трибуна парадов и демонстраций, другие учреждения. Где-то в середине 1970-х власти области переехали в новые здания с новой площадью на территориях, которые еще в нашем юношестве были хлопковыми полями. И нынешнее население Карши, во многом состоящее из бывших жителей районов и кишлаков области (занявших место коренных, переселившихся кто в Ташкент, кто в Россию, а кто и подальше), округу нашего второго дома тоже называет Эски Шахар. Эволюция города, населения и понятий...]
Поначалу я и на Таре просиживал с удочкой. И результаты тоже были не ахти. Потом кто-то подсказал, что надо ловить на закидушки. Сделал, попробовал, научился закидывать. Ну, совсем другой колер! Каждое утро я уходил на Тару. Она была рядом: через огороды и вниз на пологий песчаный берег. Очень скоро я стал возвращаться домой со значительным уловом: ерши, подлещики, окуни. Однажды попалась щука где-то с полметра: на крючок села рыбешка, а речная хищница позарилась на легкую добычу, да была вытащена на берег. Но как она водила из стороны в сторону! Как сопротивлялась! До сих пор помню! И до сих пор приятно! А в другой раз попался крупный карп, видимо, сбежавший из Старицы. Тоже сильная и норовистая рыба! И с ней была захватывающая борьба!..
Погостив у дяди Коли немало дней, мы двинули на Урал, где под городом Миасс, в лесу, жили родители Надежды Сергеевны (отец, кажется, был лесничим). У них мы пробыли недолго, не больше недели, но красота и особенности тамошнего леса, заросшие горы и скалы оставили след на всю жизнь. Там тоже была рыбалка: на удочку, в небольшой речке с кристально чистой и ледяной водой, форель. Клевало и дергало здорово, но ни одну я так и не смог взять в руки, срывались то в воде, то уже в воздухе: форель, рыба пестрая, красивая и вкусная, но еще и сильная, стремительная, непокорная. Вениамину Андреевичу удалось вытащить парочку: видимо, для быстрой, резкой, эффективной реакции на клев форели требуется сила мужской руки, а детской – на то недостаточно.
Рыбачили мы с Вениамином Андреевичем и позже, когда я уже был старшеклассником. Шигаревы дружили с Гуляевыми, родителями моего одноклассника Гены. Его отец был военным, может, даже полковником, и любил рыбалку, как и всякий русский человек тех времен. Пару раз мы все вместе ездили на Чимкурганское водохранилище, до которого километров 35-40 от Карши. По приезде на место рыбачили дотемна, потом перекус, ночевка, затем гладь предрассветного озера, то и дело возмущаемая забавами проснувшейся рыбы, особый клев, восход солнца, уха, сборы и возвращение в город.
И когда я уже был студентом, мы с Вениамином Андревичем вдвоем побывали с ночевкой на Чимкургане.
На учительском коллаже Шигаревы помещены рядышком друг с другом. А ниже и правее – кадр покрупнее: Надежда Сергеевна произносит поздравительную речь на моей свадьбе, июнь 1969 года, двор нашего дома в Карши. Еще правее – другой снимок с того же свадебного торжества: с микрофоном Э. П. Чубакова, учительница химии и биологии, классная руководительница 11 "а", параллельного нашему "б". [Эти кадры попали в фотоколлаж к эссе «Учитель»]. Эмилия Павловна – учитель, как говорится, от Бога. Знания, полученные нами от нее на уроках в провинциальной школе, оказались, скажем, для меня вполне совместимыми с продолжением изучения химии в Московском университете. Спасибо, Учитель! Да, об этом говорилось в предыдущем эссе, ей посвященном…
Не след стесняться повторения добрых слов о достойных, талантливых людях, тем более – если они ваши учителя. Не упускайте возможности высказать им о своих чувствах и признательности непосредственно, вживую. А потом… Потом – в мыслях, в воспоминаниях. А вы, братья и сестры пишущие, не опасайтесь, что взыскательный читатель и въедливый критик недовольно хмыкнут про себя: «Уже было!» Они – как раз-таки поймут правильно. И верно оценят…
С Шигаревыми я последний раз виделся в году 1995-м. Отыскал и побывал у них на квартире в каршинском микрорайоне «Пахтазор» (а вообще они, что называется, всю жизнь жили в финском доме при школе). Они оба уже несколько лет были на пенсии. Пока Надежда Сергеевна возилась на кухне и накрывала в зале на стол, Вениамин Андреевич сходил в ближайший гастроном за бутылочкой портвейна. Посидели, поели, попили, поговорили. Не сидел Вениамин Андреевич без дела и на заслуженном отдыхе: освоил пошив летних кепок, весьма востребованных в условиях солнечного Карши, купил машинку, материалы и выдавал продукцию. Не помню, шил ли он только на заказ или же сдавал оптом в какой-нибудь "комок". Суть не в этом, но в том, что пенсия – это, как говорится, на поддержку штанов. И если человек не лодырь, не лентяй, не белоручка, то найдет способ помочь себе и семье, а заодно и кое-какие изъянчики нашего разлюбезного Отечества подлатает…
Тогда Вениамин Андреевич снял мерку с моей головы и на следующий день подарил кепку темно-синего цвета. На всех кадрах моего велопробега «Ташкент-Карши» в 2007 году я в ней, сделанной руками дорогого учителя и старшего друга. Лучше всего ее можно разглядеть на снимках 116 и 121. Она есть у меня и сейчас. И будет всегда, пока я сам есть. Реликвия…
Через год или два после той встречи с Шигаревыми их уже не было: мигрировали в Россию. Единственный сын и ребенок давно был там, вот они, видимо, и потянулись к нему. Куда, где? – Не знаю. И спросить не у кого. Эссе «Учитель» 2005 года я писал еще и потому, что надеялся на какой-нибудь отклик по Шигаревым и другим упомянутым учителям. Тишина, хотя и пролетело немало лет.
Надежда и Вениамин Шигаревы старше меня годов на 13-15. Значит, им в текущем, в 2015-м, 81-83. Виталию Вениаминовичу – чуть-чуть за 60. Его двоюродным братьям и сестре – немного больше. Наверняка, есть последующие поколения Николая и Вениамина Шигаревых: внуки, правнуки. Откликнитесь! Отзовитесь! И вообще: если кто-то что-то знает о моих Шигаревых (каршинских, сибирских) и их потомстве, – дайте знать…




