Остановка в пути. Подборка

   Коробк’и и тюлени


дни собрались и сложились в недели
прямо у моря, у моря-апреля.
туши тюленьи они распластали.
были прозрачные, синими стали.

а на асфальте без пафосных спичей
в группу сошлись коробки из-под спичек.
но перепутали дни и вокзалы,
ну, а к вокзалам их зависть терзала.

вечером так над стрелой магистрали
были чисты золотистые дали,
что деревянных оседлость достала –
взяли они, да и стали составом.

поезд пошёл, громыхая доскою,
а на вагоны глядели с тоскою
вместо вокзалов, озёр и селений
морды прекрасные, морды тюленей.

помню, как слезла с коробочек сера,
сделались больше они по размеру,
окна и двери возникли, и даже
в окнах тогда отразились пейзажи.

и, оказалось, что где-то у Сходни
розовокожие спят на восходе
дачи, берёзы (тут вышла заминка)
голову поднял шлагбаум-фламинго...

в нашей истории время живое,
скачет и вертит оно головою.
вот и выходит, на самом-то деле,
с виду – минуты, по сути – недели.

где же тюлени? читатель в печали.
ах, как прекрасны тюлени вначале!
но не волнуйтесь: светло и влюблённо
смотрят тюлени из синих вагонов.

в этом огромном, отзывчивом взоре
синее, синее, синее море.
сотни оттенков – глубокие, сильные,
синие, синие, синие, синие,
синие, синие, синие, синие..



     Остановка в пути


Когда-то подростком ехал на электричке,
смотрел в окно.
За окном пробегали: несколько домиков
и здание с надписью «сельсовет».
Опускался вечер и, хотя ещё не стало темно,
кое-где за жёлтыми шторами уже зажигали свет.

Кто обитал за жёлтыми шторами? Я и не знал.
Но, казалось, я понимаю их мысли, осязаю их быт,
вижу трюмо, заполненный пуговицами бокал,
отпечатки былых радостей, окалины старых обид.

Потом вагон остановился.
Слева простёрся безлюдный перрон.
Там лежал коробок из-под спичек.
На ограду перрона навалилась цветущая бузина.
За всем этим чудились, мнились, проглядывали:
пластинка отца, Иоганн Штраус, «Цыганский барон»,
драки в школе, библиотека приключений, Луи Буссенар.

Не моё детство проглядывало, не моя жизнь ломилась ко мне.
Но глубже, под жизнью, лежала тьма,
какой-то вселенский изгиб:
мёртвый космос, царство проплывающих камней,
пустота для испаряющихся и пахнущих серой, ледяных глыб.

Всё проникало во всё и всё существовало во всём.
Гудели от избытка информации камешек и коробок.
И когда в воздухе проявлялся дух стихотворения Басё
я понимал, что одиночества нет, но каждый отчаянно одинок



Коробок обетованный


на спичечном забытом коробке
небесное пространство озарённое.
и где-то там, в далёком далеке
есть синее и рядом есть зелёное:

река и роща, а за рощей дом,
а может быть и целое селение
с черёмухой над маленьким прудом,
с мансардами, с центральным отоплением.

там нет болезней, горя нет и слёз.
в полях огромных расцветая душами,
шмелей ласкают, гладят пчёл и ос,
но вовсе не бывает там укушенных.

ликующий под солнцем Китеж-град,
счастливая земля обетованная,
куда, конечно, все давно хотят,
не только арии одни с израильтянами.

и кто бы знал и кто б подумать мог,
что этот шанс профукать – делать нечего.
я лишь однажды видел коробок,
в окне вагона, на платформе, вечером.