                ГОДЫ БЫЛЫЕ И 2015-Й: ЛИЦА, ОРДЕН, ДОКУМЕНТЫ, ФАКТЫ

Иллюстрации –

Да, это сейчас, в век цифровой техники, когда все имеют мобильные телефоны (даже торговки-старухи на дехканском базаре и прочих "толкучках"), когда "сотки" у большинства юзеров со встроенными фотокамерами, – сейчас нет проблем с увековечиванием образа и подобия – своего и близких. Сейчас мы "щелкаем" всё и вся. И себя, и родных, и других, и окружающий мир. И во времени, и в пространстве, и в разных ракурсах. И в статике, и в движении, и со звуком (видео). И в полноте всей палитры красок. И тут же всё это можно повторить на мониторе. И без всяких проявителей-закрепителей, фотоувеличителей и прочих причиндалов распечатать. И создавать архив на жестком диске компьютера и компакт-дисках. Потому-то почти и исчезла целая разновидность профессиональных фотографов, подвизавшихся на фотосъемках граждан по случаю – уличному, пляжному, санаторному и прочему (с выдачей отпечатков через день-два или высылкой по почте). А те самые случаи были не часты. Но когда они происходили, профи были тут как тут. Впрочем, любительская фотография тоже имела свое место.
Вот некоторые кадры из архива автора, которые вошли в фотоальбом «В круге первом» большого издания «Здоровый дух – здоровое тело», упомянутые в одной из предыдущих частей брошюры («Эмилия Павловна Чубакова»).
Студент 1-го курса МГУ Марат Авазов после весенней экзаменационной сессии на побывке в отчем доме, в кругу семьи, май 1966 года (снимок в верхнем левом углу). Москвич – в центре кадра. По двум сторонам от него – сестры Саима и Сония, еще совсем девчонки (им тогда шел 11-й и 13-й). За Саимой – мама, Искандарова Нурзифа, совсем молодая (но сын тогда этого еще не понимал). Далее – Сираджи (двоюродный брат мамы, их отцы, Гимади и Шайхилислам, – родные братья) и его жена Ная. Нынче все, кроме Марата и Сони, покойные. Сония Авазовна упоминалась в том же материале «Э.П. Чубакова».
Отец и Саима приехали ко мне в Москву, лето 1967 года (кадр в нижнем левом углу). Фотограф заснял нас в Кремле, возле Царь-пушки.
Еще один из немногих снимков, на которых запечатлен родитель (среднее фото верхнего ряда). Лето 1971 года. Отец в майке: в жаркое время года домашняя форма в кругу своей семьи. Рядом с ним – Сония. Уже не та застенчивая девочка, что на первой иллюстрации, но 18-летняя девушка. А младенец в ее руках – Зухра, моя старшая дочь, будущая мать Нугзара, упомянутого в том же эссе «Э.П. Чубакова».
Лето 1997-го, цветная фотография (понятно, еще плёночная, не цифровая): последний приезд мамы ко мне в Ташкент. Как-то так получилось, что она больше не покидала пределов города Карши, хотя ей еще было отпущено без малого 12 лет жизни.
Последняя награда отца-фронтовика – орден Отечественной Войны I степени вместе с его именным удостоверением, в честь 40-летия Великой Победы, май 1985 года: подпись секретаря Президиума Верховного Совета СССР, печать.

Вот текст Указа, который ныне не только давний документ, но и свидетельство истории – Войны, послевоенных времен, Державы. Пройдитесь по нему, читатели, не сочтите за лишний труд. Ибо потом последуют комментарии, представляющие, как считает автор, определенный интерес.

УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
О награждении орденом Отечественной войны активных участников
Великой Отечественной войны 1941-1945 годов

Президиум Верховного Совета СССР
постановляет:

1. За храбрость, стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, и в ознаменование 40-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов произвести награждение:

Орденом Отечественной войны I степени

Героев Советского Союза – участников Великой Отечественной войны;
лиц, награжденных орденом Славы всех трех степеней;
маршалов, генералов и адмиралов, принимавших непосредственное участие в Великой Отечественной войне в составе действующей армии, партизанских формирований или в подполье, независимо от их воинского звания в период Великой Отечественной войны;
лиц, принимавших непосредственное участие в Великой Отечественной войне в составе действующей армии, партизанских формирований или в подполье, получивших ранения в боях, награжденных в период Великой Отечественной войны орденами СССР либо медалями "За отвагу", Ушакова, "За боевые заслуги", Нахимова, "Партизану Отечественной войны";
инвалидов Великой Отечественной войны, получивших ранения в боях.

Орденом Отечественной войны II степени

Лиц, принимавших непосредственное участие в Великой Отечественной войне в составе действующей армии, партизанских формирований или в подполье, если они не подлежат награждению орденом Отечественной войны I степени в соответствии с настоящим Указом.

2. Награждение орденом Отечественной войны I степени и орденом Отечественной войны II степени активных участников Великой Отечественной войны производится от имени Президиума Верховного Совета СССР Министром обороны СССР, Председателем Комитета государственной безопасности СССР, Министром внутренних дел СССР.
Порядок представления и рассмотрения ходатайств о награждении орденом Отечественной войны I степени и орденом Отечественной войны II степени активных участников Великой Отечественной войны определяется Министром обороны СССР, Председателем Комитета государственной безопасности СССР, Министром внутренних дел СССР.

3. Распространить действие настоящего Указа:
на участников войны с милитаристской Японией;
на непосредственных участников боевых операций по ликвидации националистического подполья (бандитизма) на территории Украинской ССР, Белорусской ССР, Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР с 1 января 1944 года по 31 декабря 1951 года;
на лиц, на которых в соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 27 февраля 1981 года N 219-69 распространены льготы, установленные для участников Великой Отечественной войны из числа военнослужащих и партизан.

Первый заместитель Председателя
Президиума Верховного Совета СССР
В.Кузнецов

Секретарь Президиума
Верховного Совета СССР
Т.Ментешашвили

Москва, Кремль
11 марта 1985 года


В связи с нынешними весьма неблагополучными взаимоотношениями России с Украиной, странами Прибалтики, Европой и США обращает на себя внимание второй пункт третьего параграфа Указа. Наверно, военная машина СССР, набрав разгон за годы Войны, уже никак не могла справиться с инерцией своего движения. Потому она делала ставку на силовое решение проблемы, а именно: на ликвидацию националистических подполий в западных регионах страны. А они, подполья, упорно противостояли действиям центральной власти. Недаром зачистка затянулась на 8 лет, с 1 января 1944-го по 31 декабря 1951 годов. То есть с фашистской Германией Держава воевала 4 года, а с частью своего населения, пусть небольшой, но несогласной с ее порядками, – в два раза дольше. Из этого пункта Указа также вытекает, что Держава провела знак равенства между Войной по защите Родины от агрессора и боевыми действиями по ликвидации противников среди своих граждан. Можно ли было Сталину не приказы учинять на уничтожение националистических подполий, но решать их цели и требования путем переговоров? Вопрос из разряда риторических. Но, как показало развитие событий, ставших явными на I Съезде народных депутатов СССР в 1989 году и продолжающихся по сей день, неистребимы сепаратистские настроения некоей части населения, подталкивающей народ к самоопределению (или воссоединению с соседним государством в его прошлых границах).
Вот только несколько общеизвестных фактов новейшей истории.
Литва, Латвия и Эстония сразу же, как только Советский Союз был развален "беловежской тройкой", кинулись в объятия Запада. А тот их в спешном порядке принял и в ЕС, и в НАТО.
То же самое произошло и со странами Восточной Европы, входившими в стан так называемого социалистического лагеря. Даже Болгария предала забвению то, что искренне благодарила Россию и в 19 веке, и в недавно минувшем. Как тут не вспомнить фразу коварно заколотого Цезаря: «И ты, Брут!..» И отнести ее… Нет, не к народу! – К правителям нынешней Болгарии! Народ-то помнит братскую связь с русскими. И она, память народная, однажды, в будущем, даст о себе знать. Потребует вернуть добрые отношения и связи с Россией.
В сегодняшней Украине верховодят течения, которые готовы нести страну куда угодно, хоть в пропасть, но только подальше от РФ, прямой и главной наследницы СССР.
Белоруссия? Казахстан? Союзники России? Да, но не без оговорок. И проколы случаются. И взаимные уколы. Не потому ли, что аппараты правителей не способны заранее выявлять намечающиеся трения, а президенты – не могут вовремя договориться? Складывается впечатление, что Бразилия и Аргентина – более надежные партнеры Российской Федерации, чем ее ближайшие друзья-соседи.
В бывших советских прибалтийских республиках, а ныне суверенных государствах, не только легализуют своих эсэсовцев – во имя политики! – но и героизируют их. Ибо лидеры этих стран считают Россию агрессивной, одержимой имперскими и реваншистскими амбициями, непредсказуемой. И призывают Запад к новым и новым санкциям против нее. Чтобы с ней произошло то же самое, что с Советским Союзом, – разложение, анархия, гибель.
А разве власти сегодняшней Украины, которые, если и не зависят от пробандеровского «Правого сектора», то скачут с ним в одной упряжке и постоянно оглядываются на него, – разве власти самостийной и незалежной не действуют на Донбассе по тем же лекалам, по которым Западная Украина зачищалась некогда от антисоветского подполья? Один к одному! Там – бандиты, здесь – террористы. Там – защита населения от бандформирований, здесь – АТО. И там, и здесь – полное пренебрежение к воле несогласных, к жизни защищающих свои принципы, язык, семьи и дома. И там, и здесь «мы за ценой не постоим, чтобы уничтожить врагов нашего светлого пути и единства». Только там "банды", в конце концов, потерпели поражение. А здесь… Конечно, конечно! Россия оказывает Донбассу только гуманитарную помощь. Ни в коей мере не является участником внутриукраинского конфликта, то бишь гражданской войны. Но ведь, как говорится, и ежу понятно… Так вот, и спрашивайте у ежа, откуда у шахтеров ДНР и ЛНР столько пушек, танков и прочего вооружения (есть даже «Грады»), откуда у ополченцев такое умение воевать, что они оказались и оказываются не по зубам ни ВСУ, ни мобилизационным потугам Киева, ни тайным маневрам и помощи Вашингтона? А знает ли "ёж", почему, за что и зачем все развитые страны всех континентов и третируют сейчас Москву, и игнорируют?

Там, где люди – а они на Планете всюду! – там всё неоднозначно, непостоянно, нередко имеет закулисные цели и движители, чревато сменами полярности в действиях и оценках. И в большом, и в самом малом.

Мой отец, Маматкулов Аваз, не имеет никакого отношения к боевым действиям по ликвидации националистических подполий на западных окраинах СССР. Его касается только верхняя часть Указа – о награждении орденом Отечественной войны I степени. И было бы весьма уместно закончить данную публикацию диптихом «Ай-Инэ». Но он вошел в первую и четвертую главы эссе «Великую Победу мог сотворить только великий народ». Потому – только одна строфа диптиха. Тоже – факты. И документ.

                Хлеба и зрелищ! – вековечный рычаг манипулирования человеком и массами.
                Будучи винтиком зрелища кровавого, глобального, чрезвычайно ответственного,
                Отец на Кавказе был ранен и засыпан в окопе землею, вздыбленной взрывом.
                Не вернулся бы он с войны – врагу противостояния поистине Отечественного, –
                не было бы ни меня, ни моих сестренок, ни наших детей и внуков…
                Розы цвели в палисаднике нашем и чистое небо сияло
                в 40-летье Великой Победы в войне, унесшей тьму-тьмущую жизней…
                Всего полсотни дней спустя Отца вдруг не стало...




                ВОЙНАМ – НЕТ!

Иллюстрации –

                I

Если бы вдруг не грянула Война… Вдруг – для рядовых граждан. Они ведь при любых режимах живут своими проблемами. Маленькими в сравнении с проблемами государства и межгосударственных отношений. Но для них, рядовых людей, первостепенными. Нередко имеющими прямое отношение к выживанию.
В начале лета 1941 года овдовевшая несколько лет тому назад ВазифА Искандарова, ее 17-летняя дочь Нурзиф; и 14-летний сын Юнус приехали навестить старшего сына и брата Ильяса, проходившего воинскую службу в Карши. А заодно и проведать, на самом ли деле в Узбекистане жить легче, как писал солдат. Но тут началось вторжение гитлеровских полчищ. Ильяса отправили танкистом на передовую. Его мама, сестренка и братишка остались в Карши. А их большой дом возле пруда в родном ауле Нижние Чебеньки в Оренбургской области почти полтора десятилетия ждал возвращения хозяев. Летом 1953-го, когда в деревне после долгой разлуки побывали Ильяс и НурзифА, дом еще стоял. С ними был и Марат, которому шел 6-й год. Своей цепкой памятью он запомнил, что дом всё еще хранил верность рукам бабушки, заколотивших крест-накрест ставни и дверь перед отъездом в неведомые края. До Войны…
Если б не было Войны, то неизвестно, как тогда сложилась бы судьба семьи и детей Вазифы. Может, после демобилизации Ильяса все вместе вернулись бы в Чебеньки. Чибеннэ – так звучит название аула по-татарски. Перевод: место, где много мух. Дословно: муховое. В самом деле, мух в Чебеньках в том 53-м была тьма. И крупные. Облепливали на свет стекло окна с внутренней стороны в прихожей дома МарвАр, двоюродной сестры моей мамы (их отцы, Гимади и Шайхилислам, – родные братья), наполняя пространство своим жужжанием.

Если б не грянула война, Искандаровы, быть может, все-таки остались бы в Карши. И обосновались бы под мирным небом с бОльшим чувством, толком и расстановкой, как это умеют делать татары. А может, еще как-то по-другому продолжились бы дороги их жизни. Но одно не подлежит сомнению: если бы не Война, у Нурзифы был бы другой муж. И я был бы не я.
Если Маматкулов Аваз не вернулся бы с фронта, то Нурзифа никогда и не узнала бы, что был на свете такой человек. И тогда муж опять-таки был бы другой. И ее сын, даже будучи назван Маратом, опять-таки был бы не я.
А меня не было бы совсем.
Но я есть именно потому, что оправившийся от ран Аваз был списан в тыл в 1944-м и вернулся домой. В родной кишлак Хилал, расположенный неподалеку от Карши. Куда селяне наведывались по базарным дням верхом на ишаках, лошадях или на арбах (и сейчас – так, только на автомобилях). В один из своих наездов в город Аваз случайно встретил Нурзифу. Очаровался ею. А потом в своем упорстве уговорил-таки стать женой.
Высшая математика в доказательстве своих теорем оперирует категориями необходимости и достаточности. Так вот, необходимым условием моего появления на свет была Война, а достаточным – возвращение Аваза живым с фронта. Парадоксально, но факт: не было бы Войны – и вовсе не было бы меня!
Словом, Марат – родом из Войны.
Как и его сверстники, одноклассники, однокурсники. А также сестры, дети, племянники, внуки…
Мама Марата тоже вышла из Войны. И в прямом смысле, и в переносном. Но то же самое можно утверждать про всех женщин, ставших матерями – впервые или повторно, – в сороковые годы, военные и послевоенные. Все они, пусть судьба каждой и отличалась в деталях, наследницы Войны.
Из Войны вышли и наши воспитательницы в детском саду, учителя (воевавшие и невоевавшие), учительницы, старшие родственники и все люди нашего окружения, кто в Войну не был солдатом по возрасту или другим обстоятельствам.
Возьми Гитлер в декабре 1941-го Москву – и неизвестно, как сложилась бы их судьба, кого бы миновала колючая проволока концлагерей, кто остался бы жив и продолжил бы свой род, а кто сгинул бы в неволе.
Но и без такого гипотетического поражения, то есть при реальности Великой Победы, нет в просторах бывшего СССР ни одного человека, в чьей родословной не было бы ветвей и нитей, ведущих к той Отечественной Войне. Все мы: оставшиеся на полях сражений, ушедшие в мир иной в послевоенные времена, здравствующие люди преклонного, старшего и среднего возрастов, молодежь, подростки, дети, младенцы, еще неродившиеся и даже незачатые, – все мы родом из той Большой Войны. Кто-то может того не знать, кто-то – не помнить, не думать о том, иные – могут не понимать или в угоду своему меркантильному интересу отвергать того. Но это – так!
И чем дальше уходит Время вперед – а мы сейчас, в апреле 2015-го, стоим в преддверии майского 70-летия Великой Победы Советского Народа во Второй Мировой Войне, – тем явственней будет ощущаться эволюция тематики и задач писателя, обращающегося по случаю и под каким-либо ракурсом к зарубкам того противостояния Советского Союза и Германии.

Майского – потому, что 2 сентября 1945-го была еще и безоговорочная капитуляция Японии. Которой предшествовали сброшенные на Хиросиму и Нагасаки американские атомные бомбы. Не столько для экзекуции врага, сколько для устрашения самого главного, самого сильного и самого опасного союзника. Но более всего важным в победе и над Японией явились действия советских войск – разгром вооруженной до зубов Квантунской армии в Маньчжурии, в которой было более 1 миллиона 300 тысяч штыков императорского "пушечного мяса".

Настоящих фронтовиков и писателей-фронтовиков почти не осталось. Скажем, Даниилу Гранину идет 97-й год. Но отпущенный ему век – редкость для солдат той Войны, одно из немногих исключений.

Думаю, что немалая часть людей, которых ныне называют фронтовиками, это лица почтенного возраста, приравненные к участникам войны за заслуги в тылу и/или впоследствии в труде. Недаром среди таких "фронтовиков" немало женщин. Участники Войны – действительные и приравненные к ним – нужны властям, чтобы их посредством будоражить трудоспособное население, молодежь и подрастающее поколение, воздействовать на их сознание и подсознание в требуемых для властей ракурсах и акцентах. А также, чтобы по праздникам и юбилеям обласкивать и одаривать старцев и стариц и тем самым через СМИ раздувать свой рейтинг демократичности, человеколюбия и заботы о народе. И при этом так гордо выпячивать грудь, что еще чуть-чуть – и даже оппозиция уверится в том, что именно они, властвующие власти, вывели Армию, Державу и Народ из того Кромешного Ада к Победе.

Обратимся к официальным цифрам по Узбекистану.
По данным общественного фонда «Нуроний» («Ветеран» – такое значение приписано этому узбекскому слову, которое, вообще-то, переводится как "благообразный"), в Великой Отечественной войне участвовали свыше 1,4 миллиона жителей Узбекистана, из них более 400 тысяч погибли, 130 тысяч пропали без вести. В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ В РЕСПУБЛИКЕ ПРОЖИВАЕТ ОКОЛО 3,5 ТЫСЯЧ УЧАСТНИКОВ ВОЙНЫ. В тоже время, по данным статистики, возраст 225 тысяч граждан Узбекистана превышает 80 лет, 44 тысяч — 90 лет, а 8,7 тысяч человек перешагнули 100-летний рубеж.
Иначе говоря, людские ресурсы, откуда власти будут и в будущем черпать "фронтовиков", велики. И ДАЙ, О АЛЛАХ, ДОЖИТЬ ДО 100-ЛЕТИЯ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ И ПРОЧИТАТЬ В СМИ, ЧТО В УЗБЕКИСТАНЕ ЧЕСТВУЮТ УЧАСТНИКОВ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ, КОИХ В СТРАНЕ ОКОЛО 4 ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК!..
Подчеркну: прозвучавшая ирония не относится ни к Войне, ни к настоящим фронтовикам, ни к приравненным к ним ныне здравствующим долгожителям, ни к пережившим тяготы военного времени в тылу и на оккупированных территориях, ни к сожженным в крематориях, ни к выжившим в плену и концлагерях, ни к последующим поколениям, ни к единому человеку всех возрастов, кто не имеет никакого отношения к так называемой политике – внешней и внутренней. А ирония моих мыслей и пера метит именно в тех, кто в чрезвычайной, решающей, большой, малой и пусть даже в микроскопической доле причастен к ней, политике. Не буду перечислять профессий и вождей, командиров и спецов, исполнителей и приспешников армии причастных: места жалко в своем материале. Скажу только, что дальше в нем – ни грана иронии.


                II

Наше поколение, которому сейчас под 70, еще может писать оригинальные материалы о Войне. Может не заимствованными, не вычитанными где-то воспоминаниями, но своими. Воспоминаниями о своих отцах, дядях, других родственниках и людях, которые в самом деле воевали. Но и рассказы о своих учителях, старших братьях и сестрах – это тоже, так или иначе, будут касаться Войны, даже без прямых упоминаний о ней, так как все эти люди прошли сквозь Страшные Испытания тех лет. А еще годов через 20 и о нас, родившихся в сороковые послевоенные, можно будет складывать истории, которые при желании и необходимости можно будет связать с той Ужасной Войной.
Необходимость же таких увязок – у нас в генах, передается из поколения в поколение: празднества, торжества, парады, приуроченные награды, премии и выплаты, а также встречи, конкурсы, марафоны и прочая. И не стоит нам ни отказываться от своей крови, ни подделываться под вкусы, наклонности, моду и требования, текущие с Запада или Востока. Человек и Народ – оставайтесь самими собой!
Прочая – это, в том числе, и ток-шоу. Всего лишь четверть века назад мы и слова такого не слыхивали. А теперь ток-шоу – одно из главных средств и по созданию видимости интереса к рядовому человеку, и по выпуску лишнего пара среди населения, и по развлекаловке, и по убиению своего времени телезрителями. Точно, как в Америке! И не только на московском ТВ! Но и на ташкентском!..
М-да! Без иронии у нас – хоть расшибись! – никак не обойтись…


                III

Пусть бы Войны не было совсем. Пусть бы без нее у Нурзифы был бы другой сын, не я. Пусть не было бы меня вовсе. Хотя, если верить в душу человеческую, ее бессмертие и переселение из одного тела в другое… А верили и верят люди, которым не я чета: они выше меня в интеллектуальном и духовном развитии. И в древние времена, и в последующие, и в текущие. Из современников назову эстонку Лууле Виилма, к великому сожалению, погибшую в автокатастрофе в возрасте 52-х лет, и здравствующих канадца Джона Кехо и американку Луизу Хей. Им не верить невозможно: у них богатый опыт и большая практика выведения тысяч и тысяч людей из тьмы заблуждений, в коей, в общем-то, и стараются держать народ сильные и богатые мира сего. А посему я был бы сейчас и без той Войны. Пусть при других родителях, крови, коже, костях и мясе, но имел бы место среди живых. И наверняка был бы более развитым, более продвинутым. То же – и мои сверстники. А также – поколения, которые идут за нами.
Войны – это зло! Безоглядное попрание всех человеческих норм и законов! Истребление людей! Уничтожение их трудов и творений. Войны – это в человеке от животного типа гиен: навалиться стаей, отнять и присвоить себе то, что добыто или создано другими, – всякий раз доводимое в истории человечества у всех больших народов до абсурда и даже безумия алчностью, недальновидностью, страхом и перестраховкой правителей и иже с ними. Так было и есть: и в каменном веке, и медном, и последующих, и нынешнем, ядерном.
Войнам – нет! Прославлению войн и завоевателей, даже если в истории страны больше и некем будировать и поддерживать патриотизм и гордость народа, – нет! Увы вам, президенты и премьеры! Увы вам, денежные мешки, стоящие за правителями и подталкивающие их в спину! Какие же вы сильные мира сего, если не можете устроить мир по-мирному! Вы продолжаете откармливать и доить Корову Марса, прикрываясь разглагольствованиями, что есть войны захватнические и есть справедливые, что есть агрессоры и есть защитники Отечества, что есть тоталитаризм и есть демократия, что есть полоумные террористы и есть мудрые, добрые деятели, ведущие с ними столь нужную Планете борьбу.
Увы вам, интеллектуалы и деятели культуры! Ни понюшку табаку не стоят ваши сорбонны, гарварды и оксфорды, грош цена вашим нобелям,  пулитцерам, оскарам, грэмми, никам и прочим регалиям и наградам, если вы во имя своей славы и барышей, пользуясь корыстным потворством властей, продолжаете героизировать войну и кровь, популяризировать преступления и криминал, окунать читателей и зрителей с головой в низкопробные физиологизмы, невообразимые или несуразные вымыслы! Если не можете объединиться против вакханалии наживы и присвоения чужого добра, чужих богатств! Если предаете высшее предназначение творческого человека, а именно: жить и работать во имя устройства мира по совести, справедливости и уму!
Увы нам всем! Мы по своей сути еще недалеко ушли от людей пещерного века. А кое в чем стали более хитрыми, коварными, подлыми, жестокими. Уж не говоря о сомнительности, неестественности нашего образа жизни, большинства наших потребностей и привычек. Такими мы и устраиваем правителей, их команды и олигархов, властителей и производителей развлечений, зрелищ и досуга масс. И они, пусть будет повтором высказанной чуть выше мысли, делают всё возможное и невозможное, чтобы мы такими и оставались из века в век. Потому Корова Марса и жива, весьма упитанна и удойна. Потому с учениями и системами власти, призванными служить народу наперекор, вразрез, вне и поверх устанавливаемых капиталом норм и барьеров, велась и ведется непримиримая война. А если кому-то и удается, как говорят, прорваться, то потом он (человек), оно (учение), она (система) либо вырождается под давлением окружения и своих неудач, предает свои начальные идеалы, явно или скрытно; либо терпит сокрушительное поражение; либо гибнет насильственной смертью. Словом – расправа. Чтобы не были маяком для народов. Чтобы не служили укором международному бизнесу, не препятствовали всеобщему обиранию людей, наднациональному присвоению природных богатств, выкачиванию ресурсов развивающихся стран в пользу так называемых цивилизованных. Чтобы другим неповадно было. Советский Союз, Муаммар Каддафи и его Джамахирия – пусть и разнородные, пусть и с оговорками, но примеры того.


                IV

У сильных мира сего есть еще одно средство, вернее, придумка, рядящаяся в одёжи демократии, но на деле – хитроумная и коварная: ограничение периода действия одного человека во главе государства и двухпартийная система (партий, как правило, больше, но основных – две). Отработал правитель максимум два срока (за второй тоже надо было бороться с соперниками) – и "давай, до свиданья!". И новая избирательная кампания, новый кандидат, новая риторика, новые надежды электората, даже если кандидат от партии власти. Когда же народ устает от одной партии, разочаровывается в ней, тогда на смену приходит другая, обнадеживая и соблазняя население головокружительными обещаниями. Так или иначе, спустя некоторое время новый правитель превращается в такого же "дракона", которому пришел на смену в своей партии, или с которым недавно, будучи в оппозиции, вел борьбу.

Литва, Латвия и Эстония довольно скоро и вроде бы даже без крови приобщились к драконизму западного пошиба.
Украина через регулярно повторяющийся Майдан, через государственный переворот и гражданскую войну, через отчуждение от России, низкопоклонство и пресмыкательство своих правителей перед Западом, также имеет кое-какой опыт "цивилизованного" драконизма.
В Киргизии и Грузии за постсоветский период тоже не раз менялся глава государства. И тоже через волнения, бунты и человеческие жертвы. Грузия к тому же "преуспела" и в гражданской войне, и в военном столкновении со своим северным соседом, в результате которых потеряла Абхазию и Южную Осетию.
В Азербайджане власть передана по наследству: от отца – к сыну. В Армении – менялась через выборы. Эти две соседние страны воевали из-за Нагорного Карабаха, до сих пор враждуют ввиду нерешенности проблемы.
В Казахстане и Узбекистане – пока те же "драконы", несменяемые и незаменимые, далеко не молодые, а если без обиняков – пожилые, так как властвуют еще со времен издыхания коммунистической системы, то есть уже более четверти века.
В России – несколько иная ситуация. Невольно возникает нелепая мысль: ей бы возвращение монархии – и в самый раз…
Таджикистан пережил гражданскую войну. До последнего времени во многом существовал благодаря гастрабайтерству в главной наследнице и преемнице СССР. Теперь эта кормушка, говорят, изрядно прохудилась.
Туркменистан – отличается от соседей. Хотя бы тем, что еще более закрыт и более странен, чем Узбекистан.
Белоруссия… Как заявляет ее первый и пока единственный президент (уже более 20 лет), его страна – суверенна и независима, такой останется всегда, а Российская Федерация никогда не поднимала вопроса о воссоединении. Белорусского лидера не будет на Параде Победы в Москве. И это вовсе не по соображениям протестного порядка, или конъюнктурного, или раболепского перед Дядюшкой Сэмом. В Минске тоже будет большой парад, и по Конституции ее может принимать только главнокомандующий.

Положение в нынешней Центральной Азии. Раньше во всем мире так обозначали природную страну, включающую в себя бОльшую часть Китая и Монголии. А потом четыре президента новоиспеченных стран на землях Средней Азии и Казахстана, видимо, преисполненные чувством собственного величия, решили, что именно они – центр Азии. Так вот: полуфеодальный произвол властей под прикрытием демократических заклинаний и лозунгов; жизнь и обеспеченность большинства населения далеки от удовлетворительного уровня; трения между соседями по территориальным, водным, энергетическим, национальным, транспортным и экологическим проблемам; Афганистан и исламский экстремизм; столкновение стратегических интересов России, США и Китая. Неспокойно. Чревато политическими пертурбациями: не бессмертны же засидевшиеся в президентах "драконы"; да и "кощеям", как гласят народные предания, однажды приходит конец. Не исключены и военные действия.
А многоканальное, круглосуточное телевидение Ташкента сочится – нет, бурлит! – счастьем народным, сверкает фейерверками, блещет массовыми, грандиозными празднествами. На то оно и ТВ Республики Узбекистан, чтобы петь аллилуйю своему государству, Юртбаши и всему, что исходит от них. Создавать всеми средствами – новостями, авторскими программами, фильмами, спектаклями, песнями, танцами и прочими, – заказную реальность. А правду жизни – на выстрел не подпускать. А если что-то и пропустить, то по указке "сверху", для пользы опять-таки государства. Скажем, регулярно повторяющиеся сюжеты, где работники в новеньких спецовках с обозначением «Ташгоргаз» ходят по домам в махалле (микрорайон частных домов) и режут газосваркой доступ газа злостным неплательщикам с большим аппетитом потребления, бытового и теплично-оранжерейного. Ну, еще позволяется, как в анекдоте брежневских времен. Американец: «У нас любой человек может подойти к Белому дому и крикнуть "долой Никсона!" – и ничего ему не будет!». Советский человек: «У нас тоже любой может крикнуть на Красной площади "долой Никсона!" – и ему ничего не будет!».

Я ненавидел Л.И. Брежнева. Как и многие представители интеллигенции. Хотя в так называемые застойные годы к ней вроде бы и не относился: добывал хлеб насущный семье и себе отнюдь не интеллигентскими профессиями. За то, в том числе, и ненавидел. Но теперь-то должен признать: брежневский драконизм – далеко не идеальный, не разумный, не чистый, не честный, но, пожалуй, лучший режим во всей истории человечества для подавляющего большинства народа, то есть для рядовых, так называемых простых людей.
Первые года три горбачевского драконизма – лучшие для советской интеллигенции. В смысле надежд. Которые не только не оправдались, но рухнули. И обернулись распадом Советского Союза. И личными драмами в крайних формах.

Только два сравнительных факта. При Брежневе большинство работающих людей (да и большинство неработающих пенсионеров), проживавших в любой точке огромной Державы, могло позволить себе каждый год отдыхать хоть в Сочи, хоть в Юрмале, хоть в Сухуми, хоть на Байкале, хоть на Камчатке, хоть в Москве. И везде ты был свой. А теперь… Лично я на 2-3 остановки не сажусь в городской автобус. Иду пешком. Полезно. А главное – экономно. В смысле денег. Не времени. Единый закон во всех нынешних отношениях между людьми – и чужими, и самыми близкими, по крови или по жизни: деньги – прежде всего.
Что же касается обители моего alma mater, давней поры учебы в МГУ и работы в Баховском институте рядом с площадью Гагарина (помню ее старое название – Калужская застава)… Любовь к "белокаменной" в моем сердце жива, неугасима. Уже 20 лет не вижу ее воочию… Какая может быть Москва, если, коротая век в Ташкенте, даже на городском транспорте экономишь! Да и не внушает она мне доверия, столица России первой четверти XXI века. Не могу себе позволить быть на ее улицах случайно избитым или убитым…

Резюме: что мы теперь имеем. Большинству народа вместе с совестливой интеллигенцией – гораздо хуже, чем было. Великолепно – неразборчивым, ловким и удачливым деятелям масс-культуры, с творениями которых одуревшие от тягот существования массы, движимые инстинктом, хоть как-то пытаются облегчить свои проблемы выживания [в основном – возле экрана "голубого" (цвет-то какой подозрительный!); то бишь "дури" меньше не становится...]. Хорошо – правящей верхушке, высшим чиновникам и тем, кто преуспел в "прихватизации" (сие без той же "верхушки" – было бы невозможно). Но и "кресловиков", и олигархов, переставших устраивать Папу, бывает, трясут и перетряхивают. И подозревают в махинациях и воровстве. А те сбегают за кордон. Неуспевших отдают под суд. Сажают в тюрьму. Иногда отстреливают.

И всё, что происходило и имеет место сейчас на огромных постсоветских пространствах, – это шлейф, тянущийся от царской России, революций, довоенного СССР, Войны (в которой советский народ во спасение себя и всей Планеты непременно должен был победить и победил 70 лет назад), вырождения коммунистов и коммунистических идеалов в послевоенные времена (сверху вниз, от Политбюро и ЦК до секретарей "первичек"), "холодной" войны, гонки вооружений, брежневского "застоя", горбачевской болтологии, упразднения Советского Союза "беловежской тройкой".
Сей шлейф и побуждает думать: если в XX веке не было бы революций и войн, ни кровавых, ни "холодных", ни мировых, ни локальных, то не только люди, экономика, наука, культура были бы гораздо выше, лучше и чище, чем теперь, но и все страны, а отношения между ними – добрыми, надежными, стабильными.

Однако всего того, что было, – не быть, увы, не могло.

Но очень хочется надеяться и верить, что драконизм, в тенётах которого народы трепыхаются с давних, чуть ли не доисторических времен, не есть неотвратимая и единственная участь человечества. Что драконизм все-таки одолим. Что текущий век отдает приоритет решению внутренних, межгосударственных и международных проблем путем переговоров, а не войн. Требует иных способов управления массами, а не тех, заскорузлых и замшелых, квазидемократических или авторитарных, диктаторских или еще каких-то других, явных или закулисных, коими людей по-прежнему держат за дураков.
Иначе – крах Планете.
А пока… Пока драконизм – он и в Африке драконизм. Во всех остальных Частях Света – естественно, тоже.
Пока самый заинтересованный игрок в международном драконизме, самый главный его вдохновитель, генератор, источник, блюститель и страж, самый результативный форвард-бомбардир – это американец Долларчик. Но ему на смену уже рвется китаец Юанька. Хочет отнять у Долларчика звание мировой деньги. А значит, и неотъемлемое приложение – приму-роль Ваньки-Встаньки, за которую амер держится еще крепче.

Самое верное и разумное решение современности: любые взаиморасчеты между двумя государствами вести в национальных валютах сторон.

Прислушайтесь, Ваши Высокопревосходительства! Вникните, Ваши Величества!

А пока… Пока война между Долларчиком и Юанькой уже идет. Дипломатическая, информационная и валютная. Как бы не грянула вооруженная летальными средствами…



                V

Ох! Это уже никак не ирония. – Но тревога и печаль. Светла ли ты, моя печалюшка? – Нет, не из того ряда. Серьезна. И даже хмурит бровки.
Эх, выпьем, что ли! Зальем кручину! Обратим ее в веселье и радость! Как то водилось среди переживших ту Войну. Выпьем, а потом, как заведено, споем.
Что петь-то будем?
Да вот куплетики. На мотив, близкий к песне «Ваше благородие, госпожа Удача» из кинофильма «Белое солнце пустыни». Ну, пусть в несколько разухабистой аранжировке.
Начали! Дружно! Два последних стиха в каждой строфе – 2 раза!
Да внимают нам и Пушкин, и Окуджава!..

                Господа-товарищи!
                Барыни-гражданки!
                Калорийны ваши щи
                И вкусны баранки.
                Перебрали, но слуга
                Катит мясо в грелке,
                И, как хищник-пустельга,
                Пали все в тарелки.

                Господа-товарищи!
                Барыни-гражданки!
                Кто наел седалище,
                Попадут под танки.
                Почему? Да потому,
                Что не смогут драпать,
                И во сне, дрожа, в поту,
                Будут смачно плакать.

                Будут плакать и рыдать
                Жгучими слезами,
                И судьбину проклинать
                Горькими словами.
                А когда, продрав глаза,
                Сбросят наважденья,
                Вновь забудут тормоза
                В гонке объеденья.

                Вам и кризис нипочём,
                Бережёт вас Папа,
                Ух, порядочки при нём –
                Всюду рвут "на лапу"!
                Стонет между тем народ…
                Что? Во сне? Не вправду? –
                Ох, дождётесь, сыщет брод
                Танкам за ограду.



                VI

Никто не должен быть забыт. Ничто не может быть забыто. Неимоверны свершения советского народа в Великой Отечественной войне. Бессмертен подвиг советских солдат всех рангов и званий. Наша память о той Войне, о тех Солдатах, о том Народе – священна.
Поднимем же чарки, как то исстари водится на Руси (да и по всей Земле – тоже), за миллионы и миллионы людей, сделавших вклад в Великую Победу! За фронтовиков, погибших в боях. За невыживших в плену и концлагерях, за сожженных в крематориях. За приравненных к участникам Войны ныне здравствующих долгожителей. За всех, кто пережил Войну. Пережил в огне сражений. В плену. За колючей проволокой. В тылу. В ранах. В госпиталях. В осколках, оставшихся в теле. В ампутациях.
Выпьем за все поколения советских людей, в самоотверженном труде восстановивших Державу и выведших ее в мировые лидеры в самых передовых отраслях науки, техники и экономики.
И да будет Великий Советский Народ примером ныне действующим поколениям. И тем, кто последует за ними в ближайшие и грядущие времена.
И – во веки веков!
Ура!